Полная версия
Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель
Война длилась третий год.
Вздыхая, мальчик отправился домой. Раньше он мечтал, что однажды дедушка возьмет его с собой – биться с Косматым. Но сегодня Амфитрион страстно желал, чтобы Персей никого не нашел и вернулся в Тиринф. Если дедушка не успеет быстро-быстро отомстить своему врагу – в Аргосе начнутся ежегодные состязания атлетов, а дедушка все будет воевать.
И тогда…
Ночная встреча с Эмпузой казалась мальчику сном. Реальностью был аргосский стадион – тот самый стадион, где дедушка Персей в седой древности, тридцать лет назад… Поездку в Аргос дед обещал внуку еще зимой. Но карательный поход грозил сорвать все планы.
В Тартар Косматого!
СТАСИМ [31]. ДИСКОБОЛ: БРОСОК ПЕРВЫЙ
(тридцать лет тому назад)
Трибуны затаили дыхание.
Дискобол стоял, не двигаясь. Наверное, молился о победе. Бронзовая чечевица диска в его руке казалась очень маленькой. Сейчас она взовьется в небеса и исчезнет, став звездой. Нагой, как при рождении, атлет был прекрасен. Его сложению позавидовали бы боги. Кое-кто на трибунах, нарушив тишину, даже шептался с соседом, что зависть богов – не то, о чем ночами мечтает здравомыслящий человек. Впрочем, сыну Зевса Тучегонителя позволено многое. Не нам, горшечникам и колпачникам, судить о ревности Олимпийцев. Но если бы мы взялись судить – о, мы бы нашли, что сказать…
Дискобол пару раз взмахнул рукой, примериваясь.
Солнце остановилось над аргосским стадионом. Сам Гелиос придержал колесницу, желая взглянуть на бросок великого Персея. Стих ветер – южанин-Нот, прилетев из Лаконии, змеей обвил двойную колоннаду, сложил крылья и умолк. Атлет улыбнулся Ноту; не моргая, посмотрел в лицо Гелиосу – и топнул ногой. Каменный, слегка наклонный постамент, на котором стоял Убийца Горгоны, отозвался легким гулом. Всем уже было ясно, что Персей собирается метать диск по-старому, без раскручиваний – так бросают камни воины в строю. Улыбка оставила сына Зевса. Теперь он глядел вдаль сурово, будто прикидывал, как ловчее сразить врага.
Стадион располагался в ложбине меж двух холмов. На склонах вырубили места для зрителей победнее, кому не досталось места в «праще» [32]. В дальнем от «пращи» конце, там, где стартовали бегуны, располагался храм Аполлона, покровителя состязаний. У атлета не было шансов добросить диск до храма. Лучшие дискоболы Пелопоннеса с трудом метали диск через реку Алфей, с одного берега на другой. Расстояние от балбиса [33] до святилища – гораздо больше. Тем не менее, многим показалось, что атлет броском намерен расколоть алтарь. Крамольная мысль не имела разумных оснований – Аполлон, знали аргоссцы, благоволил к своему смертному брату.
И все же…
Взмах, второй; дискобол перенес вес на правую ногу. Левая встала на носок. Наклон туловища, свободная ладонь ушла к колену. Скрутив корпус, атлет мельком взглянул на диск. Готовый к полету, тот мерцал крошечной луной. Фигура Персея стала бронзовой. Четко обозначились ребра; грудные мышцы превратились в доспех. Напряжение не исказило лицо героя; черты остались безмятежными. Бросок, и тело взорвалось движением – слитным, отточенным годами упражнений. «Луна» ушла туда, где и положено быть луне – в небеса. Диск вычерчивал сумасшедшую траекторию, стремясь к победному рубежу. Но что-то разладилось в его полете – на пике, в зените, когда луна едва не стала вторым солнцем. Икар без крыльев, диск изменил направление – чуть-чуть, самую малость, забирая правее. Словно из храма донесся вздох бога, приказывающий свернуть, отступить, вместо бессмертного ударить по бренному.
По западным трибунам.
Персей ринулся туда за миг до вопля – предчувствуя беду. Он бежал так, как еще не бегали на аргосском стадионе. Зрителям даже померещилось, что сын Зевса сумеет опередить убийственный диск, приняв удар на себя. Бронза мертвая столкнется с бронзой живой, тело героя – с «чечевицей» весом в шесть мин [34], и диск разлетится вдребезги. Зрители надеялись, и надежда умерла вместе с одним из них.
Старик лежал на сиденье, запрокинув голову. Грубый хитон его задрался, обнажив срам. Тазовые кости старика были раздроблены краем диска. Бедренная артерия лопнула, и кровь хлестала из раны. Соседи прянули в стороны от несчастного – впору поверить, что старик умирал в воронке, образовавшейся от удара Зевсова перуна, и никто не хотел оказаться рядом со святотатцем. Двое крепких мужчин, чьи лица, вне сомнений, были лицами охранников, сделали шаг вперед – и остались на месте, когда Персей с разбегу упал на колени перед стариком.
Тот смотрел на Убийцу Горгоны, будто увидел смерть во плоти. Рядом набухала кровью шерстяная хлена – старик еще минуту назад кутался в плащ с головой, несмотря на жару.
– Ты!.. ты…
– Акрисий! – ахнул кто-то сообразительный, вглядевшись в старика. – О боги!
И трибуны подхватили единой глоткой:
– Акрисия убили!
– Аргосский ванакт погиб!
– Пророчество! Сбылось!
– Боги, смилуйтесь…
Если это и был аргосский ванакт [35] Акрисий, дед Персея – герой не мог узнать его. Персей никогда в жизни не видел деда. Пророчество обещало ванакту смерть от руки внука, и Акрисий из кожи вон лез, желая избежать злой судьбы. Заточение дочери в подземелье, страх при известии о беременности юной Данаи; сундук, в чьих недрах дочь с младенцем отправились в ужасное плаванье – наконец, бегство Акрисия из Аргоса накануне визита в город возмужавшего Персея… Сейчас аргосцы ясно видели, что бегство, о котором ванакт, прежде чем исчезнуть, заявлял во всеуслышанье – ложь, очередная попытка обмануть Ананке Неизбежную.
Что ж, судьба смеется последней. Когда внук убивает деда, или сын – отца, она смеется с особым наслаждением.
ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ
Безбожие – не более, чем заблуждение.
Зато суеверие – порожденная заблуждением болезнь.
Плутарх Херонейский, «О суеверии»1
– Не заваливайся! Назад не вались, тупица! Колени согни!
Последний поворот Ликий прошел достойно. Завершив финальный круг, он остановил колесницу. Лошади с готовностью повиновались: тощие клячи, насчет остановиться они всегда были не против.
– Амфитрион, твоя очередь.
Спрыгнув с колесницы, Ликий прошел мимо. Дуется. Воротит морду. Из-за чего, спрашивается? Ответ Амфитрион знал: из-за дедушки. Вечно им дедушка Персей виноват! И Амфитрион за компанию. Дедушка их мамку пожалел, а они…
Дураки неблагодарные!
Жена Спартака пришла в себя тем же днем, к вечеру. Она ничего не помнила. Вышла во двор, в нос шибануло винным духом… Очнулась на лежанке. Спартак строго-настрого запретил рассказывать жене правду. Обошел соседей: «Проболтаетесь – язык вырву!» Никто не усомнился: вырвет. Даже с одной рукой. Даже вовсе без рук.
«Тебе солнце голову напекло, Киниска…»
«А вино? Дух такой – в глазах помутилось…»
«Пифосы [36] из Навплии везли, один у ворот разбили…»
«А что с тобой, Спартак? Рука, лицо…»
«В харчевне подрался. Пустяки, заживет!»
«А где же наш младшенький, кровиночка?»
«Горе у нас, Киниска. Бродячая собака взбесилась, кинулась на Полифемку… Ты поплачь, легче станет. А я пойду. Дела у меня…»
«Что за дела, Спартак, когда горе дома?»
«Такие дела, что надо идти…»
Скоро уж неделя, как Спартак в походе. В палестре его заменил Деметрий – старый, старше дедушки. От шеи до лодыжек Деметрий зарос курчавой, угольно-серебристой порослью. Сплетничали, что мамаша родила его от сатира. Еще лет пять назад он учил юнцов оружейному бою, но потом ушел на заслуженный отдых. В колесничном деле Деметрий разбирался слабо, что не мешало ему корчить из себя знатока.
– Спину держи! Кувыркнешься через бортик…
«Сам знаю!» – Амфитрион хлестнул лошадей вожжами. Клячи тронулись с места – сперва с неохотой, а там, почуяв злость возницы, прибавили ходу. Дощатый пол затрясся под босыми ногами. Одна доска держалась на честном слове. Перила кузова, по бедро взрослому мужчине, мальчику были до пояса. «Насчет кувыркнуться – это старик приврал. Впрочем, однажды я вырасту…»
– Плечи не напрягай!
Неслась навстречу дорожка малого ипподрома. Ветер хлестал по щекам. Слезились глаза, хрустела на зубах пыль из-под копыт. Деметрий что-то кричал вслед, но мальчик оглох для наставлений. Целиком отдавшись скачке, он уже ощущал тяжесть шлема и боевого доспеха. Ряды врагов все ближе, солнце сверкает на жалах копий. Враги прячутся за щиты, им страшно! На них мчится гордость Тиринфа, герой Амфитрион Счастливый. Рядом с героем на колеснице – дедушка Персей! Сейчас дедушка станет без промаха разить врагов, а внук будет прикрывать ему спину…
На повороте колесницу занесло, и она встала на одно колесо. Амфитрион всем телом качнулся вбок, восстанавливая равновесие. Проклятье! Опрокинуться – то-то позору было бы! Миг, и до мальчика дошло: он впервые «сделал» поворот на одном колесе!
– Ух ты! – оценил чей-то восторженный бас.
– Болван! – согласился старый Деметрий.
Позади старика стоял Тритон. Грязный, осунувшийся, дурачок с восхищением разглядывал мальчика, подъехавшего к ним. Сходя на землю, Амфитрион даже застеснялся. Вот если бы на него так посмотрел учитель Деметрий, а лучше – учитель Спартак…
– Болван, – повторил Деметрий, и у Амфитриона Счастливого отлегло от сердца. Значит, бить не станет. – Сопли подбери. Ишь, лыбится! Расшибешься, мне твой дед все кости переломает…
И махнул рукой:
– На сегодня все. Распрягайте лошадей.
Обычно никто не хотел возиться с клячами. Но не в этот раз. Близнецы-Спартакиды бегом кинулись к колеснице. Похоже, они готовы были хоть конюшню чистить, лишь бы подальше от Амфитриона. И пусть, подумал мальчик. Пусть этим дуракам будет хуже! Еще увидим, кто из нас проклятый…
– Вернулись?
– Ага, – кивнул Тритон.
– Наши все живы?
– Наши? – Тритон наморщил лоб, загнул один-два корявых пальца. – Все, да.
– А это что у тебя?
– Тирс [37]. Трофей!
В руках Тритон держал грубо оструганную палку. На конец палки была насажена сосновая шишка. Ниже прилипли обрывки засохшего плюща.
– Рассказывай!
– Ну, мы их искали. И это… нашли, значит…
ПАРАБАСА. ВАКХАНКИ ПАУТИННОЙ ГОРЫ
…дубины было жаль.
Тритона душила вакханка. В спину впивались мелкие камешки, воздух отмерялся скудными порциями, а он все жалел о главном – об утраченной дубине. Ее Тритону дал великий Персей. Вначале Тритон хотел копье. Оно было красивое, с древком из ясеня, с наконечником, похожим на девичью ладонь. Но великий Персей сказал, что Тритону копье ни к чему. И вырезал ему дубину – сучковатую, тяжелую. Тритон взмахнул дубиной и понял, что да, это оно.
Дубину он в щепки расколотил об скалу, промахнувшись по верткому сатиру. Рядом уже валялись два сатира, по которым Тритон не промахнулся. Гаденыш заплясал, заухал филином и поймал в бок копье, брошенное Спартаком. Фракиец не соврал – ему вполне хватало одной здоровой руки. Со злости, желая отомстить за дубину, Тритон врезал раненому кулаком между рожек. Шея сатира хрустнула, и он умер. Тритон плюнул на человека-козла, обернулся к своим – попросить Персея, чтоб вырезал ему новую дубину – и охнул, согнувшись в три погибели.
Копыто размером с добрую миску угодило парню в живот.
Вакханок они нашли на пятый день. Великий Персей вконец загонял тирренцев, привыкших к палубе. Ночами Тритон плакал – так болели ноги. Папаша молчал и скалился – жутко, по-волчьи. Отряд Горгон рыскал по каменистым дорогам Арголиды, забирался в ущелья, похожие на пчелиные соты – так они были изрыты пещерами; несся вдоль русла Инаха, пересохшего летом, едва не сгинул в болотах Лерны… Когда они добрались до Лессы, поселка на границе с Эпидавром, Персей больше часа провел в храме Афины – нищем, украшенном лишь деревянной статуей богини. Он молился один, запретив спутникам не только переступать порог святилища, но и приближаться к нему. Наверное, подумал Тритон, сын Зевса спрашивает у божественной сестры, куда нам идти дальше. И впрямь – оставив Лессу за спиной, Персей без колебаний повел отряд на Паутинную гору. Там и нашлись вакханки. Две дюжины женщин, нагих или в рванье из лисьих шкур, дюжина гогочущих, в стельку пьяных сатиров…
А еще, чтоб они сдохли, трое кентавров.
Один из этих гигантов, матерый гнедой жеребец, только что лягнул беднягу-Тритона. Брюхо прилипло к хребту, парень упал на колени, и на него с разбегу кинулась вакханка. К счастью, кентавр не пришел ей на подмогу – Тритон уж не знал, почему. Он без усилий разгибал бронзовый крюк для вертелов, но не мог оторвать от себя пальцы безумицы. Чувствуя, что слабеет, Тритон из последних сил ударил вакханку ладонями по ушам. С детства он дрался в портовых харчевнях; наградил глухотой немало взрослых морячков… Вакханка, язви ее в печень, даже не заметила удара. С шеи женщины, намотанная в два витка, свисала дохлая гадюка. Башка змеи едва не угодила Тритону в рот. Он завопил от отвращения – откуда и воздух взялся! – и понял, что дышит.
Вакханка обмякла, валясь на камни. «Вставай! – рявкнул Персей, выдергивая из спины убитой меч, кривой и узкий. – Вставай, дурак! Живо!» Тритон привык слушаться. Он встал, подобрав камень из тех, что побольше. Но в нем больше не нуждались. Бой закончился. Кентавров завалил сын Зевса, вспоров им глотки, а с остальными справились Горгоны. Папаша тоже был цел, только ухо оборвали. Тритон не знал, что Персей велел присматривать за новичками, и порадовался за героического папашу.
Позже, когда отряд встал стоянкой у подножия горы, Тритон сбежал. Нет, не из страха. Он хотел подобрать остатки дубины, показать их великому Персею и попросить, чтобы вырезал точно такую же. Дубину он нашел и порадовался, а еще нашел кентаврика – живого, молоденького, вряд ли старше самого Тритона – и не знал, радоваться или бить.
– Ты чего? – на всякий случай спросил парень.
– Ничего, – кентаврик попятился.
В руках он, бледный как смерть, держал увесистый мех. В недрах меха что-то бултыхалось – должно быть, вино. Ничего себе вино, подумал Тритон. Если кентаврик, спрятавшийся от Горгон, рискнул вернуться…
– Тебя как звать?
– Фол.
– А меня – Тритон.
– Ага. Я пойду, да?
Тритон вздохнул, глядя на обломки дубины, и разрешил:
– Иди. Ты это… Ты зачем вернулся?
– За вином, – сказал честный Фол. – Хорошее вино [38]. Жалко.
– Ты, значит, за вином. А я за дубиной.
– Я пойду? – напомнил Фол.
– Ты лучше скачи. Подальше, чтоб не нашли.
Кентаврик кивнул и ускакал.
* * *– Зря, да?
– Что – зря?
– Надо было его прибить?
Тритон, не моргая, смотрел на мальчика. Низкий лоб дурачка собрался морщинами – мертвая зыбь качала одинокую ладью-мысль. Чувствовалось, что мнение Амфитриона для него очень важно. Какие волны ходили в сознании тирренца – загадка, но Амфитриона он возносил на высоту, плохо объяснимую даже для Дельфийского оракула.
– А он был в зените вакханалии? – спросил мальчик.
– Кто?
– Ну, кентавр! В зените? Или на излете?
Вот тут Тритон заморгал, словно заново научился этому делу:
– Н-не знаю…
– Он безумствовал?
– Н-нет…
– Если бы ты причинил ему боль, он бы излечился?
– Надо было, – просиял тирренец, – дать ему по шее?
Амфитрион насупился. Рецепт дедушки Персея не срабатывал. Ну, вакханки-то явно находились в зените, иначе дедушка не кинулся бы их убивать. А глупый кентаврик – он и вовсе обычный, если верить Тритону. За вином вернулся, не побоялся…
– Ты правильно поступил, – кивнул мальчик. – Ты молодец.
И, глядя на Тритона, переполненного благодарностью, испытал стыд. Сам Амфитрион был не уверен, что тирренец поступил правильно. Представив себя на месте Тритона, внук Персея аж зажмурился от неопределенности.
2
Город затих, как дол перед грозой.
Банщик, выдавая посетителю скребницу и мыльную пасту, вдруг останавливался, кусая губы. Ждал и посетитель, не сетуя на пустую трату времени. Торговец в лавке, расхваливая войлочный колпак, умолкал на полуслове. Гончар, пришедший за колпаком, кивал невпопад. Cадовник, онемев, стоял над лилиями и гиацинтами; мебельщик – над ларем для хранения платья; пряха дрожала над растрепанной куделью; дочь пряхи, кормя ребенка грудью, тихо плакала. Сапожник забывал тачать башмаки и крепиды [39], ювелир ронял нити жемчуга, резчик – шпильки из слоновой кости.
«Басилей вернулся из карательного похода, – читалось на лицах. – Что теперь будет?»
Персей не в первый раз, как говорили в Тиринфе, «ходил на вакханок». Но раньше тиринфяне не сталкивались с вакханалией в родных стенах. Безумие жены Спартака нарушило шаткое равновесие. Фракия, знали все – это да. Но Фракия далеко. Фокида и Беотия – да. Но и северные области – не близко. Наксос, Скирос, Хиос – острова пусть сами разбираются. А у нас есть Убийца Горгоны, рыщущий по родной Арголиде, как волк. Мы боимся его пуще гнева богов, но и боги с их гневом не спешат заглянуть в Тиринф. До сих пор Косматый обходил нас десятой дорогой, хвала Персею…
Или не хвала?
Ведь Косматый нас не обошел!
Мужья и жены, сыновья и матери, братья и сестры тряслись, недоумевая. «Мы-то думали, что война идет на чужой территории! Что жестокость басилея – залог нашей безопасности! И вот отрезвление – сын Зевса продолжает войну, но война пришла к нам… Чего ждать завтра? Басилей, конечно, отомстит. Но как же не хочется, чтобы он мстил за меня! Сколько дней продлится этот ужас? Сколько лет?!»
Чужая война из предмета гордости превратилась в копье, занесенное для удара. Чужое копье, чужой удар; моя грудь и наша беда. Еще недавно тиринфяне хвалились неприкосновенностью перед фиванцами и трахинянами. Пыжились, намекали на избранность. Теперь же, представляя злорадство вчерашних завистников, Тиринф сознавал всю низость своего падения.
Если Персей нас защищал – почему не защитил?
Если не защитил – почему не сдается?!
Тиринф кланялся Персею. Тиринф боялся Персея. Но Тиринф вздохнул бы с облегчением, умри Персей – от гнева бога, от старости, от случайной болезни.
Возвращаясь из палестры, мальчик шел через онемевший, испуганный город. Кто знал Амфитриона в лицо – спешил отвернуться. Тень деда лежала на внуке. Однажды Амфитрион спросил деда, правда ли, что тот превратил в камень чудовище, желавшее сожрать бабушку Андромеду. Аэды пели, что Персей воспользовался головой убитой Медузы. Мальчик страстно хотел услышать это из первых уст – ему казалось, так он сам прикоснется к подвигу.
И он услышал.
– Ерунда, – мрачно сказал дедушка. – Бабьи сплетни. Какая голова? Я зарезал его, как мясник режет свинью. Взлетел повыше, дождался, пока глупое животное заинтересуется моей тенью на волнах, свалился ему на загривок… Дальше все было просто. Много крови, и конец. Придумают тоже: Медуза, голова! Наверное, от всей моей жизни со временем больше ничего не останется. Медуза, куча камней, и никакого Персея…
Тень, думал Амфитрион, бредя улочками Тиринфа. Тень дедушки. Она чернеет на мне, как на воде, и чудовище уже заинтересовалось.
3
– …из Афин. Гостеприимство приятно Зевсу, он вознаградит тебя.
«Врет! – Амфитриона обдало жаром. – Рабыня сказала, он из Фокиды. Хотя… Может, рабыня недослышала?»
Мальчик выглянул из-за колонны. В мегарон он пробрался ползком, как настоящий лазутчик. И место для засады выбрал – лучше не придумаешь. Четверка колонн, поддерживающих кровлю, окружала едва теплящийся очаг в центре зала, как бойцы – раненого вождя. Дым змейкой уползал в потолочное отверстие. Никто сюда не подойдет, не прогонит. Риск? – да, но очень уж хотелось знать: что за гость явился во дворец? Довольствоваться сплетнями дворни Амфитрион счел для себя зазорным. Собрание началось, он застал финал речи гостя. Дедушка Персей слушал пришельца, сидя на троносе [40]. Вопреки обыкновению, басилей сегодня облачился в царские одежды. Длинный, ниже колен, хитон из млечно-белого льна; на бритой, блестящей от пота голове – золотой обруч. Рядом сидела бабушка Андромеда. Это она заставила мужа переодеться, чего не удалось бы, пожалуй, и Арею Гневному, богу войны. Чужаки недоумевали: женщина садится первой, не дождавшись мужа? И тронос у нее не ниже, чем у супруга… Подобные разговоры велись шепотом, быстро сходя на нет. Амфитрион вообще не понимал, чему люди удивляются. Достаточно разок увидеть бабушку Андромеду в ее любимом пеплосе, расшитом цветами; да хоть в рубище! – достаточно взглянуть ей в глаза…
– Спокойна ли дорога из Афин в Тиринф?
– Благодарю, – гость поправил хламиду цвета морской волны. По краю плаща бежал пурпурный орнамент, словно вода окрасилась кровью. – Мой путь был благополучен. Меня пугали разбойниками и дикими менадами…
Улыбка тронула его губы.
– …но, хвала Аполлону, покровителю путников, мне встретились лишь добрые люди. Беда не ждала меня в дороге. Беду я оставил за спиной…
– В Афинах?
– Нет, в Орхомене…
Амфитрион вздрогнул. Воображение мигом сплело единую цепь: разбойники на дороге – пираты на море – юнец, захваченный папашей Тритона – юноша, стоящий перед дедушкой… Обмирая от дурного предчувствия, мальчик всмотрелся в гостя. На вид – лет пятнадцати; черты лица тонкие, изящные. Вьются кудри, схваченные на лбу ремешком. Красавчик! Тритон говорил насчет «жирного»… Нет, это он про дитя с рожками. Амфитрион вглядывался и так, и эдак. Забыв об осторожности, он высунулся из-за колонны больше, чем следовало. Свет факела упал на него – и терет Филандр, отец Гия, шутливо погрозил «лазутчику» пальцем. Мальчик быстро подался назад, в спасительную тень. Дядя Филандр его не выдал. Но что, если гость и есть Косматый? Никто не знает, а он уже здесь!
Явился мстить за своих менад…
На расписном фризе, украшавшем стену за гостем, ярился могучий бык. Голубой фон напоминал о море, где так легко утонуть. Бык пучил глаза, вытягивал хвост струной; над быком, держась за кривой рог, летел человек – бычий плясун с Крита. Ликовал он, чуя удачный прыжок, или готовился к смерти – запечатленный миг спрашивал зрителя, но ответа не давал. «Я сейчас тоже, – думал мальчик, – в полете над рогами. И дедушка. И все в мегароне. Если, конечно, юноша – Косматый…»
– Я хочу знать про беду в Орхомене, – сказал Персей. – Но сперва промочи горло. Беда обождет.
Гостю поднесли вина. Он плеснул в сторону очага – Зевсу-Гостеприимцу – отпил глоток-другой. Амфитрион, дрожа, следил за юношей. Зачем ему дали вина? Не понимают, как это опасно?! Тритон говорил, у того, на ладье, губы были пухлые. А у этого? Косматый – известный хитрец. Вот сейчас дворец как зарастет плющом и виноградом! Львы с пантерами как выскочат… За борт, конечно, никто не бросится – море на фризе, и только. Кинутся прочь из мегарона? Амфитрион попытался представить дедушку Персея с бабушкой Андромедой, бегущих в панике; хромого отца…
Нет, не смог.
По знаку Персея раб принес стул, и еще подушек – для удобства. Гость сел, сцепил пальцы на колене. Его никто не торопил: все ждали.
– В Орхомене я застал траур, – откашлявшись, юноша продолжил: – Траур по моим двоюродным сестрам, дочерям басилея Миния. Траур по внуку басилея, сыну Левкиппы, младшей из сестер.
– Болезнь? Мор?
– У этого мора есть имя. Дочери Миния отказались добровольно славить…
– Здесь мы зовем его Косматым, – перебил Персей.
– Славить Косматого. И он отомстил.
– Как это случилось?
– Орхомен принял Косматого. Устроили шествие в честь нового бога. Думали умилостивить… Косматый потребовал, чтобы шествие возглавили дочери моего дяди Миния. Они отказались. Не захотели срамиться перед орхоменцами. Ну, он и…
– Что – он?!
Пламя факелов вздрогнуло, по стенам метнулись тени. Закопченная кровля словно просела, нависла над головами. В воздухе поплыл кислый запах меди – дух крови и оружия.
– Косматый свел их с ума. Левкиппа сына на части разорвала. Они ели мясо ребенка! А потом убежали в лес…
– Женщин нашли?
– Нет. Одни говорят, их Гермий превратил в птиц. Другие – что не Гермий, а сам Косматый. И не в птиц, а в летучих мышей. Многие верят.
– Многие, но не ты?
– Я не верю.
– Ты прав. Косматый не в силах никого превратить.
Гость вскинул голову:
– Охотник в Орхомене тоже так сказал. Он видел дочерей басилея. По его словам, нагие женщины висели на дереве вниз головами. Были уверены, что они – летучие мыши. Охотник отвел меня в то место, где они попытались взлететь. Там обрыв, очень высоко. Внизу… Не знаю, они или нет. Звери успели обглодать тела. Уже не разберешь…
– Печальная история, – Персей поднялся с троноса. – Мы вместе с тобой скорбим о дочерях благородного Миния. В жертву их теням я принесу быка. Ты же разделишь с нами трапезу. Но сперва…
Миг, когда дедушка оказался рядом, Амфитрион проморгал. За все время разговора Персей ни разу не посмотрел туда, где прятался его внук. Он и сейчас не смотрел на мальчика. Но можно было не сомневаться, кому предназначались слова тиринфского басилея:
