Царство. 1951–1954

– Скоро государственные вопросы будут решаться не в Президиуме ЦК, а в Президиуме Совета министров, – уныло констатировал Никита Сергеевич. – Значит, и от меня скоро отделаются!

– Торопится Егор! Будем работать вместе, по-честному! – прищурился Берия. Фуражка, расшитая золотом, и поблескивающее пенсне придвинулись к лицу Никиты Сергеевича. – До-го-во-ри-лись?! – растягивая каждый звук, произнес маршал.

– Договорились, Лаврентий Павлович! – не отводя глаз, подтвердил Хрущев.

– Заладил – «Лаврентий Павлович, Лаврентий Павлович»! – отозвался министр. – Я обижусь!

– Извини, Лаврентий! – поправился Никита Сергеевич.

– А ему, – вспомнив Хозяина, продолжал маршал, – ему друзья были не нужны, слуги нужны, рабы. Мы слугами быть не желаем. Ни у кого! Ты, Никита, на меня можешь в любой заварушке рассчитывать. А заварушки будут, попомни мое слово!

– А ты, Лаврентий, на мой счет не сомневайся! – бесхитростно заверил Хрущев.

– Если б сомневался, мы б не говорили!

Берия достал из кармана элегантный портсигар, покрытый изумительной эмалью с золотым вензелем в виде заглавной буквы «Н», нажав на сапфировую кнопочку, открыл, ловко подцепил папиросу, и, похлопывая себя по карманам, извлек наружу золотое тело зажигалки, украшенной точно таким же вензелем, что и портсигар.

– Красивая вещь! – оценил Хрущев.

– Николашки, царя, – небрежно бросил министр и прикурил. – А лицемеров приструним. Много у меня на них говна лежит.

– Взглянуть бы?

– От друзей секретов нет. Мои тебе подборку подвезут, самое интересное, избранное, так сказать. Только на ночь не читай, расстроишься, а нам, Никита, надо сон восстанавливать, нервное состояние укреплять, а то после обедов у конопатого мы с тобой, хоть и крепкие ребята, все равно подох…ли! – маршал и со смаком выпустил дым.

Он, точно как Сталин, курил папиросы с душистым трубочным табаком «Герцеговина флор».

– Время все расставит на места, абсолютно все! Мы, Никита, по сравнению с заумными мыслителями ангелы. Я за слова отвечаю!

– Ну, не такие и ангелы, – возразил Хрущев.

– Пусть и не такие, но все же! – затягиваясь, излагал Берия. – Хорошо, что власть у них формальная, показушная: Совет министров, Верховный Совет – липа, а не власть! Одни громкие названия. Была бы настоящая власть, нас бы с тобой, не церемонясь, к стенке поставили! Мы бы в показательном процессе грандиозно смотрелись, не хуже врачей-отравителей, – засмеялся министр госбезопасности. – Молотов лишь подходящего момента ждет, чтобы поквитаться! Только ничего у него, хорька, не выйдет, кишка тонка!

Хрущев умел слушать, не перебивал, не отворачивался, не подавал вида, что устал, что ему не интересно, не выражал никаких отрицательных эмоций, а наоборот, заинтересованно смотрел и поддакивал, всем своим видом выражая полное согласие.

– Одним словом, пока им нас не одолеть, замахнуться и то побоятся. И Булганин, скажу по секрету, парень свой, а он армией командует! А без армии и без нас они что щенки беззубые – тявкают, а укусить не умеют! – выпуская через ноздри дым, радовался Лаврентий Павлович.

– Пусть тявкают! – буркнул Никита Сергеевич, показывая кулак.

– Не спугни! – остановил Берия и развернулся так, чтобы в свете фонаря разглядеть лицо собеседника. – Это как на охоте: зверя сначала выследить надо, а потом бить! – закончил маршал и после паузы добавил. – Ты на партии останешься, я Совмин заберу.

Небо было черным, неприветливым, беззвездным, и ветер, хотя уже и не холодный, пугал сырыми, липкими прикосновениями, казалось, перепутав весну с осенью.

Хрущев по разумению Берии был прямой, горячий, но не злопамятный, не опасный, ценил доверие и имел нечеловеческую работоспособность.

– Помнишь, как Егор справки Госкомстата зазубривал, чтобы Хозяину приглянуться, учебники до дыр затер? – вспомнил Лаврентий Павлович. – Сталин ликовал: «Маленков, а Маленков, скажи, сколько у нас добывают угля?» – Максимыч без запинки отвечал. «Правильно!» – восхищался Сталин. Про пшеницу спросит – и про пшеницу знал, про сталь вопрос задаст – и про сталь ответ получит, даже сколько кастрюль за год делают, помнил. Как автомат, засранец, цифрами сыпал.

Никита Сергеевич заулыбался. Он-то знал, что Маленков специально заучивал справки отраслевых министерств, чтобы блеснуть эрудицией.

– Ладно, ехать пора, дома ждут, – выкидывая в урну окурок, сказал Берия. – Перекурил сегодня. Вторая пачка кончается!

– Бросать надо.

– Обязательно брошу. Ты, брат, материалы жди.

– Буду ждать. – И вдруг Хрущев спросил: – А про меня папочку подошлешь?

Берия секунду глядел в добродушное лицо собеседника.

– Спи, друг, спокойно, про наши геройства ни одна живая душа не узнает! – Лаврентий Павлович кашлянул и протянул на прощанье руку: – Рад, что мы друг друга поняли. Звони, ежели что, обязательно звони, по любому поводу!

Берия обнял товарища и ушел. В сумеречной высоте величественно светились кремлевские рубиновые звезды, как будто воткнутые волшебником в немое, пасмурное небо. Снова разыгрался ветер, стал накрапывать дождик. Охрана распахнула над Секретарем ЦК зонт.

– Убери! – велел Хрущев. – Пройдусь, подышу. Вы за мной не ходите. У дома Правительства, на Серафимовича, ожидайте, там, где кораблики причаливают. – И, не оборачиваясь, под мелким-премелким дождем зашагал к кремлевским воротам.

Ночь плыла над Москвой, теплая, весенняя. Апрель заканчивался, земля пробуждалась.

14 апреля, пятница

Новый водитель был слишком доброжелателен, ходил, улыбался и совсем не смахивал на сотрудника Главного управления охраны.

– Смешливый какой-то! Где вы его отыскали? – обращаясь к Букину, интересовалась Нина Петровна. Хотя Сергею новый водитель понравился, ей он представлялся хитрым, двуличным. Жена Хрущева держалась с ним настороже, она редко ошибалась в людях.

– Рекомендации превосходные. Если скажете, заменим! – отрапортовал прикрепленный.

– Да нет, не надо, – решила Нина Петровна, подумав про себя: «Заменят и пришлют еще большее недоразумение, пусть лучше пока этот ангелок улыбается».

Литовченко попал к Хрущевым случайно. Его намечали водителем на вторую машину охраны к Маленкову. Четыре месяца лейтенант провел на полигоне, где вдрызг разбил с десяток автомобилей, но экзамены по экстремальному вождению сдал, потом тренировался с личниками, они каждые полгода проходили переподготовку по стрельбе и рукопашному бою. Здесь-то его и приложили, да так, что неделю пришлось провести в госпитале, а потом, в течение месяца, он показывался врачу. По этой причине в маленковское сопровождение Николай не попал. В гараже на Большом Каретном его посадили на разгонный «ЗИС», под обслуживание правительственных делегаций, где старший лейтенант (теперь Литовченко стал старшим лейтенантом) и закрепился. Покатал он по Москве болгар, отработал с поляками, две недели возил жену руководителя Венгрии Матиаса Ракоши, и тут срочно понадобился водитель молодому Хрущеву. Никто из ребят пересаживаться с «ЗИСа» на «Победу» не хотел, ведь на маленькой машине водитель терял в зарплате. Но Литовченко не стал отказываться, и в результате не прогадал: стоило ему попасть в штат к охраняемому лицу первой величины – получил очередное звание. А раз стал он капитаном, то и заработок вырос, и погоны с лишней звездочкой появились. С Сергеем Никитичем отношения сложились, ему капитан сразу понравился – не заносчивый, доброжелательный, абсолютно нормальный. От одного воспоминания о красномордом Иване Клементьевиче Сергея передергивало.

25 апреля, суббота

– Скажи, Нина, простят меня люди за мои злодеяния? – лежа в кровати с открытыми глазами, прошептал Хрущев и крепко сжал руку жены.

– Простят, Никита, простят!

– Не могу спать, мучаюсь, страшно! Очиститься хочу и боюсь, – вздрагивал он.

– Ты не бойся, Никитушка, люблю тебя!

– И я тебя люблю, моя родненькая!

27 апреля, понедельник

Последние недели Никита Сергеевич все больше пропадал в Центральном Комитете на Старой площади, отняли его от Москвы, завалили общегосударственными вопросами. Но разве Москву-матушку на произвол судьбы бросишь, в чужие руки отдашь? Не отдашь, не получится. Когда Никиты Сергеевича в горкоме нет, товарищ Фурцева за Москву перед ним ответственная и неограниченной властью наделена. Красивая женщина, как с картинки, высокая, ухоженная, в юности район на соревнованиях по гимнастике представляла. А теперь – большое начальство, руками не дотянуться, не то что дотронуться! А как посмотришь – глаз не оторвешь, все на месте – и ножки точеные, и, извиняюсь, попка, и грудь высокая, как у выпускницы, и головка в игривых локонах. С виду вроде актриса, так нет – второй секретарь Московского городского комитета партии! Страшновато становится. Никому Екатерина Алексеевна не подвластна, один Никита Сергеевич над ней царь и Бог. Злые языки поговаривали, что не случайно зеленоглазую красавицу с обворожительными формами Никита Сергеевич приблизил, могучую власть дал, но майор Букин на расспросы с непрозрачными намеками прямолинейно отвечал: «Врут злые языки, ничего между ними нет!» А Букин от Хрущева ни на шаг, он-то наверняка знал, как там на самом деле. А если и слишком молодая она в руководстве московском, так что здесь плохого? Значит, смышленая, и даже хорошо, что такая нашлась: и к молодежи будет ближе, и женщинам в Москве внимания больше получится.

Никита Сергеевич приехал на совещание торговых работников, которое запланировали еще полгода назад. Когда Хрущев появлялся рядом, Фурцева ликовала, просто светилась – может, и вправду была в него влюблена? Они сели рядом. Периодически Никита Сергеевич что-то шептал ей на ухо.

Уже выступило несколько человек, но совещание шло пресно, формально.

– Жуют, жуют! – недовольно поморщился Хрущев, и глядя на докладчика, громко произнес: – Вы садитесь, мы вас поняли! Можно, товарищи, теперь я скажу?! – и стал подниматься с места.

Зал зааплодировал.

– Я товарищи, выступать не собирался, но от скуки чуть не заснул. Зачем мы совещания собираем? – он уставился в зал. – Я вам отвечу: собираем для того, чтобы острые вопросы поднять, обсосать их. А тут не то что обсосать, тут вздохнуть боятся! План выполнили, рапортуют, следующий – перевыполним! Обещают объемы поднять, обеспечить всем на свете, и дальше в том же духе – как заезженная пластинка! А торговля не заезженная пластинка!

– Если порассуждать, работник торговли – человек в государстве номер один: от его выдержанности, внимания к людям, вежливости зависит настроение, с которым покупатель уйдет из магазина. А куда он уйдет? Домой, на производство, на свидание. Получается, что торговый работник напрямую причастен к тому, что происходит в стране. Тут многие руководители сидят и друг другу поощрительно кивают! Похвалить – это мы всегда хвалим, а вот о недостатках в лицо сказать часто стесняемся. Значит, придется мне говорить. В старое время существовал рассказ про солдата, который пошел в лавку купить сало, а вместо сала купил мыло. Принес он это мыло домой, а дома ему говорят: «Раз деньги заплатил, ешь мыло!» По этой поговорке: «Раз стоит денег, так ешь!» нам торговать не годится. Хочу заострить вопрос на качестве товара, и в первую очередь я говорю про овощи! Надо добиться, чтобы под видом свежих овощей не попадали на прилавки лежалые, испорченные. Надо продавать качественный товар, а не побитую дрянь! Что это за пренебрежительное отношение к человеку, мол, все съедят?! Конечно, будут брать дрянные помидоры и платить за них деньги, если других нет. Надо покончить с бескультурьем!

Как-то я поинтересовался – где начальник, который занимается продовольственным снабжением Москвы? Мне ответили, я дословно не помню, вы можете поправить, если напутаю: или в Кисловодске, купается в кислых водах, или в Сочи, распаривается под лучами нашего замечательного кавказского солнышка. Отдыхает, одним словом. А тут, в Москве, аврал, надо заготовлять на зиму огурцы, помидоры, картошку, другие овощи, а начальник, который отвечает за это дело, видите ли, изволил уехать и там себе прохлаждаться!

Хрущев отыскал глазами начальника Плодовощторга.

– Про вас говорю! Что я сегодня услышал? Услышал, что капусту в Москву в достаточном количестве завезли. Дорогой товарищ Федоров, если мы вас посадим на такой рацион – утром капуста, днем капуста, вечером капуста, сегодня капуста, завтра капуста, послезавтра капуста, что вы скажете через месяц? Одуреете вы, вот что! – Хрущев зло посмотрел на нерадивого руководителя. – Капусту завезли, говорите? Пойдите посмотрите, какую капусту вы людям даете, посмотрите на качество этой капусты! Стыдно должно вам стать, товарищ Федоров! Сообщил он так же, сколько капусты на зиму в засол пойдет, цифрами хвастался. Я как-то приехал на овощную базу и наткнулся как раз на квашеную капусту. «Это что за капуста?» – спрашиваю. «Квашеная», – отвечают. «Хорошая?» – «Очень хорошая». А капуста уже три года киснет, уже черной стала, заплесневела, и не выкидывают ее только потому, что по учету капусты будет числиться меньше! От этой капусты блохи дохнут! Совести у вас нет, вот что! – Никита Сергеевич махнул в сторону Федорова рукой. – Отдельно вами займемся!

– Теперь остановлюсь на продаже готового платья. Вы помните, в газетах был помещен фельетон о девушке и молодом человеке, которые познакомились на курорте, лежа на берегу моря. Они с первого взгляда полюбили друг друга, но когда девушка надела платье от фабрики «Москвошвея», молодой человек не захотел и смотреть на нее – так обезобразила студентку одежда. Покупатель хочет светлое – ему дают темное, он хочет в полоску, ему подсовывают гладкое. Это странно, мягко говоря! Мне как-то пришлось видеть, как парнишка выбирал пиджак. Он утонул в этом пиджаке, но продавщица уверяла, что пиджак в самый раз. К счастью, паренек его не взял. Товарищи, дорогие, обратите на мои слова внимание!

Фурцева что-то поспешно записывала в блокнот.

– Теперь следующее. Передо мной, а я думаю, и перед вами прямо-таки острее острого стоит вопрос – какую продукцию мы доводим до потребителя? К счастью, тут собрались представители многих московских предприятий. Я выбрал некоторые вещи, которые продаются в торговой сети, и хочу их показать.

– Петя! – Никита Сергеевич поманил пальцем помощника. Демичев, прихватив объемную сумку, поспешил к столу президиума совещания.

– Чтобы вы не гадали, – роясь в сумке, проговорил Никита Сергеевич, – сразу подскажу, начнем мы с суповой ложки.

Никита Сергеевич выставил ее перед собой.

– Издали вроде ложка как ложка. Только такой ложкой суп есть нельзя, потому что она абсолютно плоская. Как такой есть? Не издевательство ли?

Он достал второй образец.

– А это цыпленок, игрушка. Так на этикетке написано. Эта игрушка специально для того сделана, чтобы детишек пугать. Если ночью приснится такой цыпленок, ребенок вздрагивать будет! Не знаю, что нужно сделать тому, кто такое делает, да и тому, кто эту дрянь берется продавать! Я прихватил с собой зеркальце, прищепку для белья, куклу, тоже для распугивания детишек предназначенную. Весь мой багаж вы собственными глазами узрите, подержите в руках.

Хрущев опять покопался в сумке.

– Вот пуговица. Ее, понятно, плохо видно, но не сказать про нее не могу. Металл затрачен, время затрачено, люди работали, портили вещь! Почему пуговицей ее обозвали, непонятно – дырочка для пришивания у нее одна. Как ее пришить? Нельзя дальше терпеть такие безобразия! Качество товара решает дело, а вы гонитесь за количеством, наряды закрываете. Вопрос не в речах, не в обещаниях, а в добросовестном труде, в том, чтобы действительно организовать работу и изготовить стоящую вещь. Завод имени Дубова выпускает утюги, которыми совершенно невозможно пользоваться, вместо ручки в утюг ввинчено неудобное кольцо. Что за отношение?! И еще цены. Свистопляска с ценами. На одном конце улицы три рубля вещь стоит, на другом та же вещь – уже пять. Разберитесь! – Хрущев посмотрел на городское руководство. – А не то прокуратура разберется.

А мебель? Вы уж извините, мебель сюда я на горбу приволочь не смог! После войны мы хотели всех усадить, чтобы не стоя, а сидя люди могли покушать, стульев не хватало. Усадили, решили проблему. Красотой тогда мебель не отличалась, делалась просто. Сегодня людям хочется комфорта. Настал черед удовлетворить эстетические чувства человека, а мы – пугаем. Что о нас скажут? У виска пальцем покрутят, получив такую пуговицу, или такую ложку, или стул, на который сесть опасно! Слышу, сидят, возмущаются – деды наши лучше делали! Да какой ты внук, черт тебя возьми, если деды хорошие были, а внук безрукий?! – прокричал Хрущев. – Исправляйтесь, хватит плыть по воле волн!

В зале захлопали.

– Подождите хлопать, подождите! – замахал Хрущев. – И конечно, я не могу смолчать об общественном питании. Там работают такие нахалы, которые перешли все границы! Хозяйки знают, что значит варить суп на пять человек, а если вдруг нужно накормить семь, то чуть разбавят суп водой. Если к вам случайный гость заглянет, вы ему в супе не откажете. А жулик в столовой что делает? Одну четвертую он кладет по сговору с другими жуликами в свой котел, и масло туда кладет, и мясо забирает, и овощи себе откладывает, только про воду забыл, но ее и так в избытке. Это еще хорошо, если одну четвертую сопрет, некоторые умудряются ухватить половину! Знаете, в песне поется о диком утесе на Волге, который мохом оброс? Если есть такой утес в торговой организации – руководитель, которой мохом оброс, так надо с него не мох снимать, а вместе с мохом, к чертовой матери, выдирать и выкидывать!

В зале раздался смех и аплодисменты.

– Некоторые могут сказать – вот Хрущев разошелся, смотрит через такие очки, что в торговле одни жулики. Нет, не одни. Но ведь как получается: если человек ходит около угля – одно дело, а если около меда – совсем другое. Один старается закрыть рот, чтобы пыль угольная не попадала, а тот, что у меда, если язык высунет – не обожжется!

1 мая, пятница

Май! Все пронизано его светом, его музыкой: воздух, солнце, улыбки. Звенит май, разливается, как полноводная река, щебечет лаской, ластиться и завораживает. Неизъяснимое притяжение рождается между сердцами – между мужчиной и женщиной. Чувства полны нежности, жизнь – величием. Но не всегда май в России был беззаботен, май в России месяц исторический, изменивший судьбу великой страны. В мае в полный голос прозвучали разговоры о свободе, равенстве, величии человеческой души, непримиримости к рабству, насилию, несправедливости, и собирались люди, и ругали прогнивший царский режим, и гордо подняв голову, шли на баррикады! Было это пятьдесят лет назад, тогда май превратился в месяц кровавых стачек и забастовок.

После Социалистической революции, когда власть отняли большевики, Первое мая сделали праздником государственным, назвав Днем международной солидарности трудящихся. Но не только притягательной весною и стремительным революционным порывом знаменит Первомай, первого мая стали неофициально праздновать Великую Победу. Нацистская Германия подписала капитуляцию в ночь с восьмого на девятое, и Красную площадь, все советские города, раскрасили праздничные огни салюта – победители ликовали! Но Сталин не спешил увековечить всенародное празднование. Кто-то утверждал, что он специально влил военное торжество в весенний праздник революции, не хотел, чтобы народ расхолаживался, получив длинные выходные; кто-то осторожно намекал, что генералиссимус не намерен делить лавры победы с полюбившимися военачальниками: ни с Жуковым, ни с Рокоссовским, хотелось вождю, чтобы поскорей забыли о прославленных полководцах, и скоро оказались легендарные маршалы далеко от Москвы: Жуков – в Берлине, Рокоссовский – в Варшаве; даже лубянского командира Берию удалили из силовых структур. Возжелал правитель, чтобы лишь его слава гремела «от Москвы до самых до окраин!», чтобы один он сиял на небосклоне! Но, как ни старался Иосиф Виссарионович, Первое мая сделалось всенародным Днем Победы.

В этот святой день горючими слезами оплакивали убитых и пропавших без вести. На улицах целовались, смеялись, чокались полными рюмками, вспоминали былое. Война была долгой, мстительной, коварной, страшной, проклинающей. Такие раны долго не заживают, долго кровоточат. Миллионы жизней были искалечены. У кого-то не стало отца, у кого отняли брата, мужа, возлюбленную. Кто-то остался один-одинешенек, выкарабкавшись на истерзанный берег быстротечной, подаренной Господом жизни. Улицы наполнились калеками, беспризорниками, непосильным трудом, но трудовая усталость была в радость: день изо дня, упрямо, с утра до ночи, люди, как каторжные, разгребали завалы, растаскивали обломки, запускали заводы, открывали школы, чинили дороги, мосты, ремонтировали железнодорожные пути, строили жилые дома. Страна была до неузнаваемости изломана войной, многие города существовали лишь на бумаге. Но прошло каких-нибудь восемь лет, и до всего дошли руки, разгладили увечья, согрели, преобразили. Победители стали сплоченнее, напористей, крепче, точно заново начали жить. С утра до ночи трудились и взрослые, и дети, и инвалиды, все, кто мог держаться на ногах, да и те, кто не мог держаться, даже безногие, безрукие старались помогать. И так – неделя за неделей, месяц за месяцем, без передышки, с упорством, с огоньком. И сегодня, с бесконечной радостью, народ встречал самый дорогой, самый желанный праздник, праздник Великой Победы. Славим этот священный день! Наконец на земле мир! Не будет больше войны, не будет насилия, голода, слез, кончился ад, повсюду ликует весна!

В день этот во всем находишь радость – в улыбчивых лицах, в словах, во взглядах, в бесконечной синеве неба, в восторженном майском солнышке, в пронзительном чириканье птиц, в ласковом ветерке, в беспредельной молодости прохожих, в каждой мелочи! А тепло сегодня – точно лето настало. Люди разделись, встрепенулись, очнувшись от суровых холодов, распустились, словно долгожданные подснежники на весеннем припеке. Как хороша жизнь! Рыжий кот лениво жмурится на крылечке. Жарко. Давненько такого дивного мая не выдавалось. Кустарники, как по команде, выбросили вверх остроконечные зеленые листочки, деревья распушили изогнутые ветви, подставляя растопыренные побеги под лучезарное майское тепло. Первая зелень раскинула над миром изумрудный шатер и опьянила. Ноги не стоят, пританцовывают, несут вперед! Май царствует в каждом доме, в каждом дворе, в каждом сердце!

Здравствуй, Май!

В десять часов начнется парад на Красной площади. Вчера состоялся серьезный разговор с Фурцевой – пришлось своего второго секретаря, исполнительную и смышленую Екатерину Алексеевну, поругать – плохо Москву к празднику подготовила.

– Улицы в городе украсили, точно курица лапой! Впопыхах, что ль?! – сердился Хрущев. Не любил Никита Сергеевич ничего наспех, не привык халтурить. – Надо богаче, ярче надо! Чтобы духовые оркестры на площадях зычной музыкой ухали. Надо, чтобы Москва нарядной была, чтобы людям радостней становилось! Чтобы буфеты работали, и не только тарань да пиво раздавали, но и конфеты для детишек находились, пусть сосалочки, но обязательно должны конфеты быть! И чтоб с ценой торгаши не баловали! – выговаривал московский секретарь. – У тебя, Катя, день впереди, так что действуй!

И еще Никита Сергеевич велел на Красную площадь сына Сталина не пускать. Накануне об этом они с Лаврентием Павловичем условились.

– Праздник пройдет, тогда пусть едет куда заблагорассудится. Пропуск у него на автомобиль отбери, чтобы в Москву хулиган не прорвался.

А без пропуска никакая машина в Москву въехать не сможет, ни «ЗИМ», ни «Победа». Не положено в праздник без пропуска.

Что ни день, Василий в нетрезвом состоянии за рулем раскатывал, общался с разнообразными людьми и без зазрения совести крамолу лепил – будто бы отца его, товарища Сталина, соратники отравили. Когда Никита Сергеевич о поведении Василия Булганину рассказал, тот со злостью отмахнулся:

– Мудак Васька, допрыгается! Но я звонить ему не стану, не хочу с пьяницей разговаривать!

Хрущев тоже не имел желания звонить. Василий, если был пьяный, мог сходу послать, а если сидел трезвый, то, напившись, все равно бы понес по матери и наверняка сделал наоборот, никаких советов, никаких доводов не послушал, переиначил любой разговор. Никита Сергеевич позвонил его сестре Светлане, попросил приехать на парад. Накануне он отослал ей официальное приглашение, а от себя лично отправил поздравительную открытку. Светлана разговаривала выдержанно, не враждебно, можно сказать, любезно. На последнем Президиуме Хрущева обязали поддерживать контакты с семьей Иосифа Виссарионовича. Никто из старой гвардии не горел желанием общаться с родственниками Сталина – за долгие годы они у каждого в печенках сидели, особенно Василий со своими пьяными выходками. Через силу сняв трубку, Хрущев все-таки набрал Василия. Он хотел угомонить, урезонить враждебный пыл разнузданного сталинского отпрыска, призвать к порядку. На звонок никто не ответил. Через пятнадцать минут Хрущев набрал снова.