Прихожанка нарасхват

– Настасья, пощади, – взмолилась я. – Невмоготу обычному человеку разговаривать на такие темы. Как бы вы с Виком ни собачились, а ведь очень похожи.

– Оскорбляешь?

– Боже упаси. Но для вас обоих смерть – это такая обыденность.

– Для тебя жизнь – обыденность, это гораздо страшнее, – пригвоздила Настя.

Я хотела потребовать разъяснений, но вместо того вдруг спросила:

– Ку-ку, спасительница, ты, помнится, паспорт мальчика сердечника держала и листала. Зовут его Антоном? Или мне послышалось? Адрес, фамилию, отчество не запомнила?

– Не – а, растерялась она. – Антон, точно. Прописка московская точно. Остальное вылетело из башки за ненадобностью. А что случилось? Пропало золотишко? Так он же ни на минуту один не оставался.

– Ничего у меня не пропало. Сама не соображу, почему и зачем задала тебе этот вопрос.

– Может, очередную статью замыслила о проблемах юношества? – в голосе Настасьи мешались дружеская надежда и врачебная тревога.

– Клянусь, нет. Само собой вырвалось.

– Поля, добром прошу, пей валерьянку. Ты перестаешь себя контролировать. Твоя крыша не, как у всех, раз в полгода уезжает. Она у тебя постоянно блуждающая.

– Спасибо, пока, завтра созвонимся, – поспешно закруглилась я.

Потому что о моем здоровье Настасья распространяется часами. И все время норовит запугивать. После таких сеансов психотерапии мурашки по коже долго бегают. «Какая валерьянка, – строптиво подумала я, – работать пора. Настасьина правда – сработал журналистский инстинкт не терять чем-то удививших людей, пока они не перестанут удивлять».

Я перецеловала родных, вынесла напутствия и наставления каждого, включая Севку, и отправилась восвояси. Смутная догадка о том, что сегодня я в состоянии разродиться майонезным слоганом слегка будоражила. И то, верно, завтра явится Вик, не до легкомысленного сочинительства будет. А сроки поджимали. И деньги лишними не были. Не снимать же со счета самостоятельно определенное и назначенное бывшим мужем содержание. Его я трачу только на сына. Не из гордыни, а из справедливости. Если подсчитать уничтоженные мною нервные клетки этого нормального любящего мужчины, то я ему должна ежемесячно приплачивать в течение всей жизни. И у полковника жалование стрелять не в моих правилах, хотя он не жадный. В общем, обстоятельства велели трудиться, и филонить более возможности не было.

– Девушка, подскажите дорогу. Двор у вас вымерший, спросить не у кого…

У распахнутой задней дверцы потрепанной иномарки, из тех, которым гибэдэдэшники при острой нужде в деньгах предпочитают отечественное новье на колесах, стояла размалеванная девица в коротком лиловом плаще. И протягивала мне какую-то бумажку.

Двор действительно был пустоват, даже четвероногих друзей никто не выгуливал. В ноябрьскую слякоть люди предпочитали смотреть телевизоры, лишний раз, потрепав псов за загривки, дав им лакомство и виновато пробормотав: «Терпение, немного терпения». Я приблизилась, но заглянуть в записку не успела. Заплутавшая пассажирка неожиданно сиганула в сторону, а меня толчком сзади послали в салон. Причем, умелым толчком, одновременно пригибая голову. Мне повезло. Я ударилась подбородком о костлявое мужское колено в вонючих, давно, а, может, и никогда не стираных джинсах, громко клацнула челюстями, но зубы не сломала и язык не прикусила. Кто-то заломил мне руки за спину и торопливо связал тонким шнуром, едко впившимся в кожу. А затаившаяся в машине сволочь одновременно приодела меня по высшему разряду, напялив на спело загудевшую от вынужденного кульбита тыкву просторный непрозрачный целлофановый мешок. Потом меня приподняли в четыре руки и впечатали в сиденье. Я была готова к транспортировке на любое расстояние. У меня ломило поясницу, ныла подвернутая нога, саднили запястья и болели скулы. Приказ «не вздумать пикнуть» был излишним. Я, попросту говоря, вырубилась с перепугу.

Очнувшись, первым делом горько улыбнулась. Всего несколько дней назад я в компании возмущалась скудостью фантазии бандюганов и киношников. С пеной у рта вопрошала, куда подевались изощренные способы заманивания жертв в ловушки? Хоть криминальную хронику смотри, хоть фильмы, везде запихивают какого-нибудь бедолагу в машину. Проклятая моя склонность к словоблудию. Будто накаркала. Учил, вернее, поучал же Измайлов: «Детка, намерения большинства людей определяются вопросом «стоит ли», а действия – вопросом «сколько стоит». Как обычно попал в точку, стрелок. С преступниками ясно: надо схватить человека побыстрее, запугать посильнее и отвезти подальше. А создателям малобюджетных сериалов ни к чему тратиться на гонорары «приглашенной звезде», неторопливо играющей созревание в себе преступного замысла. Легче обойтись парой статистов в масках и «Жигуленком» собственного дедушки.

Самое паршивое, что со мной вот так вот обходились не первый раз, а, наверное, третий или четвертый. Но раньше я случайно ввязывалась в раскрытие убийств и, сама того не ведая, противостояла всякой мрази. Господи, да с собственного ведома разве решилась бы? А теперь с какой стати парюсь под грязным мешком? «Почему со мной подобное происходит? – рвала себе душу я. – Есть же счастливцы, которые теоретически знают, что, живя в „юдоли скорби“, должно испытывать боль, обиду, страх, недоумение, раскаяние и отчаяние. Но никогда не испытывали. Почему? Да потому что не шляются ночью по подворотням с незнакомцами. А те, кто шляется даже из лучших побуждений, неизбежно нарываются на неприятности. Ох, у меня в этом парнике скоро начнется мацерация кожи от пота и слез. Какое отношение к сегодняшнему катанию может иметь моя вчерашняя глупость? Что у меня за манера жучить себя, когда и так плохо? Никакого отношения. Нонсенс. Ошибочка рьяных слуг: не ту особу доставят хозяину и получат втык. Интересно, кого хотели похитить в родительском дворе»? Слегка приободренная перспективами обидчиков, я хрипло к ним обратилась:

– Эй, деятели! Скоро вас с прискорбием известят, что вы умыкнули случайную прохожую. Отпустите, пока не поздно, не позорьтесь.

Молчание. Только пакет шуршит на башке, когда я верчу ею. Мне померещилось, будто в машине никого, кроме меня, нет. И эта консервная банка несется сама по себе. Я вздрогнула и вежливо попросила:

– Ребята, не расщедритесь на чуточку «Момента»? Никогда клея не нюхала. Полагаю, если пакет напялен, самое время попробовать.

– Я тебе сейчас из баллончика прысну, трепушка, – глухо сказал мужчина справа.

Так, это тот, который связывал. Тот, который упаковывал голову, посапывал слева и в переговоры не вступал. Зато он потуже затянул мешок на моей шее. Насколько мне было хорошо до этого, я оценила через пару минут. «Трепушка»… Смешное слово, звучит скорее снисходительно, чем угрожающе. Мне вспомнился Пончик. Его неумолчный брех в потемках. Казалось бы, слышишь лай явно крупной матерой дворняги, так не подавай голос, она и не догадается о твоем существовании. Нет, тявкает, накликает на себя беду. «Ты не умнее собаки, Полина, – вынуждена была признать я. – Бредовая же идея – пытаться договориться с мучителями, еще и смешить их. Гораздо достойнее было бы безмолвствовать. Но опять не получилось. Доходит, доходит, да все никак до тебя не дойдет, что чужие слова для людей – пустой звук». Я запоздало пришипилась и стала изгонять из черепушки мысли, пока не осталась одна: «Надо изгонять из черепушки мысли».

Минут через тридцать машина остановилась. Вместо того, чтобы снять пакет, они еще туже его завязали. Теперь и предыдущее состояние показалось мне райским. О своей коже я давно перестала беспокоиться. Потому что не дышать мне стало легче, чем дышать. Я ощущала, как набрякали веки и припухали щеки.

– Вылезай, приехали, – велели мне.

Попробуй проделать этот трюк со связанными руками и затекшими ногами. Но я очень старалась, чтобы лишний раз не лапали. Гордость проснулась. Как всегда, когда пользы от нее никакой. Правда, у меня бывали случаи, когда, восстав ото сна, она наносила сплошные уроны.

Глава третья

Сквозь целлофан я должна была видеть свет фар или фонаря. Но ничего не видела. И слышала очень плохо. И соображала туго. Некто, стоявший в нескольких шагах от меня, что-то говорил. Но издаваемые им звуки казались монотонным гулом. Кровь в виски молотилась громче. Вскоре гул усилился и стал на полтона выше. «Ты можешь даже сплясать, визжа, все равно не отреагирую», – мысленно огрызнулась я. Сосуды на висках совсем взбесились. У меня подогнулись колени. Узел пакета поспешно растянули, но еще некоторое время я оставалась слепоглухонемой, пытаясь раздышаться. Вроде бы, почуяла ноздрями воздух – вдохни. А у меня не сразу получилось. Наконец, я разобрала слова:

– О чем вы с Женькой болтали? Почему ты сбежала, а он вернулся за гаражи? Велела дождаться, пока отведешь собаку? По чьей указке?

– О каком Женьке речь? – фальцетом спросила я.

Это было немыслимо. Мало того, что нас с парнишкой вчера выслеживали. Меня пытались обвинить в заманивание его туда, где прятался убийца.

– О том, которому воткнули перо под ребро. И не придуривайся, ты сегодня поглазела на труп, когда рассекала по улице под видом физры.

Ненавижу это школьное словечко «физра». Кто первым придумал из экономии места и времени поставить черточку, сокращая неуклюжее слово, и превратил физкультуру в физ-ру, наверное, был гением. Но нас никто не обяжет любить все гениальное. Однако почудилось мне, или голос мужчины действительно дрогнул? Я прочистила горло, но все равно проблеяла:

– У вас недобросовестные осведомители. Я не делала вид, будто повышаю свою физическую культуру. Я бегаю каждое утро.

– Твои проблемы. Не тяни резину.

«Сказал бы еще что-нибудь вроде „физра“, – промелькнуло в уме. – Отвлекаться на ерунду в любой ситуации – моя спасительная особенность».

– Скажите, а кто вы такой? И почему я должна перед вами отчитываться, стоя неизвестно где со связанными руками и в мешке?

Вопрос вырвался не потому, что я очень хотела познакомиться. Просто вдруг бестрепетно констатировала – обречена. Врать было нечего, а правда моя казалась слишком неправдоподобной даже мне.

– Должна отчитываться, поверь пока на слово.

Я поверила, явственно уловив, что допрашивающий теряет терпение. Доводить его до белого каления было не в моих интересах. Признаюсь честно, про наши с Настасьей хлопоты о занедужившем юноше я не упомянула, оттого что боялась сразу получить в ухо за придурь. Только, когда заговорила, приказала себе: «О Насте ни звука». А начала с просьбы соседки вывести Пончика.

– И часто она просит? – зло уточнил самозваный следователь.

– Часто, – не моргнув глазом, ответила я.

А могла бы моргать, все равно физиономия занавешена. Чутье подсказывало, что лучше хаять себя, чем убитого мальчика. Но собеседник реагировал на малейшую фальшь:

– Тебе не в кайф было получить по морде от Женьки. Чего это ты такая добренькая?

– Я не добренькая, я русская. У нас про мертвых либо хорошо, либо ничего. А, поскольку вы вынуждаете меня говорить о покойном…

– Заткнись. Русская она! Сколько раз за ночь ты обычно предлагаешь ребятам свою заботу?

Намек был очевиден, но я и не подумала оскорбляться. Искренне воскликнула:

– Впервые бес попутал. Больше такого точно не повторится.

– Не шуми, бесполезно. А почему ты решила ему услужить? Стоял себе человек, караул не кричал.

Самое время было, забыв о Настасье, откровенничать про первого мальчика, который корчился в моей прихожей. Но, во-первых, меня покоробило слово «услужить». В конце концов, есть предел, за которым звуковые раздражители начинают вызывать причудливые, но адекватные реакции. Во-вторых, я понимала, что сказала достаточно. Мотивация моего человеколюбивого поступка была фактором сугубо личным и постороннего хама не касалась. В-третьих, я журналист и умею не только рассказывать о людях, но и молчать о них. Сработало профессиональное: ради красного словца надо щадить не только родного отца. Забавно меня когда-то Измайлов учил: «Никогда никому не раскрывай два своих источника – информации и вдохновения. Тогда блестящая карьера гарантирована». Где ты, полковник? Похоже, я тихонько застонала, вспомнив Вика. Окружающие восприняли это по-своему. Кто-то еще немного растянул целлофан мешка и чувствительно тряхнул меня за плечи. Последнее было ошибкой. Потому что я, кажется, поняла, на чем можно выдерживать пытки. На ненависти к палачам. Кстати об источниках. В моей профессии за фразой о предпочитающем остаться неназванным сотруднике какой-нибудь организации не спрячешься. На что только не идут боссы, «вычисляя предателя». Знакомых подкупают, смазливых мужиков с букетами подсылают, сами влюбленными прикидываются. А то и насильственные вывозы на природу, чтобы какой-нибудь эффектный качок кулаком перед носом поводил, заказывают. Упреки же отвергают стандартно: «Мы? Мы волки в овечьей шкуре? Мы маскируем негодованием по поводу последней публикации госпожи Данилиной связь с криминалом? Мы наняли отморозков, которые ее запугивали и требовали назвать имя нашего иуды? Нет. Это конкуренты нас дискредитируют, пытаются добить руками журналистки. Именно добить! Еще одно упоминание в духе прежней статьи, а тем более приписывание нам таких методов работы с прессой, и урон, нанесенный нашей деловой репутации, окажется слишком велик». Так что сведения из меня уже вышибали, пройденный материал. Парнишку сердечника вполне можно было считать не источником информации, а источником вдохновения на дело помощи какому-то Жене, чем бы оно ни кончилось. Допускать, чтобы свиньи сунули свои грязные рыла в этот чистый родник, я не собиралась. И, наконец, в-четвертых. Однажды судьба столкнула меня с майором ФСБ. Я тогда вынужденно курьерствовала – передавала мафиози Цветкову кейс с изумрудами и долларами. Так вот, фээсбэшник исподволь меня тестировал и делился впечатлениями с Измайловым. А уж полковник наедине не отказывал себе в удовольствии любимую женщину подкусить. По всему выходило, что я до предела труслива. Но воспринимаю это качество не как похвальную добродетель и залог долгой счастливой жизни, а как серьезный недостаток. Пытаясь реабилитироваться в собственных глазах, настойчиво ищу рискованных приключений. Возможно, майор не ошибся. Но мне представляется, что все-таки рискованные приключения ищут меня. Одно точно, я боюсь. Но не за себя, а за тех, кого моя смерть может обездолить. Поэтому и выбиваюсь из неприятностей до последнего, в основном поиском компромисса. Только и святой страх за близких и любимых удается перешибить, если начать, извиняюсь, борзеть.

А мой невидимый собеседник начал. Я приняла правила навязанной игры. Раз не умеют люди нормально встречаться и спрашивать о том, что их волнует, бунтарствовать бессмысленно. Поэтому я честно перед ними отчиталась. Не поверили, в этом я не виновата. И просто стоять связанной и незрячей перед энным количеством зверья жутко. Я же с ними еще и общалась. Хоть бы кто оценил. По-моему, очевидно, что, если человек нагнанной жутью не проникся, словами ничего не добьешься. А главарь как-то запоздало принялся угрожать, сулить муки адовы не только мне, но и несуществующему хозяину, якобы, пославшему меня за гаражи. Разумеется, собственный отказ продолжать переливать из пустого в порожнее я разложила по вышеозначенным четырем полочкам задним числом. Тогда просто устало подумала: «Пошел ты»… Но самую последнюю попытку достучаться до его разума, вернее, до крохотной его части, свободной от мании засланных казачков, предприняла:

– Послушайте, насколько я понимаю, у вас есть повод подозревать, что мальчика зарезали не случайно. Рассудите, зачем такие сложности? Подсылать меня с чужой собакой, сочинять историю о взыгравшей потребности помочь ближнему, которой ни он не поверил, ни вы не верите? Задействовали бы девицу, подобную той, что подманила меня к машине… Похитили бы Женю, прикончили за городом…

– Дура! Его надо было кончать на его территории, показать, что она не принадлежит больше.., – он не договорил кому, звучно проглотив окончание фразы. – И на шлюх ровесниц Женька не клюнул бы. И, что ты ему на самом деле плела, никто не знает. Но мы узнаем. И скоро. Колись, сука, кто приказал тебе к нему прибадываться.

– Если приказывал некто настолько умный, что знал, на кого ваш Женя клюнет, на кого не клюнет, он бы наверняка позаботился о моей дальнейшей безопасности. Ясно же, будете бить, я его за секунду выдам с потрохами.

Вокруг расхохотались мужики, но быстро, с конфузливыми похрюкиваниями и покряхтываниями смолкли. Предводитель дождался тишины и нехотя, словно уже решил мою участь, потребовал:

– Последний твой шанс. Объясняй, с чего ты к нему подвалила.

– Опять за рыбу деньги! Я не знала, что он на своей территории. Я, наивная, вообще думала, что вся территория вокруг наша общая. Но у меня создалось впечатление, будто мальчик кого-то боится. Его могли ограбить, поколотить, искалечить. Возвращать пса раньше, чем через полчаса было неудобно. Да и должен же он нагуляться, целый день в четырех стенах. Следовательно, я располагала временем и возможностью проводить юношу до остановки. Как вам втолковать? Я сама пишу, что множество трагедий происходит из-за равнодушия окружающих, чуть ли не при нашем попустительстве. Воплотила теорию в практику, кретинка. И человека убили, и я сейчас тут перед вами отчитываюсь. Все, больше мне сказать нечего.

– Ой, ли?

Я молчала. Он снова разразился бранью и мерзкими посулами. Настолько мерзкими, что я готовилась к худшему, не надеясь даже на сносное. До рукоприкладства не дошло.

– Устройте эту суку поудобнее, пусть до утра пораскинет мозгами, если они есть. Может, оценит мое терпение.

Меня схватили за локти и протащили несколько метров. Потом втолкнули в какой-то проем, удержали от падения, швырнули на, если пятая точка не обманула, деревянный ящик и ловко связали щиколотки. Рот не заткнули, значит, безлюдье вокруг было полное. Хлопок двери, возня с запором, рокот моторов отъезжающих машин. А дальше, как водится, тишина, темнота, холод и боль. От одних перспектив не составляло труда окочуриться. Но не хотелось, очень не хотелось.

Самым главным было преодолеть потребность выплакаться, отдохнуть и, следуя их совету, поразмыслить. Не рекомендовалось вспоминать родственников и друзей. Не стоило себя ругать или жалеть. Когда-то в похожей ситуации притворявшийся перед похитителями мертвым дедок сторож перерезал на моих руках веревки. «А ведь в том подвале тебя собирались убивать, Полина, – сказала я себе вслух. – И ничего, жива. Делай что-нибудь, не тормози». Со мной эти сволочи просчитались. У меня был опыт, который я проклинала в иномарке, и, который теперь благословляла в неведомом закутке. «Опыт подопытного кролика, – с горечью подумала я. – Если выберусь отсюда, буду по ночам вызволять животных из вивариев. Посвящу этому остаток жизни. И плевать мне на научный прогресс, которому все эти крысы, кролики и собаки способствуют ценой своих жизней». Все-таки от мрачных переживаний, а особенно предчувствий, мозги сбиваются набекрень. Дальнейшие действия предпринимались мною исключительно ради возможности освобождения лабораторного зверья. Подозреваю, что пообещай я себе отомстить каждому проводящему эксперименты с живностью ученому, энергия удвоилась бы. Вечно мы мстим не тем, кто нас унизил, и не так, как хочется.

От своей целлофановой вуали я избавилась довольно быстро. Потерлась щекой о шершавые доски, неглубоко загнала в кожу пару заноз, но край пакета ко рту подтянула. Потом я старательно жевала эту мерзость, елозила физиономией по стене, снова жевала и елозила, пока мешок не преодолел преграду носа. У меня небольшой нос, но тогда он показался мне буратиньим. И еще одно мучило. Почему эта упаковка легко продирается углом картонной пачки, рыбьим плавником, да всем, что несешь в ней из магазина, а зубам не поддается? Почему?! На этих самых славно потрудившихся зубах скрипел песок, но я не могла отплеваться: несмотря на интенсивные жевательные упражнения, слюна не выделялась. От холодного воздуха лицо невыносимо защипало, и несколько минут я тихонечко поскуливала. Потом сообразила, что мне еще предстоит, и растерянно умолкла. Надо было сгибаться в три погибели и грызть веревку на щиколотках до победного. Мои челюсти протестующе заныли. Теоретически это было возможно, осуществимость на практике подлежала проверке, но я медлила, мысленно перечисляя последствия – стоматит, гастрит, ангина с бронхитом или вообще воспаление легких. «Подонки, – просипела я, – сколько же из-за вас еще придется вытерпеть. Хоть бы узел на ногах впереди завязали. Легче его зубами распутывать, чем перекусывать синтетический шнур». Я попробовала наклониться пониже, сидя на ящике. По запаху определила, что пол земляной. Учитывая неструганые доски стен и отсутствие окон, меня заперли в сарае-времянке. Но вряд ли эти сведения могли мне пригодиться, потому что у меня не получилось дотянуться до веревки. И, в какой позе удастся, я не представляла. Попробовать еще раз или сразу сползать на леденеющую влажную землю? Меня передернуло. Стоит покинуть ящик, и я уже никогда на него не заберусь со связанными руками и ногами.

Снаружи послышался шум. Кто-то взялся то ли за навесной замок, то ли за металлическую щеколду. «Идиотка, – выругала я себя, – похитители расследуют убийство Жени по горячим следам. Вряд ли они позволили себе отложить выбивание сведений из тебя, убогой, до рассвета. Бросили одну, дали время впасть в истерику в кромешной темноте и вернулись. Вероятно, посоветовались с боссом или обсудили между собой твой бред. А вдруг они решили, что ты не злокозненная, а просто сумасшедшая? Ты их не видела, ты им не опасна. И не поторопись ты стянуть пакет с башки, отделалась бы легким испугом. А теперь… Господи, ну случаются же на свете чудеса».

Случаются, в чем меня через минуту убедил смутно знакомый мужской голос:

– Полина, вы здесь? Вы в норме?

От нормы я, конечно, была далековато, но в сарае точно присутствовала. В проеме распахнутой двери стройно высилась чья-то фигура. Мне показалось, будто за спиной человека сверкают прожекторы. Но то светили луна и звезды, и скоро их свет померк до обычного скудного. «Ты тронулась, Полина, галлюцинируешь, – сообщила я себе, чтобы ничего не сообщить пришельцу. – Стройно высятся фигуры избавителей в кино, преимущественно старом. В жизни можно рассчитывать лишь на сутулого бомжа, спьяну забредшего, невесть куда». Однако силуэт не сгорбился и не уменьшился в размерах. Меня продолжали настойчиво звать:

– Полина! Или это не вы?

Если в его рыцарские планы входило вызволение меня одной, пора было признаваться, что я – Полина. А то захлопнет дверь, и поминай, как звали. Да уж, поминай! Я представления не имела, кого принесло мне на выручку.

– Я это, я.

Получилось ворчливо, будто он меня от почитываемой в кресле книги оторвал. Мы хором нервно хихикнули. Входить в сарай и восстанавливать кровообращение в моих вконец затекших руках и ногах он не торопился. Я представила болезненное покалывание, вернее, колотье в освобожденных от пут конечностях, поежилась и спросила:

– Кто вы? Поверните голову, явите профиль на фоне луны.

– Я ваш должник. Вы с Анастасией Павловной вчера спасли меня от ОМОНа и сердечного приступа.

– А пошляки смеют говорить: «Не делай людям добра, не увидишь от них зла», – воспряла духом я. – Развяжи меня, пожалуйста.

– Разумеется, сейчас, – ожил он. – Меня Антоном зовут, если вы забыли.

– Не забыла. Будь любезен, раскручивай веревку помедленнее. А то, когда резко снимаешь, очень больно становится.

– Вас часто связывают? – удивился он, перепиливая какой-то не слишком острой железякой то, чем меня стреножили.

– Все почерпнуто из литературы и кинематографа, – отбоярилась я. – И перестань мне «выкать». Мы с Настасьей сразу предложили перейти на ты.

– Вы, то есть ты, Полина, предложила, – легко рассмеялся он. – А твоя подруга хмурилась и покусывала губы. Когда мы вышли на улицу, она сказала: «Поля будет для всех Полей до смерти. Но я привыкла, что ко мне обращаются по имени и отчеству – Анастасия Павловна».

– Она привыкла, она хирург, – подтвердила я и тоже засмеялась. В отличие от Антона натужно, будто разучилась. – Как вышло, что ты меня спасаешь?

– Вышло вот. Давай убираться отсюда. Дорогой поговорим.

В тоне парня слышалось плохо скрываемое беспокойство. Он ускорил процесс выздоровления, энергично растирая то мои щиколотки, то запястья. Я глухо стонала, но сопротивляться пытке не могла.

Мы выбрались из сарая, потешно синхронно озираясь. Вокруг не было не души. Кроме моей тюрьмы на обнесенном металлической сеткой участке торчали вбитые на разную глубину бетонные сваи. И рябила вода в громадной луже, больше похожей на пруд. В водоеме плавал пустой пластиковый баллон. Ветер забавлялся и гонял свой невесомый кораблик в разные стороны. Я бездумно засмотрелась на игру и пробормотала: