Цвет крови, цвет помоев, цвет сирени,Плохая сказка в тридцать три ступени,На свет труп девки отмороженной и грязной,Салазки, маски, дикие олени.Кричу руками, розовые щёкиСползают медленно по обгоревшему закату.У этих ног густая пелена восьмёрок,У этих губ поношенное знамя.На кол наткнувшись пузом иль коленом,Не замечая ритм коня-калеки,Прокусывая шею одеяломОт запаха на мёртвом человеке.Назвав три точки, семь зловонных капельКубами меряя пространство, дыры, время.Я силюсь позабыть, но тщетны все старанья,Меня тошнит от запаха на мёртвом человеке.Я задыхаюсь в твоих сточных плоских граняхИ, оголяюсь нервом иль привычкой,Влюблённою пьянчужкой забываясь,Я пробую найти к замку отмычки.Но глыба нечистот, тоски и болиКомками грязи, лезвием по мясу,Кричать напрасно, выть, кусать и плакать,Когда на мёртвом человеке запах.Пред зеркалом без глаз, без паутины,Слюною едкой утопаю в раме,Ведь это я с пробитыми рукамиСебя же к стенке прибиваю…

«Светись в беспомощных тисках заката…»

Светись в беспомощных тисках закатаЗлато. Бесформенным распятьем адаВонзи своё тугое жалоВ беспомощную твердь забралаИ ороси пыльцой кровавой тугую плоть.Скреби зубами бесконечность,Огнём пылающую вечностьУ врат конца и без началаС причала в омут на живца.Офелия – безумная старухаВниз, по теченью кверху брюхом.Раскалывая льды и ямыВершины гор, дворцов сараиЯвлялась в облике забавыНа милых шуток карнавалы.И напивалась кровью алойИз ран беспечных мудрецов.Заросших гнилью и червями,Покрытых плесенью и пнямиС расплавленной, как сыр печёнкойИ вечной, как помои водкой.Светись рассветным колыханьем,Ненужным званием позвенев,Молись покуда есть страданья,Покуда ты не выйдешь весь.

«В вашем милом личике…»

В вашем милом личикеБледность и усталость.Всё казалось вечностью,А осталось – малость.Как в какой-то повестиЗлой и непонятнойВы лежите в гробикеЧистой и опрятной.Чьи-то губы алыеЛоб ваш покрывают,Чьи-то руки жаркиеСлёзы вытирают.Только вам неведомо,Вот какая жалость,Что на вашем личикеБледность и усталость.Зеркала завешаны,Всюду тишинаИ лишь кто-то скажет вамТихо, не спеша —Упокойся с Господом,Бедная душа.

«Выкрутив голову…»

Выкрутив голову,Как стеклянную лампочку,Выключив свет,Перекусив пальцем веточку,Нагруженную систематической вечностью,Я питаюсь снегом и воздухом,Воздухом сна.От одного до другого холмика,Покрытого плесенью,Невысыхающей радостью,Тупым предчувствием смертиИ черными дырамиДвояковыпуклых линз.Лизни меня в губыХолодным прищуром гаденьких глазок,Заплывших толстым салом цинизма,Мерзкой похотью трясущихся пальчиков,Жаркими вздохами посторгазмических слов.Лекарь безжалостный,Поедающий мозг.Спираль моей давшей трещину лампочки,И цыпочки лапочки,Падкие, гадкие,Мягкие тапочки,Точат оскалы шершавыми языкамиИ ждут начала безумного праздникаВ ночь полнолунья, забвенья и радости.

«У нашей Маши кашель…»

У нашей Маши кашель,Температура и понос,Климакс, заварка на верхней полке,Пять таблеток на всякий случайИ музыка.Две табуретки,Распиленные лобзиком на 24 части.Ужас в ванной,В прихожей торшер, интерьер,Оставляет желать лучшегоЕе внешний вид.Она третью ночь не ест, не спит,Твердит о чем-то украдкой,Не смотрит в дверной глазок,Лишь грызет черный сухарь,И нам кажется,Что ей это нравится,И нам кажетсяЧто она красавица.Нам кажется, что она…,Но нам только кажется,Мы не знаем когда лунаВновь откроет глаза.И кто-то нам улыбается,И кто-то нас пугается,И все-то нам только кажется.

«Есть все в этом мире и звук, и скворечник…»

Есть все в этом мире и звук, и скворечник,Пьяный водитель и ржавый подсвечник.Есть маленький зайчик в пасти у волка,У деда Михея есть пес и двустволка.Есть рыба, живущая в море и речках,Есть черти, живущие в речках и печках,Есть мячик у девочки Тани большой,Есть в сказке медведь с деревянной ногой.Есть звезды на небе и космонавтЛетает в ракете, есть в джунглях удав.Есть снежные горы, скопцы и сараи,Есть бронепоезд, ишак и Гавайи,Спешащие дети, пустые бутылки,Научные взгляды, дома и пластинки,Жвачки, проходы, магнит и невесты,Есть дядьки и тетки, любовь и инцесты,Дела и заданья, улыбки и шахты,Кровать, самокаты, карты и платья,Замки на сапожках и бородавки,Полено, бесплодье, арбуз и канавки.Есть слово, которым кого-то ругают,Трава есть, её коноплей называют,Есть Винни-Пух и ослик Иа,Удав есть, тот, что вена одна.Есть мост и машины, кювет и гараж,Ежик, похмелье, есть наш и не наш,Есть фантик и слон, живущий в Каире,В общем, хватает дерьма в этом мире.

Святая лира

У берегов молочного эфираТы жадно ртом глотаешь злой морозТвоя непогрешимая, святая лираВсе больше обнажает юный торсУже трясутся от мороза губыУже сосульки на ресницах и носу,А ты безжалостно срываешь с плеч нагрудникИ восклицаешь: «Я тебя люблю!»А лиру уж колотит с непривычки,Она уже хоть с кем согласна переспать,Но твои дикие, ужасные привычкиЕе готовы словно липку ободрать.И чувствуя энтузиазм и силуНевиданный доселе творческий подъемС нее сдираешь ты последнюю штанину,И соблазненный наготой ее кричишь:«Как я в тебя влюблен!»Но лира, коченея от мороза,Не в силах, что-либо тебе отдать.Упала в снег, как почерневшая береза,И ты не в состоянии ее поднять.Ты плачешь наклонясь над юным трупом,Ты просишь нежности и теплоты,Нажравшись спирта, ты рыдаешь тупо,И все твердишь: «Приди ко мне, приди».И озверев до помутнения рассудка,Ты начинаешь с ней любовную игру,И получаешь несварение желудка,И звание поэта на миру.У берегов молочного эфираТы жадно ртом глотаешь злой мороз,Твоя окоченевшая, святая лираЛежит в углу и преет, как навоз.

«Я сплю и вижу сон, в нем ты и я…»

Я сплю и вижу сон, в нем ты и яВ бескрайних лабиринтах века,Где осень – ты, а я – весна,Где я – Ромео, ты – ДжульеттаЛишь губ твоих дыханье и теплоИ сладострастья бурное весельеАх, как прекрасно глаз твоих стремленье,Смотрящих на меня сквозь мутное вино.«Проснись, – кричишь мне ты, – я таю, увядаю,Я погружаюсь в мерзость, кровью истекаю,А ты, слепец влюбленный, спишь и видишь сны,Погрязший с головой в свои мечты».И ты не в силах удержать свой крик,Рвешь на себе парчовые одежды,А я смеюсь, как праздные невеждыИ все как прежде вижу сны.Твой взгляд окаменел и тело стало липко,Ты как змея, собака, как улитка,Упала в грязь и пробуешь взлететьИль встать или хотя бы зареветь,Но тщетны все попытки,Как свинья ты ползаешь в грязиИ просишь у меня подать руки.А я на падаль падок,Словно муха на гнойную болячку селИ гадить принялся в твою больную душуСначала робко, но затем стал смел.В бессилии своем ты тягостно стонала,А я все глубже погружал отравленное жалоВ твой мерзопакостно трагичный быт,И насладившись муками твоими, я стал сыт.Насытившись тобой до опьяненья,Я вскоре тягость осознал похмелья,Но увидавши мутное вино, я сделал два глоткаИ опустился в новое г…о.

Женский труд

Воспой мне, женщина, нелегкий женский труд,Стремленье к совершенству и мытье посуды,Бескрайние просторы нечистот,И торжество продажной поп – культуры.Твой белый флаг, застиранный до дыр,Он символ подвенечного наряда,С ним ты шагнула гордо в мир,В мир сладострастья и разврата.Воспой мне, женщина, нелегкий женский труд,Свою судьбу, избитую годами,В глазах твоих отсутствует уют,А в сердце твоем дым,Там где когда – то было пламя.С тоскою смотришь тыНа свой прошедший путьИ говоришь, да мне ль жалеть о прошлом,И, роясь в памяти, как в барахле ненужном,Ты вспоминаешь свой нелегкий путь.

«Былое, быль, увядший свет зари…»

Былое, быль, увядший свет зари,Метель, снега, и журавли,Спешащие в безумство дня,Где нет тебя, где нет меня.И всё как прежде, испокон времён,Беспечное создание на шаре,И пылкий юноша без памяти влюблёнВ мечту свою живущую мечтами.Два этих призрака в полночной синеве,Хрустальных клавиш дикое сплетенье,Сквозь призму времени сверкающим лучом,Сольются музыкой безумства, наслаждения.Их вспыхнувший огонь осветит небеса,Сверкающей звездой опустится на землю,И сотый раз, как день настанет тьма,И по миру пройдёт любовь неясной тенью…

Розовый дождь

Милая, выгляни в окошко,Смотри там наша кошкаИ опять идет розовый дождь,Ты любишь, когда он приходит внезапно,Бежим же скорей.Возьми с собой хлебные крошки,Мы покормим его с ладошки.Мы растворимся как сахарВ его теплой водеИ поплывем ручьями по грязным канавамПустых кварталовПрочь от рук глаз и ног.Мы будем водойИ наша святость, и наша любовьБудет вместе с намиГулять и смеяться, страдать и печалиться.Бросим теплую печку врагам,Пусть они греют дряблые кости.Милая скорей, смотри, он улыбается нам,Он приглашает нас в гости.Бежим же, бежим,Но ты вновь ускользаешьВодой меж пальцевИ уплываешь с дождем.А я, я опять остаюсь в пустотеИ нет ничего, лишь смертьИ тонкие струи дождяВсе стучат и стучат о былом.

«В твоих глазах…»

В твоих глазахНи озеро, ни море.В них сотни мильВодопроводных труб.И в этих трубах водыВсех морей бездонных,И в этих водах плавает мой труп

«В безжизненных потоках вод…»

В безжизненных потоках водТалый вымерзший снег.От того ль, что мой путь к звездамЧуть затянулся,Или я угодил в мутный потокБесконечно текущих мелодий?Мне легко выбирать параллели,Ползущие колесомПо бездорожной тьмеМоих опухших мозгов.Скрип жаберных впадин из-под вуали,Сладкий нектар змеиной отравы,Жалом в бурный поток лейкоцитов.Съеденной тыквой, повешенным твидом.Самоубийство летящее ветромИ ароматом весеннего неба.Как прекрасно поет соблазнительный голос,Лязг и скрежет порванных нервов.Дым от костра поднимается вверхИ небо плачет, жмурясь от света.И я то ли вою, то ли кричу.И с пальцев моих капает лето.Ритуальный вальс через насилье,Мучной аромат безжизненных губ,Помирающий кролик со страстью вампираПожирает собственный труп.И улыбается собственной смерти,И наслаждается криками крови,И плавится талый вымерзший снегВ теплых лучах благодатного солнца.

«Луна по бархату ночного неба плыла…»

Луна по бархату ночного неба плыла,Пугая мертвым ликомСвятую сущность бытия.И криком вечного молчаньяЕе лизали облакаИ треснувшая гладь земли разверзласьИ из вечной мглыВосстали духи зла.

«Пасмурным днем…»

Пасмурным днем,Когда спят мои сны,Я пою увертюры,Слагаю стихи.Я строю из буковокСказочный край,Где бескрылые богиПьют крепкий чай.Где коты наблюдаютЗа мерцаньем светил,Где живу я сейчас,Где когда-то я жил.Маленький домикВозле реки —Там сейчас почиваютМои сладкие сны.Мое звездное небоНесет меня вдальИ повсюду незримоЛетает печаль.

«Я был рад беспечности незнанья…»

Я был рад беспечности незнанья,Возвел бы сад, отягощенный знаньем,Но снег засыпал землю белым,Впитав в себя всех тайн величье.И скрипка пела, насладившись счастьем,Выплескивая бархатные звуки,Корежа небо, ожидая смерти.

«Товарищ высокого роста…»

Товарищ высокого ростаВ сапогах и беретеКрикнул Пете:– Послушайте Петя,Что вы сказали Свете?– Я, – ответил ПетяТоварищу в берете, —Не говорил о Свете.– Я вас спросил, что Свете,А вовсе не о Свете, —Сказал товарищ в берете,А Петя улыбнулся,Прищурился, надулся,– Какой, простите, Свете, —Сказал серьезно Петя,– Не той ли, что в буфетеМечтает о конфете?– Да той, – сказал в берете– Что я ее люблю, —Промямлил тихо Петя.Товарищ высокого ростаВ сапогах и беретеКрикнул Пете:– Молодец, я вас поженю.

«В моей влажной уютной помойке…»

В моей влажной уютной помойкеРоется маленький ящур.В черных как дыры сплетеньяхПускает влажную жидкость,Уткнувшись ослепшей мордой,Бродит по следу китайца,Вдоль песчаных изгибовМоих гниющих мозгов.Я отрываю от телаВремя – карманный фонарикИ мажу по небу белымБеспечно ползущим вьюном.Спи мой заброшенный остров,Покрытый мхом и словами,Отныне свет пышного телаВзмывает ногами лани.В окаменелых берёзкахГранитные слезы чеканя,Я отлетаю от ноткиВ поющие стены Китая.

«Умри мой страх, мой тлен и голод…»

Умри мой страх, мой тлен и голод,Мои терзанья в сумраке ночи,Умри во мне о вечный холодИ ненависть моя умри.Взойди ростком целебным, радость,Любовь, беспечность, страсть,Я так хочу быть виноградомИ никогда ни у кого тебя не красть.

«Паронитовые братья…»

Паронитовые братьяПили уксус на дворе,Говорили о погодеВ предстоящем сентябре.Будет дождь, нет будет жарко,Будет снег, нет духота,Паронитовые братьяПростояли до утра.Я нет, я еще по кружке,Уксус кончился и тутПаронитовые братьяБух на землю, в землю плюх.На дворе большом просторномВозвели мемориал,А сентябрь между темНикогда не наступал.

Иван Троегубов и его нелепая смерть

Иван Троегубов восходит на гору,Томим интеллектом, пьянством и славой.Иван Троегубов великий мыслитель,Знаток всех религий и тайных соблазнов.В походке его гениальности почерк,В глазах его блеск предвестник свободы.Иван Троегубов от мира уходит,Чтоб насладиться царством природы.Томимый соблазном во всем быть свободным,Он выбрал свой путь наверх к небесам,И чьи—то руки Ивана возносят,И чьи—то губы припадают к ногам.Иван как мыслитель плюет на них сверхуИ смотрит, как жадно все лижут плевки,И он поднимает голову к верхуИ произносит: «В этом все вы».Я буду птицей летать в поднебесье,Я буду соколом плыть над землей,Прочь, к небесам, от смрада и грязи,Иван Троегубов – последний герой.Оставшись один, он сидит на вершине,Голодный, больной, не причесан и хмур.Я одинок, я ничтожен и жалок,Где же, ты, мой вселенский Амур?Утроба Ивана наполнилась скорбью,И он зарыдал, как раненый зверь,Я жаждал свободы, как птица полета,Но для чего же она мне теперь?Теперь я свободен, но чувствую тяжестьТеперь я велик, но величия нет,Теперь я ничтожен на фоне природы,Я мал, как лягушка, я гадок, как червь.Глотнувши из фляжки целебного пойла,Утоляющей жажду водицы живой,Уснул Троегубов, но вскоре проснулсяРазбитым, несчастным, с больной головой.Луна освещала окрестные скалы,Звезды смотрели Ивану в глаза,И волчья стая напротив стоялаИ песнь распевала на все голоса.Иван Троегубов опешил от страха,Прочь, дикие звери, я гений, поэт,Художник, мыслитель, я светоч эпохи,Любимый народом философ, эстет.Но кончилась песня, голодные твариСожрали мыслителя дум роковых.Так дико, нелепо и страшноПомер Иван Троегубов,Но все же Иван ТроегубовЖивей всех живых.

«Воздух после дождя…»

Воздух после дождяПахнет вином и червями,Прохлада осеннего дняСладость, пьянящая радость,Скрипит на зубах застревая.Я тихонько зевая, пою или вою,Что собственно с той или стою.Познать откровенность запояИ вниз, невзирая на камни,Галчонком беспомощным сдохнув,Воскреснуть кустом у сарая,Всю жизнь под струями мокнув.

«Когда после долгого сна…»

Когда после долгого снаЯ выхожу помочиться в сад,Движения плавны и ветерокТреплет седеющий чуб,Мне хочется стать собакой,Что бы лизать твою плоть,Или уплыть вместе с ГангомЗа край четырех широт.И встать воспаленным лицомПечальными звуками корчась,Мочусь и думаю: «блядь»,Как скверно кончается осень.

Сон некрофила

Нашедший благодать в ореховой скорлупке,

Еще не раз вспомянет свои сны.

И ничего от глаз твоих не скроет,

И воспоет в объятиях травы.

Небесная роса, покроет кожу дамы,

Упавшей на траву, лицом красивым в грязь,

И не отмыть души прохожему изгою,

На тело мертвой бабы соблазнясь.

Не убоявшись черных, трупных пятен,

Он задерет ее подол,

Не брезгуя ни гнилью, ни червями,

Он обречет себя на муки и позор.

Не управляя собственным рассудком,

Он будет грызть зубами губы, грудь

И разорвав руками чрево дамы,

Он ляжет рядом, что бы отдохнуть,

Потом проснется выжатым лимоном,

Найдет веревку, мыло и сучок,

И будет ветерок, да птичек клювы,

Трепать его остывший черепок.

Из сборника стихов «Марфа»

Сиамские рты

Пристанище сиамских ртовНа побережье вражьей скуки,Тугая гладь пустых холмов,Висящих от развратной муки.Соленый воздух рыбьих порИглой стучится в носоглотку,Безудержья шальной напорКачает вздувшуюся лодку.И лопнуть ей пришла пора,И брызнуть гнойничком упругим,И с треском пали небеса,И океаном стала суша.Звучанья дикого восторгСлезой соленой распрощался,Знать вышел им до срока срокИ в тайнах невода остался.А вы прилежных рук и глазНеноготворные приплодыВдыхайте сладостный экстазИ пейте ртов сиамских воды.

Ангел

Ангел света,Ангел тьмы,Ангел люстрыИ плиты.Ангел праздничного дня,Управдома и меня.Ангел яблока и мышки,Ангел духа и покрышки,Ангел нет и Ангел да,Добрый Ангел Ангела.

«Никому не скажу…»

Никому не скажу,Не признаюсь себе,Даже думать ни будуУкрадкой об этом.Лучше в диком лесуУдалью утоплюсь,Лучше праздником утреннимВскрою газету.Напоюсь чешуейДо свирепой отрыжки,Что бы течь мостовойОгибая покрышки,Что бы тело моейНенаглядной котлетыБыло знойным и долгим,Как бешенство летом.Не признаюсь себе,Испугавшись мгновенья,Полечу, как кораблик,Ручьем воспаленья.И закончусь в канаве,Вобрав в себя тайну.О которой не знаюИ думать не стану.

«Как прекрасно дерево…»

Как прекрасно дерево,Когда я могу сказать – вот оно дерево.И никто не вправе решить, что обманут.Как прекрасно отсутствие дерева,Когда я могу сказать – вот нет дерева.И никто не смеет сказать, что я лгу.Но насколько прекраснее то,Когда я могу сказать —Вот оно дерево, когда его нет.И все поймут на сколько простаЭта истина пней.

«Афтандил, попавший в сочетанье…»

Афтандил, попавший в сочетаньеВетреных инструкций и светил,Угодил в бездонное звучаньеИ врата незнанья приоткрыл.Поступью плетущихся мгновенийМир пленил влюбленного творца,И толкнул его без сожаленьяВ лапы упоенного венца.Растворив в лучах нетленной славыСлавных начинаний круговерть,Вряд ли встретишь ты кого печальней,Чем вступившего на эту твердь.Афтандил, закованный в успехи,Устремившись в небо, рухнул вниз.И гиен речистые коллегиПолчищем по падшему прошлись.И надломленная глыба мирозданьяРаскрошилась, превратившись в прах.И бесплодное бездонное звучаньеОбрело вполне реальный АХ.

«Размеры глупости твоей…»

Размеры глупости твоейНепредсказуемо шершавы.Размеры скупости твоейНемилосердно величавы.Твои бескрылые глазаЖестоки и многообразны.Ведь ты не веришь в чудеса,Но знаешь, что они опасны.Твое желанье побеждатьВсегда соседствует с наживой.И светлым даром убеждатьТы действуешь довольно живо.И сытостью взамен любви,Наполнив страждущее сердце,Взираешь одиноко тыВ пугающего света бездну.И нет болезни излеченьяСреди пугающих зеркал.Есть только боль и раздраженье,Виной которым стал ты сам.

«Послушайте как трепещет…»

Послушайте как трепещет,Зажмурьтесь не успокоившись,Пошарьте в кармане кусочекЗаплесневшей корочки счастья.Придумайте оправданьеСвоим неудачным победам,И прыгайте, брызгая стальюОдухотворенных стремлений.Побегами вашей моралиВзойдут обветшалые всходы,Умоются желчью небесной,Законов насытятся снами.И сгрудившись в стылые кучи,Научатся тайнам желаний,Срывая набухшие почки,И зарывая их в землю.

Твоя вагина

Твоя вагина пахнет цветами жасмина,И влажность ее стебельковВо мне пробуждает дремавшую лиру,И сладость от новых стихов.Твой маковый ротик мой впалый животикГлодает, как косточку пес.И в свете светила ты треплешь ленивоКопну моих сальных волос.И я с наслажденьем пью сок вожделеньяИз лона твоей красоты.И воздух наполнен дыханьем эфираИ зноем французской любви.

«Еще не знали мы тогда…»

Еще не знали мы тогда,Что так жестоко ошибемся.Что печка нашего теплаВсего лишь отблеск злого солнца.Теряя памяти исток,Приобретая черствость,Я в лес гляжу, как серый волк,Превозмогая робость.Я не справляюсь с пустотойИ вечным униженьем.Я позабыл, кто я такой,За толщей раздраженья.Я строил сад, он стал тюрьмойИ лабиринтом боли,И не сыскать тропы инойСредь пней моей юдоли.

«Мой глазик икотой наполнен…»

Мой глазик икотой наполнен.Мой тазик набит простынями.Мой носик кошмаром полночным заваленИ заперт густыми усами.

«Я спать. Ты думаешь?»

Я спать. Ты думаешь?Вздыхай.Столы уклюже.Чашка, чай.Я сплю. Ты бдишь?Я буду, только ты уснешь.Я буду, после будет дождь.И шторка, что б не брызгать стену.И мылом душу и колено.И простыней встречать рассвет.Ты спишь? Я тоже нет.

«Все, все весна…»

Все, все весна.Я видел трупик кошки,Оттаявший из подольда.Ворона отрывала крошки,Клюв, погружая в потроха.Смеялись дети, пили пиво,И старички гурьбой брели,И два влюбленных на скамейкеБеседу тихую вели.Все, все весна.Сказал я, не додумав,И обронил печаль свою,Лег рядом с трупиком угрюмым,Теперь уж точно не помру.

«Пришел я в гости к лесорубу…»

Пришел я в гости к лесорубу,Принес пол литра коньяка.А лесоруб взял и заплакал.Я от него ушел тогда.Вообще, по совести, сказать,Мне лесорубы так не очень,Куда приятней поболтатьС колхозником или рабочим.У них и юмор и задор,Вино и девки к ним гурьбой.Но все же этот разговорМне тоже, как-то не родной.Я чувствую себя комфортноВ кругу приятелей своих,Но от приятелей моихОстался ныне только пых…И я застрявшим утром в горле,Смотрю на грязный потолок,И понимаю в этом гореЯ бесконечно одинок.

«О вдохновенный ритуал…»

О вдохновенный ритуалДавить червей ногой послушной.Немилосердный светлый дарЗакравшийся в больную душу.Но восхищенью твоемуНа склоне праздного бессильяПридет конец и вместе с нимЧервяк, не терпящий насилья.Он упразднит твой светлый дарИ вдохновенное бездушье,И прировняет тебя с тем,Кого давил ногой послушной.

«Все суки на одно лицо…»

Все суки на одно лицо.Все изворотливы и лживы.От пудры их чело свежо.И стройность тела похотлива.Слагая гимны в честь блядей,Подумай, прелестью обманут,Что под покровом их грудейЗла сети душу твою стянут.Что сок, бегущий по ногам,Не наслажденье, а отрава,И что бугром зовется в старьНе возвышение, а яма.Не доверяй свою судьбуВ коварные и злые руки,Если не хочешь на лунуПотом псом выть от смертной муки.

«Когда я просыпаюсь, то сразу улыбаюсь…»

Когда я просыпаюсь, то сразу улыбаюсь.Затем я умываюсь и снова улыбаюсь.Потом пью кофу и курю.И тут уже я громко ржу.Затем я одеваюсь и снова улыбаюсь.Потом на улицу идуИ там опять я громко ржу.Потом я возвращаюсь и снова улыбаюсь.Затем я кушаю, пью чай,Смеюсь, как будто невзначай.Потом передеваюсь и снова улыбаюсь.Затем смотреть кино иду.Смотря кино, я громка ржу.После кино иду пить чай,Смеюсь, как будто невзначай.Затем я умываюсь и тихо улыбаюсь.В конце концов я спать иду,И вот тогда уж долго ржу.Затем я улыбаюсь и погружаюсь в лапы сна.Ах, как печальна жизнь моя проходит.

«Утопи меня в рассоле…»

Утопи меня в рассоле,Смой с меня все эти боли,Все прокисшие юдолиУдали с лица земли.Помоги мне не засохнуть,Порастрескавшись не сдохнуть,Помоги мне излечитьсяОт греховной маяты.Кровь моя вина кадушка,Ешь и пей меня подружка.Вырви жало этой мукиИз хворающей души.Из глазниц моих бездонных,Из ушей мох бесплодных,Из нутра моей канавыКамень этот извлеки.Но к чему все эти слезы,Эти ахи охи грезы.Мир не больше чем подсвечник,Жизнь подобие свечи.

«Бактерии, как грибы, развиваясь, кусаются…»

Бактерии, как грибы, развиваясь, кусаются.Это я, это сны. Айн, цвайн, драйн, собаки слиплись,Кто сможет разнять две плоти,Спаянные силой инстинкта.Вырежьте глаз у немой особи,Чтобы взглянуть на осколок былого, вяло текущего быта.Разлита сосудная жидкость,Держать в кармане сито, выдвигаясь на пол шага.Небеса свинцовым проклятием давят,Не изменяя структур дна.Жизнь с вареных сосисок, безвкусными комьями грязиЛожиться вдоль сладких этюдов, утопающих в раме.Гимн прелости, воспевая, трудно не позавидоватьСчастью опавшего дуба.Простудой крошатся зуб за зубом,Любовь иссыхающей жабойКряхтит и плющится камнем,Слезой бирюзового солнца.

«Я летел весенней мухой…»

Я летел весенней мухойПлавно в воздухе скользя,Подо мною проплывалаГрязная земля.Надо мною небо пело,Я летел за кругом кругИ оранжевое солнцеСогревало все вокруг.Про себя я вдруг подумал,Мухой быть так хорошоИ у края, у дорогиПриземлился, сел в говно.

«Мне приснилась девочка…»

Мне приснилась девочкаЦветом глаз отдаленно о том,Что, было то сон или вино,Окно или двадцать тысяч иголок,Четыре ножки, ежик или может быть сплю?И бабочка шепчет на ушко —Я ли девочка цветом глаз обнаженного юга,Или грибы под окном в два этажа,Или просто люблю?Но кто заметит отметку на лбу,Когда уносит свежего ветра потокВдаль, под потолок.Солнцем,Ромашкою,Лебедой.

Ма Р фА

Скажи родная Марфа,Скажи родная всуе,Откуда же нам это?Откуда же все это?И нам тихоня Марфа,Тихохонькая МарфаТихонько отвечала.Откуда же мне знать-тоИ ведать мне откуда?На том и порешили,На том и распрощались,Мы с родною-да с Марфой,С тихохонькой такою.И Марфа по дорогеПо стылой по корявой,Тихохонькая МарфаПоперлась восвояси.А мы остались плакатьО том что днем укрыто,Что спрятано покровомНочных небес и далью.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2