Прелестник

– Не вы ли пригласили эту нахалку?

С лица Луи сошла улыбка. Он недоуменно произнес:

– Не понимаю, о чем речь.

– Ну, не прикидывайтесь, ваша давнишняя пассия, ваша бывшая горничная теперь высоко взлетела, но мы-то знаем, каким образом. Бедный виконт оказывает вам такие услуги, и вам не стыдно?

Луи заметил Люсьена и Мари.

– Ах, вот о чем речь. Нет, дорогая, к сожалению, я женат и не могу пригласить, кого мне хочется. А Люсьен храбрец, я горжусь им.

Леонора очень скоро оставила герцога, чему он был весьма рад, а Элен присоединилась к женщинам своего возраста: поболтать, посплетничать, хотя церемониймейстер часто ставил ее с кем-нибудь в пару танцевать. Так или иначе, она бдительно не спускала глаз с Луи, следя, чтобы он не выпил лишнего, но уследить за ним было чертовски трудно: он появлялся то тут, то там. Минуту назад он разговаривал с молодыми дворянами и сослуживцами, а теперь морочит голову девице, которая просто светится от счастья. У Элен голова болит не только за Луи, но и за Леонору. Ее слишком вольное и откровенное поведение все больше смущает и удручает мать.

Элен и переживала, и боялась за Луи. К своему стыду, за него она боялась куда больше, чем за собственную дочь.

Ей так досадно было видеть (а вышло, что в течение нескольких лет она наблюдала все метаморфозы), как доверчивый, способный искренне любить и жертвовать для любви самой жизнью мальчик превращался в циничного жуира, которому, казалось, без разницы, с кем провести ночь. Элен верила, что на деле это не так, не совсем так: просто нет рядом с ним подходящей женщины, для которой бы он зажег светильник своей души. Время шло, а такая женщина не появлялась.

Когда графиня видела Луи прежним, то есть самим собой, она радовалась и верила, что настоящая, полноценная основа никуда не денется, что вот он какой замечательный. Еще бы не замечательный: одну из горничных какой-то дворянин обидел, так Луи устроил ему изрядную выволочку, дело чуть дуэлью не кончилось. Стоило ли из-за девки ругаться с человеком благородных кровей? А он вступился, и за своих домашних всегда вступался. Да много было хорошего. Если б не его здравомыслие, дома давно бы порядка не было.

Но когда Луи был не «самим собой»… Элен приходила в ужас. Не верила, что этот же человек способен так опускаться. За домашних он горой стоял, но в доме всем известно, какой он любитель побаловаться с девицами. Вроде никого и не заставляет, и не жесток, а проходу нет никому. Элен молча злилась. Хотела бы изменить что-то, да как? Луи даже внимания не обращает на ее недовольные взгляды. Чувствует себя, как султан в гареме, и ни капли стыда в глазах. И ведь, подлец, мало ему домашних увеселений, шляется по куртизанкам, деньги тратит, а то еще с дамой из общества роман закрутит (это чтоб не забывали, кто есть кто). Вот и возникал вопрос, что же для него женщина? Что, если не вещь, не перчатка, которую сегодня надел, завтра выбросил.

Люсьен привез Мари развлекаться, и она развлекалась: танцевала, и церемониймейстер, приметив ее мастерство, с удовольствием ставил ее в пару с весьма влиятельными людьми, дабы доставить им удовольствие. Виконту тоже повезло, но в его темных глазах порой появлялись ревнивые искорки.

В антрактах они встречались, ели мороженое, беседовали. Рядом с Люсьеном было спокойно.

Один раз Мари оказалась в паре с герцогом. Что ж, так распорядилась судьба. Он еще ни разу не подошел за вечер, хотя видел ее. Однако насчет судьбы Леонора и Элен были другого мнения: они были уверены, что Луи в сговоре с церемониймейстером.

Мари танцевала с удовольствием: Луи прекрасно двигался, чувствовал ритм и мелодию. Мари спросила его, между прочим:

– Как ваша рука, сударь?

– Почти зажила, твоя помощь была своевременной.

– Я знаю, как вы обожглись: вы рисковали жизнью ради спасения ребенка.

– Так поступил бы любой, – ответил герцог, улыбаясь.

Но Мари думала иначе.

Луи вернул даму Люсьену и пообещал еще встретиться. Не прошло и часа, как виконт сам его отыскал и попросил:

– Луи, я должен срочно исчезнуть, не могли бы вы проводить Мари? Я, увы, не вернусь сюда.

– С удовольствием, друг, а что случилось?

– Дела семейные, потом расскажу. Пойдемте, я скажу Мари…

Он потянул герцога за собой.

Выслушав Люсьена, Мари запротестовала:

– Что вы, сударь, я прекрасно доеду сама, незачем утруждать герцога, вы же оставляете карету.

– Я привез вас, сударыня, – убежденно возразил виконт, – я обязан позаботиться о том, чтобы в целости и сохранности доставить вас обратно.

– Вот именно, – подхватил герцог, – и нечего спорить. Конечно, я провожу. По улицам кто только ни шляется, уж я знаю, патрулировал.

Мари ничего не оставалось, как согласиться, и она поблагодарила Люсьена за его заботы.

Но как же Луи пойдет ее провожать, если он должен везти домой жену и тетю, а они, уж верно, заметят, с кем он пошел.

– О чем грустишь? – долетел до нее вопрос.

Луи заинтересованно глядел на нее.

– Сударь, мне, верно, не стоит долго задерживаться. Уже времени много, а вам еще своих провожать.

– О чем думает дама на балу! – усмехнулся он. – Я отвезу тебя, когда хочешь. Обо мне и не беспокойся. И Леонора, и Элен будут танцевать, пока подошвы не протрут, – мы поедем в самом конце. Хочешь мороженого?

– Нет, благодарю, правда, нет.

– Тогда не буду мешать развлекаться.

Луи из каких-то своих соображений оставил ее, и Мари огорчилась, но ей не дали скучать, пригласили танцевать. Похоже, Луи не хотел, чтобы Элен и Леонора часто видели его возле Мари, – так она и решила, иначе бы он обязательно уделил ей больше внимания.

Мари недолго танцевала. Она уже устала, да и не хотелось маячить на виду у всех без кавалера, а мужчины рассчитывают на легкую добычу. Пора ехать. Улучив момент, Мари сказала о своем решении герцогу. Он утвердительно кивнул и просил подождать минуту.

Скоро они сели в карету, и Луи велел кучеру трогать. Поехали. Небо начинало светлеть, но в карете было темно. Мари почти не видела герцога, но всем существом ощущала его близкое присутствие.

– Люсьен молодец, что пригласил тебя, – произнес Луи, – у меня бы не вышло.

– Я не знаю, сударь, чему обязана таким вниманием со стороны виконта, – ответила Мари.

– Ты ему нравишься, – просто отозвался герцог.

– И вас это не смущает? – удивленно и настороженно спросила она.

Луи тихо рассмеялся и сказал:

– Мари, не смеши меня. Женщина должна нравиться мужчине. Если мужчина не интересуется женщинами, боюсь, с ним что-то не так. Люсьен, конечно, придерживается строгих принципов, но он же не истукан, право. Женщины при дворе поверхностны и недальновидны: Люсьен заслуживает гораздо большего внимания. Они недооценивают его. Правда, моя жена готова вцепиться в него, как кошка, но не тут-то было.

– Ваша жена? – переспросила Мари.

– Да, он ей чем-то приглянулся, но упаси Боже Люсьена от моей «ненаглядной», он заслуживает лучшего.

Мари подумала и опять спросила:

– Так вас не пугает, что виконт…

– Я похож на пугливого? – Луи развернулся к ней лицом, взял за руку. – Мари, меня не волнует, кто кому нравится, лишь бы я сам тебе нравился, – остальное приложится.

Она заволновалась. Здесь, в темной карете, Мари почувствовала вновь некую притягательную силу, исходящую от Луи. Она знала, что скоро они приедут, очень скоро, и он вернется назад; что он не попросит остаться у нее. И поэтому Мари волновалась: ей так не хотелось расставаться с ним, так жаждала она продлить последние минуты в этой темной карете.

Кажется, они подъезжают… Мари под впечатлением своих чувств невольно сжала его руку. Она не видела, но подумала, что Луи улыбается. Не выдержав напряжения, она вздохнула.

Карета остановилась.

– До встречи? – вопросил он.

– Благодарю вас, сударь, вы доставили меня домой, как и обещали.

Герцог не выходил и осторожно повлек ее к себе.

– Луи, – только и выговорила Мари.

Он притянул ее к себе и без церемоний запечатлел волнующий поцелуй. Мари с такой готовностью ответила ему, что Луи засмеялся от удовольствия, чуть отстранился и, сказав:

– Пора, – как ни в чем не бывало, открыл дверцу и выбрался наружу, протянул руку даме.

Мари, едва опомнившись, вышла из кареты. Ей хотелось броситься ему на шею, но Луи уже церемонно склонился над ее рукой. Она попрощалась с ним. Луи же сказал:

– Я зайду на днях.

* * *

В это же утро герцогу предстоял неприятный разговор со своими дамами. Уставшие и сонные, все трое возвращались с бала. Уже заметно светало, в карете угловато двигались серые тени.

Леонора, никогда не упускавшая случая предъявить претензии, недовольно проворчала:

– Вы, сударь, совсем стыд потеряли. Думаете, я не знаю, с кем вы удалились?

– Это не ваше дело, – холодно отозвался герцог.

– Я ваша жена, а вы бегаете за шлюхой и оказываете ей королевские почести.

– Во-первых, выражайтесь прилично, а во-вторых, меня Люсьен попросил, – попытался объяснить Луи, но Леонора не дала ему говорить и затараторила:

– Конечно, он же специально для вас ее привез, это и невооруженным глазом видно. Вы бесстыдны до безобразия.

– В конце концов, я не обязан оправдываться перед вами, – рассердился Луи, – подумаешь, отлучился на четверть часа, а у вас уже истерика.

Леонора хихикнула и снисходительно заметила:

– Да за четверть часа вы и святую соблазните…

– Еще одно слово…

До сих пор молчавшая Элен наконец вступила в перепалку:

– Будет вам, – сказала она ровным голосом, – из любой мелочи скандал устраиваете.

– Но, мама, вы же видите, как он себя ведет…

– Помолчите, Леонора, и вы не безупречны. А вы, сударь, тоже хороши. Ваше имя и так у всех на устах, а вы никак не остановитесь: чем дальше, тем безрассуднее.

– И вы туда же, тетя, – нервничал герцог, – не хотите, не верьте, мне это безразлично.

– Успокойтесь, мы ничего не скажем Анне.

– Мама, – возразила Леонора, не зная, куда девать свое возмущение.

– Да, мы не скажем, – повторила Элен и добавила: – хотя, мне кажется, она и так узнает.

– А вот это уже мое дело, – заявил Луи.

– Я и не спорю с вами.

Воцарилось молчание. Луи исподлобья поглядывал то на Леонору, то на Элен, чувствуя себя неуютно рядом с ними. Слава богу, на этот раз Элен хоть чуть-чуть защитила его от нападок жены. Как же ему все это надоело! Он еле дождался, пока карета подкатит к особняку, поспешно высадил женщин и поскорее устремился в свои апартаменты, где его никто не мог потревожить, разве что матушка.

* * *

Герцог появился неожиданно, хотя Мари и ожидала его прихода, ведь он сказал «на днях».

Это случилось еще до захода солнца в один из жарких июльских дней. Сперва глазам Мари предстал великолепный благоухающий букет из нежных роз пастельных оттенков, тогда она поняла, что их прислал именно герцог, так ей и сообщили.

Мари еще любовалась цветами, невольно трогала их, вдыхая тонкий сладковатый аромат, когда в комнату почти вбежала улыбающаяся Нини и сообщила:

– Герцог де Сен-Шели просит его принять. Прикажете позвать?

Мари на мгновение застыла в неопределенности; столь стремительного движения событий она не ожидала. В голове вихрем промелькнуло: «я же одета не для приемов»… Нини с надеждой смотрела на хозяйку, и ей, кажется, было невтерпеж: чувствуется, она прониклась особым расположением к поручику.

– Проси, – тихо, но уверенно велела женщина и подошла к зеркалу, чтобы удостовериться в своей привлекательности и в то же время уместности платья.

Луи бодро шагнул в комнату. Он был в форме, что, видно, приводило в восторг служанку. На лице герцога светилась улыбка, и Мари волей-неволей улыбнулась ему, протягивая руку. Нини с сожалением удалилась, но можно было поклясться на Библии, что она еще хотя бы четверть часа останется стоять у самой двери.

– Сударь, у меня нет слов, чтобы выразить восхищение от этих роз, – воистину королевское внимание вы мне оказываете, – так начала свою речь Мари.

– Я рад, что они тебе понравились. Я знаю, что, как всегда, не вовремя пришел…

– Вам я всегда рада. И давно ли вас посетила счастливая мысль навестить меня?

Слегка иронический тон женщины не смущал герцога, но лишь раззадоривал.

– Собственно, эта мысль меня и не покидала, – откровенно заявил он. – Если б не служба, я пришел бы гораздо раньше.

– Неужели?

– Сегодня я уже свободен, а завтра гуляю до полудня.

– Так вы со службы? – удивилась Мари.

– Конечно.

– И домой не зашли? – не верилось ей.

– Тебе не о чем волноваться.

– И в самом деле, что я на вас набросилась, вы, верно, устали и голодны…

Луи засмеялся:

– Прийти к даме уставшим и голодным… Разве можно так не уважать женщину?

– В таком случае располагайтесь, как вам удобно, все к вашим услугам, – заключила Мари, все еще не найдя в себе опоры, чтобы раскрепоститься. Непредсказуемость ситуации пугала ее. Мари все же велела принести чего-нибудь съестного и вина.

Луи тем временем обошел комнату, внимательно осматривая, вернулся на свое место и сказал:

– Ты зря не хочешь воспользоваться моим предложением. Я найду тебе чудесный дом.

– Благодарю, но мне нравится здесь.

– Не спорю, не шикарно, однако уютно, душевно как-то. – Он остановил на ней долгий взгляд и вдруг сказал:

– Ты не переживай, моя хорошая. Если не хочешь, чтобы я остался надолго, так ведь я пойму – без слов.

– Почему вы так говорите? – смутилась она.

– Потому что ты никак не решишь, позволить мне остаться или нет.

– Откуда вы знаете? Луи улыбался:

– Дорогая, моего опыта хватит и не на такое. Если позволишь, я немного разоблачусь.

– О, конечно, как вам будет угодно.

Луи пожал плечами и, выгрузив на стол пистолеты, дагу[10] и шпагу, снял с себя жюстокор и камзол, оставшись в белой рубашке. (К белым рубашкам была у него особая страсть: невзирая на обстоятельства, Луи всегда надевал белое и непременно чистое. Некоторые шутили, мол, так и разориться можно, только герцога де Сен-Шели не проймешь насмешками: настоящий донжуан должен быть готов к тайным свиданиям в любое время дня и ночи).

Герцог отказался и от вина, и от еды, удивив Мари. Однако ее удивлению пришел конец, когда Луи неожиданно сообщил:

– Я подумал, что пора бы нам наладить отношения.

Он произнес эти слова так спокойно и буднично, что Мари не сразу осознала их смысл.

– То есть как? – остановив на его лице взгляд, проговорила она.

– Мы должны быть вместе, давно пора, милочка, куда дальше-то тянуть?

– Непременно сегодня? – поразилась Мари, чувствуя во всем теле слабость.

– Сейчас, дорогая, – уточнил Луи и потянул ее за руку, благо они сидели на диване рядом.

– Однако, – отрывая свою руку, заметила Мари и отодвинулась к другому краю.

Она изучающе смотрела на беззаботно улыбчивую физиономию герцога и не могла объяснить себе логики его поведения, может, оттого, что логика была очень проста и откровенна.

Луи не стал упорствовать, но в его глазах читалась полная уверенность в своих силах и в победе.

Мари тем временем встала и тихо подошла к окну. Ей подумалось, что лучше быть подальше, ведь от Луи можно ожидать каких угодно поступков. Стоя у окна, Мари чувствовала себя в безопасности. Тут ей пришло на память, сколько же замечательных вещей творилось некогда в Куломье. Посмотрев на герцога и будто сравнивая его нынешний образ с тем, что остался в ее памяти, Мари с сожалением отметила, что нынешний Луи не производит на нее того восторженного впечатления, как прежде. Он тоже смотрел на нее молча и бездействовал. Наконец, не без сомнения в голосе, Мари произнесла:

– Некогда вы замечательно пели…

– Радость моя, почему в прошедшем времени? – подхватил он, – я всегда пою с удовольствием.

– И сейчас можете спеть? – обрадовалась Мари.

– С превеликой радостью, особенно для тебя.

Инструмент принесли немедленно. Луи привычно настроил лютню, а Мари с интересом наблюдала за ним. Действительно, это было замечательно, ведь Луи не пользовался камертоном, настраивая по своему голосу, а голосом он чувствовал, физически ощущал высоту и качество звука. Если бы сейчас настроили другую лютню по камертону, то разницы не оказалось бы.

Луи спел незамысловатую, но трогательную старинную песню, а потом, не останавливаясь на разговоры, еще несколько произведений. Мари не сводила с него глаз, пораженная и покоренная не только естественной красотой голоса, но и каждым движением, выражением лица, – словом, исполнением. В ее голове не укладывалось, что именно Луи поет эти песни. Знал ли он о той силе, что исходила от него во время пения? Знал ли, что в эти минуты казался богом, на которого молились? Понимал ли, что искусство, с каким он исполнял любое произведение, преображало не только его самого, но и слушателей?

Мари благодарно улыбалась, когда он вернулся из своего мира и внимательно посмотрел ей в лицо, ожидая оценки.

– Оказывается, я так давно не слышала вас, – произнесла она. – Это прекрасно, достойно Орфея.

– Это говорит Эвридика? – с намеком ответил он.

Мари растерялась. Она невольно произнесла имя Орфея, но ведь оно не пустой звук, особенно для нее, да и для него, видно.

– Скажите, Луи, а что это была за песня? Последняя?

– Понравилась? – он бесцельно тронул струны.

– Очень. Кто же автор? У вас есть ноты? Луи только усмехнулся.

– Нет, нот у меня нету. А кто автор? Я думаю – Любовь, кто же еще?

– Любовь? – повторила Мари, – это что же, вы сочинили?

– Человек ничего не сочиняет, – Луи отложил лютню. – Что может создать жалкий человечишка? Грешить – сколько угодно… Любовь, только любовь…

– И все же, это ваша мелодия? А стихи?

– Да, если хочешь, – наконец сдался он.

– Я хочу знать о вас больше, – уверенно сказала она.

– Ради бога, разве я против? – смеялся он.

– А на скрипке вы еще играете?

– Редко, но бывает.

Мари вновь очутилась у окна, взволнованно ворошила прошлое, глядя невидящими глазами во двор.

Луи подошел к ней, тоже стал смотреть в окно.

– Чему ты улыбаешься? – спросил он.

– Я вспомнила, как вы меня рисовали, – тихо ответила она, – где эта картина?

– В Куломье, в моей комнате.

– Вы никому ее не показывали?

– Я же дал слово. Но мне никто не запретит смотреть, правда?

Мари вдруг застыдилась:

– Зачем это? Отдайте ее мне.

– Ну уж нет, – он лукаво улыбался.

– Луи, мне стыдно, тем более прошло время.

– Время – это миф, – спокойно возразил герцог и больше не сводил сияющих глаз с лица Мари.

– Нет, – упрямилась она, – мы меняемся, значит, оно реально. Вы представить себе не можете, сударь, как я устала… устала от вечной неопределенности.

Мари не могла бы объяснить, что заставило ее признаваться ему в своих личных переживаниях. До этой минуты она даже не думала, что с герцогом можно поговорить вот так откровенно: есть ли ему до этого дело? И вот, она неожиданно призналась ему в том, что угнетало ее уже не один год.

Луи продолжал пристально смотреть ей в лицо. Ее слова, казалось, не удивили его, и он понимающе заметил:

– Не знаю, есть ли определенность в действительности, но, дорогая, зачем же так? Твои дела обстоят куда хуже, чем я думал.

– Что же вы думали? – заинтересовалась она.

– Тебе это не нужно. Какой же определенности ты хочешь?

– Это сложно объяснить, – опуская голову, отстраненно сказала она.

– Послушай, разве я не в состоянии тебе ее дать?

Мари подняла на него глаза и улыбнулась:

– Ваша уверенность потрясающа.

Луи взял ее за руки.

– Я знаю, что тебе нужно, не удивляйся и не смейся.

– Вы уверены? – она все же смеялась.

– Абсолютно, – не сомневался Луи, – я готов поклясться, что знаю, чем угодить тебе, знаю, чего ты хочешь…

Она не выдержала откровенного взгляда, вновь ее ресницы опустились. Луи стоял так близко, что почти обнимал ее, и Мари, пребывая в нерешительности, невольно положила ему ладони на грудь, чтобы как-то защитить свое пространство. Еще мгновение, и Луи ринулся бы в атаку, но слова Мари удержали его на время.

– Не понимаю, чем вы завлекаете женщин… – шутливо и с каплей иронии проговорила она.

Луи уверенно ответил:

– Это меня завлекают. Понимание – к черту. Терпеть не могу это cogĭto, ergo sum.[11] Люсьен тоже вечно старается что-то понять.

– А вы? – она все еще держала оборону.

– К чему? – рассмеялся Луи. – Зачем что-то понимать, когда можно чувствовать? Прикосновение, одно лишь прикосновение (он ласково дотронулся до ее щеки тыльной стороной ладони и провел по шее до плеча) – и целая гамма ощущений. Чтобы все это понять, нужно время, а чувство является немедленно и проникает глубоко. Ты устала от своего разума, детка, где же твое сердце? Где чувства? Ты сама не знаешь, что хочешь их испытать, разве не так?

– Вот как вы морочите голову безмозглым девицам, – посмеялась Мари.

– Думаешь, я тебе морочу голову? – возбужденно отозвался он. – Ты же сияешь от удовольствия, или я не прав?

– Луи, разве можно позволять страстям руководить нашими действиями?

– Я не знаю, что можно. Я знаю другое: вчера мне было шестнадцать, сегодня двадцать три, а будет ли завтра, неизвестно. К чему же терять драгоценное время?

Мари не нашлась, что ответить, и только смотрела ему в глаза. Она потеряла ощущение окружающего мира, то есть сейчас до нее не долетали никакие звуки извне, ей было безразлично, что делается там, за окном или за пределами комнаты. Время исчезло. Только в комнате стало темнее, потому что солнце быстро уходило за горизонт.

Все ее внимание сосредоточилось на Луи, который ни на миг не ослаблял своего влияния. Он уже держал ее за талию и повторял, как заклинание, какие-то нежные, ласковые слова. И Мари с улыбкой слушала его приятный голос и таяла от его прикосновений. Жаркий и желанный поцелуй окончательно победил ее волю.

Луи же беспрепятственно расстегнул ей платье, с восторгом целуя гладкие плечи. Он с легкостью приподнял ее и усадил на подоконник, стянул юбку. Мари ощутила в себе нарастающее желание, но кавалер не торопился. Она же почти одета – и чулки, и нижняя юбка, и корсет – придется повозиться. Но разве это сложно для привычных рук герцога де Сен-Шели? Он и от этого получает немало удовольствия, и заставляет волноваться даму. Луи невозмутимо раздвинул ей колени и встал поближе, чтобы расшнуровать хитросплетения корсажа. Мари, терявшая с каждой минутой самообладание, целовала герцога, но он был сдержан, и лицо его казалось немного сосредоточенным. Мари тем временем сжала его бедра коленями, а потом ее руки потянулись к его панталонам. Луи уверенно перехватил ее кисти и, водрузив себе на плечи, сказал:

– Это подождет, дорогая. Мы сразимся там, – он указал ей на застеленную кровать и, освободив томную даму от корсажа, повлек ее с подоконника в постель, не переставая восторгаться красотой ее форм и уверяя, что она стала в тысячу раз прекраснее, чем была когда-то.

Странно, только Мари, как и в первую, самую первую ночь, проведенную с Луи в то лето, казавшееся непреодолимо далеким, чувствовала теперь, после «сражения», как выразился герцог, ту же смесь ощущений и дум: она ничуть не жалела о том, что уступила ему, но и тревожилась, не зная, к добру ли это?

Несмотря на вечные сомнения, копошащиеся в мозгу, Мари была очень довольна и признавалась себе самой, что такой радости, подступившей к сердцу и заставляющей невольно улыбаться, она давно не испытывала. Пока он рядом, она может себе позволить ни о чем не заботиться и расслабиться. Да, Мари вдруг поняла, как давно не отдыхала, насколько безутешно протекала ее жизнь, а при мысли, что она позволяла прикасаться к себе тем, кого не желала, ей становилось гадко и хотелось очиститься.

Сейчас Мари, удобно устроившись, прильнула к герцогу. От Луи исходило приятное тепло, ощущение надежности и удобства. Он не убирал своей руки из-под ее головы и временами целовал ее волосы, губы, шею.

Мари первой нарушила долгое молчание, задав неожиданный вопрос:

– Луи… вам приходилось убивать?

– Зачем ты спрашиваешь? – он приподнялся, приблизив свое лицо, будто хотел разглядеть выражение ее лица.

– Вы не ответили.

– Приходилось, Мари, но я не думаю, что сейчас время заводить такой разговор.

– Я хочу знать о вас как можно больше. Вот, у вас и шрамы, и царапины… Франция сейчас не воюет, вы деретесь на дуэли?

– Бывает, а что?

– Похоже, вы все их выиграли?

– Можно сказать и так. Я стараюсь не доводить до дуэли, чаще секундантом зовут – приходится драться.[12]

– Ваши противники, вы их… – она не решалась сказать, но Луи развеял ее оцепенение ответом: