Пепел родного очага

Так уже было в конце девяносто четвертого года, когда из Чечни вдруг зачастили покупатели на дома, квартиры и даже пустые гаражи. Многие семьи снимали жилье до весны или на год. Тогда еще никто и не предполагал, что федеральные войска решат под Новый Год сделать подарок ко дню рождения своего главного командира с какой-то птичьей фамилией. Хункарпаша точно не помнил фамилию этого главнокомандующего, потому что в последние годы к политической кормушке страны слетелось столько птиц, что какая из них и на какой должности, определить было невозможно.

К Басханбеку тоже тогда приехали несколько семей родственников, и он пришел умолять Хункарпашу принять хотя бы до весны одну семью, потому что в его доме не то что шагу ступить негде, но и дышать нечем было. Когда Хункарпаша спросил, зачем все родственники съехались к ним, ведь у них в Чечне есть свое жилье, Басханбек, помявшись, прошептал:

– Война скоро будет, вот и бегут люди.

– Откуда знаешь, сорока на хвосте принесла, да? – спросил Хункарпаша. – Э-э-э, слухом горы полнятся, – ушел от прямого ответа Басханбек.

Тогда Хункарпаша пустил семью беженцев до весны, выделив старый домишко на огороде, который служил им летней «фазендой». А через несколько дней началось наступление на Грозный. Тогда, пять лет назад, никто не понимал, за что убивают мирных людей, разрушают города и села. Выходило по пословице: паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Люди ругали президентов, которых расплодилось чуть ли не в каждом ауле, военных, бомбивших мирные селения, политиков и правозащитников, беспомощно блеящих с экранов. Ругал их и Хункарпаша. Но сейчас, когда мирная жизнь только-только стала налаживаться, слухи о приближении чеченских отрядов вызывала в нем раздражение: кто их звал на дагестанскую землю, что им здесь надо, когда у них есть своя земля, свое государство, свой президент? Или, ухватив один кусок, захотелось ухватить еще один – потолще и пожирнее? И что: опять кровь, опять смерть и опять разоренные и нищие села? Верить Хункарпаше в это не хотелось, наверное, все-таки это только слухи.

Он услышал в прихожей шум – видно, вернулась жена. Он слышал, как она сняла перед дверью обувь, потом что-то передвинула на скамейке и вошла в комнату. Сразу же с порога заговорила:

– Была у Хадиши, там все женщины с нашей улицы собрались. Все говорят, что к Новолакску идут боевики.

– Вам бы, женщинам, все языками чесать, – недовольно проворчал Хункарпаша, одеваясь.

Но Надия, не обращая внимания на ворчание мужа, продолжала, заправляя его постель:

– Приехали торговки из Грозного, они говорят, что видели по дороге большие отряды вооруженных людей. Утверждают, что их там тьма, и все с автоматами, пулеметами, пушками, и на машинах едут, и на лошадях, и пешком идут. Говорят, скоро будут у нас. Будто бы эти бандиты хотят освободить дагестанцев от власти неверных и создать единое чеченское шариатское государство от Черного моря до Каспия…

– Враки все, – прервал жену Хункарпаша. – Это они федеральные власти пугают, а к нам вряд ли сунуться, здесь все же мусульмане живут. Они, эти бандюки, тоже не дураки, они знают горские обычаи.

– Да?! – возмутилась Тана. – А что же они тогда в Ботлих залезли?! Вот те и не дураки!

– Ботлих, Ботлих! – взорвался Хункарпаша. – Что вы понимаете, женщины! Там Хаттаб своих ваххабитов защищает, а здесь им чего делать! Нет, своих единоверцев они трогать не будут. Ты думаешь, Шамиль не понимает, что если он начнет у нас кровь проливать, то ему не будет места на этой земле?! Все он понимает. Да тут такое начнется! Да ты хоть знаешь, женщина, что такое кровная месть?!

– Да знаю, знаю, – ласково, с улыбкой, отозвалась жена, прижавшись к его сильной спине и положив руку на его плечо. – По себе знаю. Ты всю жизнь мне мстишь за то письмо, что я тебе написала в сорок шестом. Помнишь?

– Ну, ладно, ладно, – ласково проворчал Хункарпаша, поглаживая на своем плече женину руку. – Ты долго будешь меня голодом морить? Ходишь по соседям, сплетни разные собираешь, а что муж тут с голоду помирает, ей и дела нет…

Хункарпаша сел у окна и загляделся на улицу. Помнит ли он? Конечно, помнит, и будет помнить до самой смерти. Тогда, в сорок шестом, он так и не успел к новому году домой: очень медленно шел поезд, потом долго пришлось искать машину, чтобы добраться до родного аула, но все дороги и перевалы были засыпаны снегом. Он попросила одного ингуша отвезти его домой на лошади. Тот согласился за большие деньги, но в дороге их застал буран, и они вынуждены были целые сутки прятаться в пещере. Когда метель, наконец, закончилась, их чуть не съели волки. Хорошо, что у ингуша оказалась казацкая бердана, ею они и отбились от хищников.

Дома его и ждать перестали. Но когда он переступил порог своей сакли, его мать упала в обморок, словно увидала привидение, а отец взял ремень и приказал Хункарпаше снять штаны. Хункарпаша беспрекословно подчинился и, получив свою порцию, обнял плачущих родителей и спросил, что случилось и почему его так сурово встречают. Пока в дом сбегались и съезжались родственники, пока мужчины резали баранов, а женщины чистили казаны и готовили угощение, он с родителями сидел в тесной низенькой комнатке и рассказывал о приключившейся с ним беде. После этого отец встал и принес ему письмо.

– Вот, читай, это про тебя. Друг твой прислал, – сказал он, облегченно вздохнув.

Хункарпаша стал читать короткое письмо. Его фронтовой друг, с которым они вместе воевали и с которым вместе ехали в эшелоне домой, писал его родителям: «Здравствуйте, многоуважаемые родители и родственники Хункарпаши. Я хорошо знал вашего сына и брата, мы с ним воевали два года. Когда-то мы поклялись друг другу, что если с кем-нибудь из нас случится несчастье, то другой должен написать письмо родственникам. Я с болью в сердце выполняю эту клятву. Когда мы уже ехали домой, в эшелоне Паша сильно заболел. Врачи ничего не могли сделать, и его решили сгрузить на какой-то небольшой станции и отправить в больницу. Я так и не узнал название этой станции, потому что это было ночью и ничего не было видно. Когда его сгружали, он был уже без сознания, и у него была большая температура. Он ничего не видел и не помнил, а только что-то все кричал на вашем языке. Врачи говорили, что с такой болезнью он долго не проживет, что нужны хорошие лекарства и уход. Но будем надеяться, что он выздоровеет и вернется домой. Ведь он же обещал, что через год мы встретимся у меня на родине…»

На этом письмо заканчивалось, если не считать слов соболезнования, просьбы ответить ему на письмо и его подписи. Прочитав письмо, Хункарпаша спросил отца:

– Отец, но почему вы подумали, что я умер, ведь в письме об этом нет ни слова? Ну, заболел, что же такого! Все люди болеют.

Отец был неподражаем в своей правоте, он ответил:

– Ты мужчина, ты горец, и ты обещал в письме, что приедешь домой к Новому Году. Разве может мужчина не выполнить своего обещания, а?

Хункарпаши посмотрел на склоненную седую голову отца, и в сердце его шевельнулась острая жалость. Только сейчас он понял, что пережили его родные, получив это письмо и не дождавшись его к сроку. Он обнял отца за плечи и вместе с ним заплакал.

После недельного гуляния и встреч с родными, друзьями и одноаульцами, когда вино лилось рекой, когда велись длинные разговоры и проходили бессонные ночные посиделки, Хункарпаша вдруг захандрил. Зимой в горах делать нечего, здесь нет ни дорог, ни радио, ни света, и при свете керосиновых ламп мужчины мяли и выделывали бараньи шкуры, ковали в кузницах кинжалы и косы, резали сыромятные ремни и плели из них кнуты и плетки. Женщины по большей части проводили время у очагов, вязали, кроили, шили и вострили свои языки на вечных оселках своей беспросветной и тяжелой жизни. Так, как делали это горские женщины, не умела делать ни одна женщина в мире. А Хункарпаша слонялся по двору и по аулу и не мог себя заставить заняться каким-нибудь делом. Родители и родственники относились к его бездельничанью с пониманием и с терпением ждали, когда излом его судьбы, на грани войны и мира, затянется сам собой. Иногда друзья как бы ненароком знакомили его с сестрами или молоденькими родственницами, но Хункарпаша смотрел на девушек как бы сквозь них, не замечая ни их молодой свежести, ни красоты, ни жадных взглядов, ни затаенных вздохов. На кого бы он ни смотрел, он видел лишь темно-вишневые глаза, полноватые розовые губы с легкой усмешкой, кудряшки темных волос и слышал звонкий, переливчатый, как у колокольчика, смех.

Скоро уже по всему аулу говорили, что Хункарпаша влюбился в русскую. А он и сам еще не знал об этом и долго удивлялся, откуда люди знают, что у него на уме, ведь он ни с кем не делился своими терзаниями и мыслями. Он словно все еще чего-то ждал в себе: так весенняя почка ждет, когда при первых признаках тепла из нее развернется и распустится молодой нежный парус листа, который затрепещет при первом ветерке. Хункарпаша несколько раз пытался написать письмо Надежде, но каждый раз над бумагой его слова и мысли рвались, словно тонкая паутина.

И вдруг весной от нее пришло письмо. Она сообщала о том, что устроилась в больницу по своей специальности – медсестрой, что к тете Поле приехал на побывку из Германии ее сын, что у них начинает подтаивать снег и скоро наступит настоящая весна. Она спрашивала, почему он не пишет, как у него здоровье, как встретили его родственники, а в конце, как бы между прочим сообщала, что за ней ухаживает молодой военный, но он ей совсем не нравится.

Эта последняя строчка и переполнила чашу его терзаний. Уже на следующий день Хункарпаша собирался в дорогу. Отец с матерью сразу поняли, в чем дело, и долго со слезами и проклятиями уговаривали его опомниться, не ехать к этой блудливой русской женщине, говорили, что ей трудно будет жить среди чужих людей с незнакомой верой и другими обычаями, что в ауле ее никто не примет. Но Хункарпаша был глух к их мольбам и вобщем-то здравым доводам.

Через два дня он был уже в том же маленьком городке и стоял перед знакомой дверью вросшего в землю домика. Тетя Полина побледнела, когда увидела его на пороге, а он, не сказав ни слова приветствия, прошел в комнату и тут же увидел Надю. Она зашивала свое старенькое платье, низко опустив голову, а когда подняла глаза и увидела его, то сразу как-то обмякла, уронила шитье на пол и простонала:

– Паша, это ты.

А он лишь сумел сказать:

– Надия, дорогая моя, я не могу больше без тебя жить. Я приехал за тобой.

Она без слов встала со стула, подошла к нему и повисла на его шее. А он долго вдыхал терпкий запах ее волос, боясь потревожить эту прекрасную птичку, наконец-то попавшуюся в его клетку. Через несколько минут сзади он услышал голос тети Полины:

– Ай, джигит, ай, сукин ты сын, все-таки украл мою племянницу.

Хункарпаша осторожно освободился от девушки, повернулся к тетке и, нахмурив грозно брови, спросил:

– А где этот, как его, военный что ли? Я хочу его видеть, я хочу поговорить с ним как мужчина с мужчиной!

– Какой военный? – недоумевала тетка. – Я не знаю никакого военного. У меня был только один военный, мой сын, он приезжал ко мне погостить. А больше никого не было, вот те крест.

– Тетя Поля, – укоризненно сказала племянница, – ну, ты же его видела. Помнишь, он к нам с горшком герани приперся, свататься ко мне приходил.

– Ах, этот! Щелкопер паршивый, болтун и бабник! Вот он кто! Пришел, как и бытный, цветок принес, вина, шоколаду, – с издевкой продолжала тетка, – думал, что тут купятся на его подачки! Как же, раскатал губищи-то!

– Так ты из-за этого к нам приехал? – с легкой усмешкой спросила Надя, посмотрев в глаза парню.

Хункарпаша гордо вскинул красивую, кудрявую голову:

– Я не мог вытерпеть, чтобы женщину моего сердца увел какой-то, этот, как его, шелкопряд.

– Щелкопер, – поправила его со смехом тетя Поля. – Шелкопряд, ой, уморил!

– А, все равно, – ответил Хункарпаша. – У меня сердце кровью обливалось, когда я узнал об этом. Поэтому я приехал ему мстить. Я бы его…

Надя спросила:

– А мне тоже мстить будешь?

– Да, буду, только если ты будешь вместе со мной, всю жизнь! На другое я не согласен!

– Что ж, я согласна на такую месть, – ответила Надя.

И тетка Полина облегченно и как-то сладко заплакала…

7

Сегодня надо было отвезти в Махачкалу на продажу виноград, пока он не начал портиться. Хункарпаша проверил в старенькой жигулевской четверке масло, тосол, протер и прочистил тромблер, свечи и завел мотор. Услышав ровный шум мотора, довольно крякнул и сказал:

– Ну, старичок, не подведи, мы с тобой одного поля ягоды – кряхтим, но везем. Поехали что ли.

Он вывел машину из гаража, задом подогнал ее к подвалу и стал укладывать ящики с виноградом. Накануне он снял и задние сиденья, чтобы больше уместилось товара. Вышла из дома и Надия, чтобы помочь мужу, но Хункарпаша отмахнулся от нее:

– Без тебя справлюсь, иди, занимайся своими делами. Да, и поесть собери, не знаю, сколько пробуду в городе.

– Паша, может, и мне с тобой поехать, вдвоем все-таки не так страшно.

– А, чего еще бояться, сейчас на дорогах милиционеры и военные стоят через каждые сто метров. Нет, одному мне спокойнее, с женщинами одна морока и беспокойство.

Жена принесла сумку с продуктами, положила ее на переднее сиденье и начала:

– Паша, ты осторожнее, мне сегодня плохой сон снился.

Хункарпаша огрызнулся:

– Мне тоже каждый день плохие сны снятся, так что, по-твоему, и во двор нельзя выйти – вдруг Хан заклюет, да?

– Ты все смеешься, – со вздохом сказала Надия, – а у меня сердце болит. Помнишь, что с Зейнаб и ее семьей тогда случилось…

Муж подошел к жене, обнял ее и прошептал:

– Ну-ну, будет тебе, все будет хорошо. Кому нужен старик и эта старая железная развалина.

Хункарпаша ехал осторожно и весело, подсвистывая удалой песне, доносившейся из старенького радиоприемника. День был теплым, небо безоблачным, и они предвещали удачу. Вот он проехал уже Дылым, мост через Акташ и, перевалив через перевал, увидел Хасавюрт. «Эх, заглянуть бы к Кате, да некогда. Она всегда обижается, что мы к ним редко заглядываем. Может быть, успею заехать по обратной дороге». А вот и Кизилюрт, развалины его старого городища. Проехав через речушку Шураозень, Хункарпаша увидел бескрайнюю голубую даль Каспия и облегченно вздохнул, подумав: «Зря совсем беспокоилась Надия. Вот я и добрался до места».

Проехав по зеленым улицам Махачкалы, Хункарпаша добрался до базара, поставил машину на платную стоянку, поторговавшись с бойким пареньком и уплатив ему десять рублей. Долго ходил по фруктовым рядам, разыскивая свою внучку Хадишу, но так и не нашел ее. Проворчал:

– А чтоб тебя шайтан унес! И где ее носит. Надо было позвонить, узнать сначала, может, она и не торгует сегодня.

Еще раз пройдя по рядам, он приценивался к товару, прикинул, какую выручку можно ожидать, и крякнул от удовольствия: прибыль должна была быть хорошей – ранний виноград еще не весь дошел до прилавков и был в цене.

Внучку он так и не нашел, и решил поехать к ней домой, чтобы узнать, в чем дело. «Эх, зря только прокатался, бензина сколько сжег! Видать, и правда женский сон в руку оказался. Придется возвращаться ни с чем». Хункарпаша уже проходил через ворота базара, когда услышал сзади девичий крик:

– Дедушка! Дедушка!

Он оглянулся и увидел запыхавшуюся Хадишу, которая протискивалась между людьми.

– Ой, дедушка, здравствуйте! Еле нашла вас. Вы уж извините меня. Я только на пять минут отошла, а когда вернулась, сосед говорит, что вроде бы тебя видел. Извините, дедушка!

Хадиша прижалась к дедовой груди, а Хункарпаша еще пыхтел от обиды. Наконец он тоже обнял внучку, поцеловал ее в макушку и сказал:

– А если б мы с тобой не встретились, что бы сказала твоя бабушка, а? Вернулся, мол, старый осел, не мог товар определить. Да? Я уж собрался к тебе домой ехать или сдать товар оптовикам.

– Что вы, дедушка, – оптовикам, за полцены!? Да ни за что! Хорошо, что я нашла вас. А где у вас машина?

– Где же ей быть, на стоянке оставил. Между прочим, я договорился и уплатил только за час. А прошло уже полтора, – добавил он, взглянув на часы. – Ввела меня в убытки. Ты думаешь, если я получаю фронтовую пенсию, так и девать ее некуда, да?

Хадиша рассмеялась.

– Опять вы, дедушка! Я же извинилась.

– Ну, ладно, ладно, проехали. Говори, куда рулить.

Часть винограда сгрузили на склад, а остальное поставили под прилавок. Когда Хункарпаша собрался отъезжать, он спросил:

– А где же твой брат Ахмеднаби, сорванец эдакий? Ведь он же должен охранять и помогать тебе.

– Разве его тут удержишь, дедушка. Сейчас все мальчишки в добровольцы записываются. Их оттуда гонят, а они опять идут.

– Какие еще добровольцы? – грозно спросил дед.

– Чтобы с ваххабитами воевать. Отец его уже два раза ремнем лупил, а он все равно не слушается. Я, говорит, все равно получу автомат и буду их убивать.

– Ах, он, стервец, ах, вояка! – запричитал Хункарпаша. – А ну-ка говори, где его найти! Я отобью этому сопляку охоту на пули лезть.

– Говорят, на улице Чернышевского пункт какой-то открыли. Вот он туда и бегает со своими дружками. Да вы не волнуйтесь, дедушка, его все равно не возьмут, ведь он малолетка.

– Может, и не возьмут, а мозги прочистить ему надо. Вместо того, чтобы делом заниматься… Слушай-ка, Хадиша, тут мне бабушка обед приготовила, может, поешь со мной. Голодная, наверное, с утра.

– Некогда, дедушка, – начала отнекиваться внучка, а потом спросила: – А что там приготовила бабушка?

– Баранина в молоке, лаваш, сыр… – начал было перечислять дед. Но Хадиша его прервала:

– Ой, давайте скорее, дедушка, у меня уже слюнки текут. Лучше нашей бабушки никто не готовит.

– То-то же, стрекоза. А то – не буду, не буду.

Когда Хункарпаша простился с внучкой, он нашел здание, где записывали в ополченцы и первое, что увидел там – это огромную толпу мужчин: от десятилетних пацанов до седобородых старцев. Он с усмешкой еще подумал: «И мне что ли записаться».

Стоя в очереди, мужчины курили и обсуждали новости, среди которых главной было, конечно же, нападение чеченских отрядов на Дагестан. Старейшина с седой бородой до самого пояса, опираясь на клюшку, стоял посреди круга и кого-то спрашивал:

– Зачем они пришли к нам? Если вы завоевали себе свободу, так и живите, не мешайте другим. В ту войну мы их со всей душой принимали на нашей земле, а теперь они платят нам черной неблагодарностью, несут в Дагестан смерть и кровь! Разве этому учит Аллах, чтобы брат убивал брата, чтобы соседи воевали, да?

– Эх, отец, бандиты называют себя волками, а у волков нет ни совести, ни справедливости: волк унесет одну овцу, а зарежет десять. Если Бог дает орлу когти, он охотится ими на куропатку или козленка, чтобы не умереть с голоду, а если к человеку попадает оружие, он начинает убивать любого, кто слабее его. О какой же справедливости и благодарности можно говорить!

– Кара Аллаха настигнет любого, кто погубит правоверного, – вещал седобородый.

– Эх, отец, ваши бы слова да Аллаху в уши, – сказал кто-то из мужчин. – Только боюсь, что вместо Аллаха это придется делать нам.

– Неделю назад ко мне приехал родственник из Танзо. Что там твориться, словами не рассказать! – Прервал разговор мужчина со шрамом на щеке. – Издеваются над женщинами, заставляют их носит паранджу, учить ваххабитские молитвы. Всех мужчин и даже мальчишек заставляют воевать против федералов, а за это обещают рай на небе. Родственник кое-как выбрался оттуда со своей семьей, потерял все имущество, дом, скотину. Ваххабиты все отобрали, даже обуви никакой не оставили. Это разве люди!

Понимая, что эти разговоры могут длиться бесконечно, Хункарпаша стал пробираться внутрь здания, чтобы поискать внука там. У самой двери на него наткнулся худой бородатый мужчина в кожаной шапочке. Хункарпаша прикрикнул на него:

– Куда смотришь, не видишь, да?

И тут же осекся, увидев, что у того и на самом деле нет левого глаза. Изуродованное синее веко прикрывало глазницу, словно опущенная на окно штора. А второй глаз, черный, острый, как жгучий перец, смотрел на Хункарпашу вызывающе, насмешливо и как бы торжествующе. От этого взгляда у Хункарпаши сжалось сердце: нет, не от жалости, а от дурного предчувствия. В этом взгляде сквозило что-то фанатичное, непримиримое и жестокое. Мужчина ничего не ответил Хункарпаше, молча пропустил старика и двинулся дальше.

В дверном проеме кабинета стоял канцелярский однотумбовый стол, за которым сидел молодой мужчина и монотонно спрашивал:

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес? В армии был? В каких войсках служил?

Затем новобранцу-ополченцу выдавалась справка, и его отправляли получать оружие. Вот к столу вперед всех пролез безусый еще юнец и ломающимся голосом стал отвечать на вопросы. Мужчина, который составлял анкету, поднял голову.

– Тебе сколько лет, джигит?

– Восемнадцать, – ответил тот, набычась.

– Давай паспорт.

– Я его потерял.

Вокруг засмеялись.

– Вот когда найдешь, тогда и приходи.

– А если я его долго не найду? Тогда и война кончится.

Записывающий встал.

– А ну вон отсюда, щенок! – И когда мальчишка юркнул в толпу, добавил: – Как мне надоели эти сопливые вояки, сладу с ними никакого нет.

– А ты сформируй из них сопливый батальон и отправь в колхоз копать картошку, – предложил кто-то.

– Придется, – ответил со смехом записывающий и крикнул: – Подходи следующий! Фамилия, имя, отчество…

Хункарпаша нашел Ахмеднаби во дворе у тентованного грузовика, с которого раздавали оружие. Тот вместе с несколькими мальчишками шнырял вокруг ополченцев, стараясь потрогать армейские карабины, автоматы и пулеметы, которые раздавал военный, и жадными и завистливыми глазами смотрели на тех, кто подходил к военному, отдавал ему справку и получал оружие. Внук, поглощенный своим занятием, не заметил, как дед подошел к нему сзади и сварливым, утонченным голоском спросил:

– Ахмеднаби, а ты что, паршивец, здесь делаешь? Почему ты не на базаре? Почему не помогаешь своей сестре, а?

Ахмеднаби, огорошенный неожиданным появлением деда, повернулся к нему, низко опустил голову и тихо сказал:

– Здравствуйте, дедушка. Мы… просто так… посмотреть.

Хункарпаше сильно хотелось потрепать внука за уши, но, пораздумав, решил не позорить его на людях и коротко приказал:

– Иди за мной.

Когда сели в машину, он начал допрос:

– Как ты думаешь, Ахмеднаби, почему не летает новорожденный орленок, а?

Внук долго молчал, переваривая вопрос, потом ответил:

– Потому что у него не окрепли крылья.

– Правильно. А почему в начальники не пускают молодых? Ну, вот как твой отец, например, а?

Внук хмыкнул под нос и заулыбался.

– Ты не улыбайся, – прикрикнул дед, – я серьезно тебя спрашиваю!

– Ну, наверно, потому, что он мало знает.

– Тоже правильно. Гляди-ка, ты умнеешь прямо на глазах! А почему в армию берут в восемнадцать лет, а не в шестнадцать, а? – На немой ответ внука сам же ответил: – Потому что если в армию будут брать глупых сосунков, они там начнут в войну играть, перестреляют друг друга и проиграют первое же сражение. Потому что воевать тоже надо уметь. Ты понял, нет?!

– Понял, дедушка, – недовольно проворчал внук.

– Понял, говоришь?! Слава Аллаху! – Хункарпаша воздел руки. – Запомни, сынок: всему свое время, и вбей эту мудрость в свою глупую и горячую голову. Умереть ты всегда успеешь, и сделать это нужно с толком и пользой. Это-то ты хоть понимаешь?

– Понимаю, дедушка, – все еще набычась, отвечал Ахмеднаби.

– Ну, если ты все понял, я отвезу тебя до базара. Охраняй и защищай свою сестру. Это тоже мужское дело. Сейчас на базаре всяких проходимцев и грабителей много…

8

Отъезжая от рынка, на фоне большого плаката, на котором улыбался во весь рот будущий мэр Махачкалы, Хункарпаша увидел того самого молодого одноглазого мужчину, с которым столкнулся в коридоре, и еще подумал: «А этот кривой как здесь оказался?» Кривой своим единственным глазом смотрел прямо на Хункарпашу – так смотрит человек, который встретил своего давнего друга или знакомого, и узнает и не узнает его. Его глаз, черный, неподвижный, похожий на дуло автомата, был направлен прямо на Хункарпашу. Вот глаз моргнул, в зарослях лица проявилась кривая улыбка, и Кривой подошел к машине Хункарпаши. Наклонившись, он спросил в открытое окно:

– Аксакал, это с вами мы столкнулись в коридоре?

– Да, наверное, – ответил старик.

– Я прошу извинить меня. Со мной часто такое случается, потому что из-за своей слепоты вижу только полмира, а другие полмира навсегда закрыты от меня.

– Бывает, я не обижаюсь, – удивляясь самому себе, начал оправдываться Хункарпаша. Елейный голос Кривого, как про себя уже окрестил старик этого странного человека, навевал на него воспоминания о старинных бедных дервишах, которые бродили по свету, прося милостыню, кров на ночь и сострадание.