Прихожанка нарасхват

Вика поражает моя потребность общаться с самой собой. Чаще мысленно, при особом эмоциональном напряжении – вслух.

– Я полагал, что это занятие приличествует людям, которым сутками не с кем словом перемолвиться, – говорит он. – А у тебя полгорода приятелей. Неужели треп настолько входит в привычку?

Я утвердительно трясу головой, мол, ужели, ужели. Не посвящать же серьезного занятого человека в интимнейший завих – только я знаю, что и как себе сказать, чтобы добиться определенного результата. Доводы остальных людей для меня всегда малоубедительны. Я выслушиваю все и начинаю думать, почему произнесено то, что произнесено. А смысл тем временем исчезает. Вот я придумала байку про кровожадную соседку и почти усмирила собственную подозрительность по отношению к Антону. Оставалось чуть-чуть дожать. И я процитировала себе строки из дневника Чуковского, мучимого в молодости жестокими бессонницами. Дескать, доводилось вам встречать человека, который не спал несколько ночей подряд и еще не зарезался? Зарезаться предлагал Корней Иванович переутомленному бедолаге, а не отравиться, не утопиться, не повеситься. Может, у Жени тоже были причины покончить с собой? На этом вопросы иссякли, ибо как-то сразу стало скучно и ясно – это не моего ума дело. Все-таки абсурд в малых дозах полезен. Вик любит повторять: «Твоего или не твоего ума дело – это личное. Для меня главное, чтобы не твоих рук».

Я не только занимала себя беседой, но и упорно тревожила в памяти образ несгибаемого полковника Измайлова, словно подспудно убеждала себя, что надо сосредоточиться на любимом мужчине, и все остальное облетит шелухой. Так, шелуха, шелушение… Елки-палки, я же сегодня не удосужилась взглянуть в зеркало на свою физиономию. Сначала запретила себе резко расстраиваться, а после разволновалась и забыла. Ничего себе женщина! То-то от меня скамеечницы, обосновавшиеся напротив подъезда, в котором жил Женя, норовили отодвинуться подальше. Если возникнет необходимость просить Вика о защите, предварительно пооткровенничав с ним о моих приключениях, лучше быть симпатулей, как выражается Настасья. Я приостановилась, взглянула на часы и невольно присвистнула. Идущий впереди мужик с готовностью, неведомо к чему, оглянулся. Вытаращил глаза и ускорил шаг. Я запретила себе предполагать, отчего. Любое предположение о состоянии моей внешности было непристойным.

Дома оказалось, что мой вид для Измайлова не смертелен. Лицо было немного опухшим и бледным, но в целом пот и слезы ему не навредили. Зазвонил телефон. Я медленно подошла к нему и сняла трубку ватной рукой.

– Искоренил твой полковник преступность в южных землях?

– Мама, – заорала я, – мамочка! У вас все в порядке?

– Кажется, ты действительно рада меня слышать, дочка, – довольно мурлыкнула она. – Я тоже по тебе соскучилась. У нас все отлично. Севушка считает, что папе необходим новый компьютер. Скоро они отправятся в магазин.

– Подбил все-таки дед внука? Ладно, и ему Севка на что-то сгодился.

– Севушку невозможно подбить, – строгим тоном сказала мама. – Он самостоятельная личность и привел мне целый ряд доводов, до которых папа не додумался бы. Так, как насчет полковника? Искоренил?

– Во-первых, не в южных землях, а в северных, мама…

– Неудачник!

– Во-вторых, он читал лекции на выездном семинаре…

– Тоже мне академик! Похоже, он еще не прибыл?

– Нет.

– Поля, надеюсь, ты успела побывать в парикмахерской или хотя бы накрутить волосы на бигуди и подкраситься?

– Мама, умоляю, не теперь.

– После станет поздно, – припечатала она. – Я чувствую, что ты до сих пор не прибрана.

– Слегка отекла, – призналась я.

– Прости, доченька, – возопила мама. – Это я виновата! Жизнь ничему меня не учит! Устроить тебе такую пакость!

– Ты о чем? – упавшим голосом спросила я.

– О баклажанах, будь они неладны. Рагу было острым, ты наверняка напилась на ночь воды. Нет мне оправдания, надо было сделать для тебя фруктовый салатик с рисом. Скажи полковнику, девочка, будто переживала за него и плакала. Растрогай, вмиг забудет про твою отечность.

– Я лучше промолчу. Он же наблюдательный и проницательный. Буду вести себя независимо, а Вик подумает: «Врешь, ревела».

– Нет! – с неподдельным ужасом воскликнула она. – Только не пускай процесс на самотек. Хочешь, намекай, хочешь, вдалбливай, но добейся, чтобы он догадался о том, что тебе выгодно. И не пытайся снова превозносить при мне отсутствие косметики на чистой коже. Да, мужчине она не нужна. Но ему приятно, что подруга прихорашивалась перед свиданием с ним.

Новые знакомые мамы, пообщавшись с ней пару дней, робко интересуются, сколько у нее было мужей, и, как она выдержала всех этих изуверов. Они уверены, что ее месяцами морили голодом, попрекали куском, выгоняли раздетую и босую с грудными детьми на мороз, избивали, обирали и прочая. Каков же бывает шок, когда стойкая многоопытная дама заявляет, что четверть века замужем за одним мужчиной, который всегда умудрялся с некоторым избытком обеспечивать семью и любить жену и единственную дочь.

– Уговорила, пойду, займусь собой, – пообещала я.

– Ступай и побыстрее, – разрешила мама. – И не забывай бабушкин анекдот про глупую жену, которая до блеска выдраила дом, но не успела причесаться и переодеться. Муж пришел и оценил: «Чистота, красота, плюнуть некуда. Разве что на тебя». И плюнул.

– Мама, перестань. Ты же знаешь, как меня коробит эта грубая народная мудрость. Хороша школа жизни – потакать распоясавшемуся скоту.

– Никому нельзя давать повод распоясываться. Счастливо.

Мамочка у меня своеобразная. Шесть лет назад я рожала Севку. По системе определения срока «минус три месяца плюс семь дней» перенашивала две недели. Наконец, начались настоящие схватки. Перенервничавшая и перепуганная, я позвонила мужу и маме. После чего рухнула на кровать в абсолютной уверенности, что не переживу этого кошмара. Первой добралась мама. Она застыла на пороге, заломила руки и горестно застонала. Я сообразила, что не ошиблась: родная мать сразу поняла, что дочь уже не жилица.

– Поленька, – зарыдала мама, – да как же с тобой подобное случилось? Да что же это такое?

Я тоже пустила слезу и кротко вздохнула.

– Что же это такое? – вновь всхлипнула она. – Почему у тебя волосы грязные, феном не уложенные, губы не накрашены и блузка мятая?

«Недоразумение, – подумала я. – Она не расслышала по телефону». И повторила:

– Мама, у меня схватки, я рожаю.

– И я о том же, дочка. Сейчас приедет твой муж, скоро в родильный дом, в люди выбираться, а ты в таком безобразном виде. Думаешь, мужчине приятно тащить в больницу распустеху?

– Слушай, тот, кто в такую минуту заботится о внешности жены, не мужчина.

– Наоборот, – сурово молвила мама.

– Хватит причитать по поводу прически. Лучше открой секрет, что со мной будет дальше. Еще сильнее заболит?

– Я все тебе расскажу, дочка. Но открывать секреты я могу, приводя тебя в человеческий вид.

Она приводила, а я время от времени хваталась за живот, подвывала и больше не боялась родов. Разве можно считать мистическим таинством или «смертельным номером» мероприятие, перед которым неплохо бы завиться и подкрасить губы?

Мама, как обычно, умело меня подстегнула. За пудру, румяна и тени я не схватилась, но картофельную маску сделала и замороженным соком петрушки лицо протерла. Через полчаса беглый взгляд в зеркало лишний раз убедил меня в том, что любые человеческие усилия окупаются, если не заламывать слишком высокую цену. Кстати обнаружилось, что Измайлов перед отъездом на свой семинар прикладывался к водке, ибо количество ледышек из петрушки уменьшилось. Повадился! Недавно он в мое отсутствие выбил из формочки несколько кубиков, посидел со своей порцией перед телевизором и, когда я вернулась из редакции, похвалил:

– Умница, детка. Замечательно придумала – делать зеленый лед. Такой веселый приятный коктейль получается. И аромат тонкий. Поделись рецептом этого изыска. А я, так и быть, разгадаю для тебя загадку смеси, которую он облагораживает.

Я не стала польщено корчить из себя великую кулинарку, а развопилась, дескать, не смей расходовать мое косметическое средство на свое пойло. Зелень не апельсины, добывать из нее сок долго и муторно. Если тянет на экзотику, рекомендую огуречный лосьон. Между прочим, мама убила бы меня за признание в использовании столь простого препарата, как сок петрушки, для ухода за собой, бесценной. С детства внушала, что мужчины не выносят правды о рукотворном создании красоты. И, если уж им суждено увидеть крем, маску, тоник, то это должны быть очень эстетичные импортные баночки-скляночки. А эффективные знахарские снадобья надлежит прятать подальше и умащиваться ими в одиночестве.

– Жадина, – разобиделся тогда Вик. – А я собирался еще раз поживиться ледком из свежего сока у женщины, которая трясется над объедками.

– Какими объедками, проглот? После тебя ничегошеньки не остается.

– Вчера, прежде чем вымыть банку, ты собрала пальцем сметану со стенок, шкодливо зыркнула по сторонам, поднесла палец ко рту, а потом передумала и натерла ею щеки. Я видел!

– Тебе не пришло в голову, что с кисломолочным продуктом на коже я стала весьма аппетитной? Не захотелось меня съесть?

Полковник Измайлов взял со стула пиджак и поспешно отступил к двери, бормоча: «Чур, меня».

Чудак. Мне действительно было интересно. Дело в том, что год назад моя подруга вышла замуж по сильной и страстной любви. Молодые зажили всем на зависть, но через несколько месяцев стало заметно – жена цветет, а муж чахнет. Гурман и обжора, он стремительно терял вес, хотя раньше боготворил супругу за ее стряпню. Они не собирались расставаться, но были полны решимости вместе преодолеть, что угодно. Вот только, что именно? Друзья семьи собрались на совет. Расселись вокруг стола в их модно обставленной гостиной и сотворили две кучки: одну из смартфонов, вторую из купюр. «Ребята, мы все еще совки, – сказал кто-то. – Монет гораздо меньше, чем заметок о нужных людях. Значит, по-прежнему связями сильны, а не банковскими счетами». Хозяева застеснялись и признались, что сами поучаствовать в действе не могут. В их гаджетах записаны лишь адреса и телефоны присутствующих, а все деньги перекочевали в карманы врачей и экстрасенсов. Мы олицетворяли собой коллективную скорбь, уставившись на самого богатого и удачливого в тот период парня, Лешу.

– Что деньги? Бумага, – сказал он и вытащил из бумажника тысячу долларов.

Одна девушка не в меру расчувствовалась и воскликнула:

– Спонсор, ты – душа-человек!

Услышав ненавистную кличку «спонсор», Леша насупился и четко произнес:

– Я ваш друг, а не это самое. Остальные до конца года взаймы не просите. Не дам, чтобы не обзывались. Узнаете, почем нынче спонсорство.

Народ не слишком горячо пообещал и приступил к обмену мнениями. Каждый рекомендовал лично проверенного специалиста в самых немыслимых областях. Предлагались консультации с химиками, обследования у физиков, лечение у геологов и тому подобное. Наконец составили список пяти волшебников, пересчитали собранные им на гонорары деньги и объявили первый этап пройденным.

Мытарства молодых супругов длились еще полгода. В желтую щепку превратился не только страдалец муж, но и преданно делившая с ним отчаяние жена. Они не вынесли нашего сострадания и перебрались на дачу. Откуда вернулись через три месяца розовыми и гладкими.

– Сами справились? – мрачно спросил Леша, регулярно добавлявший средства на исцеление.

– Нет. Последний в списке психоаналитик помог. Он из нашего подсознания такое вычленил, что мы не решились вам рассказать, чтобы не засмеяли. Оригинал, а ведь прав оказался.

– Поздравляю! – резко повеселел Леша. – Следовательно, баксы работали и принесли пользу. Это я люблю.

В отличие от предшественников психоаналитик начал с жены, а не с мужа. И зацепился за ее фанатичную веру в природную косметику. Для бесперебойной подпитки кожи использовалось все – фрукты, овощи, мед, яйца, сметана, масло, творог… Она не допивала кефир, а добавляла в последний глоток соду и срывалась с кухонного табурета срочно почистить поры. Откусывала клубнику так, чтобы осталась самая сочная часть, которая немедленно раздавливалась и размазывалась по лбу. Словом, из чего готовила, то и наносила на лицо и шею. И минут по сорок в масках щеголяла. Муж не возражал. Более того, сдерживал желание супругу в ягодно-сливочной маске укусить. А однажды подумал: «Да, что я, как последний дурак, держу себя в узде? Порнуху никогда не смотрел»? И тяпнул любезную за щеку без предупреждения. Она заголосила не столько от боли, сколько от испуга. Он же брезгливо скривился и понесся к раковине отплевываться. Оказалось, что пребывание продукта на коже, мягко говоря, не улучшает его вкуса. Они поругались и скоро забыли о недоразумении. Но мучения супруга продолжились. Он испытывал отвращение к пище, приготовленной из того, чем жена холила себя. Объяснению это не поддавалось. Психоаналитику он пытался говорить о таинствах, происходящих в жаркой тьме желудка, но быстро запутался и сбился. Как бы то ни было, врачеватель предложил паре учесть его мнение и отделить кухню от салона красоты. Что они и осуществили на даче. А потом развелись…

Так, я, кажется, отвлеклась. Но нельзя же постоянно думать о грядущих неприятностях. Именно в тревожные минуты я ударно вспоминаю нормальных людей. Они бывают глупцами и умниками, скрягами и мотами, злюками и добряками, но не убийцами. Они могут враждовать между собой и с самими собой, клеветать и пакостить, но не уничтожают других физически, не отнимают шансы побеждать или проигрывать, будто подтверждая, что все мы зачем-нибудь друг другу нужны. Мне, например, был нужен Вик. Я стояла возле холодильника, смотрела на пустые ячейки в формочке для льда, понимала, что строптивый полковник плюнул на запрет и стащил пятнадцать ледышек, следовательно, квасил втихаря от меня, и блаженно улыбалась. «Иди, Полина, и пожарь мясо этому пьянице», – велела я себе. Дома готовить удобнее, но мне хотелось, чтобы у Измайлова вкусно пахло. Он так потешно принюхивается с порога. Поэтому-то я еще вчера отнесла вниз полуфабрикат – мясо в маринаде.

Я рисковала опоздать, обеденное время неумолимо приближалось. Захватила чеснок и спустилась в квартиру Вика. Там меня ждал сюрприз – пустая дорожная сумка полковника. Потрясающий человек. На моей памяти ни разу не привез из командировки грязное белье. Только чистое, да еще и отутюженное. Умеет использовать обслуживающий персонал гостиниц по назначению. На темном пластике кухонного стола белела записка: «Детка, здравствуй, вернулся рано, будить не стал»… В иных обстоятельствах я забеспокоилась бы. Почему не стал? Охладел? Переутомился с другой? Заболел? Но на сей раз вспомнила, что представляли из себя утром я и моя нора – сдвинутая тумбочка, валяющиеся посреди комнаты грязные ботики вперемешку с верхней одеждой. Пришлось бы объясняться. Пронесло. И я не без удовольствия дочитала его лаконичные признания в любви и обещание не задерживаться на службе вечером, чтобы наверстать упущенное за время отсутствия. Далее красовалась корректная подпись «твой Измайлов» и постскриптум: «Поленька, мясо будет сказочным, если к ужину ты его немного притомишь». Немного что? Притомишь? Он его пробовал? Я неуверенно приблизилась к кастрюле и сняла с нее крышку. В маринаде мокли живописно декорированные кольцами лука и горошинами перца куски сырой говядины. Надежды на то, что изголодавшийся Вик слил маринад, добавил масла, прямо в кастрюле поставил на большой огонь и не дотерпел – съел мясо жестким, не оправдались. «Нажраться в хлам в поезде не мог, он свою норму знает, – подумала я. – Значит, был чем-то так поглощен, что не сообразил – на данной стадии приготовления блюдо несъедобно. И я еще боюсь, что меня пристрелят бандиты. С каннибалом живя»!

Но Вик уже был в городе, можно сказать под боком. Теперь мне ничего не страшно. Я испытала приятное облегчение и неожиданно для себя сказала: «Не досталось майонеза, застрелился из обреза». Поперхнулась, откашлялась и прошептала: «Гадость, какая». Качество и впрямь было удручающим, но после стольких переживаний претендовать на иное я бы не стала. Меня поразило другое. Я попадала в передряги и выбиралась из них, нещадно жучила себя, чтобы не впасть в лютейшую тоску. И все это время во мне существовал параллельный мир, где не просто сохранялось желание работать и зарабатывать, а и осуществлялось подспудно. Возгордиться от собственной многоплановости я не успела, зазвонил телефон. О моем пребывании в покоях полковника могли догадываться только он сам, мама и Настасья. Поэтому я вразвалочку подошла к аппарату, загадывая, подавлю игривое желание промурлыкать в трубку какую-нибудь глупость или нет. Раздавшийся мужской голос снял проблему, как стакан с опасно накренившегося подноса:

– Добрый день, Поля. Звонок мой секретный, так что я коротко. Постарайся изо всех сил в четыре часа прогуляться к поездам своего метро. Мне надо переговорить с тобой насчет Бориса. Надеюсь, встретимся. Пока.

Я рта раскрыть не успела. Старший лейтенант полиции Сергей Балков. Остался на несколько минут в кабинете в управлении один и успел назначить мне рандеву. Наверное, к вечеру отправится беседовать с каким-нибудь потерпевшим или свидетелем и по пути ознакомит меня с заботами своего друга и сослуживца Бориса Юрьева. Из звонка Сергея следовало, что полковник Измайлов раньше шести домой не засобирается, и, что с Юрьевым стряслось нечто небывалое. Такое, с чем он сам справиться не в состоянии. Я забеспокоилась. Парни близки Измайлову, значит, и мне не чужие. Но у нас с Борисом сложные отношения. Сергей, разумеется, в курсе. Поэтому лишь запредельная нужда могла заставить его обратиться ко мне. Объясню по порядку.

Измайлов и Юрьев с Балковым – это Учитель и Ученики. Подчеркиваю, Ученики тоже с большой буквы. Не в нашем хамоватом понимании: лекцию прочитал, на практике показал и отвали. А, скорее, в восточном, когда потребность в отношениях взаимна и бесконечна. Мне не удалось выпытать у Вика, почему именно с Сергеем и Борисом у него так сложилось. Отшучивался по своему обыкновению: «Не понимаю смысла поговорки: „Не ученик ищет учителя, а учитель ученика“, но чувствую – правда».

При виде не достигших еще тридцатилетия Балкова и Юрьева многим приходит на ум сравнение боксера с фигуристом. И темпераменты у них разные. Сергей хозяйственный, основательный и добродушный. Борис презирает бытовщину, не вникает в мелочи, скор на интуитивные прозрения, зол и ироничен. Казалось бы, классический тандем. Однако в реальности это не сдвоенный велосипед, но два разных велосипеда, движущихся в одном направлении, со всеми вытекающими отсюда житейскими коллизиями.

Я веду речь не о монахах в монастыре, а о не дававших Богу лишних обетов мужчинах в убойном отделе. Поэтому обсуждать степень их приближенности к человеческому идеалу бессмысленно. Измайлов, по-моему, слишком явно отдает предпочтение Борису. С Балковым ему скучно, с Юрьевым интересно. Но это полбеды. Хуже, что он молча принимает истеричность любимца и распекает уравновешенного его друга за общие промахи. Я пыталась доказать, что Сергей не тупее, а скромнее Бориса. Он терпим к людям и строг к себе, стыдится допущенных из-за небрежности или спешки ошибок. Борис же склонен придираться к каждому и прощать себя. Они оба никогда не ищут оправданий. Сергей, потому что «виноват, так виноват». Борис, потому что считает себя ни в чем не виноватым по определению.

Отношение ребят ко мне есть отражение их отношения к Измайлову. Балков уважает выбор полковника и терпеливо приспосабливается к его женщине, хотя именно Сергея должна бесить моя импульсивность. Юрьев полагает, будто Измайлов связался с такой несолидной оторвой, как я, в момент острого помешательства и теперь из гордости не желает признать промашки. И Борис всячески способствует разочарованию Виктора Николаевича во мне. Он вытворяет примерно то же, что и Настасья, постоянно критикующая полковника, только у Бориса на меня компромата больше. Еще бы. Вик не набивается к моей подруге в ассистенты на операции. А я постоянно лезу в расследования убийств. И никак не могу доказать Боре Юрьеву, что к этому занятию меня принуждает не желание, а исключительно стечение обстоятельств. Натура такая. Я не различаю содействия и противодействия, главное, чтобы вокруг были люди. А там разберемся, кто друг, кто враг, и почему. Однажды в ЦПКО на аттракционах из маминого кармана вытрясло все деньги. Пока она переживала в сторонке и готовилась просить сжалиться дежурную в метро, я смоталась в гущу толпы, разъяснила народу ситуацию и не только принесла два пятака, но и привела толстого весельчака, который захотел взглянуть на мать столь непосредственной девочки. Дяденька немедленно влюбился, и бедная мама отбивалась от поклонника всю дорогу, а после еще пару недель. До сих пор, вспоминая ту или похожие истории, она сокрушается:

– У тебя, дочка, есть один существенный недостаток. Ты могла насобирать денег на месячный проезд всей нашей семье. А ограничилась двумя необходимыми монетками.

Поведай я об этом эпизоде старшим лейтенантам, Сергея Балкова озаботило бы то, что я могла потеряться или нарваться на взрослое хамство. А Борис Юрьев часа два распространялся бы об обязанности ребенка смирно стоять рядом с матерью, жалеть ее взглядом и преданным поскуливанием и ждать, когда взрослый человек выберет способ и начнет действовать.

Я потрясла головой, изгоняя из нее капитанов, и принялась готовить не обед, а ужин. Встреча с Сергеем сулила какую-то новизну. И этого было достаточно, чтобы полностью восстановить мою жизнеспособность. А то за последние двое суток у меня возникло стойкое впечатление, будто я что-то жую, жую, и не могу ни выплюнуть, ни проглотить.

Глава пятая

Сергей степенно вышел из вагона и направился ко мне. Широкое лицо выражало мягкую приветливость и, вынуждена признать, едва уловимую настороженность.

– Здравствуй, Сережа. Почему такой встрепанный?

– Так Виктор Николаевич приехал, – пожал мощными плечами крепыш.

– Посторонний подумал бы, что полковник после разлуки таскает подчиненных за вихры. А вы, бедные, настолько привыкли, что не ропщете, – засмеялась я.

– Ты не посторонняя, – скупо улыбнулся Балков. – Просто Виктор Николаевич нас распекал, я от напряга ерошил волосы, а расчесаться забыл. Ничего, на улице влажно, прилягут.

– За что распекал-то? – поинтересовалась я.

– За нерадивость и неразумение, Поля.

Я мысленно провела ревизию состояния своей и полковничьей квартир и качества приготовленной еды. Вроде ничего.

– Сережа, ты меня заинтриговал. Пропадающий от чего бы то ни было Борис – это зрелище в стиле фэнтэзи.

– Это зрелище в стиле передвижного зоопарка, Поля, – грустно сказал Балков. – И Борька в нем самый неприспособленный зверь.

– Пытаюсь представить. Не получается, – призналась я.

– Сейчас объясню и побегу, а ты переваривай. Потом состыкуемся и обсудим. Только, сама понимаешь, никому ни слова. Я себя неделю убеждал, что не предаю Борьку, а выручаю. Но все равно мне не по себе.

Пустой болтовни Сергей не терпел, поэтому я воздержалась от обсуждения вопроса, как часто дорога в ад бывает вымощена благими намерениями. В конце-концов самое захватывающее в жизни не посыл и результат, а процесс. Я лишь подбодрила Балкова:

– Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

– Ладно, как-нибудь выдюжу.

– Вместе выдюжим, Сережа.

– И Борька с нами.

Да, у капризного Юрьева был верный друг.

Я трудно привыкала к манере Сергеевой речи. Он не рассказывал, а докладывал. Его лаконизм приводил к недоразумениям: он давно все, что собирался, выложил, а я, привыкшая к прологам и не слишком в них вникающая, ждала основной части. Извинялась, просила повторить. И только добросердечие и снисходительность Сергея раз за разом спасали ситуацию. В данном случае Балков так боялся сболтнуть лишнее, что превзошел самого себя, буркнув:

– Борис втюрился во вдову жертвы, а она его на десять лет старше.

И замолчал. Я всегда готова выслушивать человека, произносить ответные монологи, поддерживать диалог, вступать в полемику и помогать. Но это первая эмоциональная реакция на обращение ко мне. Анализировать слова собеседника, соотнося их с его естеством, я, если честно, начинаю в зависимости от личной заинтересованности в сообщенных сведениях – сразу, погодя или вообще откладываю в памяти впрок и извлекаю по мере возникновения этой самой личной заинтересованности. С Балковым такой номер не проходит. Над его краткими выкладками приходится думать по ходу беседы. Тот же Юрьев скор на нелестные характеристики: три четверти людей для него дураки и мелкашка. Однако Борис продолжает с этими убожествами общаться и сотрудничать. А терпимый к слабостям человечества Сергей, обнаружив, что вы не силились правильно его понять, обрубает не только разговор, но порой и отношения. При этом в глазах парня плещется детский укор. Дескать, я свел треп к минимуму, я экономил ваше время и щадил нервы, а вы… «Рационалист несчастный» – посмеивается над другом Юрьев. «Зато ты делаешь вид, что нуждаешься в зрителях, дорого заплативших за билет на представление, а обходишься случайными зеваками», – парирует Балков. Так и сосуществуют.