Полная версия
Неизвестная. Книга первая
– Да что ты их слушаешь? – Костя трясущимися пальцами поспешно засовывал в барабан револьвера непослушные патроны.
Один вывалился-таки из его рук, прокатился по мостовой и остановился перед носом лежащего на животе Барченко.
– А чего тогда стреляете?!
– А вы?
– Дык… оно…
– Выходи на свет! – Владимиров справился с револьвером.
– Еще чего! – послышалось в ответ из подворотни. – Вы у меня под прицелом. Дернетесь – перестреляю как кутят.
– Ах, ты… – Константин взвел курок.
– А тебя, мичманок, первым порешу, падла!
– Погоди, – остановил Владимирова Кузминкин и встал в полный рост. – Слышь! – крикнул он в темноту. – Тебя часом не Митрохой зовут?
Некоторое время никто не отвечал. Наконец, послышалось:
– Митрохой… Ну и че?
– Живой, чертяка, – сказал моряк и разлыбился. – Митроха, это же я – Кузминкин?
– Какой Кузминкин?
– Как – «какой»? А кто тебя по весне от расстрела спас?
– Степан Иваныч? Ты?
– Ну!
– Здравия желаю.
– И тебе не хворать. Выходи, потолкуем. А то народ в округе, небось, уж подумал, что Юденич город взял.
– Ниче. Переживет народ. Ты только мичманка шутоломного угомони, а то мне самому боязно.
– Товарищ Владимиров, – посмотрел Кузминкин на Константина.
Тот кивнул, поднял руку вверх, револьвер стволом направил в небо, словно хотел выстрелить в равнодушную круглую рожу полной луны.
– Все! – крикнул он. – Шабаш!
– Ну, то другое дело, – на освещенный полнолунием тротуар набережной вышел солдат.
Кузминкин бросился ему на встречу.
– Митроха!
– Степан Иваныч!
Костя презрительно хмыкнул и спрятал револьвер в карман.
– Эх, Константин Константиныч, – Барченко подошел к Владимирову и по-отечески приобнял его за плечи. – Что же вы, мил человек?
– Да… даже не знаю, – замялся Костя.
– Это испуг в вас куражится. Вы чего-то боитесь, оттого и нервничаете по пустякам.
– Извините, Александр Васильевич, и вправду нервишки что-то расшалились.
– Вам бы отвар пустырника попить, он хоть и горький, но хорошо успокаивает. Вот помню…
Кузминкин с Митрохой, что-то бурно обсуждая на ходу, подошли поближе.
– …Эх, голова твоя бедовая, я же сам как-то на бабе погорел. А тут и вовсе за дезертирство шлепнут и не почешутся, – увещевал моряк солдата.
– Я же аккуратненько, Степан Иваныч, – оправдывался солдат. – Если бы ты ее видел… И здесь, – Митроха в воздухе нарисовал рукой округлости, – и здесь… все как полагается…
– Дурень ты, паря, – сказал Кузминкин.
А Митроха с подозрением покосился на Владимирова, а потом с любопытством взглянул на Барченко, точно припоминая что-то.
– Ось! – вспомнил он. – Что, контра? Говорил же я, что будет время, и за тобой придут… А я, слышь, – повернулся он к Кузминкину, – валенки у него эксприровал… Еще потом на боты австрийские их променял… – выставил ногу, чтобы все могли полюбоваться его новыми ботинками.
– Ошибся ты, Митроха, – хлопнул его по плечу Кузминкин. – Товарищ Барченко – наш человек, проверенный.
Митроха еще раз взглянул на офицера.
– Ну, тогда звиняй, товарищ.
– Ничего-ничего… – принял извинение Барченко.
– Ну, этого… – сказал Митроха. – Мне в казарму надо. Завтра на фронт… Рад был повидаться, Степан Иваныч.
– Давай, Митроха, – Кузминкин протянул ему пятерню. – Семь футов тебе под килем.
Пожали они друг другу руки, кивнул Митроха офицеру, а на Владимирова с укоризной посмотрел и поспешил в казарму, чтобы завтра на фронт отбыть.
– Вот ведь, Карась, – бросил ему в след Кузминкин. – В самоволку к бабе из части сбег. Только обратно собрался, а тут ты, товарищ Владимиров, в него палить начал. Говорит, чуть со страху не обделался. Думал, патруль по его душу. А он уж однажды под расстрелом был, вот и испугался. Эх, Митроха… Как есть дурень.
– Нервы ни к черту, – поправил фуражку Владимиров.
– Товарищи, – сказал Барченко. – Меня уже жена заждалась…
– Извините, Александр Васильевич, – Константин подобрал с мостовой пакет со снедью и передал его Барченко. – Так на чем мы остановились?
Утром Владимиров и Кузминкин вышли из дацана.
Город ожил. На набережной было непривычно людно, словно лучи холодного осеннего солнца прогнали ночные кошмары, и жизнь продолжила свой неторопливый бег.
– Вот что, Кузминкин, – сказал Константин и сладко зевнул. – Меня в Питере пока не будет, так ты за Василича головой отвечаешь. Я с Дзержинским переговорю, тебе на то особый мандат выпишут.
– Есть, товарищ Владимиров, – кивнул моряк.
– Нет, ну каков умница! – воскликнул Костя. – Калиостро! Настоящий граф Калиостро!
– Кто? – не понял Кузминкин.
– Про Василича я, про Барченко, – сказал Константин и свистнул свободному извозчику.
– Понятно…
– Эх, Степа, – Владимиров взобрался на подножку пролетки, – нам бы с десяток таких людей, и мировая революция закончится победой уже завтра, – и бросил извозчику небрежно: – На Московский вокзал.
*****
А славная нынче удалась ночка… Словно опять я в тех временах оказалась – голодных, холодных, злых, но таких хороших… Наверное, все потому, что страна была еще очень молода… И мы были молоды…
Вы заметили, что люди – весьма странные существа. Они порой боятся того, чего на самом деле боятся вовсе необязательно. Ведь как оно бывает… Скажем, боится человек темноты, так боится, что без ночника и спать не может, а тут вдруг раз, а у него в пояснице прострел случился. Надевал носок на ногу, его скрючило – и ни сесть, и ни встать, словно лом проглотил… Вот ведь незадача… Получается, что все это время человек совсем не того боялся…
Вы, кстати, спать не хотите? Нет? Вот, признайтесь – вы же тогда совсем не того испугались… Совсем не того…
глава 4
Восемнадцатое августа сорокового года Данилов встретил в столовке Центрального аэроклуба СССР имени товарища Чкалова. В Тушино. Ровно в полночь массивные часы, стоящие рядом со стойкой буфета, заскрежетали и громко пробили двенадцать раз.
– Так вот, товарищи, – продолжил свою речь генерал Власик, как только часы замолчали. Было видно, что он старается сдержать тревогу. – Всех подробностей сообщить не могу, но по оперативной информации сегодня во время воздушного парада весьма вероятно покушение на руководителей нашего государства и лично товарища Сталина…
По столовой прокатился взволнованный ропот.
– Тише-тише, товарищи, – поднял руку Власик. – Мы и собрали здесь всех вас, свободных на сегодня, чтобы этого не произошло.
Власик заметно нервничал, и Данилов понял, что это – не учебная тревога.
Потом целых четыре часа был инструктаж. Каждого сотрудника вводили в сектор ответственности, распределяли по территории и давали указания. Николай Архипович даже вздремнуть успел – так, вполглаза. Его еще не дергали, не отвлекали. Его вообще не замечали. В огромном здании на Лубянской площади его словно не было. Нет, конечно же, на довольствие его поставили и отдельную квартиру выделили, что в переполненной Москве было роскошью, а тут еще и обставленную, с посудой, постельным бельем и с большим американским радиоприемником – Николай даже не знал, что такие бывают. Да еще с патефоном и набором пластинок, и надо сказать, очень приличным набором. Правда, на всем имуществе были проставлены инвентарные номера, но к этому капитан уже давно привык.
– Ничего себе! – воскликнул Вася Ермишин, когда проводил Данилова по адресу. – Кучеряво заживете, Николай Архипыч!
Данилов хотел было даже новоселье устроить, но это почему-то не вызвало большого энтузиазма у сослуживцев. Тогда-то Николай и прочувствовал холодок коллег по отношению к себе. Нет, конечно, с ним здоровались в коридорах, охрана козыряла исправно, но отношение к нему было как к чужаку – здравствуйте, до свидания…
Данилову это не нравилось. Он уже две недели в Москве, а знакомыми и приятелями так и не обзавелся. Даже с помощником Васей сложились исключительно деловые отношения. Да и не пристало как-то капитану НКВД дружить с сержантом. Оттого Данилов чувствовал одиночество.
Для него это чувство было внове. По специфике своей работы он все время был среди людей. Пусть они были врагами, пусть даже полным отребьем (однажды в Харбине ему пришлось две недели шнырять с одним мокрушником, чтобы через него выйти на главаря боевиков «Национальной организации русских фашистов»), но и во Владивостоке, и в Воронеже он чувствовал себя свободно среди своих и был счастлив, когда коллеги встречали его по завершению операции. А тут, в Москве… Было даже немного обидно.
Впрочем, он понимал, что отношение к нему в коридорах Лубянки вполне естественно: появился какой-то выскочка из провинции, чем занимается, совершенно непонятно, подчиняется Самому. Скорей всего, стукач. От такого лучше держаться подальше. Вот и держались.
А Данилову было тоскливо. За эту неделю он дважды звонил ребятам в Воронеж, но у них свои дела, у него – свои…
– О! Данилов? – голос Горыныча был немного растерянным. – Как там жив-здоров, Николай Архипыч?
– Все нормально, а вы там?
– Да тоже ничего. Как Москва?
– Стоит. Как жена? Как дети?
– Спасибо, хорошо. Ты извини, но мне тут…
Вот и поговорили.
Да и с делом все оказалось не так гладко, как хотелось бы. За прошедшую неделю Данилов о Струтинской не узнал ничего. Вообще ничего. Абсолютно!
Среди уголовниц Юлия Вонифатьевна не значилась. Об этом доложил Василий и в подтверждение своих слов положил на стол справку из архива. Почему-то капитан этому не удивился. По политическим делам она так же не проходила. Это Николай выяснил сам. Запрос на всесоюзный розыск он отправил, но решения пока не было.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Во время Первой мировой войны в армейских госпиталях красными нитками обозначались места ампутации раненых конечностей.
2
Вы меня разочаровали
3
Окончание поговорки «Дуракам закон не писан…»
4
ВЧК находилась по адресу: ул. Гороховая, д. 2
5
Отличительный офицерский знак за ранение на Первой мировой войне
6
Солдатский знак ранения
7
Урицкий был противником массового террора и расстрелов. В бытность его председателем ПетроЧК расстрелов не было. Однако он вел жестокую борьбу с коррупцией в органах и требовал расстреливать на месте бандитов, выдающих себя за чекистов. По иронии судьбы его смерть стала толчком к развязыванию «красного террора». В первый же день объявленного террора только в Питере было расстреляно девятьсот человек.
8
Пройдоха и неудачник.
9
Так в ЧК называли для краткости экспроприацию.
10
В китайской народной медицине настоем и сухим экстрактом прострела раскрытого (сон-травы) лечат амебную и бактериальную дизентерию
11
Во Владивостоке на ул. Алеутской, 44, располагалось здание Приморского управления ОГПУ, позже НКВД
12
Контрразведка НКВД
13
В то время этот пост уже занимал Берия
