Варварино счастье. Том I

И все-таки необоснованными были надежды на мир… Двадцать второго июня 1941 года началась война. На рассвете стал слышен сильный гул. Летели армады самолетов, бомбили крупные города. Самолеты летели на восток. Когда люди, жившие в Сибири и на Дальнем Востоке, еще только услышали по радио о начале войны, на Украине уже началась мобилизация мужчин.

Все молодые мужчины через день организованно ушли в лес в партизанский отряд.

Яков ушел тоже. Какими словами описать состояние женщины, которая осталась одна, роды могли начаться в любой момент.

Малыш должен был родиться в конце июня 1941 года. Война началась двадцать второго июня, а малыш родился двадцать шестого июня. Родился мальчик, такой прекрасный младенец. От красивой любви рождаются красивые дети. Рожала Анна дома, роды принимала свекровь. Уже несколько дней гремели взрывы, самолеты летели в сторону востока, наполненные бомбами, моторы их натужно ревели, было очень страшно.

Их село Балты по счастью не было разрушено бомбами.

Однако грузовики, в кузовах которых сидели фашистские солдаты, проходили через село нескончаемым потоком. Народ еще не мог понять, что вообще будет происходить, но стрельба была слышна со всех сторон… Были уже разрушены дома, гибли люди. Вошедшие в село немцы расположились в здании сельского Совета.

В школе разместили комендатуру. В селе оставались только дети, женщины и старики.

Немцы в эти дни еще бодрые и бравые, лавиной двигались на восток страны, и местное население без причины не расстреливали. Зачем себя лишать рабов? Пусть трудятся на полях и обслуживают вермахт во всех сферах… Был дан приказ всем жителям собраться на площади перед школой.

Первым вопросом комендант поинтересовался у женщин, держащих на руках детей, а где же их мужья? Где вообще молодые мужчины?

Все молчали.

На ломаном русском языке офицер объяснил, что семьи партизан будут расстреливаться без предупреждения. За каждого убитого солдата вермахта будут расстреляны десять русских.

Остальные правила поведения будут расписаны и вывешены в центре села.

Анна на сбор односельчан не ходила, но свекровь все рассказала, все боялись, что расстрелы будут бесконечными. Была введена трудовая повинность.

Яков даже не видел своего малыша. Он уже был в партизанском отряде. Анне было многое непонятно. Дядя Володя – дядя ее мужа Якова вдруг пришел сам к немцам и попросился на должность старосты села.

Фашисты утвердили его с удовольствием. Конечно, он никого не расстреливал. Казалось бы, страшное предательство. Но когда война перешла из фазы наступления в противоположную и фашисты бежали, очень поспешно… расстреливая мимоходом население, взрывая и сжигая за собой всё: мосты, здания, жилые дома Когда советские войска освободили Украину, то дядя был награжден орденом. Значит, всю войну дядя работал в самом пекле. Сколько информации им было передано партизанам. Но насколько был он аккуратен, что немцам его и упрекнуть было не в чем.

Немцы известны своей любовью к порядку. Порядок! Орднунг! Слово она это запомнила на всю жизнь… Везде висели вывески, предупреждающие народ, за что их могли расстрелять, что обязаны были делать люди… Даже те поля, которые сохранились в целостности при бомбежках, фашисты сразу оценили. Расставили народ по участкам и началась уборка урожая. Нормы давались такие, что никто их физически выполнить был не в силах. А невыполнение каралось наказанием.

Анна работала в бригаде вместе с другими женщинами. Они ходили ежедневно, без выходных дней на поле, пропалывали сахарную свеклу, выращивали для немцев овощи. Молоко от своих коровушек регулярно забирали немцы. Куриные яйца, а то и самих курочек – то же самое.

Самое страшное для молодых женщин – понравиться какому-то фашисту. Поэтому женщины специально закутывали лицо платками, ходили в лохмотьях, в одежде, которая даже молодых и стройных женщин делала уродливыми. Так старалась выглядеть и Анна.

Как выжила в эти страшные годы, Анна не знает. Наверное, силы давал сыночек. Когда родился сын, она обязана была его зарегистрировать в немецкой управе. Имена давал немецкий священник, который достал большую книгу, долго всматривался в страницы и искал дату рождения ребенка. Это был день святого Гельмута.

– Будет мальчик Гельмут! Будет гражданином великого третьего рейха! Германия будет править всем миром!

И стал заполнять какой-то бланк, видимо, свидетельство о рождении.

Аня осмелилась и спросила:

– Мы с мужем хотели назвать сына Андреем в память о моем отце. Можно его записать Андреем?

Священник так посмотрел на нее… Непонятно, чего больше было в его взгляде. Наверное, недоумения, как это человек не понимает, что теперь будут в употреблении только немецкие имена, а пора всяких Андреев ушла в прошлое. Скоро у него у самого будет огромное имение на Волге… Обещал сам Адольф Гитлер. А он ему верил. Вон как красиво разворачиваются события. Немцы идут победным маршем. И так будет всегда… А эта девчонка… Ну, смешные эти русские.

Правильно, говорил Гитлер, что убивать надо не всех, думал про себя священник. Молодых и сильных надо заставлять работать много, пока не сдохнут на полях и на заводах. Ну, а евреев – тех и работать не надо заставлять, сразу расстреливать.

Партизаны не отсиживались без дела. В густых лесах мог спрятаться отряд в сотни человек…

Каждый взрыв на железной дороге, каждая диверсия, как и обещал комендант, уносила жизни людей. Расстрелы были не раз, и не два. Люди жили в страхе. Ночами люди боялись каждого стука.

Время летит быстро, Аня работала на всех работах, куда бы ни отправляли немцы. Она старалась быть незаметной. Муж был в партизанах. Они не виделись больше года. И вот однажды глубокой ночью Анна услышала тихий стук в окно рядом с кроватью в ее спаленке. Она подошла, отодвинула занавеску и увидела мужа. Нет слов! Как она радовалась, что он появился. Дядя Володя, который работал старостой села, никогда не подавал вида, что он что-то знает о судьбе своего племянника Якова. Только когда Аня плакала, страдая от неизвестности, он гладил ее по плечу и говорил многозначительно: Бог бережет твоего мужа, не плачь, лучше думай о нем больше и помогай ему мысленно!

Ни одной весточки! Больше года она одна поднимала ребенка… Вокруг смерть и война…

И вот… любимый Яшенька! Она быстро открыла дверь. Муж стоял уже у двери. Хорошо, что хоть луна светит не так ярко. Хоть бы никто не увидел!

Муж вошел, прислонился к косяку. Потом медленно осел на пол. Анна хотела поднять его и усадить хотя бы на лавку. Но потом поняла, что Яков так болен, что не сможет ни подняться, ни дойти до кровати. Прямо у порога она раздела мужа, буквально волоком донесла его до кровати и уложила. Он весь горел. Дыхание было хриплым и прерывистым. Аня поняла, что помощь требуется немедленно, иначе может быть поздно. Но никаких лекарств дома не было. Осмотрела его, крови нет, значит не ранен.

Яша в промежутках между приступами кашля рассказал, что ходили с группой на разведку, пришлось на морозе лежать сутки, закопавшись в снегу. Шевелиться было нельзя, это означало бы верную смерть. Они должны были взорвать эшелон, который направлялся на восток. Целый эшелон солдат, их там сотни. Надо было терпеть и ждать. И это ожидание продлилось больше суток. Яков там, видимо, простудился, что уже в партизанский отряд после выполнения задания друзья его тащили на себе. Температура была такая высокая, что Яков буквально сгорал. Таял на глазах. Надо было его спасать. В отряде это сделать было невозможно. Переправить вглубь России тоже в тот момент было невозможно. Партизаны были в глубоком тылу.

И Яков попросился домой. Выжить дома или умереть, тоже дома. Анна ночью тут же побежала за свекровью. Та прибежала уже с мешочком, в котором были травы, тут же растопили печку и начали делать отвары. Чем могли, тем и старались помочь. На их счастье, недалеко от них жила бабушка-лекарка, которая тут же ночью пришла и принесла с собой настои и растирания.

Больной успокоился, кашель стал редким, температура спала.

Наступало утро. Всю ночь малыш спал, а тут впервые заворочался и заплакал. Яков даже забыл о своей болезни, пытался вскочить и побежать к детской кроватке. Но сил не было, он упал на кровать.

– Аня, покажи Гельмута!

Анна прямо остолбенела. Она-то думала, что он ничего о них не знает. Откуда он знает?

– Яшенька, а откуда ты знаешь имя сына?

Муж ничего не ответил на ее вопрос, и снова попросил принести и показать ему сыночка.

Аня взяла из кроватки сына и положила малыша на подушку рядом с мужем. Они были похожи… обои смуглые, черноглазые… Такие же губы и даже уши одинаковые!

Яков прослезился.

– Теперь бы мне только выздороветь, закончим войну и как мы заживем!! Анюта, как я тебя люблю, я верю, что смогу подняться на ноги!!Я ради вас горы сверну, моя любимая!

Но подняться было не суждено, облегчение было лишь временным. Такие экстремальные условия в партизанском отряде… А легкие у него с детства были слабыми.

Анна от горя и сама не хотела жить. Если бы не малыш, который вот только начал ходить своими ножками, и ходил вокруг папы, не понимая трагедии…

Похоронили Якова тайно, ночью. Узнав, что парень был в партизанском отряде, фашисты расстреляли бы их всех, всю семью. Только после окончании войны Анна могла поставить мужу памятник. В свои 20 лет Анна осталась вдовой. Как бы ни складывалась ее жизнь, любовь и уважение к мужу она пронесла в душе до конца жизни…. Только и было счастье у Анны – несколько счастливых лет жизни с Яковом с момента приезда в Украину и до начала войны. Это будут самые светлые воспоминания из ее жизни.

Сынок рос здоровеньким и умненьким. Анна должна была работать, чтобы не угодить под расстрел. А мальчик целыми днями был с бабушкой. Анна не имела права даже поделиться с кем – то горем утраты мужа. С семьями партизан разговор был короткий. А так нет мужа, исчез с началом войны и все. Никто не допытывался, где отец ее ребенка.

Однако и среди фашистов, врагов и убийц, она увидела человека, спасшего жизнь ее сыночку.

Гельмуту было уже 2 года, как вдруг свалилась на ребенка непонятно откуда какая-то болезнь, ребенок сгорал от высокой температуры. Она не знала, куда ей бежать, у кого просить помощи и спасения. Завернув малыша в одеяльце, Анна бросилась к немецкому доктору. Это был и первый, и последний человек, который ей мог бы помочь. Среди местного населения никаких врачей и фельдшеров не было, как не было уже и медпункта. Их старичка-фельдшера немцы расстреляли по подозрению в помощи партизанам. И с тех пор люди выживали как могли.

Обращаясь к доктору, Анна рисковала жизнями своей и сына. Если бы оказалось, что у ребенка тиф, их бы расстреляли в тот же момент, чтобы не распространять инфекцию. А вдруг спасет?!

Доктор был рыжим, толстым. Причем его полнота была какая-то непропорциональная. При маленькой головке и узких плечах живот у него был необъемный. Его халат не застегивался ни на одну пуговицу. Он подозрительно посмотрел на молодую женщину, у которой на руках был младенец, завернутый в рваное одеяльце. Мать была в горе, слезы бежали по ее лицу, ему стало почему-то жаль ее.

В конце концов, доктор не отказался посмотреть малыша. Продиагностировал, там же поставил укол, снял высокую температуру. Дал таблеток с собой. На ломаном русском объяснил, как проводить лечение.

Анна не могла понять, чем же вызвано такое доброе отношение фашиста к ее ребенку. Немец выдал все рекомендации, Анна завернула сына в одеяльце, но понимала, что визит ее не закончен, какое-то продолжение должно последовать и она аккуратненько присела на краешек стула, держа сына на руках.

Доктор сидел задумавшись, он как будто бы смотрел на Анну, но на самом деле его взгляд был устремлен вдаль, сквозь нее, он видел родную Германию, где осталась его семья. Он вспоминал свои горестные годы, когда его Гертруда – породистая и красивая арийка рожала ему детей каждый год и так было подряд в течение пяти лет. Но четверо из пятерых рожденных детей умирали, не дожив даже до года. Какое-то генетическое заболевание, он это понимал как врач. Сделать с этим ничего невозможно. И вот пятый, как раз тоже был назван Гельмутом, пока еще жив. Он пережил рубеж, когда его старшие братья и сестры умирали. Ему уже три годика. И доктор каждый день писал своей Гертруде письма, расспрашивал о каждой минуте их жизни. Как чувствует себя их маленький Гельмут, что он ел и как спалось ребенку, и давал множество наставлений супруге относительно здоровья наследника.

И почему-то в голову доктору пришла мысль, несвойственная его мышлению и его взглядам на жизнь. От этой мысли ему сначала стало смешно, а потом он задумался и так неподвижно сидел еще несколько минут. Он подверг анализу свое поведение. С чего вдруг он начал помогать украинскому ребенку. Ведь по сути жизнь какого-то недочеловека ему вообще не интересна, умрет ребенок или будет жить, для него безразлично.

А почему же он взялся осматривать малыша? Он вдруг представил, что заболел его единственный выживший ребенок, жена обратилась к доктору, а тот оказался невнимательным или непрофессиональным, и умрет его последняя надежда, его маленький Гельмут. Он даже вздрогнул от такой мысли. И в это время женщина назвала ребенка по имени, успокаивая его, назвала Гельмут. Доктор не ожидал, что это как-то подействует на его дальнейшие действия. Но – подействовало и положительно! Он хотел бы видеть такую картину: он помог незнакомому мальчику, спасает его сейчас, вдруг без него и его ребенку понадобится помощь, и кто-то будет также спасать его мальчика…

Доктор сделал все для малыша, все буквально, что только мог. И с собой дал матери лекарства, и задумался… замер… Он был рядом со своим ребенком, он так хотел его увидеть….

Анна встала и хотела тихонько выйти. Доктор как будто вернулся в эту комнату из своего маленького домика под Берлином, где он рассматривал своего сына. Он остановил жестом женщину, достал из шкафа два пузырька, на которых крупными латинскими буквами были выведены названия витаминов. И добавил к ним несколько маленьких плиточек шоколада.

Сказав «Ауфвидерзеен», доктор открыл дверь и проводил Анну на улицу. Она вышла ошеломленная. Сын вскоре действительно поправился. Об этом случае она не могла рассказать даже односельчанам. Они бы не поверили, а самое худшее, могли предположить, что Анна состоит в каких-то особых отношениях с фашистом. Поэтому она никому не сказала о том, как доктор немецкой комендатуры спас ее сыночка.

Доктора Анна не забыла. Это был случай нетрадиционный, обычно фашисты в таких случаях помогали быстрее выздороветь путем короткого выстрела в голову. А тут еще витамины, таблетки и совсем необычно – шоколадки.

Прошло время. Война заканчивалась. Ее исход был уже предрешен. Русские солдаты были уже почти в Берлине. Через их село Балты проходила колонна военнопленных немцев. Их было много, они шли также длинной вереницей, колонна была метров двести длиной, охраняли ее русские солдаты с собаками и с автоматами. Зрелище само по себе грустное. Но лучше пусть немцы идут охраняемые собаками, чем так шли в начале войны наши солдаты, забинтованные, с палочками. Обессилевших пленных разрешалось пристреливать и был даже в их селе такой случай, когда молодого пленного солдатика, раненого в ногу, охранники решили добить: короткий выстрел, парень упал, колонна прошла. И когда фашисты скрылись из вида, жители села бросились к парню. Он был еще жив. И ведь выходили! Спасли!…Прятали и потом помогли переправить его к партизанам в лес.

И вот колонна пленных фашистов плелась по дороге. Куда их вели, Анна не знает. Они, конечно, уже не были такими бравыми, как тогда, когда расправлялись с безоружными людьми, со стариками, детьми. Когда фотографировались, браво выпрямившись, и ногу поставив на грудь поверженного старика или ребенка. И эти снимки отправляли домой, описывая свои мечты и обещания командования вермахта, что все немцы будут иметь свои имения на территории Советского Союза, а русские будут вечными рабами в их имениях.

Эти времена кончились. Фашисты шли понурые. Анна шла по улице с ребенком и колонна пленных немцев шла ей навстречу. Ей показался знакомым человек, с маленькой головой, с обвисшей кожей на лице. Доктор! Это был точно он! Только его китель, грязный и разорванный, застегивался теперь на все пуговицы. Не было даже воспоминания о животе, круглом как глобус! Китель был разорванный, грязный и болтался на нем, как на вешалке. Он был худой, бледный и еле тащил ноги. Анна несла хлеб своей свекрови, она как раз выпекла несколько булок и половину понесла свекрови, с которой они были дружны, как мать и дочь.

Анна даже не осознавая, достала булку еще теплого домашнего хлеба, подбежала к колонне. Ее пытались остановить солдаты, но она только сказала охраннику два слова и он молча отошел в сторону. Анна крикнула:

– Доктор! Спасибо за сына! Возьмите хлеб!

И бросила хлеб прямо в руки немцу. Она не знала, голоден доктор или сыт. Она знала, что сейчас вправе отблагодарить его по-человечески за спасение своего единственного ребенка. Немец подхватил буханку, прижал ее к груди, слезы брызнули из его глаз. Он склонил голову, его рыжие волосы стали седыми, и их так мало оставалось на его маленькой, вытянутой как яйцо головке.

Посмотрел на нее внимательно, как бы прощаясь, опустил голову и пошел дальше. Ведь он тоже узнал ее. Он не мог ей сказать, не было физической возможности в этом грустном шествии, что сын его – Гельмут жив, но зато его любимая Гертруда погибла при бомбежках Берлина американскими союзниками. Тактика американцев – не жалеть никого, и местное население в том числе. Враг есть враг, независимо от пола и возраста… Теперь ребенок живет в доме его соседа. Вернее, у его жены, сам сосед погиб на фронте под Курском, об этом писала Гертруда ему еще в начале войны.

Доктор подумал, все наши действия находят отклик во Вселенной. Все возвращается. Я тогда, давно, спас чужому мальчику жизнь, а теперь моему сыночку спасает жизнь моя соседка, с которой я даже почти не был знаком.

И теперь не было у доктора сильнее желания, чем выйти живым из пекла войны, куда их отправил Гитлер, увидеть своего сыночка и никогда с ним не расставаться. Доктор уже забыл и думать о своих амбициозных планах, когда он заживет на огромных просторах России в своем имении на Волге, и на плантациях у него будут работать сотни русских, которые и пикнуть не посмеют, из страха.

Его самая заветная мечта – найти сына, прижать его к своей груди и никогда больше с ним не разлучаться. Но выживет ли? Попадет ли домой?

И, держа в руках булку хлеба, выпеченную русской женщиной, он подумал, что русские – великий народ, который своей кровью заработал победу. Зря мы, немцы, втянулись в эту войну. Конец ее справедливый и закономерный…

Глава 22. Судьба Антонины…

Прошло уже полгода с момента теракта, где были отравлены около тысячи человек, яд был добавлен в столовой металлургического комбината в еду. Да… как девушка выжила… в живых остались буквально три десятка из тысячи, на комбинате была пересменка, одни уходили домой после смены и обедали… Другие перед началом смены также зашли на обед. Обслуживающий персонал тоже питался в этой столовой. Да вот и группа девушек, которые уже буквально заканчивали курсы медицинских сестер и должны были через неделю отправляться на фронт.

Как Антонина себя чувствовала после госпиталя? Желудок был в состоянии таком, что лучше ничего не есть, чем поесть и потом страдать от ужасной боли. Поэтому Тоня совсем уже не была похожа на ту четырнадцатилетнюю девушку, высокую, видную, с румянцем во всю щеку, которая с огромным энтузиазмом пришла из деревни и пыталась получить образование.

Она буквально с первого года жизни в Сталинске была вынуждена сдавать кровь, чтобы покупать одежду, учебники, хлеб, в конце концов. А теперь сама нуждалась во вливании дополнительной порции крови.

Тонечка была бледненькой и худенькой. Светились только глаза ее, взгляд ее серо-голубых глаз был всегда внимательным. Победив смерть, она с новой силой, с еще большим желанием хотела учиться. Она по прежнему работала в цехе телефонной связи. И училась в вечерней школе. Девушка не оставила мечту о поступлении на учебу в институт связи в Москве, и силы тратила только на подготовку к учебе.

Тоня так же, как и до болезни, жила у Надежды Ивановны, которая работала с ней вместе на комбинате, и пригласила девушку жить у нее. Места было достаточно, Надежда Ивановна жила с дочкой Полиной. Девушки так прекрасно понимали друг друга, что были всегда дружны как сестры. Правда, Полина буквально перед началом войны уехала в Москву и поступила там в институт. Когда началась война, она так и пережила ее в Москве, а увидеться девушкам в будущем уже не довелось. Были только письма, в которых они писали все откровенно и о многом говорили. Как совпадали их взгляды на все, что окружало их в жизни!

Зато Полине довелось встретиться через сорок лет с дочерью Тонечки, которую она нашла уже на Курильских островах. Плакали обе, обнявшись, и долго не могли оторваться друг от друга. Полина удивлялась, как дочка похожа на мать…

О театральной студии Тонечка давно уже забыла. Вернее, не забыла, а война уже подкидывала такие ситуации, что было не до театра!…

Девушка всегда благодарила Бога за то, что посылает на ее пути хороших людей, которые не бросают в беде. Ей помогали буквально все в ее родном цеху. Все знали об ее мечте учиться в Москве. Тоне казалось это более-менее реальным, ведь там уже училась два года ее подруга Полина, дочка Надежды Ивановны, у которой Тоня жила до сих пор.

И сама Тоня имела талант общения. Она с детства могла найти тему и любила разговаривать со стариками, которые имели жизненный опыт, мудрость и понимали жизнь намного лучше, чем дети. Могла с детками играть и вовлекать их в познавательные игры. Ведь даже в ее «детском садике», когда самой ей было не более десяти лет, в Лосихе, она учила детишек чтению, дети знали буквы и даже читать могли. Это приводило в восторг родителей читающих дошкольников.

Жила она в районе Верхней колонии. Это было в непосредственной близости от цехов металлургического комбината. Постоянный смог, дым из труб валил в таком количестве, что не успевал он рассеиваться, как вдруг среди дыма вспыхивал факел огня – таков был технологический процесс. Хорошо, если ветер был удачного направления и давал хотя бы иногда жителям возможность подышать свежим воздухом.

Стояла середина осени. Самый приятный осенний период, когда еще сухо и тепло, а листья становятся золотыми. Любой маленький порыв ветерка снимает листики с веток, они кружатся слабым облачком, и при свете фонаря Тоня засмотрелась на листопад. Запрокинув голову вверх, она смотрела, как листья красиво кружатся, в свое прощальном танце. Коротка жизнь листьев, только когда они украшают дерево и еще недельку, когда деревья в золоте листвы радуют прохожих… А потом осенние дожди, и радость лета окончена. Готовься к холодам.

Тоня возвращалась уставшая, днем она работала, вечером напряженно училась. И теперь вот, возвращаясь домой, остановилась, залюбовавшись листопадом. В свете фонаря в поздний вечерний час это зрелище казалось ей еще более таинственным: вдруг из темноты возникают как из другого мира желтые листья, кружатся в воздухе и оседают у нее под ногами… Извечный карнавал уходящего в осень лета…

Внезапно голова у нее закружилась, и она упала на пешеходную тропинку, идущую вдоль шоссе. Сказывалось общее состояние еще не окрепшего после травмы организма, плохое питание, а еще и нагрузка на работе и учебе. Конечно, кровь она уже больше не сдавала. Приходилось рассчитывать лишь на свои силы.

Сколько времени она пролежала на тропинке, Тоня не знала. В голове у нее кружилось все, как в центрифуге, деревья мелькали и ей казалось, что они опрокидывались. Хорошо еще, что лишилась чувств именно под фонарем, и ее могли заметить прохожие.

Она только начала приходить в себя, как услышала шаги. Антонина хотела попросить человека помочь ей подняться на ноги. Но голоса не было, у нее только шевелились пальцы, ни на что другое сил не было. Оставалось надеяться, что человек ее увидит на тропинке и поможет.

Это был мужчина, очевидно молодой, потому что, увидев девушку, лежащую на земле, он быстро наклонился и профессиональным движением быстро взял Тоню за руку и приложил палец к ее кисти: в первую очередь следовало проверить наличие пульса, а потом уже смотреть дальше. Он приподнял голову и девушки, увидел, что она приходит в себя. Она не могла сказать ни слова, голова кружилась. Мужчина поднял ее на руки, донес до ближайшей скамейки под деревом, посадил и сам сел рядом.

Тоня тихо прошептала:

– Спасибо вам!

Мужчина ничего не ответил, он продолжал все также держать ее за руку. Видя ее слабость, он только и сказал:

– Давайте-ка я вас провожу до дома, не могу вас тут оставить. А самой вам не дойти, сил, как видно, нет…