В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

За исполнение своих многочисленных обязанностей приближенные Елизаветы получали довольно скромное жалованье. Некоторым, например молодым фрейлинам, платили вообще редко. Камер-фрейлины и статс-дамы получали ежегодное жалованье, которое равнялось в среднем 33 фунтам 6 шиллингам (около 5600 фунтов в наши дни). Помимо небольшого жалованья, фрейлинам предоставляли стол и кров для них и для их слуг. Кроме того, им шили одежду «на каждый день» и для особых случаев; иногда им доставались даже старые платья королевы. Размеры и качество жилья зависели от дворца. Как правило, места везде не хватало, а о том, чтобы уединиться, нечего было и думать. Чаще всего те, кто служили во внутренних покоях, там же и спали, и, только когда они были не на дежурстве, могли они позволить себе роскошь отдельных апартаментов. Молодые фрейлины спали все вместе в гардеробной, которая часто была тесной и неудобной. В Виндзоре им выделили такое старое помещение, что пришлось просить, «чтобы их комнаты оштукатурили, а дощатую перегородку сделали выше, чтобы слуги не заглядывали через нее».[86]

Елизавета требовала, чтобы все ее фрейлины постоянно присутствовали при дворе и ставили ее потребности выше личных забот. Достаточными предлогами для отсутствия не считались ни болезни, кроме самых тяжелых, ни свадьбы, ни рождение детей. Елизавета требовала полной преданности и самоотверженности. Если какая-либо из ее замужних фрейлин оказывалась в положении, она должна была исполнять свои обязанности вплоть до последних недель беременности. Лишь перед самыми родами позволялось ей удалиться. После родов фрейлине надлежало как можно скорее вернуться ко двору. Детей принято было оставлять на попечение кормилиц и гувернанток. В эпоху, когда высшим достижением для женщины считалось замужество и материнство, придворные дамы служили незамужней королеве; таким образом они, не теряя своего высокого статуса, бросали вызов традициям.

Самые приближенные к Елизавете женщины круглосуточно находились в самом сердце королевского двора. Хотя они были высокоценимыми компаньонками, которые спали в королевской опочивальне в темноте или при свечах, они исполняли также роль телохранительниц, следя за королевой как за физическим лицом и защищая ее. Поскольку у Елизаветы не было ни мужа, ни наследника, ее жизнь постоянно подвергалась опасности. В годы ее правления покушений боялись больше, чем открытого бунта.

Естественно, камер-фрейлины лучше других были осведомлены о мыслях и настроениях королевы. Поэтому придворные и иностранные послы постоянно подольщались к дамам из этой элитарной группы, надеясь, что те будут отстаивать их интересы и представят королеве их прошения. Более того, Роберт Бил, тогдашний секретарь Тайного совета, подготовил меморандум о должности Государственного секретаря, в котором особенно подчеркивалась роль камер-фрейлин: «До того как входить во внутренние покои, узнайте о настроении ее величества у той или иной камер-фрейлины, на чье суждение вы можете всецело полагаться».[87] Настроение королевы часто оказывалось жизненно важным для ее министров.

Глава 4

Не жаворонок

Когда Елизавета покинула Хатфилд и отправилась в Лондон, она распорядилась, чтобы ее любимую кровать площадью 6 квадратных ярдов с позолоченным остовом и «восемью резными зверями» доставили в Уайтхолл. Несомненно, такая кровать подходила для королевы. Полог из пурпурного бархата, расшитый золотом и «украшенный узкой бахромой из венецианского золота», окружали тридцать четыре шелковые кисти, свисающие с занавесей из пурпурной парчи, с изголовьем из пурпурного бархата в тон.[88] Кровать стала сердцевиной нового двора Елизаветы и сценой, на которой отныне предстояло разыгрываться ее жизни и правлению.

Дворец в Уайтхолле, главная лондонская резиденция королевы, занимал площадь 23 акра. Большой зал и часовня, королевские покои, галереи и закрытый сад находились на восточной стороне, оттуда по отдельной лестнице можно было спуститься к реке. С западной стороны размещались дома для придворных, сгруппированные вокруг площадки для петушиных боев, арены для турниров и теннисного корта. Сам дворец представлял собой настоящий лабиринт из узких, извилистых коридоров; в нем насчитывалось около двух тысяч комнат. Его построил кардинал Уолси; затем Генрих VIII распорядился перестроить и расширить его. В 1533 г. он принял в Уайтхолле Анну Болейн, ставшую королевой.

Находясь в Уайтхолле, Елизавета занимала бывшие апартаменты короля; комнаты, предназначенные для королевского супруга-консорта, оставались свободными.[89] Все комнаты были обставлены с большой пышностью, с обилием статуй и картин. Среди прочего там можно было увидеть бюст Аттилы, предводителя гуннов, генеалогическую таблицу английских королей, солнечные часы в форме обезьяны, астролябию, с помощью которой высчитывали восход и заход солнца, и много сложных инструментов.

Единственное окно в опочивальне Елизаветы выходило на Темзу. Комната была очень темной; при всего одном окне, в ней было мало свежего воздуха. Богатые гобелены на стенах служили не только для красоты и удобства, но и для тепла. Потолок был расписан золотом.[90]

День королевы начинался с того, что камер-фрейлины отдергивали полог кровати. Елизавета признавалась в том, что она «не жаворонок».[91] Иногда она вставала рано, если назначала кому-то аудиенцию на восемь утра, но чаще всего в ранние часы, когда ее приближенные приступали к делам, когда в ее апартаментах растапливали камины и начинали уборку, она еще лежала в постели. В спальне гуляли сквозняки, поэтому необходимо было поддерживать огонь в камине, чтобы выманить королеву из постели. Елизавета редко одевалась сразу же. Ей, облаченной в «ночное», подавали завтрак в опочивальню – белый хлебец, мясо, похлебку, эль или вино. Затем она отправлялась на прогулку и быстро ходила по аллеям в своем огороженном саду.[92] Королева любила долго гулять в любую погоду. Обычно шла «величаво», если только не хотела «согреться холодным утром» или побродить по парку ради удовольствия и отдыха.[93] Иногда на прогулке ее сопровождали фрейлины, но очень часто она предпочитала одиночество; телохранители держались на почтительном расстоянии. Иногда Елизавета начинала день сидя в ночной рубашке у окна в своей опочивальне и читая.[94] Однажды утром один возчик сообщил, что видел полуодетую королеву у окна и «понял, что королева – женщина». Елизавета послала ему «ангела» (10 шиллингов), чтобы «заткнуть ему рот».[95]

Когда королева была готова вставать, камер-фрейлины помогали ей умыться, подавали платья, причесывали, белили и румянили ее. Даже в молодые годы процесс умывания отнимал у королевы много времени. Чаще всего Елизавета умывалась из таза с водой, а затем вытирала лицо полотенцами. Она предпочитала кастильское мыло из оливкового масла, которое в больших количествах поставляли напрямую из Испании.[96] Много лет на ее лбу цвета слоновой кости не было практически ни одной морщинки, так как она очищала кожу створоженным молоком. Ее длинные золотистые волосы мыли щелоком, смесью древесной золы и воды, а затем, перед расчесыванием, растирали теплой грубой тканью, чтобы удалить жир и перхоть. Зубных щеток в то время не знали, но зубочистки применялись регулярно. Они упоминаются в списках подарков, которые Елизавета получала ежегодно. Кроме того, у нее имелись многочисленные голландские «зубные полотенца», которые применялись для чистки зубов: их пропитывали смесью белого вина и уксуса, прокипяченных с медом.[97] Несмотря на такие усилия, к среднему возрасту зубы у Елизаветы пожелтели, были поражены кариесом, изо рта у нее дурно пахло. Позже ее зубы почернели из-за ее любви к таким сладостям, как марципаны и засахаренные фрукты.[98] Дурной запах изо рта она пыталась нейтрализовать, полоща рот растворами розмарина, мирры, мастики и корицы.[99]

Умывшись, Елизавета приступала к макияжу. Прославленная кожа цвета слоновой кости, которую можно видеть на всех парадных портретах, была результатом обильного применения косметики. На лицо королеве наносили похожую на меренгу смесь из яичного белка, измельченной яичной скорлупы, квасцов, буры и макового семени, смешанных с очищенной водой и взбитых до тех пор, пока пена не поднималась на три пальца.[100] Судя по всему, такую смесь применяли круглый год по три раза в неделю для отбеливания, гладкости и смягчения кожи. На самом деле получившийся крем лишь обесцвечивал ее. Существовали и другие отбеливатели: иногда, чтобы кожа казалась полупрозрачной, на нее наносили сулему, или «жидкий жемчуг». Кроме того, Елизавета пользовалась помадой и бальзамами для губ, основным ингредиентом которых были свинцовые белила, белая плотная масса из карбоната и гидроксида свинца, которые получали, обрабатывая металлические пластины уксусными испарениями. Мелки, или «карандаши» (словосочетание «губная помада» тогда не употреблялось), изготовляли, смалывая в порошок кальцинированный алебастр или гипс. Затем порошок окрашивали, замешивали в пасту, скатывали, формовали и сушили на солнце. Пудру сходным образом получали из молотого алебастра. В число повседневных обязанностей придворных дам входило дробление и измельчение ингредиентов для косметических средств, притираний для лица, зубных порошков и лекарств. Косметику для Елизаветы готовили лишь самые доверенные лица, ведь яд, скрытый в косметических средствах, мог самым роковым образом впитаться через кожу королевы.

Вскоре после того, как Елизавета стала королевой, она начала лысеть. Джон Хемингуэй, ее аптекарь, готовил для нее особые помады и бальзамы для кожи головы. Однако лекарства не помогли. Елизавете пришлось сменить прическу. Облысевшую макушку прикрывали локоны, каждый из которых приходилось каждый день искусно завивать.

В те дни регулярно принимать ванну было не принято, хотя, по свидетельствам, Елизавета принимала ванну каждый месяц, «нуждается она в ней или нет». Зато в ту эпоху, когда от всех довольно резко пахло, широко применялись духи. Они считались не просто предметом роскоши. Многие женщины носили на поясе резные металлические или самшитовые ароматические шарики, наполненные пастой из ароматических приправ: гвоздики, мускатного ореха, кумина. Ароматические шарики одновременно избавляли от неприятных запахов и защищали от инфекции. Врач Елизаветы, доктор Хьюик, регулярно подносил ей бутыль с ароматической водой, настоянной на апельсиновом цвете. Говорят, что следующий рецепт использовался для приготовления любимой туалетной воды Елизаветы, которую готовили из майорана, или душицы: «Взять восемь ложек воды, на два пенса сахарной пудры, вскипятить на горячих углях, прибавить пол-унции сладкой душицы, высушенной на солнце, и на два пенса порошка бензойной смолы». В результате, как говорили, туалетная вода получается «очень сладкой и действует долго».[101]

«Сладкие мешочки», наполненные духами, вшивали в платья или перчатки; чулки и туфли также душили веществами, полученными из животных источников: серой амброй, восковой субстанцией, выделяемой или извергаемой кашалотами, которая со временем приобретала сладкий, землистый аромат; цибетином, пахучим секретом, вырабатываемым железами виверры, и мускусом, секретом таких животных, как кабарга. Кроме того, использовались и цветочные масла, выделенные из апельсина, жасмина, лилии и других цветов, а также такие специи, как корица, мускатный орех и гвоздика. Перчатки душили смесью из серой амбры, мускуса или цибетина с жировой основой. Полученную пасту размазывали по внутренней поверхности перчаток для сохранения мягкости кожи. Такие перчатки были излюбленным подарком для тех, кто не слишком хорошо знал о том, что именно нравится королеве.[102] Елизавета часто носила перчатки для тепла во дворцах в холодные дни, а также в поездках.

Накрасившись, Елизавета одевалась. Процедура одевания была сложной и занимала несколько часов; фрейлины Елизаветы старательно шнуровали и застегивали на ней одежду; каждый день требовались сотни булавок.[103] Королева носила тонкие полотняные сорочки, а также плоеные воротники и манжеты. Воротники и манжеты защищали от пятен пота платья, которые нельзя было стирать. Считалось, что полотняное белье способствует очищению тела, так как впитывает излишки влаги и грязи. Как ни удивительно это может показаться, нет никаких доказательств того, что королева носила панталоны.[104] Во время менструаций она пользовалась льняными тряпками, которые применялись вместо прокладок, а затем стирались; в домашних конторских книгах Елизаветы указаны длинные и короткие «полотенца тонкого голландского полотна», которые закупались дюжинами наряду с другими простыми материями. Скорее всего, имелись в виду гигиенические полотенца. У королевы Елизаветы также было три «нижние рубахи из черного шелка, сделанного вручную и украшенного пряжками, крючками и петлями, обметанными шелком», которые могли заменять необходимые в «критические дни» панталоны, в которые можно было подкладывать «полотенца».[105]

После того как королева облачалась в сорочку, на ней зашнуровывали корсет, усиленный китовым усом, затем нижнюю юбку, а затем чулки. В 1561 г. Элис Монтэгю, «главная шелковница» королевы, подарила Елизавете первую пару вязаных шелковых чулок. Елизавета обрадовалась и попросила миссис Монтэгю прислать ей еще: «Мне очень нравятся шелковые чулки; они приятные, тонкие и нежные. Поэтому я больше не буду носить полотняных чулок».[106] После чулок на Елизавету надевали тяжелые платья из бархата или атласа, которые закалывались булавками. Каждое платье было покрыто ярдами золотого плетения и мириадами крошечных драгоценных камней; платья расшивали рыбками, цветами, птицами и листьями. Процесс одевания был медленным и кропотливым; во время облачения у Елизаветы хватало времени для неспешной беседы со своими дамами. Цвет, покрой и стиль королевских платьев менялся в разные годы правления Елизаветы и отражал моды Франции, Испании или Италии. Часто Елизавета намеренно следовала тому или иному стилю, когда добивалась политического альянса с той или иной страной. По большим государственным праздникам она носила тяжелые мантии, подбитые горностаем, а зимой выходила в меховых шубах и муфтах на лебяжьем пуху.

Затем королева выбирала драгоценные камни и жемчуг, которые она очень любила. Камни прикалывали к платью булавками или надевали ей на шею. Многие драгоценности королевы доставали из запасов ее отца; раньше их носил сам Генрих VIII, его шесть жен или сводные брат и сестра Елизаветы. Драгоценности хранились в опочивальне, в сундуках, обитых бархатом и расшитых золотом.[107] Наконец, на ноги Елизавете надевали туфли с помощью стального рожка для обуви, специально изготовленного для нее кузнецом.[108] В начале ее правления туфли королевы были главным образом сшиты из бархата, но с возрастом она все больше ценила испанскую кожу.[109] Вначале Елизавета носила туфли на плоской подошве, но в 1595 г., в возрасте шестидесяти двух лет, королева заказала первую пару туфель «на высоком каблуке».[110] Во внутренних покоях Елизавета часто носила комнатные туфли – их можно было надевать и снимать не застегивая. В них ноги королевы отдыхали с удобством. Обычно каждый год Елизавете шили около двенадцати пар туфель из простого бархата.

Облачившись в платье, надев драгоценности, причесавшись, уложив волосы, набелив и нарумянив лицо, королева готова была появиться перед «двором» в широком смысле слова.

Большую часть дня Елизавета проводила в своем кабинете во внутренних покоях, где занималась государственными делами с министрами двора, встречалась с советниками и принимала иностранных послов. По вечерам, покончив с делами, она отдыхала в обществе фрейлин и фаворитов, слушала музыку в исполнении придворных музыкантов, певцов королевской капеллы, танцевала, читала или играла в карты. И королева, и ее фрейлины любили азартные игры; за игрой подробно записывались долги. Елизавета была одаренной музыкантшей и иногда отдыхала, играя на спинете и клавикордах. Пока королева занималась государственными делами, фрейлины проводили нескончаемые часы за шитьем и вышиванием во внутренних покоях. Они украшали вышивкой рубахи и ночные сорочки ее величества, а также простыни и наволочки. Кроме того, дамы готовили прохладительные напитки, горячее питье с пряностями и сладости, которые Елизавета особенно любила, в отдельной королевской кухне, примыкающей к внутренним покоям. В основном, за исключением пиров и банкетов, устраиваемых по праздникам и по торжественным случаям, Елизавета принимала пищу во внутренних покоях, так как считала неприличным для своего достоинства, если ее видел за едой кто-либо, кроме ее приближенных. Обычно королева обедала около полудня, а ужинала в шесть вечера, хотя предпочитала питаться, «когда того требовал ее аппетит», и потому редко придерживалась установленных часов для трапез.[111] Еду доставляли из отдельной кухни специальные церемониймейстеры; об их приходе предупреждали барабанным боем и звуками труб. Затем одна из дежурных фрейлин протирала позолоченные блюда хлебом и солью и давала церемониймейстерам отведать кусочек каждого блюда – необходимая предосторожность против отравителей. После того как накрывали на стол, фрейлины несли блюда во внутренние покои, где ела королева.[112] Хотя повара готовили к каждой трапезе множество перемен блюд, Елизавета предпочитала курицу или дичь красному мясу, зато всегда ела сладости, особенно жирные кексы с коринкой, которую специально ввозили из Греции. Крепкое, «мартовское» пиво, сваренное на дворцовой пивоварне в марте и хранившееся перед подачей два года в погребах, королева не жаловала. «Мартовскому» пиву она предпочитала легкое вино, «смешанное с водой, которой было на три части больше, чем самого вина».[113] Если королева принимала иностранных послов или других важных гостей, банкетный стол накрывали в большом зале. После еды со столов убирали, и начинались танцы, игры и другие развлечения.

В конце каждого дня камер-фрейлины, в том числе Кэт Эшли, Бланш Парри, Кэтрин Ноллис и Дороти Стаффорд, разоблачали королеву: снимали с нее платья, вуали, драгоценности и перчатки. Затем зажигали восковые свечи, которые давали ровное пламя и приятно пахли, и королева умывалась и мыла ноги. На ночь Елизавету облачали в «ночное платье» – свободное, удобное одеяние, сшитое из дорогих тканей: атласа, шелкового бархата и тафты. «Ночное платье» украшалось золотой и серебряной тесьмой, подбитое ворсом, плюшем или мехом.[114] Иногда, если королева проводила день во внутренних покоях, в обществе камер-фрейлин, она носила «ночное платье» и днем. Ей часто дарили такие платья на Новый год.[115]

Наконец Елизавета забиралась в постель, под шелковые простыни, расшитые королевскими гербами и тюдоровскими розами. На ее кровати лежало множество тюфяков, набитых соломой, пухом и пером – чем «ближе к телу», тем мягче. Перед тем как королева отходила ко сну, фрейлины грели для нее постель, кладя между простынями грелки с горячими углями. Кроме того, они внимательно осматривали постельное белье и матрасы, набитые соломой и перьями. Они искали не только блох или клопов, но и более опасные предметы. Известно было, что некоторые заговорщики собирались спрятать в королевской постели кинжалы или другие смертоносные орудия, способные причинить вред королеве. Кроме того, фрейлины каждый вечер обыскивали опочивальню на предмет незваных гостей. Ночью усиливались страхи и уязвимость; в то время считалось, что по ночам в помещения проникает вредоносный воздух, а лунный свет вызывает ревматические боли. Уолтер Бейли, врач Елизаветы, считал поэтому важным, чтобы королева избегала спать при лунном свете, и советовал, чтобы окна опочивальни по ночам были закрыты, дабы ее величество не вдыхала тлетворный воздух с Темзы.[116]

В девять часов королева желала всем доброй ночи. В каминах сгребали угли, внутренние покои запирали. Их охрана поручалась королевской гвардии, а особо приближенная фрейлина ложилась в постель Елизаветы или на приставную кровать. Елизавета часто страдала бессонницей; в ряде медицинских трактатов того времени даются советы, как добиться крепкого ночного сна.[117] Врач и писатель Эндрю Борд считал: чтобы спать крепко, нужно смешать немного камфары с женским грудным молоком и натирать этой смесью виски или нюхать розовую воду, смешанную с уксусом, которая поможет уснуть. «Отправляясь спать, будьте веселы, – советует Борд, – или обзаведитесь веселым спутником, чтобы в постели ни гнев, ни тяжесть, ни горе, ни задумчивость не беспокоили и не тревожили вас».[118] Создание «веселой» и радостной атмосферы, судя по всему, также входило в задачу фрейлин, служивших в опочивальне Елизаветы.

Когда гасили почти все свечи, Елизавета готовилась ко сну: произносила благодарственные молитвы, просила прощения за свои поступки, надеясь, что Всевышний защитит ее от ночного вреда. Задергивали полог, дабы оградить королеву от опасных сквозняков и пагубного ночного воздуха. Опочивальню запирали; снаружи ее охраняли гвардейцы. Елизавета требовала в спальне полной тишины, и в смежных покоях также нельзя было шуметь.[119]

Глава 5

Женское бессилие

Елизавета постоянно находилась в центре пристального внимания. Иностранные послы писали своим государям депеши, посвященные всем сторонам жизни королевы, даже самым интимным. Все, что касалось королевы, вызывало огромный интерес как в стране, так и за ее пределами. После вступления Елизаветы на престол испанский посол граф Фериа утверждал, что Елизавета «едва ли проживет долго». Он докладывал Филиппу Испанскому, что молодая королева «не слишком крепкого сложения».[120] Ему вторил французский посол де Ноай: «Все, кто ее видел, не сулят ей долгих лет жизни».[121]

Начиная с переходного возраста Елизавета часто болела. Она страдала от несварения желудка, падала в обмороки, ее часто мучили сильные головные боли, которые иногда длились по нескольку недель подряд. Кроме того, она жаловалась на бессонницу и резь в глазах.[122] Она была очень близорука, отчего даже самые простые повседневные дела, не говоря уже о государственных, превращались для нее в сложные задачи. Из-за любви к сладостям королева часто страдала от сильной зубной боли.

В те времена считалось, что человеческий организм состоит из «гуморов», или «телесных соков», – крови, слизи, желтой и черной желчи. У здорового человека все четыре гумора находятся в равновесии, любое его нарушение вызывает ту или иную болезнь. Когда Елизавете было двадцать с небольшим лет, в годы правления ее сестры Марии, королевский врач доктор Уэнди писал, что в организме принцессы «много гуморов холодных и водянистых, которые можно убрать лишь очищениями, специально назначенными и удобными для такой цели».[123] Одним из симптомов, характерных для дисбаланса гуморов, считалась «водянка», или, как бы сказали мы, отечность. Другим симптомом были нерегулярные менструации, на что также жаловалась Елизавета. Аменорея, в свою очередь, вызывала иные болезни – «истерические припадки» и «меланхолию». Королевские врачи регулярно «отворяли» Елизавете вену на лодыжке или руке, пускали кровь и таким образом нормализовали ее «телесные жидкости».[124]

Помимо физического здоровья Елизаветы, огромный интерес вызывали ее плодовитость и способность к деторождению. В то время считалось, что женщины более ненасытны в постели, чем мужчины. Современникам трудно было поверить, что женщина, преодолевшая переходный возраст, может добровольно хранить целомудрие, особенно если у нее не было мужа, который обеспечивал бы выход ее сексуальной энергии.[125] Будущее протестантского государства всецело зависело от способности Елизаветы произвести на свет наследников. Ходили слухи о том, что у королевы «женское бессилие», то есть она не способна иметь детей и потому никогда не выйдет замуж.[126] Когда, в самом начале Елизаветинской эпохи, шотландского посланника сэра Джеймса Мелвилла попросили передать Елизавете предложение руки и сердца от герцога Казимира, сына правителя курфюршества Пфальц, он отказался от поручения со словами: «У меня есть основания полагать, что она вообще не выйдет замуж, из-за того, что рассказала мне одна из ее камер-фрейлин… зная, что она не способна иметь детей, она никогда не подчинится мужчине».[127] Откуда у шотландского посла такие сведения? От Кэт Эшли, Бланш Парри или Кэтрин Ноллис; а может быть, посланник просто передавал ходившие при дворе сплетни? В апреле следующего года граф Фериа также сообщал: «Если мои шпионы не лгут, в чем я почти уверен, по определенной причине, которую мне недавно сообщили, она, насколько я понимаю, не может иметь детей».[128]

Кровопускание в июне 1559 г. также воспринималось окружающими как доказательство того, что с «природными функциями» королевы что-то не в порядке. «Ее величеству пустили кровь из ноги и из руки, но в чем заключается ее нездоровье, неизвестно, – сообщал венецианский посол. – Многие говорят такое, что я не решаюсь написать».[129] Даже у папского нунция во Франции имелась своя точка зрения на менструальный цикл Елизаветы: «Едва ли у нее проходит очищение, обычное для всех женщин».[130]