Смертельный нокаут. Уральский криминальный роман

– Зачем?

– Говорит, что будет просить разрешения на свиданку.

– Не разрешат, – заметил Кравец.

– Я ей тоже говорил. Но женщину переубедить невозможно.

– Тебе не показалось, что она знает?.. – осторожно спросил Кобяков.

– Я понял, что ты, Александр Ильич имеешь в виду. Жена ничего не знает о профессиональной деятельности мужа… Или почти ничего.

– Какие-нибудь фамилии называла в разговоре?

– Нет. Она сказала, что знала лишь убитого Курдюкова, которого, по её словам, Шилов считал своим дружком. Она, кстати, не верит, что муж мог убить дружка. Начисто отказывается верить.

Кобяков повеселел.

– Отлично, – он потер руки. – Не знает – значит, не опасна.

– Будь уверен, Александр Ильич: с этой стороны вашему союзу ничто не грозит.

– Слава Богу, хоть одна приятная новость, – Кобяков облегченно вздохнул.

Тагильцев на это заметил:

– Но есть еще одна столь же оптимистичная новость.

Кобяков спросил:

– И какая же?

– Заключая договор, я выдвинул одно устное условие.

– Какое?

– Я предупредил, что если Шилов поведет себя в ходе следствия некорректно, то есть станет валить на других, то есть на кого-либо из своих сообщников, то я немедленно разрываю договор.

– Он и без этого понимает, что грозит, если начнет болтать лишнее, – заметил Кобяков. – Не впервые загремел, поэтому наши правила знает: чуть что – телефонный провод на шею и тю-тю. Умеешь кататься – умей и саночки возить.

– И все же я его предупредил.

– Лишнее предостережение не помешает.

– Уже на первом и предварительном допросе чуть-чуть не сболтнул лишнее. Пришлось мне вмешаться.

– Как это?

– Попросил следователя дать возможность посовещаться с подзащитным с глазу на глаз.

– И что?

– Посовещался. Я посоветовал Шилову, посоветовал настойчиво, чтобы тот сейчас же воспользовался нормой Конституции и отказался отвечать на вопросы следствия.

– Послушался?

– Он замолчал. Ему, конечно, это вряд ли поможет, но вам… Полезнее, если будет молчать.

– Ты прав: живее будет, – заметил Кравец.

Кобяков спросил:

– Что за следователь?

– Зверюга! Из его рук Шилову не вырваться.

– Ты его знаешь?

– Слышал. И первое же личное свидание слухи подтвердило. Он, правда, иногда допускает огрехи, но, мне показалось, умышленно.

– Шилов не предлагал тебе поладить со следователем?

– Предлагал.

– Ну, и ты?..

– Категорически отказался.

– Почему?

– Затея изначально не имеет перспектив.

– Неподкупен?

– И это – тоже.

– Неужели есть такие? – удивился Кравец.

– Не надо всех грести под одну гребенку.

Кобяков усмехнулся.

– Не надо – не будем, ведь так, Илья Андреевич? – Кравец согласно кивнул.

– Хорошо, картина ясная и об этом хватит. Скажи мне, Афанасий Петрович, вот о чем, проконсультируй, так сказать.

– Слушаю, Александр Ильич.

– События недавних дней… Ну… гибель одного из сопредседателей…

– О Колобове, что ли?

– О нем.

– А какие тут проблемы?

– Не знаю, но мне кажется, что могут возникнуть проблемы с наследованием, – сказал нерешительно Кобяков.

– Вряд ли, – ответил адвокат. – Наследник по закону один, то есть его жена, так что…

4

Поднявшись по исшарканным за долгие годы ступеням, она вошла в здание. Оглядевшись, увидела сидящего на стуле и листающего журнал вахтера, который ее появление полностью проигнорировал. Подошла, поздоровалась. Но вахтер продолжал свое занятие.

– Простите, – робко произнесла она. Только сейчас вахтер обратил свой взор на женщину.

– Что нужно? – спросил он.

– Скажите, а следователь Коротаев здесь работает? – спросила женщина, со всей очевидностью понимая, что здесь ее не ждали, что ей здесь не рады. Впрочем, одна она разве здесь такая?

– Здесь, – бросил вахтер и вновь углубился в журнал.

– Извините, подскажите, как пройти к нему?

– Зачем? – не отрывая глаз от журнала, спросил вахтер.

– Он… мужа моего… дело, сказали, ведет.

– Договаривались?

– Нет, но…

– Не примет, – резюмировал вахтер, помолчал и добавил. – Скорее всего.

– Пусть он мне об этом скажет.

– Третий этаж. Направо. Еще направо. Предбанничек будет маленький. Три двери. Одна из них – Коротаева. Две тройки на двери.

– Спасибо, – сказала женщина и стала подниматься по лестничным маршам. Нашла нужную дверь. Постучала. Услышала недовольный с хрипотцой голос.

– Кто там? Входите.

Женщина, пригладив волосы на голове, вошла.

– Здравствуйте. Я – к следователю по фамилии Коротаев.

– Да? – женщине показалось, что мужчина за столом улыбнулся. – Ну, если к Коротаеву, то им буду я. Проходите и присаживайтесь, – посетительница так и сделала, понимая, что в подобных учреждениях дважды предложений не делают. Он спросил. – Вызывал?

– Меня? Нет. Но… У меня к вам дело.

– Какое именно?

– Анна Егоровна я…

– Очень приятно. Но это мне ничего не говорит.

– Мужа моего… Будто бы он у вас… Дело против него…

– А… как, простите, фамилия?

– Шилов… – после паузы добавила. – Евгений Дмитриевич.

– А-а-а, – протянул мужчина и, как показалось посетительнице, изменился в лице, поскучнел как-то. – Вы, выходит, супруга гражданина Шилова?

– Именно так. Он… у вас?

– Нет, не у меня…

Женщина встала.

– Извините, что побеспокоила. Ошиблась, видимо. Мне нужен другой Коротаев.

Мужчина сказал:

– Вы присядьте.

– Но вы же сами…

– Видите ли, подследственный Шилов находится не у меня, а в следственном изоляторе номер два.

Женщина закивала:

– Я это знаю… Я там была… Только что оттуда… Меня отправили к следователю Коротаеву: он, мол, любой мой вопрос решит.

– Ну, – мужчина слегка усмехнулся, – не любой, конечно… А что у вас за вопрос?

– Я, видите ли, на свиданку с мужем приехала.

– Не слишком ли поспешили?

Женщина уловила иронию, но оставила без последствий.

– Мне сказали, что свиданку с мужем может разрешить лишь следователь Коротаев.

– Вы напрасно приехали…

– Адвокат… Тагильцев мне тоже самое сказал. Но я всё равно приехала.

– Надо слушать адвоката, Анна Егоровна.

– Я вас очень-очень прошу.

– Рад бы, но пока не могу.

– Почему?

– Не вижу надобности. Задержали вашего мужа в субботу. Сегодня? Да и… – он сделал паузу и внимательно посмотрел на посетительницу. – Интересы следствия не позволяют этого сделать. Ваш муж подвергнут аресту не за какую-нибудь мелкую хулиганку, а он проходит по очень-очень серьезному делу, влекущему для него тяжкие последствия.

– Значит, не разрешите свиданку, да?

– К сожалению.

– Обидно, конечно, – женщина тяжело вздохнула, – но ничего не поделаешь.

Коротаев спросил:

– Любите мужа?

Женщина грустно улыбнулась.

– Какая любовь?! По тюрьмам шляется… Почти не вижу. Любви никакой нет, но он мне законный муж, какой-никакой, а муж, поэтому обязана…

– Повезло.

– Мне?!

– Нет, не вам, а мужу. Насмотрелся я… Другие-то как? Чуть что – рысью бегут-спешат оформить развод.

Женщина авторитетно сказала:

– Не по-людски это, не по-божески… Перед Господом поклялась я, что в радости и в горе… Я не клятвопреступница, – женщина встала. – Извините, что побеспокоила. Пойду.

– Одну минуточку.

Женщина с надеждой посмотрела в глаза следователя.

– Что? Передумали?

– Нет, но все-таки присядьте. Вы, видите ли, есть в списке свидетелей по делу.

– Я?! Свидетель? – женщина покачала головой. – Я – жена, а не свидетель.

– Ну, жены-то как раз и чаще всего бывают свидетелями. Так вот: если вы не возражаете, то я допрошу вас в качестве свидетеля по делу вашего мужа. Все-таки не совсем напрасной будет ваша поездка. Я бы все равно вас вызвал на допрос, а тут…

– Нет, я не возражаю, но вряд ли я буду вам полезна. Плохой я свидетель: ничего не знаю. Никогда не влезаю в дела мужа.

– И все же… – Коротаев, порывшись в столе, достал несколько листов, видимо, заранее заготовленных. Заполнив, пустые графы своим мелким-мелким подчерком, он сказал. – Анна Егоровна, что вы можете сказать… Да… Я должен вас официально предупредить, что вы, будучи близким родственником, вправе отказаться свидетельствовать, согласно норме Конституции России, против мужа, если свидетельские показания каким-либо образом могут ухудшить положение подследственного Шилова. Вы воспользуетесь правом отказа от дачи показаний или нет?

– Не вижу смысла. Вряд ли мои показания могут отрицательно сказаться на судьбе мужа. Я уже упоминала, что ничего не знаю.

– Однако, пусть даже так, по закону обязан допросить свидетеля.

– Так… спрашивайте.

– Анна Егоровна, вы в курсе того, что совершил ваш муж Шилов Евгений Дмитриевич?

– Афанасий Петрович, адвокат, утром сказал, что, будто бы, мой муж имеет какое-то отношение к сбежавшему от суда Курдюкову.

– Да… Что вы можете сказать?

– Я адвокату сказала и вам скажу: не мог мой муж убить Курдюкова!

– Почему вы так считаете?

– Потому что, сама видела, дружками были. Муж никогда ни одного худого слова не сказал о нем.

– Курдюков бывал в вашем доме, Анна Егоровна?

– Был. Не раз. Бражничал с мужем.

– Неужели пили брагу? – спросил следователь.

– Нет, я не в этом смысле сказала. Я имею в виду, что пьянствовали.

– И что, даже по пьянке, они не ссорились?

– Нет, не слышала. Никогда.

– И ваш муж никогда, даже за глаза, ничего плохого не говорил о Курдюкове?

– Нет, не говорил. Не верьте, гражданин следователь, что муж убил. Тут какая-то ошибка. Бандит он – это правда. Но чтобы убить дружка?..

Следователь сказал:

– Я бы охотно разделил ваше мнение, но факты, которыми уже располагает следствие, говорят об обратном.

– Месяц или два назад, точно-то не помню, в нашей городской сплетнице печатали, что ищут следы Курдюкова. Прочитав, решила спросить мужа: где может находиться Курдюков, дружок его? На это муж ответил: отвянь, говорит, и не лезь туда, куда не просят. Ну и все. Я не привыкла наседать с расспросами. Да и не позволит муж. Быстро укоротит. Он такой.

– Неужели бил вас?

– Было дело… в первые годы совместной жизни. Сама виновата. Потом приноровилась. Терпимо стало. У других баб жизнь не слаще, – женщина, помолчав решила добавить. – Дома он о делах не распространялся. И вообще: домой-то приходил только спасть. Где там был? Что делал? С кем? Неважно. Важно, что в любом виде, но шел домой.

– Сколько лет живете с мужем, Анна Егоровна?

– Тридцать два с половиной года.

– Значит, могли изучить характер мужа.

– Не без этого. Открываю дверь и сразу вижу, каков он? Если ничего, то можем поговорить, семейные дела можем обсудить. Если нет, то ухожу на кухню, не пристаю к мужу. Оставляю наедине. Недавно, вот, дома объявился в синяках, побитый, значит, но особенно лаялся в начале мая. Не в настроении был.

– Может, синяки – это результат конфликта между мужем и Курдюковым?

– Что вы! Курдюков, дружок его, потерялся года два назад, а синяки… Это – пару месяцев тому назад.

– И вы не поинтересовались, откуда синяки?

– Спросила. Отболтался. Сказал, что ремонтировал машину; что-то там прилетело в лицо.

– Поверили?

– Что вы? Не дура. Хоть он, и правда, всегда сам (может себе позволить нанять автослесаря, но не хочет) ремонтирует свою «ласточку», но то – не тот случай. Скула-то – сплошной синяк. Заехал кто-то – это ясно. На другой день отошел чуть-чуть, и я снова решила подъехать, выведать, что могло случиться.

– Что в этот раз сказал?

– Отшутился. Синяки и шрамы – это основные украшения настоящих мужиков. Бабам, говорит, что? Цацки всякие навешивают на себя. Мужик? Тут – другое: синяками и шрамами, вместо цацок, украшает себя.

– Итак, Анна Егоровна, подведем итог: вы не знали и даже не предполагали, что к исчезновению Курдюкова может быть причастен ваш муж Шилов Евгений Дмитриевич?

– Ни тогда, ни сегодня. Я не верю, что муж мог убить, Повторяю, не мог!

– А скажите, пожалуйста, какие взаимоотношения у мужа были с другими лидерами преступного сообщества?

– Преступного сообщества? – переспросила женщина. – Какого еще сообщества?

– Неужели никогда не слышали о нем? Неужели до вас городские слухи не доходили?

– Болтают разное. Но я не слишком верю сплетникам. Завистники. Мы не любим, если у кого-то дела идут успешнее, чем у нас. Готовы облить грязью любого. Такие вот мы. Хлебом не корми.

– Извините, Анна Егоровна, но я не верю, что вы сейчас искренни.

– Почему?

– Потому что вы не могли не знать или не догадываться, что деньги, которые приносит в дом ваш муж, добыты неправедным путем.

– Я вас не понимаю. Он – соучредитель нескольких предприятий. Эти предприятия, это-то я точно знаю, начинались с нуля. Не то, что некоторые… Скупили за гроши магазины, принадлежавшие государству. Сумели, потому что были близки к власти. Муж же никогда не был возле государственной кормушки.

– Хорошо. Вернемся к вопросу, заданному мною ранее. Скажите, с другими лидерами НТПС какие взаимоотношения у мужа? Надеюсь, это-то образование знаете?

– Знаю, – подтвердила женщина. – Общественно-политический союз. Участвовал в выборах. Муж стал депутатом. Заважничал после этого. Солидности прибавилось. Лаяться, как собака, уже не стал. Культурные словечки стали появляться.

– Не уходите в сторону, – напомнил следователь.

– Я не ухожу. Просто: мне сказать нечего. Ни хорошего, ни плохого. По-моему, тоже дружки, но не так близки, как Курдюков. Колобов, жаль, погиб недавно. Кобяков? Плохо его знаю. Кравец? Интеллигентный, мне кажется, человек. Кто там еще?.. Ну и так далее. Хотите верьте, хотите нет, но муж, в самом деле, дома не любил говорить о делах. Извините, что не помогла.

Глава 4. Сокамерники

1

Он сидел на нарах нижнего яруса (коллеги по камере, в основном, всякая, по его мнению, шантрапа, учли, что вновь прибывший имеет заслуги, в авторитете; как-никак, а три срока уже оттянул, поэтому достоин привилегий) и злился на всё и вся. Злился из-за того, что с воли нет никаких вестей, что не вызывают на допросы и потому он в неведении, что происходит на воле, что в камере вонь и духота, что кормят хуже, чем свиней, что нет рядом ни одного достойного собеседника, с которым бы можно было обсудить его личные проблемы. Не повезло так не повезло! Но не это главное.

Он сидел, почесывая волосатую грудь, а из головы не выходил сон, приснившийся ему истекшей ночью. Ближе к полуночи, когда сокамерники угомонились, он задремал. Сидит, будто бы, он в гостевом кабинете ресторана «Высокогорье» в окружении трех юных и соблазнительно прекрасных полуодетых блондинок. Блондиночки обхаживают его, всячески ублажают, а изящная ручка одной из них, осмелев, нахально залезла ему в штаны, нежно поглаживая его мужское достоинство. Он не возражает. Наоборот, ему даже приятно и он готов терпеть подобное нахальство сколько угодно.

Но в самый разгар его блаженства, когда он был на седьмом небе от испытываемых удовольствий, без стука отворилась дверь кабинета и тихо, на цыпочках, вошел «Спиридон». Блондиночка, ну, та, что занималась баловством, вмиг отскочила и села, как ни в чем ни бывало, на краешек соседнего кресла. Он, заметив, как зарделось пухленькое личико блондиночки, подумал: «Чем не ангел, а?» Странно то, что, увидев «Спиридона», он ничуть не удивился, а рукой показал на то место на диване, которое только что занимала нахальная блондиночка: присаживайся, мол, коли пришел. Странно то, что о чем бы он ни спрашивал, на какую тему ни заговаривал, «Спиридон», ни слова не произнеся, лишь сокрушенно покачивал головой и пристально заглядывал ему в глаза. Так, не проронив ни слова, посидев минут пять, которые для него показались целой вечностью, «Спиридон» встал, тщательно отряхнул с костюма приставшие пылинки и растворился в воздухе. Именно растворился, так как он отчетливо помнит, что «Спиридон» не подходил к двери, через которую вошел.

Он проснулся, так как стежоная харя, что над ним, жутко захрапела. Выматерившись, он встал, сильно ткнул храпуна кулаком в бок, отчего тот повернулся со спины на левый бок и затих. Он лег. И снова сон. Но уже другой.

Сидит, будто бы, он на берегу реки Тагил. Рассвет. Туман стелется над водой. Тихо-тихо вокруг. Сидит и видит, как из тумана, напротив, выплывает фигура. Очертания размыты, поэтому он не может понять, кто это? Однако вглядывается, силится разглядеть. На фигуре – белая кисея, которая еле-еле шевелится. На голове – ничего. Волосы лежат на плечах. Фигура висит над водной гладью и чуть-чуть раскачивается. Ног не видно. Очевидно, предрассветный туман у воды гуще и скрывает. В один какой-то момент он отчетливо видит лицо – лицо «Курдюка», а потом черты лица вновь размываются. Через какое-то время фигура стала медленно-медленно удаляться от него. И когда «Курдюка» уже было почти не разглядеть, из-под кисеи, окружавшей его, показалась волосатая рука – рука орангутанга. Рука, поднявшись вверх, грозила ему указательным пальцем.

Он недовольно покрутил головой. Сны ему не нравились. Потому что рождали нехорошие воспоминания. В животе заурчало: требует пищи, а ее все нет и нет. Где они, суки? Морят, сволочи!

К нему подошел «Касатик». Он – новичок. Ему карачится первая ходка. Кликуху ему эту дали сокамерники. Дали после того, как он обмолвился в разговоре, что его так, Касатиком, часто называла бабушка.

«Касатик» нерешительно спросил:

– Плохо спалось?

– С чего взял? – буркнул в ответ он.

– Молчишь все утро.

– Молчу – значит, так надо, вишь ты, сопля зеленая.

Он упал на подушку и стал лежать, подложив ладони под голову. По режиму, конечно, не положено, но он срать хотел на режим.

Сокамерники, сгрудившись у стола, разговаривали. «Касатик», которого плохо слушали, в который раз рассказывал, за что он загремел.

Шилов с нар пробурчал, но там, у стола, его услышали:

– Последнее, вишь ты, у деревенской бабки уволок… Крохобор.

«Касатик» откликнулся:

– Дом-то не деревенских, не наших. Дом-то городских, дачников. Дачница, да, бабка, но из города.

Шилов недовольно хмыкнул:

– У городских, думаешь, все с неба валится? Они мантулят, а такие, как ты, крохоборы заваливаются и оставляют людей ни с чем, – он еще жестче повторил. – Крохобор! Молчать бы тебе в тряпицу.

«Касатик решился возразить.

– А ты чем лучше? Взял и «замочил» мужика.

– Может, и «замочил», но за дело. Не за шмотье копеечное, как ты, – «Касатик» опять хотел возразить, но он не дал ему. – Заткнись, падла! С кем споришь? На первый снег ссышь еще, вишь ты. Не пристало старшим возражать! Сходишь столько же – тогда и поговорим на равных… Сравнил, подлюка!

Мужик в авторитете, поэтому все замолчали. Попробуй не замолчать. Вчера, вон, заехал в харю «Суслику». Заехал лишь за то, что тот сплюнул на пол. При этом сказал, что это всего лишь первое серьезное предупреждение. Все поняли, что он скор на расправу. Шутить не намерен. И на это у него есть полное тюремное право. А с тюремным правом не поспоришь. И в адвокаты никто не сунется.

Послышался металлический скрежет. Это открывается в дверях оконце. Значит, принесли завтрак. В окне появился небольшой бачок и полиэтиленовый пакет с нарезанными ломтями хлебом. «Касатик», подскочив, принял пищу и поставил на стол. Оконце с тем же скрежетом закрылось. «Касатик», разлив содержимое бачка по мискам, расставил согласно табелю о рангах.

Шилов встал, сел во главе стола. Здесь его место. Он потеснил «Суслика», который до его поселения ходил в главарях. Он презрительно помешал ложкой супчик, где плавали отдельные листочки капусты и редкие крупинки перловки, и недовольно хмыкнул:

– Заморят, сволочи!

«Касатик» хихикнул и хотел что-то сказать, но под его мрачным взглядом осёкся, усердно стал работать ложкой.

2

А он? Ему также не остается ничего другого. Нет здесь выбора, к которому он привык. Как ни кочевряжься, а организм требует, чтобы он скорее привыкал к этой вот баланде. Даст Бог, скоро выпутается. И тогда уж он нажрется до отвала. Он обязательно выпутается. Он верит в это. Он уверен, что для суда будет мало домыслов и предположений, которые имеет на руках следствие. Нынешний суд – не прежний. Нынче, слава Богу, на одной демагогии обвинение не построишь. Не те нынче времена. Да и он не тот. После последней отсидки сколько прошло? Одиннадцать с половиной лет. Он ведь тоже изменился. Изменился в лучшую сторону. Одно то, что был избран в городскую думу, говорит о многом. Характеризует с положительной стороны. Да, он иногда все же срывается. Не всегда в состоянии управлять своими чувствами. Сегодня он бы кое-что сделал иначе, либо совсем отказался делать. Но… Вчерашнее – не воротишь. Что сделано, то сделано. Осуждает ли себя? Да, еще как! Правда, в этом не собирается никому признаваться. Пусть его душа остается в потемках. В его душе для посторонних места нет. И никогда не будет!

Он держит в запасе еще один ход, другими опробованный ход. Этот ход будет опробован лишь тогда, когда станет ясно, что нет никакой надежды выпутаться. Пока же, не теряя времени, надо присматриваться к надзирателям, охране, налаживать контакт с теми, с кем, при случае, можно кашу сварить. Такие, он уверен, есть. Надо присмотреться, очень хорошо присмотреться. Он людей знает. Насмотрелся. Сверху все чистенькие да светленькие. А ковырни поглубже и увидишь, что такое же дерьмо, как и другие.

Он выхлебал баланду, а остатки подчистил корочкой хлеба. Как говорится, голод – не тетка. Облизав ложку, он встал и положил ее под подушку. Зачем? А черт его знает. Машинально получилось. Он хорошо знает, что его ложку ни одна сволочь не посмеет тронуть. Пока. Конечно, все может и измениться. Если объявится другой авторитет, больше достойный на лидерство в камере. Его появление нового лидера не страшит. Он прошел достаточно, чтобы не дергаться при первом же шорохе.

3

Из ванной отчетливо доносятся плеск воды и довольное фырканье. Процедура явно затягивается: уже скоро десять, а они, то есть капитан Курбатов и капитан Комаров, все еще из номера гостиницы «Тагил» – ни ногой. Непорядок, считают они, нерациональное использование служебного времени. И виной всему их шеф, то есть подполковник Фомин, который уже с полчаса находится в ванной. Нет, они тоже поборники чистоты и свежести, но не до такой же степени, чтобы по полчаса плескаться и фыркаться. Да и на него, то есть на шефа, тоже непохоже: раньше их обычно на ногах, а сегодня нежится. И что с ним?

Комаров сидит за столом и просматривает журнал, доставшийся от прежних обитателей номера. Курбатов стоит у окна и смотрит на оживленную в этот утренний час привокзальную площадь, в руках держит записную книжку, временами делая в ней какие-то пометки.

В этот раз Фомин выступил инициатором, чтобы им предоставили трехместный номер, но попросторнее. Им предоставили. Но это, собственно говоря, были два, но смежные номера, то есть войти во второй номер можно было лишь из общего номера, а не из коридора. Фомину это обстоятельство показалось довольно удобным. Он попросил в тот, смежный номер поставить все три кровати, то есть образовать нечто вроде спальни, а основной номер превратить и в гостиную, и в кабинет для совещаний.

Администрация гостиницы пошла навстречу притязаниям Фомина: молча, выслушала и сделала все так, как надо постояльцам из областного центра, которые предупредили, что здесь, то есть в гостинице, они задержатся, видимо, надолго. И Комаров, и Курбатов предлагали другой вариант: ему, то есть шефу, отдельный одноместный номер, а им один номер на двоих, то есть двухместный. Фомин, выслушав, обиделся не на шутку. Зачем, сказал он, мне отделяться? Кто я такой, чтобы жить в отдельном? Если, сказал он, не хотите общества со мной, то, в таком случае, давайте все трое в одноместных номерах устроимся? Вы кто? Оперы! Я кто? Такой же опер. Прав у меня столько же, лишь ответственности чуть-чуть побольше. Мужики скорёхонько согласились, так как шеф не так их понял. Они-то хотели, как лучше… Лучше для него, а он, видите ли, обиделся.

К тому же, напоследок заметил Фомин, проще обеспечить безопасность одного номера, чем трех сразу. Поначалу они не поняли, о чем речь, и даже рассмеялись: с чего, мол, такие страхи? Потом, поразмыслив хорошенько, поняли: шеф имеет в виду устранение возможного прослушивания. В тот раз, вон, со всех сторон обложили шефа «жучками». Нынче, правда, иных уж нет, а те – далече. Но могут найтись и другие охочие до чужих секретов.

Короче говоря, все сошлись на том, что вариант шефа – наилучший. Конечно, возникала мысль оформить вид на жительство в более комфортабельной гостинице – отеле-люксе «Высокогорье». Отказались. Не по карману, особенно капитану Курбатову и капитану Комарову. Правда, был не только материальный фактор, а и этический.