bannerbanner
Абу Нувас
Абу Нувас

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
9 из 9

А что записано здесь? Рассмотрев переплет, он перевернул несколько листов. Какие-то стихи… Он вернулся к первой странице. На ней великолепным почерком выведено: «Диван* достойнейшего мужа, светила науки и поэзии, Хамдана ибн Закарии». Заголовок тоже окружен ярко-синим сплетением на золотом фоне; такие же рисунки образуют рамку для каждого стихотворения. Хасану показалось, что зрение ему изменяет. Он протер глаза и снова посмотрел на заголовок. Имя Хамдана нагло сверкало среди лазури и золота замысловатого узора, который вдруг показался аляповатым, слишком пестрым и безвкусным.

Он хорошо знал Хамдана. Это высокий, благообразный и важный араб из знатного рода, осевшего в Хире и Куфе, бездарный поэт, собиравший у себя местных литераторов, которые усердно посещали его, привлеченные богатым угощением и подачками.

Хасан стал читать, морщась от гнева и отвращения. Ни одной свежей мысли, ни одного нового образа, бесчисленные нарушения правил, а вот и прямое воровство – строка из Башшара. И еще одна…

У него задрожали руки. Держа томик, подошел к учителю, присел рядом. Подождав, пока старшие закончат разговор, обратился к хозяину дома:

– Господин мой, я вижу у вас на почетном месте книгу достойнейшего Хамдана ибн Закарии. Вы знаток литературы и поэзии. Считаете ли вы этого человека действительно хорошим стихотворцем?

Тот замялся. Потом нерешительно проговорил:

– Хамдан подарил мне эту книгу. Он заказал переписать ее в нескольких экземплярах за большие деньги. Я принял его подарок – поступить иначе было бы невежливо, к тому же книга очень красива. Что же касается его стихов… Я нашел там некоторые прегрешения против правил, нарушение размера, не всегда употребляются правильные выражения и кое-где есть непозволительное заимствование…

– То есть, – невежливо прервал его Хасан, – вы, как и я, считаете Хамдана ничтожеством и бездарностью?

Он вдруг улыбнулся. Перед ним стоял чеканный медный кувшин для омовения рук. Хасан положил книгу на ковер и взял кувшин.

– Подобное к подобному, – задумчиво сказал он и, высоко подняв кувшин, опрокинул его. Оттуда хлынула вода и залила книгу. Валиба и Абу– ль-Хасан с удивлением смотрели на него, а он, вскочив, чтобы не замочить полы кафтана, тем же тоном продолжил:

– Ковер станет только лучше от воды, а переплет можно высушить и употребить в дело. Я надеюсь, что книга испорчена, хотя мне жаль рисунков.

После этих слов он повернулся и вышел, даже не попрощавшись, что было уж совсем невежливо.

Хасан опомнился только на улице. Ему стало стыдно. При чем здесь Абу-ль-Хасан, добрый старик, любящий его и Валибу? Разве он виноват, что Хамдан подарил ему свои безобразные сочинения? А учитель сейчас, наверное, извиняется перед хозяином за невежливость ученика! Хасан повернул к дому Абу-ль-Хасана, чтобы извиниться самому, но на пороге встретил Валибу. Он думал, что учитель станет упрекать его, но тот молчал, и только когда они подошли к постоялому двору, вздохнул:

– У Хамдана сильная и богатая родня, а слуга, который вытирал воду с ковра, раньше служил у него. Если тот узнает о твоих словах, нам придется уйти в другое место.

– Учитель, я понимаю, что был не прав, но не мог стерпеть!

– Знаю, знаю, – прервал его Валиба. – Ты горяч, но в жизни не бывает так, как тебе хочется: приходится смиряться и скрывать свои чувства.

– Я не хочу смиряться! – крикнул Хасан так громко, что несколько прохожих обернулись в его сторону.

– Тише, – потянул его за рукав Валиба, – подумают, что ты пьян, и отведут к начальнику городской стражи. Идем домой, тебе надо отдохнуть и успокоиться.

VIII

Снова Мирбад… Кажется, людей в Басре стало еще больше, но сам город как-то полинял, съежился, потерял то, что нравилось Хасану раньше, когда он, вернувшись домой и окунувшись в знакомый лабиринт узких улиц, черпал в этом новые силы. Или сам Хасан утратил что-то: свою бездумную веселость, переполнявшую его некогда радость жизни, жадный интерес ко всему новому. Даже стихи надоели ему. Вечно одно и то же – воспоминания, восхваления, описания…

Но, беря в руки калам, он по-прежнему забывал обо всем. Стихи его становились все отточеннее, рифмы – богаче. В часы усталости и разочарования Хасану казалось, что его голова пуста, как дырявый бурдюк, что он уже высказал все, что мог, и даже Валиба не мог развеселить его. Он стал желчным и раздражительным и все чаще давал волю вспышкам гнева. Вся Басра говорила о том, как молодой поэт опозорил Акифа ал-Иджли, известного богача, который с удовольствием принимал у себя ученых и стихотворцев, надеясь, что они будут прославлять его щедрость и гостеприимство.

От кого-то Акиф узнал, что в Басре появилась новая знаменитость, и пригласил Хасана. У поэта в этот вечер было особенно плохое настроение. Он побывал дома, вдохнул знакомый с детства запах нищеты – мать жила в той же конуре, денег, которые давал ей старший сын, едва хватало на еду, дочери еще не вышли замуж, а младший брат, Хусейн, не приносил домой ни гроша. Он тоже хотел стать поэтом, прельщенный кочевой жизнью Хасана, которая казалась ему легкой и приятной. Но у него не было способностей брата, да и особым прилежанием он не отличался. Хусейн постоянно надоедал матери просьбами о деньгах, которые требовались, чтобы платить за уроки, но часто пропускал занятия и бродил по улицам вместе со своими сверстниками. Хасан много раз видел его вместе с Исмаилом Одноруким, который стал предводителем «молодцов» их квартала, но бывший приятель почему-то сторонился поэта.

В тот вечер, казалось, запах, идущий с бойни, был еще сильнее, комната матери выглядела еще более жалкой, а сама мать, которую Хасан помнил еще статной и красивой, – высохшей старухой. Она что-то говорила ему, жаловалась на дочерей, на дороговизну, но Хасан не слушал ее. Ему хотелось в степь. Пусть его бьет песчаный вихрь, пусть обдувает знойный ветер, пусть хлещут потоки бурного весеннего ливня и оглушают раскаты грома. Это лучше, чем сидеть в душной лачуге, где нищета пахнет не песком, жарким солнцем и пряной травой, как у бедуинов, а гнилью и грязными тряпками.

Дверь без стука приоткрылась, и в комнату вошел Валиба. Мать закрыла лицо, встала и вышла во двор, а он уселся на ее место. Он был бледен и тяжело дышал. Посмотрев на него, Хасан протянул ему чашку с прохладной водой:

– Прости, больше в этом благословенном доме нет никакого питья. Валиба жадно выпил воду, закашлялся и схватился за грудь.

Отдышавшись, вздохнул:

– Да, верблюд стал дряхлой верблюдицей, видно, не ходить нам больше и не ездить!

Хасан с удивлением посмотрел на учителя и как будто только сейчас увидел, что перед ним старик с потухшими глазами и морщинистым лицом.

– Не грусти, учитель, мы еще пойдем вместе в Багдад, и ты победишь всех тамошних виршеплетов.

Валиба промолчал, а потом устало сказал:

– Акиф ал-Иджли приглашает нас к себе, у него будет Халаф аль-Ахмар и другие ученые и поэты. Думаю, что нам следует пойти. Кто знает, может быть, он сумеет оценить по достоинству твои стихи, которые начинаются: «О ты, кто упрекает меня за вино, – ты не друг мне!» Я считаю, что это твои лучшие стихи, да и никто из древних поэтов не создал ничего подобного.

Пойдем, даже если он и не вознаградит тебя, как ты того заслуживаешь, все же развлечешься и вкусно поешь.

Хасан задумался. Ему не хотелось идти к Акифу – противно даже вспоминать его круглое, лоснящееся лицо, похожее на медный таз, его пухлые короткопалые руки, ослепляющие блеском драгоценных перстней, его визгливый и какой-то квакающий говор. Хасану всегда казалось, что голос Иджли пропитан жиром, как сдобная лепешка, и жир капает из его обладателя, пачкая все вокруг. Но куда деваться в этот вечер, когда жизнь кажется постылой? Может быть, он несправедлив к Акифу? Решительно поднявшись, Хасан произнес:

– Пойдем, учитель!

У дома Иджли было светло, возле ворот стояли чернокожие невольники с факелами, смоляные брызги летели во все стороны, к небу поднимался густой дым. В больших каменных чашах, стоящих во дворе, чадящим, но ярким пламенем горело «каменное масло» – нефть.

У коновязей слуги оглаживали коней, покрепче привязывали их, чтобы спокойно поболтать, перемывая кости хозяевам. В неровном свете блестели то мраморные плиты, которыми был вымощен двор, то подернутая легкой рябью, словно текучая кольчуга, вода бассейна.

Слуги встречали гостей по одежде – либо глубоко кланялись, либо небрежно сторонились. Хасан, усмехаясь, сказал Валибе:

– Если бы здесь собрались одни богатые кафтаны без своего содержи мого, беседа стала бы куда более содержательной.

Тот молча кивнул, и они прошли мимо слуг, почти не обративших на них внимания.

Хозяин стоит у дверей и приветствует входящих. Почти все гости в богатой черной одежде – ведь этот цвет избран Аббасидами, а здесь все верные сторонники сынов Аббаса. Кафтаны затканы и вышиты серебром, золотом, усажены жемчугом и дорогими камнями.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Ал-Мунджид» – выдержавший много изданий арабский толковый словарь (Бейрут), вторую часть которого составляет иллюстрированный справочник наподобие французского «Ларуса».

2

Шидфар Б.Я. Абу Нувас. – М., 1978. – С. 22–23.

3

Пояснения к словам, помеченным звездочкой, см. в конце романа.

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
9 из 9