Царство. 1955–1957

– Голова кружится, – пожаловалась она, – мутит!

– Что случилась? – обеспокоился муж.

– Не знаю, Ваня, плохо сделалось.

Иван Александрович обхватил ее за плечи и повел в дом. Анечке принесли горячего чая. Галина, как профессиональный доктор, осмотрела девушку, ощупала с ног до головы.

– Руки-ноги целы! – убедилась она. – Головой не ударялась?

– Нет.

Доктор сосчитала пульс, потрогала теплые ладони, оттянув веки, осмотрела глаза и улыбнулась:

– Уж не беременна ли ты?

– Беременна? – поразилась Аня.

– Когда месячные были, считаешь?

– Вроде уже должны быть, а нет, – тихо проговорила Анечка.

– Так обычно и начинается, – ласково кивнула супруга маршала.

Когда Иван Александрович услышал это потрясающее известие, он просиял:

– Анюта, моя милая, моя родная! Мое золотце! Мое сердечко! – пританцовывал он и целовал ее и в лоб, и в глаза, и в ладони, и гладил, гладил.

– Устроили телячьи нежности! – погрозил пальцем Жуков. – Нам тоже хочется! – добавил он и притянул к себе Галю. – Мы сейчас тоже целоваться начнем!

31 марта, четверг

C назначением Булганина председателем Совета министров, Жуков возглавил Министерство Вооруженных Сил, переименованное теперь в Министерство обороны. Первое, с чего начал маршал, – кадровые перестановки. Открытым оставался вопрос о первом заместителе министра, главнокомандующем сухопутными войсками, той должности, которую при Булганине занимал сам Жуков.

– Малиновского зачем подсовываешь? – зло спросил Георгий Константинович.

Никита Сергеевич специально приехал просить за Родиона, с которым его сводила судьба на Южном, Юго-Западном и Воронежском фронтах, где во время войны Хрущев был членом Военного Совета, а Малиновский командующим.

– Не подсовываю, а предлагаю, – ответил Никита Сергеевич. – Родион толковый, я его хорошо знаю. И тебе Родион пригодится, он не хитрожопый.

– Ты, Никита Сергеевич, думай, что говоришь! Я армией командую, а не поведение разбираю, мне насрать, кто хитрожопый, а кто нет! Мне страну защищать, не тебе!

– А я, значит, мудак?! – взорвался Хрущев. – Ты, Георгий Константинович, страну защищаешь, а я, выходит, невесть кого к тебе веду, хочу авторитет Вооруженных Сил подорвать?! Ну, брат, ты скажешь!

– Почему за меня решаешь?! – размахивал руками Жуков.

Хрущев встал прямо перед ним.

– Упрямый! – вымолвил он. – Ты, конечно, стратег, ты победитель, Георгий, но и меня послушай. В мире совсем другая война назревает, не та, где ты из пушек палил. Ракеты, атомные бомбы – вот новый Бог войны, вот на чем сосредоточиться надо! А солдафон-Малиновский пусть обыденными делами занимается. Ты же будешь стратегические вопросы решать, главенствующие. Что тут плохого? Где не так говорю? Хорошо, если новой войны не случится! Сам сказал: атомная бомба – ключ к победе. Говорил или нет?

– Говорил, – потупился Жуков. Он уже перестал злиться, перекипел. Маршал терпеть не мог, когда ему указывали.

Никита Сергеевич добродушно улыбнулся:

– Нам, Георгий, скоро из автоматов стрелять не придется. Кто первый бомбу жахнет, тот и жив. Так?

– Так.

– А раз так, то давай к ядерной теме вернемся, нам, ежели что, надо врага опередить и непробиваемым щитом заслониться. Многое предстоит в Вооруженных Силах переиначить. Мыслить надо по-новому, это совсем иная работа! Вот я и предложил Малиновского – вояку, строевика, чтобы повседневную лямку тянул, мусор разгребал, а мы с тобой, Георгий Константинович, настоящими делами займемся, будем оборону против ядерных бомб выстраивать, а может – и нападение подготовим. В условиях новой войны сильно кумекать надо, а ты пристал – почему Малиновский? Не хочешь, не бери, но он, по крайней мере, не зубоскал, а честный, исполнительный человек, к тебе с пиететом. Чем он не угодил?

Маршал Жуков замялся.

– А тем, что я первый его предложил! – развел руками Никита Сергеевич. – А я ж от чистого сердца, потому как знаю, тебе надежные помощники нужны. А ты сразу в бутылку лезешь?

– Никуда я не лезу!

– Тогда чего кусаешься? Хочешь, чтоб тебе молотовцы Конева навязали, или Костю Рокоссовского из Польши вызвали? Конева, слава Богу, в Варшавский договор определили, теперь он там начальствует, при деле уже товарищ Конев. А вот у Кости с возникновением военного блока стран народной демократии власти поубавилось. Рокоссовский спит и видит в Москву перебраться, уже представляет себя первым заместителем министра обороны, а там, глядишь, и до министерского портфеля дотянется. Он, как и ты – герой, и парадом Победы командовал. Задумайся!

Жуков насупился.

– И кланяется он лучше, и видный, и обходительный, но ведь в Министерстве обороны работать надо, а не поклоны в нарядном мундире бить. Сколько лет Костя в Польше военным министром просидел, десять? Хватит, рассуждает, надо в Москву перебираться. И ведь многие за него, многие! – разогревал ситуацию Никита Сергеевич. – Не веришь, спроси Булганина, сколько к нему за Костю ходоков было! Для мудрых членов Президиума, ты, брат, слишком ершист. Молотов два раза о Рокоссовском упоминал, а у Молотова клещами слова не вытянешь.

Хрущев утер платком вспотевший лоб и, развернувшись от маршала, ушел на диван.

– Я, кстати, тебя в Президиум рекомендовал, – с дивана проговорил он.

Жуков замер. Никита Сергеевич весело смотрел на маршала.

– Ладно, возьму твоего Малиновского, – сдался Георгий Константинович. – Но ты не думай, ты меня не купил! Я решение взвесил, с доводами согласился, – и грустно добавил: – Я Костю Рокоссовского от расстрела спас, Сталина помиловать его упросил. Скажу правду, хотел его из Польши к себе забрать, а после твоих слов уже и не знаю.

– Не торопись, – отозвался Хрущев, похлопывая по кожаным подушкам дивана. – Забрать всегда успеешь. Лучше Малиновского мы с тобой никого не сыщем.

– Не искали, – огрызнулся министр.

Хрущев уже не слушал, Малиновского к Жукову первым замом протащил.

– Кому поручим противоракетную оборону Москвы? – спросил Никита Сергеевич.

– Москаленко.

– Одного пояса хватит?

– Лучше два строить, а верней всего три, – проговорил Жуков, – Тогда ни самолет, ни ракета к нам не подлетит.

– Расходы считать надо.

– Расходы не мое дело! – огрызнулся маршал.

В прошлом месяце с успехом прошли испытания ракетной системы С-25. Зенитно-ракетный комплекс состоял из шестидесяти ракет В-300, которые могли отслеживать двадцать целей одновременно на высоте до тридцати пяти километров. Комплексы эти предполагалась располагать на значительном расстоянии от столицы, расставляя поясами в шахматном порядке, так, чтобы ни одна бомба не могла достичь цели. Защита получалась действенная, ракеты наверняка поражали цель.

Жуков совершенно оттаял, повеселел.

– Слушай, – сказал он и снова нахмурился, – в печенках у меня сидит адмирал Кузнецов, давай его на хер!

– Кузнецов, Кузнецов! – задумчиво проговорил Первый Секретарь. – Сложно сейчас Кузнецову наподдать, молотовские в него зубами вцепятся. Вот ты в Президиум войдешь, тогда нагоним.

– Он им нравится, потому что шапку ломать перед министром не хочет! Чуть что – напрямую в Совмин бежит. Ну как это так: я приказ по министерству отдаю, а пока он свой, аналогичный, не подпишет, мой приказ на флоте не действует?! Почему Кузнецов на особом положении? Раньше существовало Министерство Военно-Морского Флота, он был министром, единолично там правил, но теперь такого министерства нет, его слили с военным, я – министр, он мой заместитель, как такое самоуправство понимать?! – нервничал Жуков.

– Потерпи, брат, выпрем Кузнецова.

– Да как терпеть, когда он даже на совещание зама присылает! Принц, мать его!

– Ты-то Булганину не очень-то подчинялся, – высказался Никита Сергеевич.

– Какой из Булганина министр! – отмахнулся Жуков. – Он не вояка.

– А субординация? – весело поддел Первый Секретарь.

– Иди к черту со своей субординацией!

– Не кипятись, Георгий Константинович, будет и на нашей улице праздник. Войдешь в Президиум Центрального Комитета, и пусть попробует адмирал дернуться, живо приструним, партбилет на стол – и весь разговор! Это я тебе твердо обещаю, а пока терпи.

– Терпи! – выдавил Жуков. – И за что его превозносят? Что он в войну сделал? Первым по немцам с корабля пальнул? Да, имел место такой случай. Нам Сталин категорически приказывал не вмешиваться, огонь не открывать, провокация, говорил, не верил, что Гитлер договор нарушил. Мы и сидели, как мыши! А когда отдал приказ: аэродромов нет, техники нет, паника, все отступают, а теперь Кузнецов – молодец!

– Чего завелся, Георгий, угомонись, сплавим Кузнецова!

– Сплавим! – повторил Жуков. – Вот он у меня где! – и маршал похлопал себя по шее.

– В баню в воскресенье придешь?

– Приду.

Вечером, уже дома, когда ложились спать, Никита Сергеевич поделился новостями с женой:

– Родиона замом к Жукову впихнул!

– Родион Яковлевич наверняка рад.

– Рад! – подтвердил Хрущев. – И я рад. Родион в доску мой. Не упрямец, слушает, что говорю. Надо мне Ване Серову звание дать, авторитет поднять, а то куда ни глянь – одни маршалы! Серов, Нина, это моя безопасность.

– Делай, как знаешь, – зевнула Нина Петровна. – Что-то твоего друга Булганина не слышно?

– Английский язык учит, – усмехнулся Хрущев. – Хочет на иностранных языках говорить.

– Да ну!

– Вот тебе и ну! Мечтал на английском с трибуны Организации Объединенных Наций выступить, чтобы поразить всех. Да только не идут у него языки. Коля себе задачу упростил, на отдельные фразы перешел, так, чтобы поздороваться мог, поинтересоваться, как дела, и все такое.

– Это ж сколько ему учиться?

– Какой из него ученик? Я ему: «А ну, скажи что-нибудь по-английски?» А он в ответ матом! Вот и все знания. Вчера очередного учителя прогнал, видать, скоро охота дурачиться пройдет. Ладно, Нина, давай укладываться, завтра вставать рано.

4 апреля, понедельник

Никита Сергеевич снял трубку. Звонила Нина Петровна.

– Что, родился?! Кто? Мальчик?! Мчусь! – Хрущев выскочил в приемную, крича: – Заводите машины! Едем! Мальчик родился!

Охрана помчалась за Никитой Сергеевичем. Как полоумные прыгали в автомобили шоферы, автоматчики. Кортеж мчался на улицу Веснина, где располагался родильный дом «кремлевки». Хрущеву не терпелось посмотреть на внука.

– Рада с Алешей решили назвать его Никита, в честь тебя! – торжественно произнесла Нина Петровна, она с утра находилась в клинике.

– Внук, Никита! – закатив глаза, чуть не расплакался счастливый дедушка.

Находясь в медицинском учреждении, старались не шуметь. Получив белые халаты и переодев обувь, поспешили в палату. Никита Сергеевич расцеловал дочку и осторожно заглянул в кроватку, где сопел новорожденный. У кроватки застыл довольный отец.

– Иди ко мне! – тихо, чтобы не перепугать малыша, проговорил Никита Сергеевич и заключил Аджубея в объятия.

– Молодчина, молодчина! Так держать! – хлопал зятя тесть. – Напьемся с тобой сегодня, Алексей Иванович, ох, напьемся!

Ребеночек спал, крохотный носик, крохотные ушки, губки, которые даже во сне забавно вытягивались, пытаясь отыскать материнскую грудь. А пальчики – боже мой! – какие малюсенькие пальчики! А на них ноготки-крохотули.

– Посмотри, и прическа есть! – умилилась Нина Петровна, указывая на темненький чубчик на головке младенца.

– Шатен! – с гордостью прошептал Хрущев.

Ребенок пискнул, потянулся и затих.

– Какой он маленький! – проговорила Рада.

– Не маленький, а нормальный, три двести, – с гордостью ответил отец.

– Пусть спит, – улыбнулся Никита Сергеевич. – Для него мир – диковинка, после маминого живота он еще не освоился. Сейчас для Никитки самое важное – мама! – и Хрущев ласково погладил дочку по голове. – Теперь ты, Рада, для него и любовь, и тепло.

– Полюбовались, и хватит! – не допуская возражений, сказала Нина Петровна. – Пойдемте, нечего мешать. Пусть маленький и его мамочка отдыхают.

– Правильно, правильно! – поддержал дед. – Уходим. И ты давай с нами, – кивнул он Аджубею.

– Иди, Алешенька! – позволила Рада.

Узнав радостное известие, к Хрущевым заторопились близкие. Через два часа гуляние было в полном разгаре. Во главе стола восседал молодцеватый Николай Александрович Булганин. Он привез огромный букет алых роз для Рады, который сразу же отослали в родильный дом, маршал почему-то решил, что ее с ребенком уже выписали. Другой букет, ничуть не меньше первого, из дивных белых лилий, сразу нашел свою хозяйку, так как предназначался для Нины Петровны. Его определили в огромную синюю вазу и поставили по центру стола. Букет этот очень принарядил незамысловатую, без излишеств, хрущевскую столовую.

– А мне что? – с хитринкой взглянул Никита Сергеевич.

– Что, что?! Тебе бутылка водки, вот что! – отозвался председатель Совета министров.

По сторонам от Булганина расположились маршал Жуков и Анастас Иванович Микоян.

– За новорожденного Хрущева, за Никиту Алексеевича! – поднял рюмку Булганин. – За нового гражданина Союза Советских Социалистических республик!

– Пусть, как дед, растет вершителем судеб! – добавил Анастас Иванович.

Выпили со смаком, прямо ухнули первую рюмку, такое славное событие справляли.

– Красивый парень, моя точная копия! – хвастался Никита Сергеевич.

– По-другому и быть не могло! – отозвался Булганин. – Ты чего нас голодом моришь?

– Сейчас, ребята, все будет, – пообещал хозяин. – Нина, Нинуля! Давай скорей закусить!

Стол стали заполнять разнообразные закуски. Гости первым делом набросились на картошечку, пожаренную с шампиньонами, которую подали на чугунной шкварчащей сковороде.

– Хороша картошечка! – нахваливал Жуков. – И грибочки что надо.

– Шампиньончики! – любовно проговорил Никита Сергеевич. – Их круглый год выращивать можно и зимой, и летом. Замечательный по качеству гриб, ничем не хуже белого. Лобанов прислал.

Николай Александрович разлил.

– Погодите пить, вон Шепилов идет. Дима, давай к нам, а то водка стынет!

– Бегу!

– Со мной садись!

Дмитрия Трофимовича только-только избрали Секретарем Центрального Комитета, одновременно он стал заведовать Международным отделом ЦК. В компании таких китов Дмитрий Трофимович чувствовал себя неуютно.

– Говори тост! – приказал Хрущев.

Шепилов поднялся с места и, развернувшись к Первому Секретарю, начал:

– Прежде всего, разрешите от всей души поздравить вас со знаменательным событием, которое, несомненно….

– Постой, постой! – перебил Никита Сергеевич. – Вот смешной, говорит так, будто мы здесь по какому-то официальному делу собрались. Ты это брось! Мы рождение моего внука празднуем, не министра иностранных дел Гватемалы!

Шепилов окончательно смутился.

– А еще профессор! Говори от души. Здесь выверты заумные зачем?

– За маленького Никитку, – смущенно улыбаясь, промямлил бывший редактор «Правды».

Осушив рюмку, Жуков зажмурил глаза.

– Давай, Георгий, я тебе фаршированных перцев положу, с утра сготовили. Перцы просто объедение!

– Клади.

Хрущев принялся выкладывать из глиняной миски пузатые дымящиеся перцы.

– К перцам сметанку необходимо!

Фаршированные рисом, морковкой и молочной телятиной перцы томились в духовке, покуда золотисто не запеклись и не пустили обильный сок, который пропитал несказанными ароматами всю их рыхлую внутренность.

– Ну, запах! – закатил глаза Жуков.

У Хрущевых всегда наедались до умопомраченья, и всегда было жутко вкусно.

После фаршированных перцев подали жареных карасей.

– На Москве-реке наловили. В сметане жарили, их можно прямо с косточками есть! – объяснил Никита Сергеевич и первым подал пример.

Гости налегли на карасей.

– Мировой у тебя зять, Никита, и не потому, что умеет детей делать, детей делать у всех с удовольствием получается! – хохотнул Николай Александрович.

– И хочется всем! – весело уточнил Жуков.

– Хочется, это само собой! – продолжал председатель Совета министров. – А Лешка твой – трудоголик, и отзываются о нем хорошо.

– Ты ж на него ругался? – напомнил Хрущев.

– По незнанию, брат, по незнанию!

– Стоящий работник, – поддержал Шепилов. – Я сразу его подметил, еще до того, как он с Никитой Сергеевичем породнился. Одна статья «Плесень» чего стоит! Как он там затхлую жизнь золотой молодежи подсветил!

– Статья стоящая, хотя, ребята, скажу по секрету, мой Сергей под это пагубное влияние чуть не попал, я Николаю Александровичу уже рассказывал, – невесело признался Никита Сергеевич.

– Так что у них с Ладкой, никак? – уставился на друга Булганин.

– Влюбился Сергей в кругловскую дочь, – для остальных разъяснил Хрущев. – А она – вертихвостка! Вокруг нее как раз самая настоящая плесень – модники, модницы, нелепая западная музыка, буржуазные ужимки, ничего стоящего внутри, только танцы, похвальба да выпивка! Какой с такой молодежи толк? А Сережка мой прямо прилип к этой фифочке, бегал в гости, гадостью заражался, – разоткровенничался отец. – Я ничего поделать не мог!

– Так встречается Сергей с кругловской дочкой или нет? – допытывался Булганин.

– Чего встречаться, замуж Ладка выходит! Нашла себе силача-переводчика, – зло проговорил Первый Секретарь. – И, главное, набралась наглости Сережу на свадьбу пригласить!

– Профура! – выругался Булганин. – Круглова давно гнать надо!

– Сучка! – поддержал Жуков.

– Не сучка, а дрянь, вся в отца! – вспылил Никита Сергеевич. – Влюбился сын крепко. Позавчера мы с Ниной ночь не спали, Нина слышала, как Сергей плакал. Меня прямо разрывало на части! Я б прямо этих Кругловых сгноил! – жахнул по столу оскорбленный отец. – Круглов при Берии ГУЛАГом командовал, сколько людей угробил!

– Он ингушей с чеченцами выселял, – подтвердил подошедший с опозданием Серов.

– Ты давай ешь, опоздавший! – прикрикнул Первый Секретарь и переведя взгляд на Шепилова, продолжил: – У Леши Аджубея какие-то сложности в газете, ты, Дмитрий Трофимович, разузнай, в чем дело, а то мои переживают, особенно Нина Петровна.

– Разузнаю и доложу.

– Ежели чего, меры прими.

– Обязательно! – пообещал Шепилов.

– Я с вашими разговорами рюмку устал держать! – буркнул председатель правительства.

– Давайте за Радочку! – поддержал Булганина маршал Жуков.

– За мамочку! – протягивая к Никите Сергеевичу рюмку, закивал Серов.

Ели уже медленно, насытились, выбирали, что повкуснее.

– Куда, Никита, за границу полетим? – поинтересовался Николай Александрович и макнул хлебный мякиш в соус, оставшийся из-под фаршированных перцев.

– Сукарно в Индонезии форум проводит. Двадцать девять государств Азии и Африки против Америки сговорились, против колониализма, против засилья эксплуататоров! И мы к этому форуму руку приложили, денежек дали, – заговорил Хрущев. – Правда, и товарищ Мао себя любящим другом показал, и финансы прислал и продовольствие.

– Китаец не скупясь раздает, говорит, что всем поможет, надо только его держаться, – высказался Микоян.

– Мао Цзэдун в региональной политике хочет преуспеть, – осмелился вставить Шепилов.

– И не только в Азии, – продолжил Анастас Иванович. – Недавно совершенно безвозмездно отправил голодающим Африки корабль с продуктами. В Судан, кажется.

– В Чад, – уточнил Шепилов.

– Да, в Чад, – поправился Анастас Иванович. – Хочет явить себя миру благодетелем, чтобы его считали первым марксистом.

– На Бандунгской встрече надо громогласно о Советском Союзе заявить! – выкрикнул Хрущев. – Россия, Советский Союз – вот единственный лидер!

– Летим туда, что ли? – уточнил Булганин.

– Нет, Коля, туда мы не поедем. Товарища Шепилова пошлем. Пусть передаст от всего Советского Союза революционный привет. Поедешь, Дима?

– Если партия скажет, поеду.

– А я кто тебе, уже не партия? – ухмыльнулся Хрущев.

– Извините! – смутился Дмитрий Трофимович.

– Шучу, шучу! – миролюбиво отозвался Никита Сергеевич и повернулся к председателю Совета министров. – Сегодня, Коля, у нас на повестке дня Германия. К восточным немцам отправимся, посмотрим им в глаза. Надо понять, готовы друзья-немцы к социализму или притворяются. И с западными немцами пора в диалог вступать.

– Может, стоит военнопленных отпустить? Уже десять лет, как немцы в плену сидят, – проговорил Микоян.

– Канцлер Аденауэр в сентябре приезжает, – снова сказал Шепилов.

– Надо немцев отпускать. Пусть это будет жестом доброй воли, – высказался Николай Александрович. – А не отпустим, так они перемрут.

– Перемрут, не перемрут, а война была! – назидательно ответил Никита Сергеевич. – Съездим, Николай, в Берлин, а там видно будет.

– Я в Германии не был, – пробасил премьер.

– Особо остро стоит югославский вопрос, – добавил Хрущев. – Как Сталин с Тито поссорился, мы с югославами на ножах. Совсем это ни к чему!

– Кровавая собака Тито! – применив сталинское определение, цинично ухмыльнулся Микоян.

– Точно, точно, так Тито называли! – оживился Николай Александрович.

– Югославия на Балканах должна стать надежным плацдармом социализма! – определил Хрущев. – Мириться надо ехать.

– Примет ли Тито? – засомневался Микоян.

– Добьемся встречи! – безапелляционно решил Хрущев. – Может, поначалу в Югославию рванем, а после – в Берлин.

– Можно и так! – не возражал председатель правительства.

– И об Индии помнить надо. С Индией у России целая эра впереди! Так что, Николай Александрович, не простые предполагаются гастроли.

– Молотов подскочит. Как так, скажет, без него решили?! – покачал головой Анастас Иванович.

– Вячеслав, окуклился как гусеница! А время пришло новое, горячее, только успевай поворачиваться! Дождется – попрем с работы! В Англии самого Черчилля на отдых отправили, не постеснялись, а мы все – Молотов! – заикаемся. У Черчилля заслуг больше, чем у Молотова. Молотов в сморчка на посту министра иностранных дел превратился, а все паясничает. У англичан рука не дрогнула Черчилля сменить, и у нас не дрогнет!

– Не помогает, так хоть бы не мешал! – буркнул Булганин.

– С прошлой недели Антони Иден английский кабинет возглавил, – опять дополнил Дмитрий Трофимович.

– И ведь без Черчилля землетрясения не произошло! – уставился на Шепилова Никита Сергеевич. – Все мы не вечные. Придет время, и мы будем места освобождать, даже с удовольствием, пусть молодые, более грамотные работают. В этом основной принцип социализма, а не так, чтобы до ста лет тебя в кабинет приносили. Вот Дима Шепилов, чем не министр иностранных дел?

– Во-во! – поддакнул Булганин. – Значит, и Англия у нас в списке?

– Поездок хватит. Анастас Иванович на хозяйстве останется, товарищ Жуков тыл прикроет. Такой расклад. Можно смело путешествовать.

– Что-то мы отвлеклись от главной темы, позвольте мне сказать? – Микоян поднялся с места.

Невысокий, щупловатый, с жесткими кучерявыми волосами, всегда улыбчивый и располагающий к себе, Анастас Иванович за последний год стал очень близок к Хрущеву.

– Если человек доживает до того времени, когда у него появляются внуки, значит, к нему благосклонна судьба, – начал он. – Ты, Никита, дожил до внуков! Хочу пожелать, чтоб был у тебя не один внук. Чтобы почаще радовали тебя дети внучатами, потому что маленькие детки – это не просто радость, а радость, помноженная на счастье! Как однажды подметил Георгий Константинович, ради детей, мы, в сущности, и живем на белом свете. За тебя, дорогой друг, и за маленького Никитку!

– Ура! – высоко поднимая рюмку, крикнул Жуков.

– У-у-р-р-а-а-а!!! – прокатилось по столовой.

– Дайте слово опоздавшему! – не допуская передышки, потребовал Серов, он появился за столом последним, и, встав перед Первым Секретарем, заговорил: – Я очень рад, что в семье Хрущевых пополнение, рад за Раду, за Алексея и, конечно, рад за вас с Ниной Петровной. Сердечно поздравляю! – чокался Иван Александрович. – Надеюсь, что скоро и мы с Анютой пригласим в гости, мы тоже ждем пополнение, – признался он.

– А уж мы как с Галей стараемся! – заулыбался маршал Жуков.

– Давайте за детишек, за всех детишек без исключения, и будущих и настоящих! – воскликнул Никита Сергеевич. – До дна!

– До дна! До дна! – раздались голоса.

Гости поднялись с мест и с энтузиазмом выпили. Булганин для убедительности потряс перевернутой рюмкой над головой, демонстрируя, что выпил до капельки.

– Мы в тебе не сомневались, Николай Александрович, ты ни в одном деле себя плохо не показал! – обнял его Хрущев. Он тоже махнул полную стопку, пятую по счету, и был уже здорово навеселе.

– Сейчас вам новый анекдот расскажу, – проговорил Булганин, но тут Никиту Сергеевича пригласили к телефону.

Через минуту он вернулся очень довольным.

– Брежнев звонил, наш целинник. И ему донесли!