Полная версия
Колдун на завтрак
– Так это не Хозяйка тебя послала, а сам додумался?
– Не, то меня дядюшка ваш упросил, – обернувшись, откликнулся старый казак. – Я-то сам чего у цыган не видал? Бабок, на руку нечистых, девок в ношеных монистах, белозубых да мясистых, спереди да сзади Нюры, Нонны, Нади…
– Да я не тебя спрашивал!
– А кого ж?
И точно, с кем это я, вообще, разговариваю – бодрого старого еврея и след простыл! Черти, они такие, за ними глаз да глаз… Вечером непременно спрошу у Катеньки насчёт этого типа. Ей по волшебной книге-ноутбуку всякую нечисть пробить, как Прохору барсука с лисою матерно обрифмовать, – пару минут с лихвой предостаточно.
Эх, Катя-Катерина, любовь моя кареокая! Доживу ли до минуты сладчайшей свидания нашего, дотерпит ли сердце ретивое до вечера, одаришь ли поцелуем нежным уста казачьи? Вот ведь запала красна девица в душу, и дня без образа её светлого помыслить не могу. Только-только глаза прикрою – так и встаёт передо мной личико её нежное, губы полные, ресницы длинные, грудь налитая… такая вся… из разреза рубашки накатывает и с головой накрывает, словно волна морская! И уже дыхание спёрло, и по всему телу томление приятное, и мысли воспарили…
– Ты уснул в седле, что ль, ваше благородие? – развеивая в прах и перья белые крылышки моих матримониальных мыслей, вклинился заботливый басок моего денщика. – Так просыпаться давай! Вон ужо и табор на горизонте кострами небо коптит. Прибыли…
Действительно, вдали, в чистом поле, были видны несколько цыганских кибиток, небольшой табун лошадей и столбы дыма от трёх костров. Вроде бы и гитарный перезвон слышался, но тут могу ошибаться, подъедем поближе, тогда скажу наверняка. Кого там рекомендовал опасаться старый еврей, какого-то Птицерухова? Странная фамилия, хотя цыганщиной и отдаёт неслабо…
Прохор ещё раз проверил пистолеты и кивнул мне:
– Ну что, идём ли?
– А куда деваться-то… – вздохнул я. – Сейчас они нас выслушают, убьют – и по домам. То есть накрылось моё вечернее свидание медной посудой с перезвоном…
– Ты мне поминальные разговоры брось, характерник! – строго прикрикнул старый казак, на ходу не стесняясь треснуть меня по спине древком пики. – Иди вон лошадей наших ищи! А с ихним цыганским бароном я и сам по-соседски побеседую…
Почему нет? Какая разница, кто чем займётся, если пятки у меня уже так и жгло огнём через каблуки, хоть стягивай сапоги и чеши, не слезая с седла. Верный признак смертельной опасности, помню ещё по прошлому разу, когда мы рубились с восставшим из земли французским скелетом…
Да уж, поторопился ты, казачок, любимой девушке вечернюю встречу назначать, в чувствах признаваться, сердце под ноги класть. Не уйти тебе отсюда живым, не для того тебя сюда чужая воля за руку вела заклания жертвенного ради. Хорошо, если хоть помолиться напоследок успеешь да перед Господом с чистой душою предстать, а не…
Тьфу! Что ж за хрень такая чужеродная лезет в голову?! Это ж не мои мысли! Так кто посмел на мозги казачьи такой кислотой липовою из пипетки капать, а?! Надо разобраться…
Я приподнялся на стременах, из-под руки выглядывая Прохора, – он уехал далеко вперёд, в центр круга, к большому костру, где его сразу гостеприимно окружила шумная толпа цыган. Ладно, раз уж сам предложил, пусть сам и справляется, а я покуда действительно лошадок проверю.
Благо табун был небольшой, голов двадцать. В чистом поле, у небольшого болотистого озерца, паслись разномастные цыганские кони, крепенькие и поджарые, с хитрыми и даже в чём-то наглыми мордами. Они отмахивались хвостами от мух и слепней, делали вид, что не замечают ни меня, ни красавца-араба, а сами только и зыркали по сторонам, словно ища, где бы чего стырить…
Ей-богу, казалось, если животные в реальности могут перенимать черты своих хозяев, что эти горбоносые коняги ритмично притоптывали копытцами, широко улыбались, скаля крупные зубы, подмигивали и разве что не предлагали: «Позолоти копытце, молодой! Ай, давай погадаю!» Даже мой араб покрепче закусил удила и напряжённо глядел себе под ноги, словно боясь, что его здесь без подков оставят.
– Ну, что скажешь, брат мой галопирующий? – Я успокаивающе потрепал жеребца по крутой шее, магическим зрением окидывая табун.
Дядюшкин араб повернул голову, типа нашёл двуногого родственника, и выразительно повернулся всем корпусом влево. Там, у деревца, потерянно стояли пять стреноженных колченогих кляч с впалыми боками и в парше. Если бы в своё время ведьма бабка Фрося не плюнула мне в глаз, я нипочём не опознал бы наших украденных скакунов… Личины были безупречны! Думаю, даже сами кони пялились друг на друга в немом отупении, где-то в глубине мозга искренне считая, что сошли с и так небольшого ума…
– Полдела сделано, – удовлетворённо шепнул я арабу. – Осталось малое: найти того, кто это сотворил, заставить расколдовать, обязать не заколдовывать впредь, забрать лошадей, дружески попрощаться с цыганами, вернуться живыми в расположение полка, сдать коней в табун, и всё! Свобода! Вечером могу удрать на свидание!
Жеребец заинтересованно навострил уши.
– Нет, тебе со мной нельзя, даже не уговаривай. Забыл, как в прошлый раз напугал Катеньку всем своим здоровым… энтузиазмом?! Ну и что с того, что в тот момент она была кобылой! Она – Хозяйка, её право, кем быть, хоть умницей-раскрасавицей, хоть домашней скотиной. Женщины, брат, существа непредсказуемые…
Дядюшкин араб разочарованно повесил хвост.
– Интересно, а чем там наш храбрый Прохор занимается? Неужели развлекает местное население своей версией текста цыганочки, – продолжал вслух размышлять я. – Стишки забавные, но мата много, детям слушать не рекомендуется, слишком много вопросов потом задают и спят нервно…
Араб, любопытствуя, поднял правое ухо.
– Цыганочка Аза-Аза, повернись ко мне два раза… – постучав себя кулаком в грудь и прокашлявшись, пропел я, сознательно выбирая самую невинную строчку.
Со стороны табора раздался пистолетный выстрел. Значит, стихи всё-таки не прокатили, нынешние цыгане – публика привередливая, в народной поэзии разбирается, тоже знатоки фольклора…
Дядюшкин жеребец сделал эффектную свечку, больше рисуясь перед местными лошадками, и со всех ног понёс меня на выручку другу. Цыганские кони, злобно оскалив неровные жёлтые зубы, демонически ржали нам вслед, но в погоню не ударились. Может, потому что и так знали, чего нас там ждет, и коварно не вмешивались? А может, я просто на них наговариваю. Магическое зрение делает человека подозрительным ко всему. Мне вот, в частности, уже и родного дядю порой подозревать доводилось, да и того же Прохора временами… Я не слишком много болтаю?
– А ну рассыпься, неверные! Прекратить кашеварить моего денщика! – Араб врезался грудью в плотную толпу цыган, пытавшихся запихнуть старого казака в котёл с супом. – Не сметь варить из казачьего сотника непонятно что с сапогами всмятку!
Недовольно ворча, плечистые цыгане отпустили повязанного в сложный узел Прохора и рассосались по сторонам, пряча за голенища короткие, бритвенно-острые ножи. На меня смотрели неприязненно, но с улыбкой во всё лицо – всё-таки эполеты хорунжего имеют вес: хоть и младший, да офицерский чин. За нападение на офицера можно всем табором на каторгу загреметь, под Магаданом белым медведям за тюлений жир на ладонях гадать, а оно кому надо? Ни цыганам, ни медведям, да и те же тюлени тем более не обрадуются, они вообще флегматичные…
– Ай, молодой, красивый, зачем сюда пришёл, чего ищешь – не найдёшь, а туча чёрная над головой твоей уже крылья раскрыла… – привычно загнусавила самая старая бабка, страшная как грех, с горбом, в дичайших пёстрых юбках, трёх кофтах, драном платке на разбойничий манер и с кривой трубкой в щербатой пасти. – Злой человек тебя сюда направил, нечестное дело сотворить приказал, смерти твоей хочет…
«Кто, дядя?!» – чуть было не вырвалось у меня, но, прикрыв правый глаз, я мигом прикусил язычок и сменил тон:
– Не может быть! И откуда вы только всё это знаете, лично у меня давно есть такие подозрения, но…
– А ты слезай с седла, сокол ясный, я тебе погадаю, всё как есть расскажу, поведаю!
– Всегда мечтал! – не убирая ладонь с рукояти дедовой сабли, признался я. – Слышите топот ног? Уже бегу на заветное гадание! Только денщика моего отправлю подальше с военным заданием, и тогда весь ваш, идёт?
По мимолётному движению седых бровей старухи красному от ярости Прохору быстро вернули отобранное оружие и едва ли не силой посадили на старого верного мерина…
Я пальцем подманил денщика поближе и прошептал ему на ухо:
– Беги! Забирай от табуна пятерых невзрачных лошадок и гони их к селу. Меня не жди. Бог даст, сам выберусь. А если нет… Заряди ствол серебряной пулей и пали между глаз!
– Старухе?! – сразу догадался он.
– Птицерухову, – кивнул я.
Старый казак не стал задавать лишних вопросов, но быстро сунул мне за пояс один из пистолетов. Как я помню по грохоту выстрела, палил он из второго турецкого, значит, второй ствол оставил заряженным.
– Всё. Поехал, пусть оно и не к спеху… Но ты, паря, гляди – зазря не блуди! Целься в волос, стреляй на голос, а будет туго – так надейся на друга!
Друг был один, подо мной. Бдительный арабский скакун зорко следил за дружелюбным табором, никому не веря на слово. И, по совести говоря, если б не он… если бы я всё-таки поехал на той вреднючей кобыле… было бы вообще продолжение этой таинственной истории? Как знать…
– Уехал твой соглядатай, – щербато улыбнулась старуха-цыганка. – Так уж слезай с коня, соколик, я тебе всю правду расскажу! Что было, что будет, чем сердце успокоится…
– Ох, до чего же интересно, милая бабушка, – с преувеличенной радостью откликнулся я, спрыгивая с седла. То, что на левую руку по-прежнему намотаны поводья, с первоначалу никто внимания не обратил. Как и на рукоять тульского пистолета за поясом…
– Правую ладонь давай, брильянтовый, – деловито ухмыльнулась старуха за миг до того, как холодный гранёный ствол упёрся ей в переносицу.
– С такого расстояния не промахнусь, – честно предупредил я. – А хоть ресничкой подашь знак своим – спущу курок не глядя! Чего ж тебе от меня надо, Птицерухов?
Лицо старухи-цыганки резко изменилось, теперь его исказила ничем не прикрытая дьявольская злоба. Под личиной безобидной бабки скрывался скользкий тип лет тридцати – тридцати пяти, с пошлой ухмылкой, бородкой клинышком и бегающими глазами. Рога на его грушевидной голове были аккуратно подпилены. Либо низложенный чёрт, либо колдун, продавший душу бесам, либо ещё кто, я покуда в их классификации не силён, но Катенька наверняка знает…
– Так ты, казачок, и впрямь сквозь личины видеть обучен? – уже совершенно мужским басом спросила цыганка. – Мы-то думали, брешет нервная Фифи, мало ли чего дуре озабоченной в башку стукнет. А ты, выходит, неслучайно ей колено прострелил?! Не пожалел девицу молодую, хроменькой навек оставил…
– Не девицу – ведьму, – аккуратно поправил я, не убирая пальца со спускового крючка. – Теперь мой вопрос: зачем вы меня сюда выманивали? Смысл было красть лошадей из полка? Знаете же, будь у нашего генерала чуток поменьше терпения, он бы весь ваш табор, без коней, друг за дружкой вверх копчиком пешим строем в ту же Румынию отправил! Там местные Влады Цепеши дюже любят вашего брата на кол сажать, токайское пить и под него всяческие предсказания слушать…
– Что ж. – На мгновение задумавшись, старуха-мужчина сменил (сменила) тон. – Земля слухом полнится. Вот и нам интересно стало на нового характерника полюбоваться. Ваши ведь всё больше по воинской специальности известны – бойцы великие, смерть обманывать мастера, опасность чуять да за победу малой кровью биться, а так, чтоб сквозь личины зрить… Это, яхонтовый мой, дорогого стоит!
– Кто – мы? – чётко выделил я главное.
Цыгане за моей спиной бесшумно вынимали ножи, думая, что у меня глаз на затылке нет. Это факт, не поспоришь, но я и без того отлично знал, что они там намерены делать. Им ведь невдомёк, что араб, кося лиловым оком, бдительно следит за всем происходящим. А уж его никак не обманешь…
– Ретивый ты казачок, Иловайский, – наконец собралась с ответом старая цыганка, а я воочию видел некоторую растерянность на лице Птицерухова. – Кто тобой интересуется и кому ты поперёк глотки встал, я тебе сказать не смею. Но совет дам. Один. Напоследок. Ежели долго жить хочешь – более в Оборотный город не ходи!
– Что ж так? – Я широко улыбнулся. – Мне ваши тёмные дела без надобности. Меня лишь Хозяйкины очи карие в город тянут. Уйдёт она, и я уйду, погодите-ка малость…
– Не уйти ей. Повязана твоя Катенька. Это в городе она из себя страшную силу корчит, а доведись ей лицом к лицу со мной стать, я её в единый миг так взнуздаю, так в…
Мой большой палец без предупреждения взвёл курок. Птицерухов понял, что если он издаст ещё хоть звук, то в ответ раздастся (грянет) выстрел. Видимо, это поняли и остальные цыгане – тишина повисла такая, хоть топором её пластай, вязкую, и кусочки в платок заворачивай, пригодится отдохнуть, заложив уши на народных гулянках. Она оборвалась коротким всхлипом, когда мой жеребец молча пнул задним копытом в пах самого активного бородача с ножиком. Тот рухнул почти без звука, надеюсь, детей успел заделать заранее, потому как теперь уж… увы, не судьба…
– Только троньте её, – тепло предложил я, опуская пистолет. – Ну а мне пора, пожалуй. Вы не провожайте, не надо церемоний, здесь рядом, не заблужусь. И вот ещё, бабушка, попросите ваших соплеменников – ну того, рябого, косящего на один глаз, и хромого, лысого, с серьгой – к селу на версту столбовую не приближаться! Наши приказ получили – стрелять конокрадов без суда и следствия. Вы уж не провоцируйте больше, а?
– Ай, соколик! – Всплеснув руками, Птицерухов улыбнулся мне самой змеиной ухмылочкой. – Что такое говоришь, изумрудный мой? Зачем на бедных ромал клевещешь, зачем Бога не боишься? Да весь табор под присягой подтвердит, что дома они были, в кибитке лежали, животами мучились и никуда и на шаг от костров не отходили!
– Угу, и я поверю…
– А то тебе решать. Ты, соколик, главное дело, до полка своего доберись.
– Это угроза? – ровно уточнил я.
Улыбка Птицерухова буквально лучилась сладким ядом…
– Ой нет, золотой… Ни один цыган офицеру казачьему слова поперёк молвить не посмеет, не то что угрожать. Езжай себе вольным ветром! Ромалы тебя не тронут…
Я ведь в тот момент ещё подумал, а не застрелить ли его прямо сейчас к едрёне-фене, и нет проблем. Но что-то остановило, комплексы какие-то непонятные… Не учили меня без особой нужды первым курок спускать, но, быть может, вот именно в этом конкретном случае оно того и стоило.
Арабский жеребец сам разрешил ситуацию, мягко попятившись задом и хлёсткими ударами хвоста приводя в чувство замерших в ожидании цыган. Те, огрызаясь и проклиная нас сквозь зубы, всё-таки уступили дорогу, пока я не выпускал из правой руки рукоять надёжного тульского пистолета.
– Мы ещё свидимся.
– Ай, свидимся, молодой-красивый. Да только не тут, не на этом свете!
– Ну, если вы так на тот торопитесь, – прощаясь, я козырнул, – дождитесь меня там, я ещё на этом чуток задержусь…
Старуха-цыганка широко развела руками, что-то тихо пробормотала себе под нос, возвела глаза к небу, хлопнула в ладоши и уставилась на меня немигающим взглядом. Я неторопливо осмотрелся по сторонам. Вроде всё тихо. Никто нас преследовать не намерен, никто в погоню не рвётся, хоть и лица изумлённо вытянулись у всего табора – от седых цыган до голопузых ребятишек. Можно подумать, они тут живого хорунжего никогда не видали? Ага, на донских землях кочевать и при виде казака удивление строить – смех один…
Я толкнул араба пятками, мой конь вновь встал на дыбы (любит он у меня покрасоваться, зараза) и галопом рванул в степь догонять давно отъехавшего Прохора. Уверен, что наших лошадей он забрал, а как им вернуть прежний вид, разберёмся в безопасном месте, под прикрытием всего полка. Здесь нам явно не рады, поэтому сваливаем…
– Те хнас ол тро сэро, те розмар тит![1] – громовой полушёпот донесся мне вслед, и неприятная волна холодного, даже какого-то скользкого воздуха тяжёлым кулаком толкнула меня в затылок. Не особенно больно, так, скорее неприятно, не более. И ещё на губах появился какой-то сладковато-перечный привкус, такой противный, что я невольно сплюнул… Да не один, а три раза. Но как-то не особо помогло…
– Про-хо-ор! – прокричал я, когда верный конь мягким галопом вынес меня далеко от последних кибиток.
Из-за перелеска тут же показался мой старый денщик на тяжёлом мерине. Пяток наших лошадей (впрочем, всё ещё пребывающих под личинами) он на верёвке вёл за собой следом.
– Эй, Прохор! – продолжал надрываться я, пуская жеребца торжественной рысью. – Мы победили!!! Дядюшка будет до седьмого неба подпрыгивать от того, что его непутёвый племянник уделал всех и верну…
Вместо ответа мой денщик сорвал из-за спины ружьё и прицелился. Я с улыбкой обернулся – в кого это он? Вроде не в кого. Значит, в смысле… в меня?!
Какая-то неведомая сила в один момент опрокинула меня навзничь ровно в ту же секунду, как из ружейного ствола вырвался красный цветок… По сей день не ведаю как, но чудо произошло – пуля просвистела едва ли не на волосок от моей груди, жужжа, словно злобный свинцовый шмель!
– Ты че-э-э… чего, сдурел?! – неузнаваемо тонким голосом возопил я, медленно выпрямляясь в седле. Ошарашенный араб поддержал мой вопрос мелким, но частым киванием.
Вместо ответа Прохор убрал ружьё за спину, намотал поводья уводимых лошадей на ближайший сук и, сдвинув брови, взялся за длинную пику!
– Не понял… – переглянулись мы с конём.
– За мирный Кавказ, за сожжённые станицы, за друзей, погибших под вашими клинками, – чётко и выразительно пояснил честный казак, давая шпоры мерину. – Умри, пёс чеченский!
– Кто, кто, кто?! – начал было уточнять я, но арабский жеребец оказался умнее, развернувшись на одном заднем копыте и дав дёру не задумываясь!
Что ещё раз спасло мою никчёмную жизнь…
– Стоять, сучий сын! – надрывался сзади Прохор, изо всех сил нахлёстывая коня. – Стой и дерись как джигит! Не всё ж вам из засады стрелять, ты в честном бою казаку в глаза посмотри! Стой, кому говорят, шакал крювоносый!!!
– Он – псих, – попытался на скаку рассуждать я, не забывая оборачиваться (мало ли, вдруг он пику кинуть решит?). – Или выпил вчера, или у цыганского котла чего нанюхался, или… Тпру-у!!!
Я так резко остановил бедного коня, уздой заворачивая ему голову вверх, что чуть было не опрокинулся вместе с ним навзничь.
– Сдавайся, джигит!
– Сдаюсь! – И я влепил потерявшему бдительность Прохору прямой удар кулаком в висок.
Мой верный боевой товарищ, не ожидавший такой подлости, мешком рухнул с мерина. Не тратя времени на объяснения, я быстро связал его его же поясом, с трудом погрузил на седло и рысью сгонял за брошенными лошадьми. Собственно, что делать теперь, было непонятно.
Хотя, помнится, кто-то не так давно обещался помочь…
– Таки у вас есть вопросы?
И почему я даже не удивляюсь, как быстро это бесовское семя успевает подкатиться к нашему православному брату. Мы уселись с ним нос к носу на обочине дороги, кони пощипывали запылённую траву, в небе заливались жаворонки, справа и слева стрекотали кузнечики, а старый еврей-коробейник улыбался мне во весь щербатый рот. Вопросы были короткими, а ответы пространными, за что в принципе и надо бы сказать нечистому «спасибо», да их с такой благодарности только корёжит. Что лично мне… приятно! А если по существу, то…
– Шо вы так смотрите, Илюшенька? Я же предупреждал вас, что этот Птицерухов тот ещё гад, но кто же поверит чёрту в еврейском лапсердаке? Никто! А результат вот сразу налицо и даже на всю фигуру в целом. Ой вей, да ведь вы с трёх шагов – вылитый чеченец из кавказской сакли! Как ваша нянька вас же и не пристрелила?!
– Чудом успел пригнуться, – буркнул я, незаметно, как мне казалось, ощупывая собственное лицо. – Это ведь только цыганский морок, да? На деле я прежний.
– Истинно так, друг мой! И я весь готов вам посочувствовать, так как эта дрянь крепко держится, а шоб её снять, так оно потребует времени, которого нет… Причём совсем нет!
– В каком смысле… – начал было я и осёкся. Из-за рощицы мелькнули длинные пики и высокие донские папахи: похоже, мой заботливый дядюшка на всякий случай отправил вслед за мной казачий разъезд.
– И шо они увидят через две минуты? – как ни в чём не бывало продолжал изгаляться чёрт. – Злобного чеченца с оружием, кривыми зубами и зелёной повязкой на головном уборе. А рядом с ним вашего связанного Прохора, пятёрку цыганских лошадей и знаменитого араба, на котором уехал некий Илья Иловайский. Ой, что-то мне говорит, шо ход мыслей ваших однополчан будет очень несложно предугадать…
Ах ты, мать моя голубоглазая женщина! Да увидев такую картину, и я бы тоже вряд ли интересовался: «С какого ты аула, джигит, за солью спустился?», а рубил сплеча наотмашь и без разговоров…
– Ты обещал мне помочь!
– Шо? Я? Когда, где, на каких условиях? А долговая расписка есть или мы заключили устный договор как приличные люди? – попытался выкрутиться чёрт, но я крепко держал его за ухо.
– Перекрещу – не помилую!
– Ша! – мигом сдался коробейник, а всадники впереди удивлённо воззрились на нашу компанию. – Таки куда мне спрятать вежливого хорунжего со шпорами?
– В Оборотный город, – давно решил я. – Арка на входе снимет любые личины, а там на месте Хозяйка уж что-нибудь да посоветует…
– Лямур, тужур и в конфитюр, – не хуже моего денщика срифмовал старый еврей, сажая меня к себе на ладонь и скатывая в маленький шарик не больше дробинки. Невероятные ощущения, уж простите за недостаток подробностей и деталей, не до того было…
Просто всё происходившее находилось на такой немыслимой грани реального, что пытайся я ещё и осознать, как именно моё благородие запихивают в левую ноздрю чертячьего пятачка, так сбрендил бы ещё до того, как он выдул меня обратно. Причём уже через правую ноздрю! Помню лишь, как после двухсекундного перелёта, обомлев от ужаса и увеличиваясь прямо на лету, я всем телом рухнул на маленького беса-охранника, бдительно охраняющего очередную арку…
– Силы небесные, живой! – не сразу поверил я, лёжа спиной на мягком и лихорадочно проверяя чётность рук и ног. Вроде всё совпадало.
– Не то чтоб совсем… но живой, – ошибочно истолковав мою радость, подтвердил приплющенный бес где-то в области моей поясницы. – Слышь, Иловайский, у тя хоть на грош ломаный совесть есть? Развалился как на перине, а ить мы с тобой вроде не настолько близко знакомы для такого интимного возлежания…
– Ты мне понамекай тут, – не особо торопясь вставать, огрызнулся я. – Я с бесами совместно возлежать не стану!
– А чё ты щас со мной делаешь? – резонно выдохнул охранник.
Я задумался. Ну не объяснять же ему, что у меня дикий стресс из-за того, что попавшийся по дороге чёрт староеврейской наружности затолкал меня в одну ноздрю, а другой вытолкнул? В соплях не измазал, и уже слава тебе господи…
– Слышь, Иловайский…
– А мы знакомы? – Мысленно я обрадовался, что чеченская личина исчезла.
– Да на твою морду казачью уже каждая собака в Оборотном городе с закрытыми глазами задней лапой укажет! – буркнул бес. – Ты это… серьёзно… слезай давай, чё разлёгся-то? У меня служба!
– Я тоже при исполнении.
– Ну и слезай!
– Так ты ж стрелять кинешься, – потягиваясь, зевнул я, бес подо мной тоже вынужденно похрустел костями.
– Кинусь, конечно… как же в тя не пальнуть?!
– Ну вот… – вздохнул я.
– И чё нам теперь, до зимы бутербродом греться?! Так ты смотри, я ж скоро возбуждаться начну…
Ей-богу, в тот момент каким-то седьмым характерническим чувством я понял, что он не врёт. А стало быть, ситуация выходила из-под контроля. Нет, ничего такого он мне не причинит, честь не опозорит, но даже если какой дрянью штаны испачкает, так и уже радости мало. Не хочу рисковать…
– Так… Значит, сейчас я резко встаю, и мы оба бросаемся за твоим ружьём, кто первый добежит, тот и стреляет!
– Договорились, – согласно просипел бес. – Вот тока слезь, и посмотрим, кто кого.
– В каком смысле? Никакого «кто кого» и наоборот, я говорю, за ружьём побежим!
– Да слезь же наконец, болтун лампасовый, раздавил всё что надо и не надо…
Я подтянул колени к груди, обхватил руками, пару раз качнулся туда-сюда, вроде как «для разбега», и, бодро вскочив на ноги, схватился рукой за дуло старого турецкого ружья. Юркий бес буквально секундой позже вцепился уже в узкий изогнутый приклад, радостно завопив:
– Ага, хорунжий, проиграл?! Нашего брата по скорости нипочём не обскачешь!
– Возможно…
– Да точно, точно! Моя победа, я первый успел! А ты, дурак, к дулу кинулся, а курок-то вот, мне тока пальчиком пошевелить и…
