Избранное (сборник)

– Только не сейчас!

– Ты так говоришь все время. В трамвае – люди, на улице – неудобно. Здесь – нужно смотреть. А дома – тоже находишь себе другое дело.

– Конечно. Одними разговорами сыт не будешь.

– А я не могу так! – почти выкрикнула Ольга.

– Говори тише. Вон смотри, как француз уходит вперед. У него замечательно отработан шаг. Он определенно выиграет.

– А по-моему, он уже зарвался. Я ничего, правда, не понимаю, но у меня чутье. Я чувствую, когда люди зарываются.

– Могу заключить пари.

– Не надо. Ты лучше скажи, почему с нами нет Тимы? Боишься моего союзника?

– Я же сказал: у нас с ним разные места. Смотри, смотри, Серега увеличивает шаг! – Петр приподнялся.

Весь стадион был увлечен бегом. Зрители вставали со своих мест и подбодряли бегущих. Тимофей комкал от волнения газету.

Он напряженно следил за Думлером, Сергеем и Александром. Остальные бегуны уже здорово отстали. Дмитрий спокойно рассуждал.

– Я считаю, – говорил он, – что выиграет Сергей. Вообще-то большие данные на победу имеет Александр. Но он по молодости не уверен в себе. А Думлер не выдержит.

– Хорошо, если так, – сказал Тимофей.

– Увидишь! Прошло то время, когда к нам приезжали и хвастались своей техникой заграничные бегуны. И мы не лыком шиты. Смотри, как легко бежит Сергей, как отработан у него шаг.

– Да, это просто удивительно, какой у него легкий и длинный шаг. И он совершенно не утомлен.

– По этому поводу могу дать разъяснение.

– Обожди ты со своим разъяснением. Смотри, Сергей все удлиняет шаг. Достает француза.

– А это зачем? – сердито крикнул Дмитрий. – Куда помчался!

Александр внезапно сделал бросок. До этого он ровно бежал в пяти метрах от Сергея. Но когда тот стал легко и без всякой видимой затраты энергии догонять француза, Александр усилил темп бега. Поравнялся с Сергеем и Думлером и вышел вперед их. Сергей бежал по-прежнему легко и ровно. До его сознания доходили одобрительные крики зрителей, но на трибуны он не смотрел. Сергей сосредоточенно следил за числом кругов и временем, полагающимся на каждый круг. Руки, немного согнутые в локтях, висели совершенно расслабленно. Они мерно шевелились в такт бега. Он бежал, ступая на пятку, потом нога перекатывалась на носок, и Сергей отталкивался. Дыхание у него было совершенно свободное. Он даже удивился на себя, – как легко бежит. А одно время хотел сойти с дистанции. Это было на пятом круге, но это был кризис. Потом все вошло в норму, и вот сейчас до конца осталось только три круга. Когда Александр вырвался вперед, Сергей не испугался. Это обычный прием отстающих сбивать с толку своих противников внезапным броском. Надо быть хладнокровным. В этих случаях проигрывает только инициатор бросков! Но француз попался на удочку Александра. Он оглянулся на Сергея и погнался за Александром. Сергей не увеличил темпа. Александр побежал слабее, француз его обогнал. Через несколько секунд Сергей опять поравнялся с Александром, обошел его и еще через некоторое время вновь бежал рядом с Думлером. Француз нервничал и часто оглядывался. «Сашка добился своего, – подумал Сергей, – но вряд ли это ему поможет». Александр снова бросился вперед. Француз устремился за ним. Сергей бежал все так же ровно.

– Чудаки, – сказал Дмитрий, – от этого выиграет только Сергей. Он один имеет ясную голову.

– Да. Это будет сенсацией, если он прибежит раньше француза, – заметил Тимофей.

Он уже не мог сидеть на месте. Встал и махал Сергею газетой, как будто тот мог это заметить.

– Интересно, где Петр? – спросил Дмитрий. – Он так восхищался французом!

Но Тимофей ему не ответил. Он был увлечен борьбой бегунов.

Петр внимательно следил за Думлером. В руке у него мерно тикал секундомер.

– Вот ты говоришь, – сказала Ольга, – что уважаешь женщин, а на деле выходит обратное.

– Разве я тебя чем обидел? – спросил Петр и поглядел на секундомер.

– Нет. Но я чувствую какой-то обман.

– Чувствовать хорошо при любви, а на соревнованиях надо думать и рассчитывать.

– Иногда мне кажется, что ты мне совсем чужой. А между тем я тебя знаю уже давно.

– Все это истерия. Посмотри-ка лучше, что выделывает француз.

Думлер бежал впереди всех. Александр измучил его своими внезапными бросками. И он раз навсегда решил отделаться от него. Француз бежал теперь во всю силу, несмотря на то, что до конца остался еще целый круг. Александр следовал за ним в пяти метрах. Сергей отстал, но у него в запасе было еще много сил. Его несколько раз подмывало броситься вдогонку за французом и Александром, но он сдерживался и бежал так, как требовал расчет дистанции. Публика чувствовала приближение финиша и стала кричать Сергею. Но он не обращал на это внимания.

– Француз бежит, как чистокровный арабский конь, – продолжал Петр. – Все-таки у него очень хороша техника.

– Александр еще догонит его, – возразила Ольга.

Сергей неожиданно для публики стал сокращать просвет между собой и бегущими впереди. Александр оглянулся и опять сделал бросок. Француз с яростью не дал ему вырваться на первое место. Сзади быстро приближался Сергей.

– Будет борьба! – сказал Петр.

– Да, и жестокая! Я хочу победить! – Ответила Ольга.

Петр быстро взглянул на нее.

– Ты о какой борьбе?

– О нашей! Мы должны сегодня же договориться раз и навсегда!

– Ты сегодня что-то очень боевая.

– Иногда трудно быть спокойной.

– Это верно.

Петр посмотрел на секундомер.

Ольга говорила:

– Это мерзко! Ждать! Ждать чего-то, жизнь идет мимо, а ты лишена всех ее радостей!

– Ты же знаешь, нам еще не время думать о детях.

– Твоя теория! Я хочу знать…

Сергей обогнал Александра и Думлера. Александр сразу же отстал на десять метров, а француз не хотел отставать от Сергея и бежал изо всех сил. До конца оставалось двести метров. Сергей оглянулся. Сзади тяжело дышал Думлер. Сергей стал финишировать. Помогая телу устремляться вперед, он заработал даже локтями. Публика кричала от восторга.

– Что ты хочешь знать? – спросил Петр.

– Ты любишь меня или нет? – Ольга взяла его за руку.

Петр отстранил ее потому, что в руке у него был зажат секундомер.

– Ну если: да?

– Нет, ты скажи определеннее…

– Смешно, когда об этом много говорят!

– Тогда нам больше не о чем толковать! Не о чем и незачем!

– Ну вот, опять поссорились. Снова будут хлопоты и всякие конференции по разоружению.

Ольга встала. Сергей был почти у финишной ленты. Думлер сильно отстал и бежал по самому краю зеленого поля. Потом внезапно остановился и сошел с дорожки на траву. К Думлеру подбежала жена, он развел руки в стороны и глубоко вздохнул.

– Le Coeur? le Coeur! – сказал он. – Dans toute distance j'avais le mouveis coeur[1].

Сергей разорвал финишную ленту. Александр тоже закончил бег.

– Ты проиграл, – жестко сказала Ольга, указывая программой на Думлера.

– В чем? – спросил Петр.

– Во всем! – она кинула программу на землю. – я перестану любить тебя.

– Ну вот, опять придется просить прощения, – сказал Петр и взглянул в последний раз на секундомер.

Ольга вздохнула и пошла к выходу.

А Тимофей и Дмитрий, сидящие на северной стороне стадиона, приветствовали Сергея.

Рекордный полет

Над каменистым склоном горы Тайбарге летает планер. Он бесшумно движется вдоль склона. Когда долетает до края, то делает красивый плавный разворот и летит обратно. Медленно и бесшумно. Потом поворачивает назад. Так летает все время. С моря дует бриз. Ветер обтекает гору, и планер держится в его потоках. Вдали плещется море. Плещется и дышит прохладой. Сверху кажется, что до моря можно добросить камень, но это обман зрения. Море далеко, несмотря на то, что до горы порой доносится шум, похожий на говор волн. Днем бриз дует с моря, а ночью он меняет свое направление и дует уже с суши. Но планер все равно продолжает летать над склоном. Это рекордный полет Николая Воронцина. Он сидит в кабине и управляет планером. Окошко кабины открыто, и лицо Николая обдувает морской ветер. Николай разговаривает сам с собою.

– Разве порочно говорить вслух одному? Нет! Попробуйте-ка, пролетав на планере свыше тридцати часов над одним и тем же местом, помолчать! Это даже полезно: петь или говорить, когда хочешь побить рекорд. Болтаться над горой два дня и ночь – чертовски скучная штука! Ну, что? Вот вечереет, садится солнце. Стать поэтом и выдумывать, как садится солнце? Скучно! Оно уже садится для меня второй раз. И все равно ничего лучше натуры не выдумаешь. Красиво и очень просто! Падает переспелый персик за горизонт – и все. Кстати, в этих местностях персики очень вкусны. И ребята чересчур перегружают ими желудки. Вон и у меня они лежат там, где-то в ящике около ног. Там же и термос с бульоном. Может быть, закусить? Нет, не стоит! Ну, вот, для земли солнце уже закатилось. Вокруг совсем серый, надоевший пейзаж. И главное, все знаешь, что где. Справа холмы, там виноградники. Уже, наверное, сидят у кустов девушки, и около них вьются парни. Может быть, видят они, как летает над горой розовой птичкой планер. Меня-то ведь солнце еще освещает. Может быть, загляделась сейчас какая-нибудь деваха на эту птичку, сощурила глаза, а парень – раз и поцеловал ее. А там, впереди, куда летит моя стрекоза, у конца склона зажигаются огни города.

Это небольшой городок, упрятанный в зелени садов. Вот ясно видно, как вспыхивают огоньки. Направо от города висят гирлянды ослепительных шариков. Это огни электрической станции и радиоцентра. Там стоят высокие мачты, и на концах их горят рубиновые огни. Они предупреждают летчиков об опасности. Но мне плевать на них! Я хитрый! Я и без них знаю, где для меня опасность. Попробуй задремать ночью в этом месте, ну и промажешь мимо. Соскочишь с воздушных потоков – и поминай лихом. Какой тебе там рекорд! До аэродрома-то хоть бы добраться. Потащит тебя вниз, к черной земле. Гадай себе место для посадки. Поэтому-то я и поворачиваю теперь обратно. Правой рукой штурвал увожу вправо, правой ногой нажимаю на педаль. Ишь, как свистит ветер в тросах! Злится! Обманул я его. Поплывем в обратный путь. Все это вроде беличьего колеса. Кругам и счет уже потерял. Устал я. Ветер, а ветер, может быть, плюнуть на мировой рекорд? Пойти на посадку? Скажу: ветер планер не держит и все такое, мол, а сам пойду спать. Нет, не выйдет это дело! Ты-то, ветер, – за, но я против. Уже ночь! Темнота висит справа, и слева, и впереди. Нет, впереди что-то светится. Это аэродром. Там прожектора освещают посадочный знак. Там дежурят люди, техник Алешка – доктор моей стрекозы, друзья.

Все мои товарищи давно уже сели. Начинали-то летать пять планеристов, а остался я один. Остальные не продержались! Оказывается, с бризами надо быть вежливым и знать их повадки. Ну вот, и аэродром. Не свисти, ветер! Все равно не сяду, пока рука не отвалится. Конец склона! Надо опять поворачивать. Под фюзеляжем белеет посадочный знак. Несколько лет тому назад этот знак освещался не прожекторами, а ручными фонарями «летучая мышь». Это было примитивно, но и тогда летали с не меньшим энтузиазмом. Тогда летала и Женя. Женя! Вот о чем поговорить! О любви! Ветер, хочешь я расскажу тебе о своей любви? Конечно, хочешь! Я тогда был молод и не так спокоен, как сейчас. Волновался слишком часто. А теперь я совсем не волнуюсь. Зрелость! Ну вот, и жило нас тогда три друга: я, и Тимофей, и Женя – девушка. Ветер, она была черноволосая. У нее большой, немного выпуклый лоб. Он был всегда спокойным и гладким, а иногда даже блестел. Мы с Тимкой смеялись и делали вид, что ее лоб – это зеркало и мы в него смотримся. Правда, смешно? Ну, а Женя сердилась. Ее карие глаза становились влажными. Но она не плакала. По-моему, Женя не умела плакать. Она была строгая. Мы учились все вместе в планерной школе и работали на заводе. Тогда было жаркое время. Я успевал делать вдесятеро больше дел, чем теперь. Времени не хватало для гуляний. Но все же я ухитрился влюбиться в Женю. Ветер, ты знаешь, что такое влюбиться? Это очень просто! Вот и ты, ночной бриз, влюблен в море. Тянешь все время туда, где шумит прибой. Ты затих, ветер? А, да, конец склона. Что ж, повернем обратно. Влюбился – и жизнь моя закипела. Я и сейчас далек от старости, как от этой спящей земли, ну, а тогда был совсем юным. Я и не предполагал, что нужно спешить срывать яблоко с дерева, пока оно не упало от порывов такого вот ветра, как ты. Я все медлил и старался растянуть наслаждение простых встреч, когда еще ничего не сказано даже намеками. Это возможно только в юности – любить и оттягивать час объяснения для того, чтобы мечтать о нем и представлять его себе каким-то особенным. И на заводе и в планерной школе я встречался с Женей и все время думал, что вот-вот наступит час, когда я скажу ей свое заветное слово.

Она была, как всегда, строга и деловита. А мне казалось, что это тоже маска, за которой скрыта любовь. «Подожди, плутовка! – говорил я про себя. – Придет конец твоей строгости». Однажды я решил, что наступило время для разговоров. Я как раз купил билеты в театр. «Ну, что же, я очень рада!» – сказала мне Женя, когда я предложил ей пойти смотреть пьесу Шиллера «Коварство и любовь». И мы пошли… Это была прекрасная вещь – то, что мы смотрели в тот вечер. Вам, ветрам, знакомы другие зрелища, они грандиозны, я знаю. Ну, а мы смотрели спектакль про страдания и любовь людей. Режиссер по-особому сделал эту постановку. Он заставил нас смотреть на сцену как бы сверху. Как с планера на небольшой высоте. Я видел мрачные стены замка, и синий свет, переливающийся на бутафорских башнях. По двору, выложенному огромными каменными плитами, шел гнусный Вурм, и шаги его гулко раздавались в тишине. Мое сердце забилось от гнева. Я ненавидел этого иезуита. И схватил в волнении пальцы Жени. Она не отняла руки, и я тогда вернулся к действительности. Я любил Женю. Опустился занавес, и мы вышли в фойе. Мы встали у рояля. Я растопырил пальцы, поглаживая его блестящую поверхность.

«Женя, – сказал я ей, – если бы такой человек, как Вурм, грозил чем-либо тебе, я бы его растерзал!»

«Чем я обязана такому рыцарству?» – спросила она.

«Тем, что я хочу быть твоим рыцарем», – ответил я.

Она тогда посмотрела на меня очень пристально и сказала:

«Так, понимаю. Но об этом мне уже говорил вчера Тима».

«Вчера? Когда же он успел?» – испугался я.

«А во время полетов. Вы сумеете найти время!» – объяснила Женя.

«Вот это бенефис! Всегда запаздываю к вечернему чаю!» – и я чуть не расплакался.

«Как знать! Если бы пришел раньше, все равно чаю могли бы не дать!» – Она засмеялась.

Потом взяла меня за руку и сказала в утешение:

«Мы с тобой большие друзья!»

Так я и не сорвал с ветки румяное, крепкое яблоко. Вот рассказал о своей любви. Тебе неинтересно? Ты дуешь себе и дуешь: знаю много, мол, таких историй! Ну что же, я не Колумб и не первый открываю Америку. Мне вообще-то все равно, я болтал с тобой лишь для того, чтобы не заснуть и не потерять под собой склона. Мне летать осталось уже немного. Я побил всесоюзный рекорд, а через час и мировой будет моим. Ты свистишь о тросы? Спрашиваешь: ну, а Женя? Могу ответить: Женя – жена Тимофея, и у нее сын. А мне, скажу тебе по секрету, не обидно! Все равно я не разлюблю ее, хотя, возможно, и у меня будет жена. Так уже выходит в моей жизни. Я теперь спокоен, а спокойным дважды вспыхивать трудно. А потом я солдат, солдат воздуха, и все время веду войну с такими вот, как ты, ветрами. Где уж тут ухаживать и влюбляться заново. Так вот я люблю ту, которая мне никогда не достанется. Приятно бывать у нее в гостях. Она, наверное, давно забыла о моих робких признаниях в театре. Я для нее только добрый, старый друг, который дает благие советы. Какое ей дело до моих огоньков в сердце, так же, как тебе, ветер, нет дела до огней, мигающих там внизу, в городе. Я всегда стремлюсь ее видеть. Вот и теперь не прочь бы. Что же, это дело не трудное! Спущусь и завтра же распрощусь со стрекозой. Баста! Кончили летать. Пора и отдохнуть. Хочу в Москву! Так и скажу своему технику Алексею: «Айда, мол, в Москву, спасибо за хлопоты!» А он ответит: «Есть!» И у самого сердце так и запрыгает. Знаю, есть и у Алешки, о ком можно поговорить со всяким встречным-поперечным ветром. Ну, мне надоело болтать! Кончим разговоры, ветер. Я вижу, ты несговорчивый парень. Или к утру изменился твой характер? Что это за игра, то утихать, то снова дуть? Что ж, скоро кончим. Надул я тебя, ветер, наговорил с три короба, а тем временем и переполз через мировой рекорд. Сорок шесть часов! Вот уже светает. И как это происходит быстро. С краев горизонта поднимается какое-то жемчужно-розовое сияние. Все усиливается и усиливается. Вот уже ясно виден каменистый массив горы, и зелень, и селения, спящие в белесом тумане. И планер начинает проваливаться. Что же это ты, ветер, выдохся? Не кончил с честью? Ослаб! Да и я уже не тот, что раньше. Чертовски устала правая рука, и спать хочется. Веки словно свинцовые. Нет, слышишь, ветер, я больше не летаю на продолжительность. Ну что ж, идем на посадку. Разворот! Так, сделаем спиральку! А теперь по прямой. Ужасно устала рука. Шутка ли, сорок шесть часов проболтаться над горой. Ладно, высплюсь – и в Москву! Земля все ближе и ближе. Вот бегут люди. Что же, здравствуй, земля! С добрым утром!

Планер легко сел около белого посадочного знака. И все сейчас же подбежали к планеру. Николай вылез из кабины и устало шевельнул пальцами правой руки. Он улыбнулся всем.

– Поздравляю с мировым! – сказал Алешка.

– Спасибо, Алеша. Завтра собирайся в Москву, – ответил Николай.

– Есть! – сказал Алешка.

Они пожали друг другу руки. Потом Николаю жали руки все присутствующие. Алеша вдруг встрепенулся и полез в карман.

– Прости! – сказал он. – Забыл от радости! На!

И протянул Николаю телеграмму.

Тот вскрыл ее и, прочитав, спокойно сказал:

– Алеша, отставить Москву! Готовь машину, завтра снова летаю.

– Есть! – ответил Алешка.

Николай передал телеграмму начальнику аэродрома. В ней было написано:

«Два дня назад состязаниях Рёне немец Ритман пролетал сорок семь часов тчк Тимофей».

Женщина хочет ребенка

Петр срывает с ветки ели несколько иголок и кладет в рот. Он разжевывает их и выплевывает. Во рту остается вязкий вкус хвои.

– Ты как маленький, – говорит ему жена. – Все суешь в рот.

– Нет, Оля, ты только попробуй, какая это прелесть! – смеется он. И подносит к ее лицу пушистую веточку молодой ели. Иголки колют Ольге щеку, и она отворачивает лицо в сторону.

Темные кроны сосен сплетаются вверху своими ветвями. Растут молоденькие ели, а рядом с ними стоят огромные, в несколько обхватов, старые хвойные деревья. По лесу, придавив траву, лежат кое-где срубленные стволы-исполины. Многие из них потемнели и начали гнить. Они мертвы, но около них буйно пробивает себе дорогу молодая жизнь, и даже на самих поверженных стволах растут какие-то грибки.

– Пойдем-ка назад, а то автомобиль уйдет без нас, – говорит Ольга.

– В нашем распоряжении еще целый час, – успокаивает ее Петр. – И мне хочется посмотреть, что там.

Он указывает на расступившийся перед ним лес. Они подходят и видят, что стоят на краю обрыва. По склону растут деревья, а внизу далеко в ущелье гремит горный поток. Вода течет между гигантскими камнями, покрытыми зеленоватым мхом. Русло реки полузавалено стволами деревьев. Некоторые из них вывернуты из почвы с корнями. Все нагромождено, переплелось и выглядит диким.

– Мировой хаос, – произносит Петр.

– А помнишь Уссурийский край? – спрашивает Ольга. – Там тоже в тайге хаос.

– Да, и там.

Помолчав, Петр говорит:

– Ну вот, мое любопытство удовлетворено. Теперь, если хочешь, можем пойти назад.

– Пойдем.

Поворачиваются и уходят от обрыва. Идут и слышат, как затихает рев воды. Скоро Ольге и Петру уже совсем не слышно шума потока. Они выбираются из леса и бредут по дороге к аулу.

– Как точно называется этот аул – Сатой или Шатой? – спрашивает Ольга.

– Сатой! Но и Шатой тоже есть. Только в другом месте.

– А ты знаешь, мне немного грустно возвращаться в Москву. Здесь уж очень хорошо!

– Но, дорогая, пора! Наш отпуск кончился. Лично меня так и тянет домой.

– Ну, еще бы! Ты ведь у меня теперь школьник, ученик, – Ольга засмеялась.

– Да, это замечательно! Книги, тетради, учеба, уроки, профессора…

– Смотри-ка, самолет!

– Где?

– Вон между двух вершин. Да не там! Сюда надо глядеть!

– Это орел.

– Нет, самолет. Это же ясно видно. Ну?

– Да, ты права.

Они входят в селение и идут к почте. Около обмазанного глиной и выкрашенного в белый цвет одноэтажного здания стоит маленький грузовик. Оба идут к нему, там лежат их вещи.

– Ну, и пассажиры пошли, – встречает их со смехом шофер. – Я уж хотел уезжать без вас. Где это вы пропадали?

Ольга и Петр не отвечают. Шофер не вызывает симпатии. Низкорослый, рыжеватый парень имеет распущенный и бесшабашный вид. У него белесые, выгоревшие ресницы и брови, небритые щеки. Шофер прищуривает понимающе левый глаз и отходит. Ольга и Петр слышат, как он запевает: «А под вечерочек чубчик так и вьется». Единственную фразу из какой-то разудалой песни шофер поет с самого раннего утра.

Потом появляются и другие пассажиры: работник местной библиотеки, его жена с маленьким сыном и руководитель поселкового театра.

– Пора ехать! – кричит шоферу библиотекарь.

– Успеем, – отвечает тот, – в два мига домчим.

Он сидит на своем шоферском месте и грызет семечки. Мимо проходят девушки, шофер нажимает кнопку сигнала и пугает их резкими звуками. Внезапно он говорит:

– А ну, давай садись. Время! Пора ехать.

И заводит машину. Петр подсаживает Ольгу на грузовик, а затем помогает взобраться жене библиотекаря. Ее муж возится с пачками книг. Сам Петр вскакивает в машину уже на ходу. Автомобиль катится вниз по дороге. Шофер поет свою песню. Петр и Ольга сидят, держась за ременные поручни, приделанные к бортам машины. Они смотрят, как удаляются величественные горы. Солнце освещает горы, и снега на их вершинах розовеют. Но в провалах ущелий снег кажется ультрамариновым. Еолые скалы выглядят рыжими, а немного ниже этих скал зеленеют леса. Вся картина очень свежая и яркая, потому что в воздухе нет пыли и глазу отчетливо видны все краски. Машина подпрыгивает на камнях и неровностях дороги. Но пассажиры ни на что не жалуются, даже мальчик сидит молча.

– Вот и все, – говорит Ольга. – Прощайте, горы!

– Еще не все, – Петр возражает, – до города ехать да ехать!

– Да, но по горам уже больше не полазаем.

– Хватит уже.

– Я никак не могу забыть эти альпийские цветы. Помнишь их?

– Да. Хорошо было бы заснять их на цветную пленку, – отвечает Петр.

Машина спускается вниз. Справа от дороги обрыв, и внизу в каменистом русле бежит бурная река.

– Вы тоже едете в Дзауджикау? – спрашивает библиотекарь Петра.

– Да, – отвечает тот.

После поворота автомобиль останавливается, из кабины вылезает шофер и приветливо машет всем рукой. Он идет к белой скале, прикрепленной к отвесной стене. Ему захотелось пить.

– Километров пятнадцать отъехали, – говорит библиотекарь и привстает в машине. Ему наскучило сидеть в автомобиле. Он ставит ногу на борт и прыгает на землю. От его движения машина вздрагивает и катится вперед. Шалопай-шофер не закрепил тормоза! Автомобиль быстро едет под горку. Библиотекарь неудачно выпрыгнул. Он лежит на земле и кричит. Его жена бросается ему на помощь. Вместе с ней из машины выскакивает и руководитель театра. В мчащейся к обрыву машине остаются мальчик, Петр и Ольга. Мальчуган сидит в передней части машины. Он забился под сиденье и уцепился там за что-то руками.

– Петя, спасать мальчишку! – кричит Ольга.

Она встает в машине во весь рост. Автомобиль в это время налетает задним колесом на камень. Кузов подкидывает и Ольгу выбрасывает вон. Она, как кошка, падает на руки и на ноги. Тотчас поднимается и бежит за автомобилем. А Петр перебирается через лавочки и пачки книг в переднюю часть грузовика. Его швыряет от одного борта к другому. Кузов скрипит, и колеса визжат. Машина летит по камням. Потом валится в обрыв. Петр не удерживается и выкидывается из нее. «Мальчонка погиб!» – мелькает в его голове. Он ударяется коленкой о камень, и ему кажется, что нога отрывается и летит вслед за машиной, которая скатывается в поток.

Петр лежит на краю обрыва, и туловище его свешивается вниз. Чтобы не скатиться в обрыв, он отползает от края. В колене сильная боль. Потом Петр взглядывает вниз и видит: машина застряла в камнях. О ее кузов бешено бьют струи воды. Мальчишка жив, он ревет, сидя все на том же месте. Вниз по камням обрыва прыгает Ольга. Край ее юбки разорван. Она спешит на помощь мальчонке. Петр хочет подняться, но боль в ноге мешает. Тогда, собрав силы, он подползает опять к краю обрыва и смотрит, что будет дальше. Ольга прыгает по камням в воду. Около Петра рыдает мать ребенка, а он кричит: