Психология творчества. Вневременная родословная таланта

«Срыв» Энтони Хопкинса по-человечески объясним. «Большие художники служили своему искусству бескорыстно и довольно редко рассматривали его как способ разбогатеть» – констатирует В. Петрушин в монографии «Психология и педагогика художественного творчества» (Россия, 2006 г.). А для философов, писателей и представителей науки шоу-бизнес неприемлем вообще в силу специфики их творческой деятельности (иначе неизбежен вопрос к самому себе: «Какого черта я все это делал?!»), и как раз у них, в среде служителей высокого искусства, бытует представление, что настоящий талант «должен жить без излишеств». Не убивают ли сверхгонорары само творчество? Не способствуют ли контакты с сильными мира сего моральному вырождению художника-творца? Несет ли он ответственность за «фальшивые ноты» своей музы? Каким образом деятельность «первого литератора своего времени» влияет на моральное здоровье всей нации?.. Вечные вопросы, неразрешимые проблемы, «проклятые» противоречия… Нет, их не обходили молчанием. Обозначали недуги и прописывали курсы лечения. Увы, мудрость даже самых прозорливых не могла побороть саму болезнь…

Ж. Д’Аламбер предвидел, что в идеальном государстве, в этой мирной обители, «ни князьям, ни философам нечего желать и нечего ждать друг от друга; это в порядке вещей» (Франция, 1750 г.). В идеальном государстве – да. Однако какую эпоху можно считать свободной от противоречий, мздоимства, лжи и вероломства, можно охарактеризовать как торжество гуманизма? Слишком много крови и насилия приносят великие государственные преобразования. Оправдана ли их цена, если даже великие царства обращаются в тлен, а историю человечества движут великие властители дум, которые с порога отвергают договорные кодексы придворной морали, которые продолжают верить в «добрую природу» и «первозданный смысл» и которые, вопреки всем политическим системам, вопреки здравомыслию общества большинства, принуждающего признать «всепобеждающую квинтэссенцию праха», такую природу и такую «страну милосердных» создают! Сквозь плотный туман они видят великую цель, маяком освещающую их тернистый путь к истине. Их мужество, несгибаемая воля, готовность к самопожертвованию – поразительны. Это истинный подвиг, который совершается не «для», а «во имя», ибо никакие стимулы не подводят к сподвижничеству так непоколебимо, как власть идеи.

Когда в мае 1870 года королева Виктория намеревалась возвести Чарльза Диккенса (1812–1870) в дворянское достоинство, писатель ответил отказом. «Вы, вероятно, уже читали о том, что я собираюсь стать всем, чем королева может меня сделать, – предполагал он в письме к Г. Расдену (20 мая 1870 г.). – Если мои слова хоть что-нибудь да значат, поверьте, я не собираюсь становиться ничем, кроме того, что я есть, – до конца дней своих…» Нет, Диккенс не хотел нарушить этикет и этим обидеть кого-то из сильных мира сего. За три недели до своей кончины он как чуткий художник-творец с особенной силой прозревал координаты вечности, где «слава таланта и блеск вечным бессмертьем горят»!

Узнав о своем награждении орденом Почетного легиона (Франция, июнь 1870 г.), художник Гюстав Курбе (1819–1877) отправил в Министерство Наполеона III действительно непочтительный отклик: «Я никогда не принадлежал никакой школе, никакой церкви, никакому учреждению, никакой академии, и главное, никакому режиму, исключая режим свободы… Не следует ничего принимать от злополучной администрации, как будто специального задавшейся целью убить искусство в нашей стране… К тому же человек – это не титул и не орденская лента, человек – это его поступки и побуждения…» (знакомое, очень знакомое слышится в этих словах, когда мы узнаем об отказе А. Солженицына от ордена «Святого апостола Андрея Первозванного» (Россия, 1998 г.): «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу…»). Дарители, разумеется, понимали, что нарушается не только «дворцовый этикет».

В ознаменование научных заслуг, способствовавших техническому прогрессу во всем мире, тогдашний первый министр Великобритании Роберт Пиль предлагал государственную пенсию физику Майклу Фарадею (1791–1867) и титул баронета изобретателю паровоза Джорджу Стефенсону (1781–1848). Оба ответили отказом, мотивируя свои решения тем, что «еще в состоянии заработать себе на жизнь, отпираясь на собственные силы». Так же думал и естествоиспытатель Чарльз Лайель (1797–1875), решительно отказавшийся от места члена английского Парламента в пользу интересов науки. «Слава Богу, кажется, мне не придется иметь дело с политикой! – не сомневался он в правильности своего выбора. – Если вы хотите долго прожить и много наработать, пуще всего избегайте политической суеты… Я давно уже перестал заниматься общественными делами; нам, поставившим своей задачей разработку науки, незачем в них путаться…»

Бернард Шоу (1856–1950) отвергал любые почести, оказанные в «заслугу за старость» (он отказался от денег, предложенных ему как лауреату Нобелевской премии, 1925 г.), и со свойственной ему парадоксальностью придерживался того взгляда, что «титулы придуманы для тех людей, чьи заслуги перед страной бесспорны, но самой стране неизвестны». Действительно, что есть Имя, если его нельзя приравнять к Титулу? Но тогда зачем Титул, когда есть такое Имя?! («Человек – это не титул и не орденская лента, человек – это его поступки и побуждения»). Иногда говорят, почти всегда – после, что рядом с нами жил Человек-эпоха, который это время и творит. А комплимент «он шел в ногу со временем и пользовался всеми его благами» хорош только для среднестатистического представителя «общества большинства».

Отказ от привилегий, составляющих основу жизненного благополучия, удивителен уже в силу противоречия «естеству вещей». «Тела и души людей такого склада, – отмечал французский философ и историк Ипполит Тэн (1828–1893), – как будто созданы из гранита и мрамора, тогда как наши нынешние просто из мела и штукатурки».

Находясь в иной «системе координат», художник-творец и мыслит парадоксально, и созидает как-то иначе – в глубине кулис мировых событий, не оглушенный напором сиюминутных новостей, но с врожденным осознанием значимости каждой уходящей минуты. Может быть поэтому планка его устремлений как нигде и никогда высока – почти недостижима. В этой «недостижимости» он остается творцом завтрашнего дня, твердо зная, что день этот станет настоящим. И «прошлое» для него тоже в «сегодня» с наложением вето на успешность обиходных, практических дел. Что делать, «философ» редко сочетается с «практиком»! Дар мучительный, но неискоренимый, этот талант жертвенной не обустроенной жизни! Он же создает творческий парадокс: «Чем хуже жизнь, тем лучше стихи». Высшая же степень одаренности художника-творца свидетельствует, как правило, о «подлинном и полном уходе из мира действительного в мир мысли и мечты».

Остаются, правда, надежды на государя-реформатора, стоящего на степени высшей, степени «философа на троне», с коей может он «подействовать непосредственно на жребий государства и заготовить себе место в истории народа» (П. Вяземский, 1821 г.). «Как простые люди государи и князья должны понимать свое время, должны поставить себя на высоту своего века своим всеобъемлющим просвещением, своею непотрясаемою правдою, – с энтузиазмом видел «строгую правду закона гражданского» русский поэт-романтик Василий Жуковский (1783–1852). – Как представители народа они должны жить его жизнью, т. е. уважать его историю, хранить то, что создали для него века, и не самовластно, а следуя указаниям необходимости, изменять то, что эти же творческие века изменили и что уже само собою стоять не может…» (из письма от 28 октября 1842 г.).

Примечательно, что высота своего века, определяемая «всеобъемлющим просвещением», задана как эталон еще философской мыслью античного мира. Это и «Диалоги» Платона (IV в. до н. э.), и «Лекции о политике» Аристотеля (IV в. до н. э.), и «Речи о царской власти» Диона Хрисостома (II в.н. э.) – и т. д. и т. п. Современные философы с готовностью признают, что древние мудрецы «говорили дело» и старой полемики о желательности иметь просвещенных правителей – уже не затевают. «Если монарх ведет разумную политику, если он справедлив и честен, если прислушивается к словам и советам умнейших и достойнейших людей, – констатирует российский историк Владимир Миронов (р. 1940 г.), – то такой человек, монарх или президент, в самом деле большая находка и удача для великого государства» (из книги «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

Насколько оправданы такие ожидания? Был ли прав китайский философ Конфуций (551–479 гг. до н. э.), посетовавший перед смертью, что не нашлось ни одного умного правителя, который захотел бы стать его учеником?

• «Никогда еще Рим не был так могуч, как при принцепсе Марке Ульпии Траяне (правил в 98—117 гг.). Это был пик имперской славы. Границы Рима расширились необычайно. Простота обхождения привлекала к Траяну всех – от солдат и сенаторов до интеллектуалов. Став императором, он тем не менее ходил по Риму пешком, хотя другие прицепсы восседали в паланкине. В итоге те, как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами… Траян пришел к власти мирным путем, что было редким явлением для Рима. Он повел себя с людьми доброжелательно, «как отец с детьми»: считался с народом, сенаторами, был своим человеком и для воинов. Все его признавали, ибо император совсем не кичился властью, но всех считал «равными и себя таким же равным всем другим». Интересно взглянуть и на то, что выделяет историк Плиний-Младший среди заслуг правителя как его главные достижения… Для великого принцепса, коему суждено бессмертие, «нет другой, более достойной статьи расхода, как расход на подрастающее поколение…» При Траяне политика поддержки молодежи приняла устойчивый характер. Император «обеспечил их содержание», создал условия и для воспроизводства населения… Другой немалой заслугой императора стала забота о сельском хозяйстве. Он способствовал увеличению хлебных запасов государства, не подавлял людей новыми налогами. «Отсюда богатство, дешевизна, позволяющая легко сговориться продавцу с покупателем, отсюда всеобщее довольство и незнакомство с нуждой»… Чрезвычайно важным успехом стал триумф законности при Траяне. Ранее суды и властные лица творили все, что хотели. Произвол процветал «и в храмах, и на форуме». Любое достояние находилось под угрозой. По словам Плиния, Траян «выкорчевал это внутреннее зло и предусмотрительной строгостью обеспечил, чтобы государство, построенное на законности, не оказалось совращенным с пути законов»… Траян решился сделать то, что до него никто в Риме не делал: создал трибунал и «для правителей». Теперь могли быть посажены, говоря современным языком, и судьи, и прокуроры, чины милиции, и премьеры, ибо «никому не прощается его вина, за каждую полагается возмездие»…

Самое последнее, на что обратил внимание Плиний в его панегирике императору Траяну, так это на его отношение к ученым и учителям. Уже тогда у мудрейших представителей Рима выработалось понимание значимости этих ключевых фигур общественного прогресса… Траян поднял роль наук. Возможно, показательным моментом в его отношении к высшему разуму стало приближение к себе Диона Хрисостома (ок. 40—120 гг. н. э.), греческого оратора и философа из Прусы (Вифиния)… Талантливые государи умели с максимальной пользой для нужд страны использовать знания. Такой талант был у Траяна. Полагаю, во многом способность слушать великие умы и сделала из него великого императора… (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

• «Публий Элий Адриан (правил в 117–138) родился в Риме. Отец Публия был из рода Элиев (двоюродный брат Траяна). Юноша, поступив в школу, завершил обучение ранее обычных сроков – в 16 лет. Затем уехал в Афины, где занимался под руководством известного софиста Изея. Он был человеком безусловно талантливым… «Адриан в совершенстве усвоил научные занятия, образ жизни, язык и все образование афинян, – отмечал его биограф. – Он обладал способностями ко всем видам искусств. Столь изящную и блестящую натуру нелегко найти между людьми. Его память была невероятно обширна». При необходимости он мог прочесть любой стих, на шутку отреагировать шуткой или быстро парировать остроту. Ведь еще в молодости он познакомился с крупнейшими писателями того времени (Тацит, Плутарх, Квинтилиан, Ювенал). Аврелий Виктор писал о нем: «Он отлично знал греческую литературу, и многие называли его Греком. Он воспринял от афинян их наклонности и нравы и не только овладел их языком, но и приобщился к их излюбленным занятиям: пению, танцам, медицине, был музыкантом, геометром, художником, ваятелем из меди и мрамора наравне с Поликлетом и Евфранором». …Вскоре он поменял судейское кресло на службу в армии. Здоровая и требующая немалой выносливости атмосфера военного лагеря пошла ему на пользу… В битвах с воинственными даками Адриан проявил чудеса храбрости. К тому же его отличало прекрасное знание стратегии и тактики… В него поверили воины. В конце концов, они-то и сделали его императором.

Став императором, Адриан окружил себя умными учеными и литераторами – историк Светоний стал его секретарем, философ Эпиктет – его другом. В Риме он учредил институт Атенеум, где устраивали состязания поэты, выступали и читали лекции риторы и философы. И сенат Рима даже иногда назначал там свои заседания. Римские сенаторы хотели стать умнее и понимали, сколь важен дух наук… Адриан даже заставил чиновников учиться, что было делом неслыханным… Никто так не покровительствовал искусству, как он. Реставрация памятников культуры выходит в деятельности Адриана на первый план. В окрестностях Рима, в Тибуре (современный Тиволи) он выстроил себе величественную виллу, где воспроизвел все стили, воссоздал уголки разных стран (своего рода древний «Диснейленд»), и даже выстроил там «подземное царство». Он был храбр, разумен, щедр. В Галлии на него бросился раб, он уклонился от удара. Преступника схватили, но он сказал, что тот, видимо, болен, и распорядился отдать его не палачам, а врачу.

Адриан проявлял щедрость и благородство в политике, в том числе и в отношении простого люда. Он как мог заботился о плебсе, сжег на форуме долговые расписки, запретил забирать в личную казну имущество осужденных, отменил долги граждан императорской казне в 900 миллионов сестерциев… Он ценил и уважал человека, терпеть не мог пышности и блестящих свит, был справедлив и прост… Адриан был мудрым политиком и потому, что предпочел покончить с войной, смирившись с тем, что Парфия и Армения вновь обрели независимость. Пусть основой новой внешней политики страны станет вооруженный мир…

На каменной плите из форума Траяна имеется надпись в честь деяний Адриана, где сказано: сенат и римский народ выражают признательность Адриану. О нем у римлян сохранилась добрая память…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.).

«Если некто захотел бы выбрать пример для подражания, вероятно, им скорее всего мог бы стать Марк Аврелий. Императором он стал в 161 г. То было время, когда Римская империя достигла наибольших размеров…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.). «Один из римских историков пишет о глубокой грусти, охватившей Марка Аврелия после его усыновления Антонином Пием (римский император в 136–161 г. г. – Е.М.), предназначавшим его к власти вместе с другим пасынком, Луцием Вером. Этому сообщению веришь, когда смотришь на бюсты Марка Аврелия: одухотворенное раздумьями лицо, запущенная борода, утомленные чтением глаза… Этому человеку не могло быть знакомо властолюбие. Его царствование напоминало те далекие времена, когда боги и титаны сходили на землю, чтобы вызволить людей из полузвериного существования, дать им законы и обучить ремеслам и искусствам. Марк Аврелий был воплощением человечности, лучшим из людей, как сказал бы Платон. Его ум обнимал все отрасли управления огромной империей, душа была свободна от порочных наклонностей предыдущих и последующих цезарей, тело не знало наслаждений и отдыха…» (из книги С.Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «Он не посещал публичных школ, имея счастливую возможность пользоваться услугами прекрасных учителей на дому; знал Гомера, Гесиода, Софокла, Еврипида, Аристофана. У знаменитых ораторов учился риторике. В жизни привык довольствоваться малым… Более всего на свете он любил находиться в обществе ученых и философов, а вечера коротал наедине с любимой книгой «Беседы Эпиктета». Император-философ был последователем Эпиктета (50—140 гг.н. э.)… Зная, что время человеческой жизни – миг, а сущность ее – вечное течение, он понимал и то, что дух нужно взращивать, чтобы победить в жизненной борьбе. Но ради чего? Ради власти? Нет, – во имя истины. Поэтому призывал сохранять ум, простоту, добропорядочность, серьезность, скромность, приверженность к справедливости, честность, благочестие, благожелательность, любвиобилие, твердость в исполнении надлежащего дела. «Употреби все усилия на то, чтобы остаться таким, каким тебя желала сделать философия», – писал он… Рим представлялся ему как государство с равным для всех законом, которое управляется согласно законам равенства и равноправия…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.). «К народу Марк Аврелий обращался так, как это было принято в свободном государстве, – говорит римский историк. – Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать людей от зла, либо побудить их к добру, богато наградить одних, оправдать, высказав снисходительность, других. Он делал дурных людей хорошими, а хороших – превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых… Отличаясь твердостью, он в то же время был совестлив». Он был первым и единственным из цезарей, кто возвратил свободу – народу и былое значение – сенату. «Справедливее мне следовать советам стольких опытных друзей, – говорил он своим приближенным, – нежели стольким опытным друзьям повиноваться воле одного человека». Патрицианская спесь внушала ему отвращение, он признавал только аристократию добродетели и заслуг перед родиной… Его собственные триумфы вызывали в нем лишь отвращение и презрение; цезарь и стоик вели в его душе войну не менее упорную и разрушительную. Когда сенат поднес ему титул «победителя сарматов», он записал в своих «Размышлениях»: «Паук гордится тем, что поймал муху…»…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.). «У Марка Аврелия было сердце республиканца под тогой цезаря. Видимо, так надо понимать предостережение: «Не иди по стопам Цезарей». Империя обрела в его лице не только философа на троне, но что важнее, нужнее для государства, – правителя научно-прагматического склада, обладающего к тому же высоким интеллектуальным уровнем…» (из книги В. Миронова «Древнеримская цивилизация», Россия, 2010 г.). «Гражданское право, принципы ответственности государя перед законом и заботы государства о гражданах, полиция нравов, регистрация новорожденных – ведут свое начало от Марка Аврелия… Марк Аврелий не вынес ни одного смертного приговора и уничтожил практику конфискаций… Он желал не просто повиновения закону, но улучшения душ и смягчения нравов. Все слабое и беззащитное находилось под его покровительством. Рабство было признано юстицией нарушением естественного права, убийство раба стало преступлением, а его освобождение поощрялось государством… Государство взяло на себя попечение о больных и увечных. Применение пытки было ограничено, в уголовное право было введено положение о том, что виновность заключается в воле человека, а не в самом факте преступления… Он часто цитировал Платона: «Государства процветали бы, если бы философы были властителями или властители – философами»… Время полустерло деяния его царствования, но целиком сохранило книгу его «Размышлений» – слепок этой великой души, – словно для того, чтобы мы мерили ее не поступками цезаря, а мыслями философа…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.).

• «Правитель Флоренции Лоренцо Великолепный (Лоренцо Медичи правил в 1469–1492 гг. – Е.М.) был одновременно великим государем, счастливым и привлекательным человеком. Он властвовал, в большей мере пользуясь хитростью, нежели принижая чрезмерно достоинство своего народа; как умному человеку, ему были противны пошлые царедворцы, которых в качестве монарха он должен был награждать… Равновесие сил придумано им; он охранял, насколько возможно, независимость мелких итальянских государств…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «Польза отечества, величие семейства, возрастание искусств» – вот три принципа, которыми руководствовался во всех делах правитель Флоренции, никогда не отделяя одного от другого…» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «Лоренцо Великолепный не только украсил Флоренцию, но и укрепил ее могущество. В городе почти не было нищих, а о немощных горожанах заботилось государство. Лоренцо вошел в историю как мудрый политик и дипломат…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Леонардо да Винчи», российск. изд. 2008 г.). «Он пользуется абсолютной властью в делах политики, но правит Флоренцией, проявляя здравый смысл, учтивость и достоинство. Без официального титула и званий. Это богатейший во всем мире человек, дружбы и расположения которого добиваются правители итальянских городов-государств и могущественные монархи Востока и Запада, а между тем у него открытый и мягкий характер и полное отсутствие высокомерия. Не располагая ни армией, ни стражей, он ходит по улицам Флоренции без всякой свиты, разговаривает со всеми гражданами как равный, ведет простую семейную жизнь, любит играть со своими детьми и держит свой дом открытым для художников, писателей и ученых со всего мира…» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «Он был истинным сыном Ренессанса. Он писал стихи, любил сочинения Платона, коллекционировал шедевры, увлекался архитектурой…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Леонардо да Винчи», российск. изд., 2008 г.). «Современник пишет: «Кто ныне в Италии и вне ее хочет что-нибудь построить – спешит обратиться во Флоренцию за архитекторами». Лоренцо слывет знатоком классических языков, читает в оригинале греческие и латинские манускрипты. Его посланники отправляются на Восток, где разыскивают и привозят во Флоренцию древние рукописи, свитки и книги. В истории Лоренцо Великолепный останется и как создатель первой в Европе публичной библиотеки. Его собрание насчитывало около 10 тысяч рукописных и печатных книг. Подобной библиотеки не было нигде со времен Александрии. Она и по сей день носит его имя – Библиотека Лауренциана – и находится при соборе Сан Лоренцо» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «В период правления Лоренцо Великолепного культура Флоренции достигла небывалого расцвета…» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории: Леонардо да Винчи», российск. изд., 2008 г.). «Унаследовав от своих предков склонность покровительствовать искусствам, Лоренцо Великолепный живо чувствовал красоту во всех ее формах и по влечению сердца делал то, что предки его делали по соображениям политики… Его стихи обнаруживают в нем высокую душу, знавшую, что такое любовь, и любившую Бога, как любят любовницу, – сочетание, допускаемое природой лишь в тех душах, которые предназначаются ею для людей гениальных. Он имел обыкновение говорить: «Кто не верит в будущую жизнь, мертв уже в нынешней». В одинаково пламенном стиле он то слагал гимн творцу, то обожествлял предмет своих любовных восторгов. Превосходя по своим государственным способностям Августа и Людовика XIV, он покровительствовал изящной словесности как человек, который предназначен был занять в ней одно из первых мест, если бы самим своим рождением не был уже предназначен руководить Италией…» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «Искусство в глазах Лоренцо является куда более важной заботой, чем его флотилии, плавающие по всем морям мира, и его банки, опутавшие своей сетью всю Европу… Правитель Флоренции привил своим гражданам, и в первую очередь богатым жителям города, любовь к прекрасному, к античности, хороший вкус и стремление наполнить жизнь произведениями истинного искусства… XY столетие – эпоха кватроченто, золотой век итальянского Ренессанса. Время, когда в одном городе на берегах Арно собирается целое созвездие гениев. Все они – современники Лоренцо Великолепного. В жизни многих из них правитель Флоренции сыграет роль, назначенную самой судьбой…» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.). «Судьба его вознаградила: у него на глазах родились или созрели великие художники, прославившие его страну: Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонарроти, Андреа дель Сарто, Фра Бартоломео, Даниэле да Вольтерра» (из книги А. Стендаля «История живописи в Италии», Франция, 1818 г.). «…В своем внимании к людям искусства и их творчеству Лоренцо Великолепный открыл столь много самых разных форм поддержки художников и архитекторов, что впору говорить о настоящей и хорошо продуманной политике в сфере искусства» (из статьи И. Бузукашвили «Лоренцо Великолепный», Россия, 2012 г.).