Белоэмигранты на военной службе в Китае

Я со штабом стоял близ переезда, когда с запада на восток, с тусклыми фарами, медленно проходил бронепоезд. Генерал сказал мне: «Садись в него, это русские!» Я побежал к броневику, крича: «Стой, русские, маманди!», но он, не останавливаясь, прошел дальше. Впоследствии на «Хубее» я выяснил, что это был кантонский броневик и хорошо, что он не остановился. После этого мы шли всю ночь, отойдя от железной дороги на северо-восток за 10 ли, имея наблюдение на юг. По ее линии, в районе деревни и станции Ян-дзы-ган была слышна сильная ружейно-пулеметная стрельба, изредка слышны разрывы и выстрелы тяжелых орудий. Это действует наш броневик. Направление держим на Каоченг. Шли всю ночь быстрым шагом, не имея ни одного привала. Опять не ел целый день.

1 ноября. Без отдыха идем весь день. Я чуть не падаю от усталости, в глазах вертятся круги, ноги распухли и страшно болят. От моих носков остались одни верхушки, и я завернул ноги в два носовых платка, но они очень тонкие и мало помогают. Об еде не приходится и думать, так как у каждой деревни стоит отряд хун-чен-хуев и нам приходится их обходить. К вечеру случайно захватили три подводы с кантонскими пампушками, которые сопровождали трое офицеров. Они оторвались от своих, выскочили вперед и нарвались на нас. Офицеров арестовали, лошадей забрал конный полк, мне не дали, а пампушки мы съели. Разведка доносит, что кантонцы находятся в 4 ли от нас. Их разъезды появляются с запада, и начинается паника. Конный полк рысью уходит вперед. Я идти не могу из-за распухших ног, а тем более быстро… Подумываю о пуле из генеральского «маузера» в рот…[419]

На наше счастье, на перекоски между нами и ими выскочила 20-я дивизия. Кантонцы занялись ею. Оттуда слышится сильная стрельба, и мы уходим. Не доходя 8 ли до Чао-Сиена, узнаем, что его гарнизон выкинул кантонский флаг. Резко меняем направление и под прямым углом уходим на север, на Тинтао. Идем без отдыха вторую ночь. Не доходя 12 ли до Тинтао, останавливаемся на рассвете. Эти 12 ли я иду со следующей скоростью: вышел в 11 часов и пришел в Тинтао в 5 часов вечера.

2 ноября. К вечеру в город приехал генерал. Я остановился в генеральском конвое, где мои старые солдаты проявили ко мне самую трогательную заботу, притащив мне лепешек и ослиного мяса. Вымыл ноги ханой для дезинфекции и чувствую, что дальше не могу идти ни одного шага.

3 ноября. Узнаю, что нашлись мои писарь, вестовой и тачка: было предположение, что их захватили красные, так как они вышли на станцию Ян-дзи-ган. Теперь чувствую себя лучше, так как они привели с собой моего осла. Половину вещей они, однако, потеряли, так как фактически бежали от противника. Я купил в городе носки и полотенце. Генерал приказал мне дать осла и под вещи. К вечеру выстроились и тронулись, держа направление на Цинин. Ночевали в деревне Уй-шан-ди.

4 ноября. Прошли 50 ли и ночевали в деревне Хо-уй-дзи. Спать пришлось под открытым небом, под воротами. Меня продуло и сильно знобит. Об еде который день не приходится думать, так как район совершенно разорен, питаются зеленым горохом. Для себя – варят, ослы едят сырым. Мой желудок этой пищи не принимает, и все выходит обратно.

5 ноября. Выступили утром. Тачку я бросил, перегрузил вещи на маленького осла. Прошли 60 ли и ночевали в деревне Сюй-сан.

6 ноября. Вышли на рассвете, сменив направление на Тан-чоу, пройдя 61 ли, и остановились в деревне Се-ме-ди. Чувствую себя отвратительно – ослабел от голода, а ко всему этому еще и простудился. Пищи никакой нет.

7 ноября. Выступили на рассвете. Я ушел вперед. Пришли в город Тан-чоу, где искали нашего начштаба, но не нашли и пошли за 4 ли на вокзал смотреть броневики. Там застали «Хубей», на котором узнали о гибели наших броневиков[420]. Там меня накормили ужином, и часов в 7 вечера я отправился разыскивать бригаду. Сказали, что она стоит, не доходя города ли за 15 на север. По пути к нам присоединился командир пехотного полка 3-й армии с мобянами. Он сообщил, что южнее нас на Тан-чоу, не доходя до города 30 ли к северо-западу, в деревне Лю-жан-зай, он видел более 40 трупов русских с отрубленными головами. Это работа хун-чен-хуев[421].

Пройдя полпути, командир полка свернул к себе в деревню, а мы пошли дальше на север. Нам казалось странным, что по хуторам нет солдат. Дойдя до большой деревни, мы были остановлены 4 штатскими китайцами, которые стали расспрашивать писаря, кто мы и не «ломоза» ли я. Я в это время стоял в тени от луны под деревом, достав «маузер» и наведя его на них. Они что-то крикнули, и сразу прибежало еще человек 15, но писарь поручился, что я – не «ломоза», да и «маузер» не располагал их приближаться ко мне, чтобы это проверить. Пятясь назад, мы вышли из деревни и пошли на восток. Бригаду ночью найти не смогли, и после долгих препирательств нас пустила переночевать артиллерийская бригада 5-й армии.

8 ноября. На рассвете мы нашли свою бригаду, она выходила на север. Я доложил начштаба Ма, что больше не могу идти от переутомления, ослы также отказываются. Он посоветовал мне съездить в Тан-чоу и купить лекарства. Пройдя с бригадой еще ли 20, я от утомления не мог идти и лег часа на три в деревне. Бригада ушла дальше ли на 30 на север для отдыха. Чувствуя, что дальше я не могу сделать ни одного перехода, решил вернуться в город и лечь в госпиталь. Часов в 7 вечера я пришел туда. Лекарств не нашел и решил ехать тогда в Суд-же-фу, сел в порожняк и 9 ноября на рассвете прибыл туда. Ослов бросил, так как они все равно больше работать не могли. В Суд-же-фу госпиталя были забиты ранеными, и европейцу там лежать было невозможно. Я сел в порожняк и приехал в Ян-дже-фу.

10 ноября. Сутки не было поезда, и только 11-го числа я попал на базу Сун-чуан-фановских войск и с ней ночью 12 ноября прибыл в Цинанфу.

13 ноября я явился в Шандунский военный госпиталь, где было признано, что я действительно переутомился и истощен от недоедания. Все мои вещи, а также поручика Гаврилюка, переводчиков, полковника Лемана, отправленные в Су-дже-фу, были украдены дезертиром-солдатом конного полка, и мы все остались без вещей. Так как генерал обещания своего о выдаче мне лошади не сдержал, считаю, что, уехав из бригады, морально я прав»[422].

Это свидетельство характерно для работы всех русских инструкторов, в том числе и начштаба Хунхузской дивизии полковника Иевлева.

Катастрофа бронепоездов у Сучжоуфу

В ноябре 1927 г. у станции Сучжоуфу фыновцами были захвачены 4 русских бронепоезда. Произошло это так. Подполковник Николаев писал, что в конце октября русские выполняли боевую задачу у станции Ламфанг на Лунхайской железной дороге. Общая численность русских при этом составляла 900 человек, из них 240 человек было на бронепоездах, остальные составляли пехотную бригаду. Каждый бронепоезд имел по 60 человек команды, 4 орудия, 6–7 бомбометов и 10–11 пулеметов. В пехотной бригаде было 600 штыков, остальные были прислугой 2 горных орудий, 8 пулеметов и 4 бомбомета. Объединенными силами командовал генерал-майор Чехов, начальник броневой дивизии, а пехотой – генерал-майор Сидамонидзе. Тот и другой были капитанами русской службы.

В конце октября бои Русской группы, в которых участвовали броневики и пехота, шли на Кайфынском направлении. Русские продвигались вперед. Около часу дня 31 октября в бою с артиллерией врага был пробит тендер паровоза бронепоезда «Хонан», а под вечер был подбит паровоз бронепоезда «Пекин»[423]. По данным Пурина, это произошло так: «Впереди шел самый крепкий броневик «Пекин». Снаряды полевых пушек противника не пробивали его брони. Со стороны неприятеля тоже шел броневик, по которому «Пекин» выпустил 127 снарядов, в результате чего вражеский бронепоезд был подбит и с помощью нового паровоза был оттащен назад. Когда «Пекин» продвигался вперед, он наткнулся на две кинжальные батареи, которые подвергли его сильному обстрелу. Артиллерия его не смогла сбить батареи, и паровоз «Пекина» был подбит. За ним пришел другой броневик, который оттянул «Пекин», а на его место вышел бронепоезд «Шандун», который вел бой с батареями и пехотой противника. Почти одновременно на задней станции в 3 часа дня в 5 верстах от станции наш броневик «Хонан» был атакован двумя ротами противника, которые вышли в тыл нашим броневикам. Отстреливаясь, «Шандун» сменил «Пекин» на этой станции и с 8 часов вечера до 1 часу ночи вел бой с пехотой противника, который был до того дерзок, что забирался под вагоны нашего бронепоезда. Бронепоезд «Тайшан» тем временем ушел дальше назад. Еще дальше от него находился броневик «Хонан». В это время пехота противника, пользуясь наступлением темноты, когда стрелки не могли вести точный огонь, пыталась захватить обездвиженный бронепоезд «Пекин». Его команда отчаянно отбивалась и подавала тревожные гудки, похожие на рев раненого зверя. К нему направили броневик «Тайшан», который разогнал противника и к часу ночи притащил на буксире «Пекин» к месту сосредоточения всех русских сил. К тому времени, по словам Николаева, обстановка на фронте настолько осложнилась, что бронепоездам приказали отходить к позициям русской пехоты. По словам Пурина, Чехов прибыл на эту станцию с пехотой и бронепоездом «Шандун» около 12 часов ночи с 31 октября на 1 ноября. Подойдя к расположению пехоты, получили приказ посадить ее на бронепоезда. Все указывало на то, что противник уже проник в тыл. Чехов знал это и должен был принять решение об отходе, но не сделал этого, потеряв 12 часов, и только утром он двинулся в свой тыл.

Поэтому все семь поездов двинулись к востоку одной, почти непрерывной колонной. Начиная с 9 часов утра они все время вели бой с угрожающими с обеих сторон частями противника. На всем пути следования встречались мелкие группы противника в виде отдельных рот и батальонов, которые разгонялись артиллерийским и пулеметным огнем. Таким образом прошли три разъезда без всяких потерь с нашей стороны»[424].

К 11 часам поезда начали подходить к мосту западнее разъезда Лиухо (Люхэ). Отсюда до позиций союзного маршала Чу Юпу оставалось 12 километров. Шедшие впереди бронепоезд «Чжили» и вспомогательный бронепоезд подполковника Сакулинского, оторвавшись от остальных, успели благополучно миновать этот мост и разъезд. Остальная колонна подходила к мосту так: бронепоезд «Хонан», имея у себя на буксире подбитый «Пекин», затем «Тайшан», «Шандун» и последним – китайский санитарный поезд. Когда «Хонан» был недалеко от моста, оказалось, что дорогу преградил противник, разобравший путь на расстоянии целого километра и взорвавший небольшой мостик перед главным мостом.

«Хонан» остановился, и не успела выскочить его команда для осмотра пути, как по ним сразу с трех сторон был открыт артиллерийский, пулеметный и ружейный огонь, который велся слева, из двух деревень, с фронта, из-за окопов у мостов и справа из окопов на поле, из поставленных за ними батарей. Противник находился не более чем в 400 метрах от бронепоездов, но решительности в наступлении не проявлял, отгоняемый от полотна дороги огнем бронепоездов. Видя это, 105-й полк выгрузился с бронепоездов на северную сторону дороги и стал наступать на противника, преградившего путь по железной дороге. Артиллерийский огонь враг сосредоточил главным образом на «Хонане», который стал энергично отвечать, но вскоре от нескольких прямых попаданий бронепоезд окутался клубами дыма и пара. Его паровоз был подбит, и «Хонан» лишился возможности маневрировать. Остальные бронепоезда в панике открыли огонь во все стороны. Под его прикрытием с задних бронепоездов начали соскакивать пехотинцы 106-го полка. Во многом поэтому атака 105-го полка, никем не руководимого и вышедшего в наступление неполными силами, не имела успеха. Видя панику команд бронепоездов и 106-го полка, 105-й полк бросился в северном направлении. Рассыпавшись цепью, русские бросились в незанятый противником промежуток между двумя деревнями севернее и левее железной дороги. По данным Пурина, «спасался каждый, как мог и кто мог. Командование растерялось, и никто никаких приказаний не получал»[425].

Все бомбометы и большая часть пулеметов были оставлены на бронепоездах. Встреченные со всех сторон огнем, люди 109-й Русской бригады устремились в сторону наименьшего сопротивления, на север, в этот промежуток, куда им вместе с командами бронепоездов и удалось прорваться. При этом почти все имущество, как казенное, так и личное, чинов 109-й бригады и команд бронепоездов было брошено. «Солдаты-китайцы 109-й бригады почти все рассеялись во время боя и при дальнейшем поспешном отступлении к Цинину, куда через полмесяца и прибыли русские с погибших бронепоездов во главе с Чеховым»[426]. Во время бегства от моста русские оказались в окружении под ураганным огнем противника, из которого они вышли с большими потерями. После этого разрозненные части команд бронепоездов и пехоты пробежали 12 километров на север, кое-как собрались и стали пробиваться к своим, ежедневно делая по 40 километров. Прибыв в Цинин, Чехов послал Чжан Цзучану телеграмму с просьбой дать эшелон для отправки русских в Цинанфу, на что ответа не последовало. Тогда Чехов проявил запоздалое боевое рвение против союзного поезда, самовольно захватив эшелон. В Цинанфу Чехов отправился в штаб Чжан Цзучана с докладом. Однако тот его не принял, сказав, что сможет разговаривать с ним только на фронте.

Были данные, что позорное бегство русских с поля боя имело место, несмотря на слабость сил врага, преградившего дорогу русским бронепоездам и пехоте, и близость своих частей. Пурин свидетельствует: «Как доказательство, что противник по железной дороге не был силен, является факт, что майор Алексеев с 40 артиллеристами стал отходить по железной дороге через мост и, пробившись, присоединился к главным китайским силам»[427].

Надо отметить, что Нечаев попадал и в более тяжелые ситуации, например под Тяньцзинем в марте 1926 г. Тогда противник зашел в тыл русским частям и отрезал бронепоезда. Однако Нечаев, лично возглавив контратаку, отбросил противника, предотвратил катастрофу и сам разбил наголову неприятеля, и это лишь один из многих эпизодов его боевой биографии. Таким образом, вина за случившееся целиком ложится на Чехова как главного командира и Сидамонидзе. Они не смогли удержать команды бронепоездов и пехоту от паники, не командовали пехотой при контратаке 105-го полка и сами впали в панику, отдав приказ о бегстве. А накануне они медлили с отходом своих частей, особенно Чехов, в чьем подчинении были бронепоезда. Кроме того, они стянули в один район все бронепоезда без достаточно сильного пехотного прикрытия, вместо того чтобы распределить их по железнодорожной линии в условиях стремительного отхода войск Северной коалиции. В итоге потеряли четыре новых бронепоезда со всем вооружением, в два раза усилившие броневые силы Фына, и всю материальную часть 109-й пехотной бригады. А главное – общие потери ранеными, убитыми и пленными достигли 300 человек, из которых около сотни приходится на убитых, так как тяжелораненых во время боя и паники вынести не удалось. Они, чтобы не достаться кровожадному противнику, стрелялись сами, или их добивали фыновцы. Особенно позорным было то, что из оставшихся людей 200 человек пришли без оружия, бросив его в панике[428].

Причина такого разгрома не только в бесталанности Чехова и Сидамонидзе, но и в отсутствии у русских единого командования. По оценке немецких экспертов, «успехи 1924—26 гг. связаны с тем, что командование русскими было сосредоточено в одних руках. Бронепоезда приносили существенную пользу русскому отряду, так как дополняли огневой силой наступление пехоты. Но как только бронепоездам давали самостоятельное поручение или их направляли для совместных действий с китайской пехотой, они терпели неудачу. Бронепоезда являлись очень ограниченным вспомогательным родом оружия, которому китайцы наивно придавали чрезвычайно большое значение»[429].

Чтобы компенсировать потери, Чжан Цзучан снял с должности своего военного советника Макаренко и направил в Цинанфу для руководства строительством двух бронепоездов, так как он уже имел в этом опыт[430]. Когда они были готовы, он поставил во главе их Макаренко.

После катастрофы уцелевшие части прибыли в Цинанфу, но через неделю и их снова вызвали на фронт.

Русские продолжали покидать разваливающуюся группу. В ноябре 1927 г. из Циндао от Пурина пришло сообщение: «В последнее время здесь было много бывших русских чинов армии Чжан Цзучана. Почти все они обращались к старшим русской колонии и к иностранным резидентам с просьбами о предоставлении им какой-нибудь работы либо средств на проезд в Шанхай или Харбин, куда они направляются в поисках службы. Ныне они имеют чрезвычайно жалкий вид: оборванные, больные, голодные и разочарованные во всем. Усматривается из разговоров с ними и из частных писем из Цинанфу, что неудачные бои в начале ноября на Лунхайской железной дороге сильно поколебали значение группы в глазах китайцев и нужны героические усилия, чтобы восстановить положение русского имени, бывшего при Нечаеве. Все в один голос заявляют: нет веры и доверия к начальникам, а раз это так, то надо признать, что начатая Нечаевым работа разваливается и ждать ничего хорошего впереди нельзя. Нельзя возлагать больших надежд на остающуюся Русскую группу, которая осталась почти без солдат. Они вспоминали, что когда во главе группы был Нечаев, начальник с железной волей, то она была многочисленной, так как генерал прилагал все усилия к тому, чтобы все вовремя получали жалование, и заботился о солдатах. Теперь же этого нет. Прошло 10 месяцев со времени ухода Нечаева, и за этот период никто не получал жалования. Бывшее кадровое офицерство частью пало в боях, частью ушло, частью служит рядовыми, но зато, по меткому выражению полковника Лаврова, вчерашние повара стали ныне полковниками и генералами и кричат, что они делают русское национальное дело. Это – грубая ложь. Они губят здесь русское дело и русское начинание. Среди солдат группы царит жестокое озлобление к начальствующим, особенно к Меркулову, играющему в фашизм и сорящему деньгами. Озлобление дошло до того, что в офицерское собрание 105-го полка неизвестно кем была брошена бомба, но об этом замалчивается. В Цинанфу подано до 300 заявлений об увольнении. Если удовлетворить их, то группа останется без солдат. Ходатайства, конечно, остаются неудовлетворенными. Офицерство и солдаты группы возмущенно рассказывают, что наряду с безумными тратами денег можно встретить полную нищету. Одни пользуются лимузинами, пьянствуют, в изобилии льется шампанское, а рядом солдаты не имеют даже кипятка и раненые с трудом, кое-как, плетутся в госпиталь, не имея денег на рикшу. Контрасты – слишком резкие, вызывающие всякого рода разговоры и недовольства»[431].

Действия конной бригады В. С. Семенова

(октябрь – декабрь 1927 г.)

Из бригады генерал-майора Семенова писали, что она «на фронте в районе Кайфына. У нее было несколько удачных дел. Наши получили много благодарностей и денежные награды. Бригада пока действует отдельными полками»[432]. Распыление Чжан Цзучаном русских по всему фронту лишало возможности использовать их успехи, так как китайцы-соседи обычно не поддерживали «ламез», а их удачные атаки, стоившие им немалой крови, обыкновенно оставались бесплодными. В донесениях бригады Семенова есть свидетельства: «В последних боях 26–27 ноября Сводный полк Конной бригады атаковал в конном строю конницу противника, тоже полк. У нас в этой атаке убиты подполковник (войсковой старшина) Чупров[433], майор Нагибин, ротмистр Медвикус и поручики Киц и Урманцев. Ранены поручики Андреев и Черепанов. Еще раньше ранены майор Касаткин и поручик Якимов. Сколько потеряли солдат, пока неизвестно, но потери большие. Из числа раненых 6 солдат находятся в госпитале в Цинанфу. Много убито лошадей. Потеряна связь с другим конным полком бригады полковника Манжетного»[434]. Тот же источник вскоре сообщил: «Полк отыскался – он здорово потрепался и понес потери, но на фронте в данное время дела идут как будто хорошо»[435].

Тихобразов доносил: «Половина бригады во главе с Семеновым – все время в боях. Был 27-го ноября конный бой с конницей Фына. Наш полк уничтожил полк противника, но и сам понес жестокие потери – 6 офицеров убитыми, включая сотника князя Урманова, а также убито 26 всадников и 28 лошадей. Были потери и до этого. При нашей численности такая убыль нас всех скоро сведет на нет. Бои идут пока с переменным успехом»[436].

Семенов после боя 27 ноября обратился к Чжан Цзучану: «Русские войска в Вашей армии три с половиной года несут службу и ни разу не уклонились от исполнения долга». В то же время он сообщил, что их положение близко к катастрофе из-за задолженности по жалованью на девять, а по кормовым деньгам – на пять месяцев. Семенов не мог даже взять кредит на бригаду: «Вопрос с довольствием такой, что скоро нечем будет их кормить»[437]. При этом его бригада продолжала воевать. Через два дня, 30 ноября, было получено новое донесение: «У нас идут жестокие бои с красными. Русские части понесли большие потери»[438]. Из офицеров был убит еще ротмистр Чирков[439].

Через несколько дней противнику удалось переломить ход событий в свою пользу, и 5 декабря с фронта русские доносили, что «военными успехами похвастаться нельзя»[440]. Несмотря на это, 11 декабря 1927 г. русские офицеры отмечали, что «у Тупана будто бы опять сдвиг в сторону симпатий к русским. Это после переживаний в Сучжоуфу»[441]. Это неудивительно, так как русские главным образом и держали тогда фронт. Но свои «симпатии» маршал не подтвердил материально, и русские говорили: «Несмотря на нашу жертвенность, мы материально еле-еле перебиваемся»[442].

Нечаевцы были тогда в подавленном состоянии и из-за того, что их долго не сменяли на фронте. Семенов писал у Императорского канала 17 декабря 1927 г. Меркулову: «1) В настоящее время идет перегруппировка сил. Я получил приказ идти в Цинин. Сводный полк полковника Сараева присоединяется ко мне. Бригада с 8 октября – на фронте и все время в боях. Люди и лошади очень утомились, снаряжение и обмундирование – порвалось. Поэтому я прошу через Вас Тупана разрешить дать бригаде отдых на две или три недели в Цинане. Поправившись, мы принесем больше пользы, тем более что бригада производит перегруппировку и последние дни серьезных боев не было. В противном случае мы еще больше измотаемся и к серьезным боям будем ослаблены. 2) С разрешения Тупана, в деревнях имеются хун-чен-хуи, поэтому мы нигде не можем достать довольствия. Денег они не берут и ничего не дают, а брать силой запрещено Тупаном. В случае этого обязательно будут вооруженные столкновения. Я прошу, чтобы Тупан назначил в бригаду своего представителя, который бы вел переговоры с хун-чен-хуями и доставал нам от них довольствие. Никаких ведь интендантских складов не имеется, и все довольствие приходится добывать от населения»[443].

Семенов не сгущал краски. Хун-чен-хуи соглашались дать что-либо лишь за серебро, самую надежную валюту тогда в Китае. В день на русский полк приходилось тратить 60 долларов серебром, которых у них не было[444].

Из-за отсутствия фуража у русских начали умирать от голода мулы. Сами люди стали страдать из-за нехватки продовольствия и патронов.

Несмотря на это, дисциплина у русских была по-прежнему на высоком уровне, все распоряжения Чжан Цзучана выполнялись безоговорочно[445].

Исполнительность наряду с отсутствием солидарности между русскими начальниками мешала наемникам выступить едино, чтобы попытаться улучшить свое положение[446]. 30 ноября 1927 г. Тихобразов заметил: «Наше общее обнищание заставило всех обратиться к Тупану с требованием изменить условия существования русских в лучшую сторону. Везем это челобитье и посмотрим, что будет. Если все останется по-старому – придется брать котомку на плечи и искать заработка»[447]. Поехали к Чжан Цзучану Меркулов и Чехов[448]. В результате поездки Чехов настроился на увольнение.

Тихобразов пишет 5 декабря, что он пытается найти для себя хоть какое-то место для устройства с меньшим, чем у китайцев, но регулярно выплачиваемым пособием, на которое можно было жить[449].

Генерал-майор Михайлов неожиданно ушел из Русской группы в ноябре, даже не найдя себе нового занятия, и тем самым бросил важную для всех русских наемников работу, поставив их в тяжелое положение[450]. Однако в скором будущем Михайлов смог достойно устроиться на новой полицейской службе.

Все это говорило о том, что русские части находятся на грани краха.

Кампания января – сентября 1928 г. Расформирование отряда

Начало нового года для русских принесло много неожиданностей, отрицательно повлиявших на их службу. С фронта писали 4 января: «У нас – пора всевозможных переформирований и неожиданностей. Здесь полное затишье и противник не проявляет активности. В связи с решительными действиями Чан Кайши против коммунистов у нас говорят, что участие русских в борьбе с ним теряет смысл. Я полагаю, что В. С. Семенов должен что-то предпринять, иначе пропадет идейность борьбы»[451].