Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании

Меньше всего готовы к такой жизни идеологи особой русской цивилизации. Понятно, что идеология особой русской цивилизации используется в данном случае даже не столько для идеологических, сколько для психотерапевтических ценностей, для укрепления ценности России в глазах ее граждан. Но нельзя не видеть, что обществу в данном случае навязывается идеология куда более аморальная, чем советская идеология времен СССР. Все же марксистская идеология не покушалась на ценность достатка, сытой жизни. Она просто говорила, что это будет только в коммунистическом завтра, когда блага жизни «польются полным потоком». А тут полуголодное существование человека по образцу сталинской эпохи, по образцу, как у Всеволода Чаплина, военной и послевоенной эпохи выдается за моральный идеал. Марксистская идеология не покушалась, по крайней мере в идеале, и на индивидуальный, обособленный труд. Просто она опять связывала подобный способ индивидуального творческого труда с научно-технической революцией. А тут сегодня пропагандисты особой русской цивилизации жестко навязывают русскому человеку труд в коллективе и обязательно во имя государственных, общих целей. Все же марксисты были сторонниками отмирания государства. А тут, по логике монастырской организации труда, невозможна никакая русскость без организации труда в государственном масштабе, без труда во имя какой-то идеальной цели.

И получается, что сегодня уже невозможно защитить перестройку, ее гуманистические ценности, мотивы, не защищая одновременно русскость от попыток связать ее с рабским, подневольным трудом и с полуголодным существованием. Отсюда и возникла у меня новая задача посмотреть на историю, предысторию перестройки, ее идеологию в контексте нынешнего спора о природе русскости, показать, что все ценности, которые стоят за демократизацией СССР в конце 80-х – начале 90-х, были и являются, напротив, как раз выражением «русского культурного кода», ценностей русской культуры. Отсюда и задача доказать, что все же культурный код надо связать с национальной культурой, с ее ценностями, а не с инстинктами беднейшего крестьянства, как это делает, к примеру, Сергей Кара-Мурза. Я попытаюсь показать в своей книге, что идеология абсолютного равенства, характерная для народных низов, была присуща практически всем арийским народам.

Ситуация серьезная, ибо, в соответствии с той философией, которую от имени РПЦ изложил Всеволод Чаплин, в понятие «русскость» не входят ни ценность человеческой жизни, ни ценность материального благополучия, ни ценность свободы, ни личный успех, ни ценность человеческого достоинства, ни ценность частной собственности, ни свобода вероисповедания. Сталинская эпоха, которую славят авторы статьи «О боге, человеке и цивилизации», все же была эпохой государственного атеизма.

За негативным отношением подавляющей части уже бывшей советской интеллигенции к Сталину и его методам строительства социализма (и в этом, в отношении к сталинским репрессиям, не было различий между откровенными антикоммунистами и ленинцами-шестидесятниками) стояло растущее сознание самоценности человеческой жизни, ценности свободы, прав личности, часто инстинктивное преодоление классовой морали, отвращение к насилию. За негативным отношением подавляющей части советской интеллигенции к Сталину и к сталинским репрессиям, к сталинской эпохе в целом, стояло осознание того, что все, построенное на насилии, на запретах, непрочно, зыбко, что, к примеру, нет будущего у мировой социалистической системы, которая зависит от прочности железного занавеса, от прочности Берлинской стены. За отторжением от Гулага, от того, что Хрущев назвал «культом личности Сталина», стояло чувство сопереживания к мукам его жертв, восприятие гибели ни в чем не повинных людей как величайшей несправедливости, которая не должна повториться. Мы не задумывались о «цивилизационном» происхождении наших чувств. Мы руководствовались простым моральным инстинктом человечности, тем, что Горбачев в своем докладе на XXVI съезде КПСС назвал «общечеловеческой моралью».

А сейчас все эти чувства, просто моральные инстинкты, которые стояли у значительной части советской интеллигенции, у значительной части советских людей за отторжением от всех откровенных уродств сталинской эпохи, от бесконечных репрессий, от полуголодного существования, от системы тотального доносительства, от всего того, что умерло вместе со Сталиным, подвергаются целенаправленной дискредитации. По логике Всеволода Чаплина, если ты не ценишь организацию жизни советских людей в военное и послевоенное время, если ты, как я, критически относишься к колхозной системе, то ты не русский и не православный человек.

В советские времена нас учили ценить и любить советский строй за то, что он был воплощением идеалов коммунизма. Сейчас же, и в этом главная причина перемен, происходящих сейчас в официальной идеологии современной России, советский строй трактуется уже не столько как воплощение в жизнь марксистского, коммунистического проекта, а как воплощение в жизнь русской национальной идентичности, воплощение в жизнь «русского проекта». Поэтому получается, если ты патриот, если ты русский человек, то ты просто обязан полюбить этот советский строй.

Главное, на мой взгляд, преступление нынешних идеологов особой русской цивилизации в том, что они сознательно выводят ценности гуманизма, конечно, европейского гуманизма, за рамки русского культурного кода. Сегодня все то, что было доминирующим в сознании советской, антисталинской интеллигенции, в сознании тех, кто, как я, жаждал свободы, права жить не по лжи, не только отошло на второй план, но якобы стало несовместимо с подлинным патриотизмом, с подлинной русскостью. Все дело в том, что сегодня в глазах большой части патриотической интеллигенции ценность советского строя стала значительно выше той, какую ему приписывала официальная советская идеология до распада СССР.

Кстати, на мой взгляд, наиболее выпукло и последовательно антигуманистическая сущность учения об особой нестяжательской русской цивилизации, которое неизбежно ведет к реабилитации сталинизма, проявилась именно в упомянутой выше книге Сергея Кара-Мурзы. Основную причину распада «советской системы» он связывает с тем, что после смерти Сталина советский человек перестал жить на минимуме материальных благ и начал жить более «сыто». И в результате, как убежден Сергей Кара-Мурза, «советский строй оказался неподготовлен к “сытой” жизни – тут он сразу породил элиту, вожделевшую буржуазной собственности и образа жизни. СССР оказался беспомощным против внутреннего врага, вскормленного холодной войной и избыточным патернализмом своего государства. Не странно ли: никто не вспоминает сбывшееся пророчество И. Сталина. На языке марксизма он сказал: по мере развития социализма классовая борьба будет нарастать! А ведь в переводе на русский язык это было важное предупреждение. Смысл его таков: в советском строе есть глубокий изъян, и как только настанет сытая жизнь, в обществе появится сила, которая постарается этот строй уничтожить».[22] В этих нескольких фразах, на мой взгляд, со всей полнотой и откровенностью выражен моральный и политический смысл учения об особой русской нестяжательской цивилизации. Оказывается, наша особость проявляется в том, что нам от природы не дано то, что дано другим народам, не дано право на полноценную, сытую жизнь, что мы, русские, обречены все время пребывать в полуголодном состоянии на грани жизни и смерти.

§ 5. Вопросы, которые ждут ответа

Кстати, само содержание упомянутой выше статьи «О Боге, человеке и цивилизации» показывает, что оценка русского XX века, в том числе оценка идейных мотивов перестройки, оценка реформ Хрущева и Горбачева, предполагает – в контексте хотя бы того спора, который развернулся между мной и авторами этой статьи, – уточнения целого рода понятий. Скажу сразу, мои оппоненты не учитывают, что сам по себе подвиг советских, русских людей, открывших, как они говорят, ворота Освенцима, не отменяет факт сходства сталинской политической системы с национал-социалистической. Если, как говорят мои оппоненты, им дорого русское наследство, то надо знать, что русский философ Николай Бердяев еще в середине 30-х дал глубокий и всесторонний анализ сходства большевистской и гитлеровской политических систем. В том-то и дело, что связывая русскость с мобилизационной государственной системой, мы вольно или невольно растворяем русскость в тоталитаризме. Не только политическая практика, но и социальная, пропагандистская практика национал-социализма, как выясняется, имела много общего с жизнью СССР во второй половине 30-х. Только один пример: в тот момент, когда Сталин дал задание превратить Сочи в здравницу для рабочих и колхозников, Гитлер начал в 1935 году через «Немецкий трудовой фронт» строительство гигантского оздоровительного комплекса КДВ-Бад Рюген на побережье Северного моря (на острове Рюген). Гитлер самолично предложил отдать под строительство курорта для рабочих один из самых больших и роскошных пляжей Германии и оснастить его продуманной инфраструктурой для бесплатного отдыха полутора – двух миллионов рабочих и служащих ежегодно.

Далее. Нельзя не видеть разницу – и это, к сожалению, остается вне внимания моих оппонентов – принципиальную разницу между монастырем, где по доброй воле, по собственному выбору собираются люди, посвятившие всецело себя и свой труд богу, и колхозной принудительной организацией труда, которая, строго говоря, была реставрацией крепостного права вместе с барщиной.

Далее. Для оценки советской системы и колхозного строя, который для моих оппонентов является якобы «отражением христианского идеала», надо видеть различия между мотивацией и механизмами добра, духовного выбора, мотивами благотворительной активности и природой экономической, производственной активности. В том-то и дело, что русский крестьянин, который рьяно поддерживал коллективный труд по строительству избы для погорельцев, просто ненавидел труд, так называемый «коллективный», «огульный» труд на земле, который в начале 30-х годов XX века, после создания колхозов, стал его основной обязанностью. К сожалению, и сотрудники центра, руководимого Владимиром Якуниным, и авторы статьи «О боге, человеке и цивилизации», и иерархи нынешней посткоммунистической РПЦ не знают или принципиально не хотят знать, что до революции 1917 года существовала огромная литература, посвященная анализу особенностей менталитета русского крестьянства, особенностей устройства крестьянской общины, где было доказано, что русский человек не только не тяготеет к коллективному труду на земле, а, напротив, является его убежденным противником. Вообще, не надо быть специалистом по психологии труда, чтобы понимать, что мобилизационная экономика, основанная на государственном принуждении к труду, даже если она сопровождается идейными мотивами, обречена, ибо труд на надрыве не может продолжаться вечно. Вот почему рассказу о подлинной русской трудовой психологии я вынужден посвятить отдельную главу.

Я, конечно, могу только высказывать предположения об истоках нынешнего возвеличивания русской цивилизационной особости, которая якобы состоит в нашем исходном русском духовном превосходстве над другими европейскими народами. Откуда эта неожиданная страсть к самовозвеличиванию? От незнания правды о самих себе, о нашем реальном национальном характере, или от стремления внедрить в сознание современной России новый миф, который бы помог нам уверовать в свою исключительность, в свою способность снова открыть дорогу в будущее человечеству? В этой связи, на мой взгляд, уместно напомнить моим оппонентам о том, что было сказано и в русской литературе, и в русской общественной мысли о русском человеке и русской жизни, о том, чем он, русский человек, жил до революции, в первые годы советской власти, напомнить о реальных причинах победы большевиков.

Мои оппоненты, вслед за Патриархом Кириллом, убеждены, что есть народы, для которых привлекательна наша цивилизационная особенность, получившая воплощение в сталинскую эпоху, по крайней мере, в послевоенном СССР. Но я, честно говоря, не знаю и не верю, что есть народы, которые по доброй воле выберут то, что Патриарх Кирилл связывает с русским культурным кодом, и прежде всего «скромный достаток», полное растворение личности, «я» в коллективе, мобилизационную экономику, а тем более то уникальное политическое устройство, которое является предпосылкой коммунистического равенства. Речь идет о государственном атеизме, о безусловном господстве идеологии правящей коммунистической партии, о запрете на свободу собраний, о законодательном, как при Сталине, закреплении крестьян на земле, о запрете на свободу эмиграции, и т. д. Ведь нынешняя Северная Корея, по крайней мере, в той части, где она сдерживает своих граждан от соблазна обогащения и соблазна личного успеха, как раз и является воплощением того, что Патриарх Кирилл называет русским культурным кодом. Но мне думается, что не найдется сегодня в мире народ, для которого политическая и экономическая «симфония» Северной Кореи была бы соблазнительна.

Не могу понять, почему признание ошибок и грехов коммунистического периода, как настаивает Всеволод Чаплин, должно рождать «комплекс ущербности и неполноценности». Ведь мы, в отличие от немцев, сами себя освободили от своего русского тоталитаризма, от всех уродств ленинско-сталинского наследства. На мой взгляд – я пытаюсь доказать это в книге, во имя чего и вынужден создавать ее по сути новый вариант – мы сегодня явно недооцениваем все негативные моральные последствия нашей нынешней новой игры в русскую особость. Раньше мы семьдесят лет внушали русскому человеку, что он особый, лучше всех, потому что он первый вступил на путь коммунистического строительства. Теперь, когда мы сами, руководствуясь именно гуманистическими чувствами, освободились от коммунистического крепостничества, стали свободными, неожиданно и вопреки всякой логике отказываемся от своей моральной и духовной победы, начинаем каяться и говорим, что полуголодная советская жизнь с подневольным, надрывным трудом в окружении железного занавеса и есть наша настоящая русская судьба.

Мне думается, что как раз решающим аргументом против веры в существование особой русской «солидарной» цивилизации, где один за всех, и все за одного, на что одним из первых обратил внимание именно Николай Бердяев в своей работе «Истоки и смысл русского коммунизма», является поразительное сходство, родство политической системы, созданной немецким национал-социализмом, с политической системой, созданной большевиками. Кстати, для Николая Бердяева это сходство гитлеризма со сталинизмом было свидетельством как раз западного, европейского происхождения нашей «советской системы». В России, как оказалось, была все же благодатная почва для идеи «расправы», лежащей в основе учения Маркса об экспроприации экспроприаторов, но, как я покажу дальше, не было никакой почвы для колхозного строя.

Но если верить не Николаю Бердяеву, а Сергею Кара-Мурзе, то получается, что у русских с немцами один культурный код, что в идеале они стремятся к растворению личности в мессианистическом порыве перестройки мира и общества. И есть достаточно оснований считать, что солидарность и коллективистский энтузиазм, трудовые подвиги немцев во времена Гитлера все же превосходили энтузиазм русских людей в эпоху строек социализма. Рост промышленного производства в Германии с 1933 по 1939 год в 4 раза превосходил темпы роста промышленного производства в СССР в эпоху сталинской социалистической индустриализации. Да и обошлись немцы без вышек Гулага, без рабского труда сотен тысяч заключенных. Получается, что «идейно-духовный ресурс» у немцев, по преимуществу протестантов, играет даже более высокую роль при решении общих, национальных задач, чем у православных русских, которых советская власть сделала «солидарными» строителями коммунизма.

Теперь, повторяю, чтобы сказать что-то внятное о перестройке, о тех, настаиваю, всемирно-исторических событиях, которые с ней связаны, я вынужден ответить на вопросы, которые, кстати, в советское время казались уже давно решенными. Честно говоря, после работы Владимира Соловьева «Россия и Запад», написанной еще в 1881 году, где он камня на камне не оставил от претензии Николая Данилевского доказать наличие какой-то особой русской, славянской коллективистской цивилизации, в ценностном, культурном отношении противоположной западной, христианской цивилизации, как-то неловко напоминать всем нынешним последователям Данилевского, что нет ни одного достижения русской культуры, которое не было бы связано, не было спровоцировано западной культурой. Как-то неловко сейчас напоминать о тех в буквальном смысле десятках великолепных текстов, написанных и во время гражданской войны, и потом, в эмиграции, где было показано, что после всего, что произошло с нами с 1917 по 1922 год, нет никаких оснований говорить о нашей русской особой духовности, а тем более о нашей особой близости к богу.

И все-таки не могу не напомнить о статье Николая Бердяева «Гибель русских иллюзий», которая была написана им в 1918 году под впечатлением начавшейся гражданской войны и посвящена краху, славянофильских представлений о русских как об избранном народе. Самые противоположные русские идеологи утверждали, писал Бердяев, что русский народ выше европейской цивилизации, что закон цивилизации для него не указ, что европейская цивилизация слишком «буржуазна» для русских, что русские призваны осуществить Царство Божие на Земле, царство «высшей правды и справедливости». Но после всего, что произошло в 1917 году, писал Бердяев, настало «время осознать, что все формы народничества – иллюзии, порождение русской культурной отсталости… Вера в «народ» всегда была малодушием и бессилием русских мыслящих людей, боязнью возложить на себя ответственность и самим решить, где истина и правда».[23] «Вера в “Святую Русь”, – настаивал Николай Бердяев, звучит нестерпимой фальшью и ложью».[24] «…Народ, в который верили славянофилы… обнаружил первобытную дикость, тьму, хулиганство, жадность, инстинкты погромщиков, психологию взбунтовавшихся рабов…».[25] Можно обвинить Николая Бердяева, кстати, как и Ивана Бунина, писавшего тогда же о том же самом, – о дикости и жестокости взбунтовавшегося русского народа – в барском дворянском отношении к трудовому крестьянству. Но ведь и почти большевик Алексей Горький и социал-демократ Владимир Короленко в своих дневниках и публикациях в годы гражданской войны точь-в-точь повторяют слова Николая Бердяева, характеризующие восставший русский народ. Алексей Горький, как и Николай Бердяев, напрямую связывает наблюдаемые им проявления дикости, жадности и жестокости восставших крестьян и восставшего рабочего класса с критикой славянофильских представлений о русских как выразителях «высшей правды и справедливости».

И здесь возникает важный вопрос, который я пытаюсь поднять в книге. Почему в сотни раз опровергнутые русским XX веком иллюзии славянофилов, поздних славянофилов и в особенности Николая Данилевского, снова пытается реанимировать не только левая, прокоммунистическая интеллигенция, но и нынешнее руководство РПЦ. С чем это связано? Ведь, как и в XIX веке, миф о том, что «русский народ выше европейской цивилизации», что закон западной цивилизации нам не «указ», идет не снизу, не от самого русского человека, а сверху, от интеллигенции. Неужели снова, как писал Бердяев, все от страха перед правдой новой русской жизни?

Как-то неловко после исследования Г. В. Плеханова «Наши разногласия» снова доказывать, что не было ни в русском национальном характере, ни в русской крестьянской общине ничего, что вело бы русского крестьянина напрямую в коммунистическое будущее. И теперь снова придется вспомнить о тех энциклопедических работах, литературных произведениях второй половины XIX и начала XX века (на которые, кстати, ссылались и Плеханов и Ленин), где было показано, что русский крестьянин прежде всего собственник, и вопреки всему, что говорят сегодня идеологи особой русской цивилизации, он, русский крестьянин, больше всего на свете не любил коммунистическую, «огульную» организацию труда.

Когда-то, уже в последний год перестройки, я издал книгу «Насилие лжи или как заблудился призрак»,[26] где десятки страниц посвятил доказательству того, что Ленин во время военного коммунизма воплощал в жизнь именно марксистский проект, что вся его жизнь как революционера и как политика была пронизана верой в марксистское учение о победе пролетариата. Но сегодня (в споре уже с Сергеем Кара-Мурзой) придется снова доказывать, что Ленину по большому счету было наплевать и на российское крестьянство и на его культурный код, что на самом деле он рассматривал Россию как материал, как плацдарм будущего наступления на мир капитализма.

На самом деле Ленина, Троцкого, большевиков никогда не интересовало то, что сегодня подразумевают под понятием «национальный культурный код». Вообще обращает на себя внимание, что Сергей Кара-Мурза оперирует в своем исследовании не реальной историей прихода большевиков к власти, а ее сталинской интерпретацией, в которой была предана забвению громадная роль ортодоксального марксиста Льва Троцкого при организации Октябрьского переворота и, самое главное, в организации победы большевиков в гражданской войне. Мне придется напомнить историку Сергею Кара-Мурзе, какие мысли и какие на самом деле мотивы двигали мотором октябрьского переворота – Львом Троцким. Благо, Лев Троцкий – единственный из вождей Октября, оставивший нам мемуары, где зафиксированы идеологемы, которыми руководствовались они с Лениным, принимая решение о вооруженном восстании.

Не могу не напомнить, что Ленин всегда рассматривал русского крестьянина как мелкого собственника, как носителя мелкобуржуазной идеологии. Кстати, абсолютно все нынешние поклонники учения Данилевского об особой русской цивилизации, в том числе и авторы статьи «О боге, человеке и цивилизации», неправомерно отождествляют антикапиталистические настроения российского крестьянина, его нежелание стать батраком в крупном капиталистическом хозяйстве с прокоммунистическими настроениями. На самом деле психология крестьянина-частника, психология мелкотоварного производства куда ближе к психологии крупного сельскохозяйственного производства, чем к психологии «монастырского», коммунистического труда. И именно по этой причине колхозный, коммунистический труд потерпел полное фиаско в СССР, о чем я также вынужден говорить в связи с анализом причин перестройки и причин распада СССР. Скажу сразу. История сталинского колхозного строя и, самое главное, его реальные экономические результаты камня на камне не оставляют от убеждения моих оппонентов, что крестьяне якобы «приняли» его, что он для них был отражением христианского идеала.

И снова не могу обойтись без эмоций, не могу не сказать, что мои оппоненты, все сторонники учения об особой русской цивилизации, насилуют реальную русскую историю куда больше, чем советская власть во времена «Кратного курса истории ВКП(б)» Иосифа Сталина. Складывается впечатление, что доказательство истинности учения об особой русской цивилизации, доказательство того, что Хрущев и Горбачев занимались «демонтажом русской души», требует куда больше моральных жертв и откровенной лжи, чем доказательство истинности учения о победе коммунизма. Сюжет о якобы добровольном выборе русскими крестьянами колхозного строя – только один пример тому.

Конечно, реактуализация этих проблем, кстати, давно решенных даже в советском обществоведении – речь идет о формационном и мировоззренческом родстве мелкотоварного производства и крупнотоварного, уже капиталистического производства – вызвана не только необходимостью моральной реабилитации перестройки Горбачева. Речь идет о реабилитации патриотизма и патриотических чувств всех выдающихся деятелей русской культуры, науки, которые любили Россию, но были активными противниками большевизма и созданной большевиками «советской системы», были противниками коммунизма. Речь идет о моральной реабилитации и всех нас, представителей бывшей советской интеллигенции, которые активно поддержали Горбачева и принимали активное участие в демократических переменах (настаиваю!) этой уникальной эпохи. В книге я просто вынужден показать, что за учением об особой русской цивилизации, якобы во всем противоположной ценностям западноевропейской цивилизации, стоит на самом деле агрессивный национальный нигилизм. Перестройка точно не «убивала» Россию, не была «смертельным ударом по России». Но попытки свести русский культурный код к уравниловке являются на самом деле покушением на все достижения нашей национальной культуры и русской общественной, философской мысли.

На самом деле третьего не дано. Или быть русским в том смысле, что ты вместе со всеми выдающимися представителями русской общественной мысли и всеми выдающимися представителями русской культуры (вместе с Николаем Бердяевым, Семеном Франком, Сергеем Булгаковым, Петром Струве, Иваном Ильиным, Георгием Федотовым, Федором Степуном, Иваном Буниным, Зинаидой Гиппиус, Василием Розановым, Владимиром Короленко, Владиславом Ходасевичем и т. д.) считаешь, что Октябрь и последующая гражданская война были величайшей катастрофой в российской истории, которая привела к гибели миллионов людей и созданию самого кровожадного и деспотического режима в истории Европы, или быть русским вместе с Сергеем Кара-Мурзой, идейным и духовным руководством Всемирного русского народного Собора и считать, что созданные Сталиным колхозы были выражением русского православного идеала. И потому я пытаюсь в книге доказать, что русскость, жажда «правды» на самом деле стоит за всем, что связано с перестройкой и прежде всего с состраданием к жертвам коммунистического эксперимента, с желанием доказать, что мы, русские, можем быть свободными, успешными, жить полноценной жизнью. Я попытаюсь показать в книге, что на самом деле не может быть внешнего могущества нации без ее внутреннего могущества.