Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965

Той зимой Черчилль ограничился на Европейском континенте несколькими неточными бомбардировками и множеством высказываний в адрес Гитлера. Он обращался с просьбами к Рузвельту. Писал огромное количество записок, посещал заседания военного кабинета, держал короля в курсе дел, ждал помощь из Америки и наступление лучшей погоды для бомбардировки. Метеоусловия имели как положительные, так и отрицательные последствия. Одни и те же штормы не позволяли как немецким ночным налетчикам подниматься в воздух, так и британским бомбардировщикам. В первые недели нового года стояла мерзкая погода. Континент от Москвы, где столбик термометра упал до 25 градусов по Цельсию, до дуврского побережья был во власти снега, дождя со снегом и сильного мороза. Снежные бури обрушились на Южную Францию, а оттуда двинулись на северо-запад через Бретань, затем, перебравшись через Канал, в Великобританию и в Атлантику, где обрушились на союзнические конвои. В Центральной Франции наблюдалась самая сильная метель за пятьдесят лет, в Венгрии – самая холодная зима более чем за сто лет. Голодающие испанцы теперь замерзали. В Бельгии на человека в день приходилось меньше 2 унций[674] мяса. В Варшаве от сыпного тифа умирали дети; в городе не было хлеба, потому что Сталин с Гитлером поделили между собой весь польский урожай пшеницы.

К концу января количество жертв среди гражданского населения Великобритании с начала блица достигло 30 тысяч человек, половина общих потерь Великобритании с начала войны. Было уничтожено почти 500 тысяч жилых помещений и домов. С конца сентября немцы потеряли около 600 самолетов и экипажей, менее 2 процентов самолетовылетов. Но, несмотря на относительно незначительные потери, немцам не удалось многого добиться. По крайней мере, им не удалось причинить серьезный ущерб британской авиапромышленности[675].

Воздушный блиц 1941 года, позже написал Черчилль, делится на три стадии. Первая стадия – январское затишье. Лондонцы называли относительно чистое небо «затишьем в блице». Затишье только усиливало тревогу, заставляя гадать, где и когда люфтваффе нанесут следующий удар; в эти недели, позже написал Черчилль, мы пытались «заглянуть в будущее и оценить наши испытания». Он попросил командование военно-воздушных сил, Бивербрука и руководителей разведки определить, связано ли временное затишье исключительно с ненастной погодой, или у немцев истощились силы для нанесения ударов с воздуха, или, что самое неприятное, это связано с более зловещими планами, осуществление которых намечено на весну. Черчилль потребовал предоставить ему полную информацию обо всем, что касалось немецких пилотов, двигателей, подготовки, самолетов и бомб. Профессор, получив информацию из разных ведомств, оценил статистические данные относительно немецких сил, которые со временем становились все более противоречивыми. Когда Черчилль созвал совещание в Чекерсе, чтобы прояснить ситуацию, никто не понимал, что хочет знать премьер-министр[676].

Ясно было только одно: Макс Бивербрук решит любую проблему, связанную с авиацией. У Бивербрука было лицо горгульи, канадский акцент и абсолютная преданность Черчиллю. У него была астма, и он продолжал угрожать уходом в отставку, когда что-то выводило его из равновесия, а это случалось часто. Черчилль отказывался принимать его отставку. Крестовый поход Бивербрука в министерстве авиационной промышленности в середине 1940 года с целью увеличения производства истребителей, по мнению главного маршала авиации Жубера, «посеял панику», но, «несомненно, он сделал самолет, который выиграл битву за Британию». К началу 1941 года значительно увеличилось количество эскадрилий бомбардировщиков и истребителей Королевских ВВС, но воздушный флот люфтваффе в численном отношении намного превосходил 3 тысячи готовых к бою британских самолетов. Разрыв сокращался исключительно благодаря Максу.

Всех британцев удивляло чистое небо, и они, конечно, были уверены, что это затишье перед бурей. Разве раньше перед тем, как Гитлер наносил удар, не устанавливалось затишье на несколько дней или недель? Молли Пэнтер-Доунес заметила, что лондонцы, похоже, наслаждались «последними неделями относительного покоя перед приближающимся хаосом». Ожидалась химическая война. Но что именно имелось в виду под химической войной? Эпидемии, чума и другие невообразимые болезни, причиной которых станет фантастическое оружие? Распространился слух, что завоеватели заставят английских женщин рожать немецких детей, а английских мужчин подвергнут стерилизации. (Правда была намного страшнее. Летом прошлого года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер составил Sonderfahndungsliste GB, «Специальный поисковый список по Великобритании». Шесть батальонов Einsatzgruppen – эсэсовские охотники-убийцы – должны были разместиться в шести самых крупных британских городах, чтобы обеспечить поимку и отправку в Германию в качестве рабов всех здоровых англичан призывного возраста.)[677]

Паранойя проникла в официальные круги. Сэр Джон Андерсон, лорд – председатель совета, оказывал давление на беженцев из Европы, включая евреев, которые сбежали от нацистов, не захватив с собой документы[678].

Сотни людей задержали и присоединили к тысячам других неангличан, которые с лета томились в лагерях. Артур Кестлер, раскаявшийся бывший коммунист, который прибыл в Великобританию без надлежащих документов, был упрятан в тюрьму Пентонвиль; он провел за решеткой почти два месяца, и за это время был опубликован его роман Darkness at Noon («Слепящая тьма»). «Это было ужасное время, – вспоминал актер Пол Хенрейд. – Мы подпрыгивали от каждого звонка в дверь… мы жили в постоянном страхе. Когда придет наш черед?» Однако большинство задержанных – за исключением ярых фашистов, таких как Освальд Мосли, – были освобождены в ближайшие месяцы. Страх Хенрейда стал бы еще сильнее, если бы он знал, что Гиммлеру были известны имена тех, кто сбежал в Англию; их фамилии были в Sonderfahndungsliste GB. Их требовалось найти и убить. Страх и паранойя охватили Ирландию после того, как немецкие самолеты в начале января сбросили свой груз на ирландские фермы. Однотонная парашютная бомба залетела в еврейский квартал Дублина и попала в синагогу; Геббельс заявил, что это сделали британцы, чтобы опорочить Германию в глазах ирландцев[679].

Страх англичан породил бдительность, и это устраивало Черчилля. В начале года его самая неотложная проблема состояла не в том, чтобы не позволить немцам высадиться в Англии, – он не верил, что они предпримут вторжение. Наиважнейшей проблемой являлась проблема доставки продовольствия и боеприпасов. С октября прошлого года подводные лодки на западных подступах потопили более 150 британских судов, в среднем 70 тысяч тонн в неделю. Отвратительная январская погода способствовала уменьшению потерь, но в начале февраля, когда Геринг в отпуске наслаждался своими игрушечными поездами[680] и ворованными предметами искусства, адмирал Редер попросил Гитлера усилить подводный флот адмирала Дёница за счет нескольких десятков из примерно двухсот геринговских четырехмоторных дальних многоцелевых бомбардировщиков «Фокке-Вульф-200».

Крейсерская скорость гордости геринговского воздушного флота составляла 220 миль в час, бомбовая нагрузка – до 4400 фунтов, и он имел дальность полета, позволявшую ему вылететь из Норвегии, облететь Британские острова и приземлиться в оккупированной Франции. Бомбардировщики, утверждал Редер, могут служить в качестве разведчиков и поражать суда, прокладывающие путь в порты. Гитлер удовлетворил просьбу, и результат сказался незамедлительно. В феврале немецкие подводные лодки потопили британские корабли общим водоизмещением 320 тысяч тонн, включая 86 тысяч потопленных немецкими самолетами. Потери в судах были настолько велики, и столь незначительным было прикрытие портов с воздуха, особенно в ночное время, что предлагалось посадить в кабины истребителей кошек. Идея состояла в том, чтобы летчики Королевских ВВС (получавшие дополнительные порции моркови для улучшения зрения) стреляли в том направлении, куда смотрят кошки, которые ночью видят намного лучше людей. Если у кого-то была идея получше, то было самое время предложить ее, поскольку Великобритания, учитывая потери в судах и разрушенные порты, чувствовала себя как никогда изолированной. «Смертельная угроза нашему существованию терзает мне душу, – написал Черчилль. – Судьба 1941 года будет решаться на море»[681].

Черчилль не знал, что у Дёница всего двадцать две подводные лодки во французских портах на Атлантике и что он может одновременно отправить в море порядка дюжины лодок. Эти месяцы давали немецкому военно-морскому флоту наилучшую возможность выжать жизнь из Великобритании, но у Дёница для этого не хватало лодок. Однако он достаточно близко подошел к тому, чтобы править морями, и, когда сообщение об очередной гибели судна достигло Черчилля, он раздраженно перебил Колвилла (который назвал сообщение тревожным): «Тревожное? Ужасное. Если так будет продолжаться, нам придет конец»[682].

Сейчас вспышка Черчилля может показаться преувеличенной, но не тогда. В ближайшие месяцы в битве за Атлантику решалась судьба Великобритании. Немецкие подводные лодки охотились на британские корабли, которые находились вне зоны действия британских воздушных патрулей. Не имея достаточного количества кораблей для перевозки продовольствия и оружия, Черчилль оказался перед тяжелым выбором: продовольствие или оружие. Если Франклин Рузвельт не расширит американскую зону патрулирования в Восточной Атлантике, то британские потери будут возрастать. Рузвельт, к разочарованию Черчилля, отказался подвергать свой флот дополнительным опасностям.

Плававшие на поверхности стальные монстры наводили ужас не меньший, чем подводные лодки. Линкоры «Бисмарк» и «Тирпиц», проходившие последние испытания в Балтийском море, вырисовывались в качестве двух фюреровских весенних орудий разрушения. Водоизмещением почти 42 тысячи тонн каждый, линкоры имели восемь 15-дюймовых орудий, приводились в действие тремя турбинами Blohm & Voss и дюжиной паровых котлов Wagner, имели мощность 138 тысяч лошадиных сил и скорость хода 30 узлов. Точность их оптических приборов наведения намного превосходила точность британских оптических приборов, и они могли обогнать и обстрелять любой британский линкор. Но в начале 1941 года Черчилль ничего не знал о «Бисмарке»; местонахождение этих кораблей держалось в секрете. Позже Черчилль написал, что «Гитлер не мог бы эффективнее использовать два своих линкора, чем держать их в состоянии полной боевой готовности в Балтийском море, с тем чтобы время от времени просачивались слухи о предстоящем в ближайшее время рейде. Это вынуждало нас сосредоточить в Скапа-Флоу или поблизости от него фактически все новые корабли, которыми мы располагали, и давало ему преимущество в том смысле, что за ним оставался выбор момента для действий, причем он был бы избавлен от напряжения, связанного с необходимостью быть постоянно наготове. Так как корабли должны время от времени проходить текущий ремонт, мы фактически не имели возможности сохранять за собой достаточное превосходство. Любая серьезная авария полностью лишила нас этой возможности». Торговые суда союзников (британские, голландские, норвежские и канадские) ходили в сопровождении столь незначительных эскортов и настолько регулярно подвергались атакам, что команды не убирали спасательные шлюпки, чтобы ими можно было воспользоваться в любой момент[683].

Вот таким тяжелым было положение на море и в воздухе в первые два месяца 1941 года. С мая прошлого года условия жизни на Европейском континенте, от Польши до Франции, только ухудшались. В будущем – если бы Черчиллю удалось втянуть в войну Соединенные Штаты – там должны были состояться решающие сражения. Но до тех пор Черчилль мог только изредка с помощью выступлений по радио пытаться поднять моральный дух порабощенных европейцев, как он это делал в 1940 году в отношении соотечественников.

Безнадежная задача. Гитлер похоронил надежды всех тех, кого завоевал. Гитлер владел западной половиной Европы, Сталин – восточной половиной. Они были партнерами. Сталин был верным и надежным спутником рейха с тех пор, как Гитлер двинулся на запад, сокрушая империалистические демократии. Сталин обязался поставить в Германию в наступающем году тонны зерна и нефти. Гитлер, в свою очередь, обещал увеличить поставки стали и средств производства в Россию. Срок первой поставки немецкой стали – середина 1941 года.

В новогоднем поздравлении Муссолини Гитлер, в частности, написал относительно России: «Я не предвижу какой-либо инициативы русских против нас, пока жив Сталин, а мы сами не являемся жертвами каких-либо серьезных неудач… Я хотел бы добавить к этим общим соображениям, что в настоящее время у нас очень хорошие отношения с СССР». Немецкая разведка не могла обнаружить и намека на какие-либо советские «инициативы» против Германии, поскольку они даже не рассматривались. Советы думали только о расширении торговли с Германией и увеличении влияния в Восточной Европе, хотя советский министр иностранных дел Вячеслав Молотов в ходе ноябрьских переговоров с Риббентропом проявил жадность и несговорчивость. Молотов потребовал увеличения влияния СССР на Балканах. Он потребовал вывода немецких войск из Финляндии и признания Германией того факта, что Болгария входит в сферу влияния СССР. Он также потребовал, чтобы Гитлер обнародовал все свои планы, имеющие отношение к Балканам и Греции[684].

Эти наглые требования привели Гитлера в бешенство, поскольку ему была необходима свобода действий в регионе, особенно в Болгарии, чтобы защитить свой южный фланг от ожидаемых британских действий в Греции, и по другой важной причине, которую он, конечно, не раскрывал Сталину. В июле прошлого года он сказал командующим, что весной собирается напасть на Россию. Вот почему Болгария приобрела важное стратегическое значение. Она не только защищала немецкий южный фланг от британцев, в случае их высадки в Греции, но и прикрывала южный фланг фронта от Сталина. Для того чтобы отвлечь Сталина от Центральной Европы, Гитлер соблазнял Сталина заманчивыми перспективами для России при дележе расчлененной Британской империи, предлагая присоединиться к Трехстороннему пакту в качестве четвертого партнера. Однако Англия продолжала вести борьбу, и Гитлер пока не мог предъявить труп Британской империи.

Сталин хотел разделить с Гитлером господство в Центральной и Восточной Европе. Черчилль считал, что Гитлер никогда не собирался делиться властью, и в июне прошлого года пытался убедить в этом Сталина. Гитлер ясно дал понять в Mein Kampf, что судьба Германии – на Востоке. «Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России. В этом случае мы должны были, препоясавши чресла, двинуться по той же дороге, по которой некогда шли рыцари наших орденов». Он написал, что «правители современной России – это запятнавшие себя кровью низкие преступники». Гитлер всегда считал, что германскому народу для своего существования необходимо Lebensraum, жизненное пространство на востоке, то есть в России. Вот почему в середине 1940 года он приказал главному командованию сухопутных войск (ОКХ) приступить к планированию операции по вторжению в Россию и в декабре одобрил план ОКХ (план «Барбаросса»), согласно которому в середине мая Германия должна была напасть на СССР и предполагалось, что через пять месяцев, до наступления зимы, она будет праздновать победу[685].

Логика предательства по отношению к Сталину была понятна только Гитлеру и некоторым – но далеко не всем – из его ближайшего окружения. Черчилль, как и летом прошлого года, попытался установить со Сталиным такую же связь, как с Рузвельтом, но потерпел неудачу. Сталин не верил предупреждениям из Лондона, считая, что Черчилль просто хочет разжечь ссору между Россией и ее хорошим другом Германией. В любом случае у Черчилля не было точной информации, подтверждающей его подозрения. Не было ее и у американцев в начале года. Американский дипломат Джордж Кеннан позже написал, что «мы, американские дипломаты в Берлине, не сразу поняли, что, согласно логике Гитлера, невозможность захватить Британию неизбежно означает необходимость вторжения в Россию». На это намекали источники Уильяма Л. Ширера в Берлине, но Ширер, вместе с остальной частью мира, предположил, что сначала Гитлер должен завоевать Англию. В конце 1940 года Ширер поведал свои размышления о перспективах Гитлера в развязывании войны с Америкой или Россией: «Я твердо убежден, что он действительно рассматривает [эти варианты] и если он победит в Европе и Африке то в конце концов начнет войну, если мы не будем готовы отказаться от нашего образа жизни». После победы в Европе, написал Ширер, Гитлер «нападет на Россию, вероятно, прежде чем займется Северной и Южной Америкой». Тем не менее «гитлеровская Германия никогда не будет господствовать в Европе, пока держится Великобритания»[686].

Черчилль придерживался того же мнения. Но он понимал, что Гитлер, чтобы сокрушить русских, мог создать новые тяжелые бомбардировщики и, возможно, даже ракетное оружие. Он мог построить корабли, подводные лодки и современные десантные суда. И тогда фюрер может повернуть свои армии на запад, в направлении Великобритании. Черчилль готовил британцев к такой возможности и готовил свои армии. Теперь ход был за Гитлером. Если он появится в Англии весной, то Черчилль и его армии, усиливающиеся с каждой неделей, будут готовы. Если Гитлер не появится в Англии, то придет день – возможно, через пару лет, – когда Черчилль придет в Европу. Такой был план. Но Черчилль столкнулся с множеством неизвестных.

Он понял, что Гитлер возьмет курс на восток, но отсутствие контринтуитивного мышления и точной разведывательной информации не позволяло ему понять искаженную гитлеровскую логику. Ему оставалось только ждать.

Черчилль не мог, кроме как в воздухе, впрямую вступить в бой с Гитлером, но мог сделать это косвенно. Летом прошлого года он одобрил предложение по финансированию и вооружению тех среди завоеванных народов, кто был достаточно смел, чтобы восстать против нацистских тюремщиков, оказывать сопротивление любым способом и с помощью любого оружия. Он подбадривал тех, кто был слишком боязлив, чтобы нанести удар по врагу; многие прислушивались к его словам, и со временем многие вступали в борьбу. Во время Битвы за Британию он приказал Исмею «подготовить ряд операций, проводимых специально обученными войсками типа охотников, способных создать атмосферу террора вдоль занятого противником европейского побережья, в основном проводя политику безжалостного уничтожения и немедленного исчезновения», чтобы «мы могли нанести внезапный удар… истребить и захватить в плен гарнизон гуннов и удерживать этот район вплоть до завершения всей подготовки к осаде или захвату штурмом, а затем уйти… оставив за собой гору немецких трупов». Это было грязное, но необходимое дело[687].

В это же время Хью Далтон, глава военно-экономического министерства, занимавшегося, в числе прочего, скрытой «черной» пропагандой (обман и дезинформация), убедил в необходимости «организовать на оккупированных территориях движения, сравнимые с шинфейнерами в Ирландии, китайскими партизанами, борющимися против Японии, испанскими повстанцами… в период кампании Веллингтона или, и это следует признать, нацистскими организациями, созданными почти во всех странах». Социалист Хью Далтон назвал предложенную организацию «демократическим интернационалом». Организации предстояло «использовать самые разнообразные методы, включая военный и промышленный саботаж, волнения и забастовки среди рабочих, постоянную пропаганду, террористические акты, направленные против предателей и немецких лидеров, бойкоты и бунты». Далтон считал, что эта организация должна быть «полностью независимой», не должна подчиняться обычным ведомственным правилам и контролю, даже со стороны военного министерства. Мало того, что это специальное подразделение должно было действовать самостоятельно, без надзора со стороны какого-либо министерства, но, по мнению Далтона, успех ее будущих действий зависел от «фанатичного энтузиазма»[688].

Черчилль горячо поддержал план Далтона. Если фанатизм необходим в борьбе с гитлеризмом, то пусть начнется хаос. Если это не окажется эффективным, то Далтон и его друзья-социалисты возьмут вину на себя. В июле 1940 года Черчилль пригласил Далтона присоединиться к нему и его «обычным вечерним гостям» – Профессору и Брекену, – чтобы довести план до ума. За обедом премьер-министр предложил Далтону, главе военно-экономического министерства, которое Черчилль называл «министерством неджентльменских военных действий», возглавить «новое орудие войны», отдел специальных операций (SOE – Special Operations Executive). По окончании встречи Черчилль напутствовал Далтона словами: «А теперь подожгите Европу»[689].

Хотя эта фраза долго цитировалась в качестве доказательства намерения Черчилля разбить Гитлера, биограф Далтона, Бен Пимлотт, отмечает печальную иронию этих слов, учитывая явную военную слабость Великобритании в то время. Многие из окружения Черчилля не разделяли энтузиазм Далтона. Министерство иностранных дел стремилось избежать скандалов в Европе, а не разжигать их; обман друзей и нейтралов мог когда-нибудь привести к нежелательным последствиям. И вскоре после назначения министром информации Брэнден Брекен, давний политический противник Далтона, развернул свою кампанию неджентльменских слухов, направленных на SOE и Далтона. Брекен стремился дискредитировать SOE, чтобы объединить «черную» пропаганду SOE с «белой» (в основном правдивой) пропагандой министерства информации. Это была просто обычная борьба за сферы влияния. Ходили самые невероятные слухи. В определенных кругах говорили, что SOE «кишит психами, коммунистами и гомосексуалистами». Т.Э. Лоуренс, шептали на Уайтхолле, одобрил бы этот «культ тесной дружбы с крестьянскими партизанами»[690].

Генерал Окинлек и маршал авиации Портал пожаловались Черчиллю, что SOE, в отличие от разведки, «мошеннический, не несущий ответственности за свои действия, коррумпированный» отдел. Однако, каким бы неподобающим ни казался отдел таким благородным господам, как Окинлек и Портал, Черчилль был готов на все, если речь шла о кровавых убийцах-нацистах. Далтон разместил свой секретный отдел на Бейкер-стрит[691].

Далтоновские саботажники, бойцы Сопротивления и члены их семей платили страшную цену, когда попадали в руки нацистов. На Уайтхолл ежедневно поступали сообщения о репрессиях нацистов против тех, кто бросил им вызов. Когда польские патриоты убили этнического немца, гестапо схватило сто шестьдесят заложников и семнадцать расстреляло. Наказание за пение польского государственного гимна – смерть. Наказанием для двух норвежских членов профсоюза, у которых хватило духа публично высказать мнение об условиях труда, стала смерть. Восемнадцать голландских бойцов Сопротивления пели свой государственный гимн, когда их вели на казнь. Чтобы дать понять голландцам, что они не забыты, британские бомбардировщики сбросили сотни фунтов чая в пакетиках с запиской: «Привет из Свободной Голландской Индии. Не падайте духом. Голландия возродится». С созданием SOE Черчилль придумал более действенный способ помочь голландцам – и всем европейцам, – чем сбрасывать пакетики с чаем. За четыре следующих года SOE забросил в Европу около пятисот агентов, в том числе шестьдесят женщин (тринадцать из которых были схвачены гестапо, подвергнуты пыткам и убиты). Если женщины могли заниматься шпионажем и при необходимости убивать, то Черчилль хотел, чтобы они там шпионили и убивали. Агенты SOE, отправленные с благословления Черчилля на оккупированные территории обучать местных жителей, устраивать массовые беспорядки, шпионить и убивать, говоря современным языком, увеличили боевые возможности. Британцам, конечно, ничего не было известно о деятельности SOE[692].

Отношения Черчилля с британцами основывались на доверии; он просил их верить в него. В течение 1941 года он не мог много дать своим соотечественникам, разве что вдохновляющие речи, мрачные позы и знаменитый жест V – символ победы. «V кампания» началась в январе, когда Виктор де Лавеле, бельгийский беженец и руководитель бельгийского сектора Би-би-си, призвал бельгийцев, писавших на стенах и тротуарах «RAF» (Королевские военно-воздушные силы), писать букву V – в знак демонстративного неповиновения. Знак завоевал популярность. На французском языке он означал Victorie (победа); на фламандском (один из трех государственных языков Бельгии) – Vrijheid (свобода); на нидерландском – Vryheid (свобода); на сербском – Vitestvo (героизм); на чешском – Vitezstoi (победа). Но нацисты, с предсказуемым высокомерием и поразительной глупостью, тоже использовали этот символ. Берлинское радио поставило в заслугу Германии эту кампанию, отметив, что V появляется во всех европейских странах, куда пришли немцы. На самом деле, пытаясь подстроить V под себя, нацисты сами загнали себя в угол: немецким солдатам оставалось только улыбаться и отдавать честь, когда бельгийцы, голландцы или французы показывали этот жест. В июле «полковник Бриттон» (помощник редактора Дуглас Ритчи) передал по Би-би-си сообщение от Черчилля европейцам оккупированных стран: «Поднимайте два пальца в знак победы как члены огромной армии. Делайте это и в темное время суток, и днем». Всякий раз, когда Черчилль поднимал в знак победы два пальца, щелкали затворы фотоаппаратов. Он использовал этот жест до конца дней в тяжелые моменты для страны и лично для него[693].