В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

Глава 2

Королева умерла, да здравствует королева!

Ранним утром 17 ноября 1558 года, в четверг, при слабом пламени свечей в своей спальне в лондонском Сент-Джеймсском дворце умирала королева Мария I. За три месяца до того, приехав из Хэмптон-Корт, она заболела инфлюэнцей и с тех пор не вставала с постели. С каждым днем она все больше слабела.[41] В том же году Мария написала завещание, но, решив, что беременна, она распорядилась, чтобы ей наследовал ребенок, которого она произведет на свет. В конце октября Мария, уже серьезно больная, вынуждена была добавить к завещанию дополнительный пункт, в котором говорилось, что она «больна и слаба телом», не произведет на свет ребенка и ей наследует «ближайшая родственница и преемница по законам и актам данного государства».[42] Однако тогда она еще не могла заставить себя признать наследницей единокровную сестру Елизавету. Две недели спустя, под давлением своих советников, Мария все же вынуждена была подчиниться неизбежному и назвать Елизавету своей наследницей.[43] Джейн Дормер, ярая католичка и одна из самых доверенных фрейлин королевы, которая «много раз спала в опочивальне Марии вместе с ней», поехала к Елизавете в Хатфилд и, в знак верности, передала ей некоторое количество драгоценностей Марии из королевской опочивальни. Мария попросила у Елизаветы заверения в том, что та будет милостива к ее приближенным, выплатит долги Марии и сохранит в Англии католическую веру.[44] Передавая Елизавете ее слова, Джейн Дормер, верная наперсница Марии, выполнила ее последнюю волю. Вся страна затаив дыхание ждала новостей из королевской опочивальни.

16 ноября около полуночи Марию соборовали. Через несколько часов она прослушала мессу; вокруг ее постели собрались самые близкие ей придворные дамы. Во время службы все рыдали. В начале седьмого утра Мария умерла. С ее пальца сняли кольцо, которое сэр Николас Трокмортон отвез в Хатфилд, где сообщил Елизавете, что теперь она – королева Англии. К обеду сделали объявление в парламенте; в середине дня во всех лондонских церквах звонили колокола. На улицах жгли костры, а подданные «проявляли великую радость».[45]

Новая двадцатипятилетняя королева была энергичной, стройной, зрелой – и чрезвычайно привлекательной. От отца она унаследовала «тюдоровские» золотисто-рыжие волосы, длинное, овальное лицо, тонкие губы и очень белую кожу. От матери ей достались черные проницательные глаза и тонкие пальцы.[46] Ростом она была около 5 футов 4 дюймов (164 сантиметра). После того как ее единокровная сестра Мария умерла, не оставив потомства, вступление на престол Елизаветы внушало надежды на молодость, здоровье и плодовитость.

Через три дня Елизавета произнесла первую публичную речь в большом зале Хатфилда. Речь получилась трогательной; Елизавете удалось сохранить равновесие между самоуничижением и властностью. Она выразила горе в связи со смертью сестры и изумление оттого, какая огромная ноша ей досталась. Но она была «Божьим созданием», и на то была Его воля, чтобы ее теперь призвали на престол. Елизавета отныне «едина в двух лицах»: она будет и «лицом физическим», то есть женщиной, подверженной ошибкам, слабости и старению, но помимо того она признавала, что должна стать и «лицом юридическим, дабы управлять».[47] После миропомазания на церемонии коронации ее «физическое лицо» будет сплавлено с непогрешимым, бессмертным юридическим лицом.[48]

Среди тех, кто слушал речь молодой королевы, был Уильям Сесил, которого Елизавета чуть раньше в тот же день назначила Государственным секретарем. Сесил был хитроумен, верен и трудолюбив, и, хотя он как-то приспособился к правлению католички Марии I, он был стойким протестантом. Сесил станет одним из тех, на кого Елизавета будет полагаться почти весь срок своего правления. Сесил, как и все тайные советники Елизаветы, присягнул «давать такие советы ее величеству… которые будут наилучшим образом способствовать… безопасности ее величества лично и благу государства».[49] Присяге своей Уильям Сесил останется верен до конца дней.

Кроме того, Елизавета благоволила тем, кто противостоял католичеству в эпоху Марии и демонстрировал свою личную преданность ей самой. Она не забывала родственников и бывших союзников ее матери, Анны Болейн. Лорда Уильяма Говарда Эффингема, двоюродного брата ее матери, она назначила лорд-камергером, а сэр Эдвард Роджерс, известный протестант, которого при Марии посадили в тюрьму, стал вице-камергером. Сэр Фрэнсис Ноллис, женившийся на троюродной сестре Елизаветы и также видный протестант, который в годы правления Марии вынужден был уехать в изгнание, был назначен в Тайный совет и позже заменил Роджерса на посту вице-камергера. Николас Бэкон, еще один видный протестант и зять Уильяма Сесила, стал лордом – хранителем Большой печати. Николас Трокмортон, кузен Катерины Парр, который познакомился с Елизаветой, когда та жила в доме мачехи, стал управляющим казначейством. Вскоре его назначили послом во Франции. Томас Парри, советник Елизаветы в те времена, когда она была принцессой, стал главным казначеем; королева вернула ему свою милость, несмотря на его откровения в «деле Сеймура». Как сообщал граф Фериа, посланник Филиппа II Испанского, «королевство всецело в руках молодых людей, еретиков и предателей; королева не благоволит никому из тех, кто был в фаворе у ее величества, которая теперь на небесах».[50]

Хотя многие в Англии радовались вступлению на престол Елизаветы, ожидая решительного разрыва с католическим прошлым, не все мыслили одинаково. В завещании Генриха VIII Елизавета называлась наследницей Марии, однако католики считали ее незаконнорожденной, а брак Генриха с ее матерью Анной Болейн после того, как он отверг Екатерину Арагонскую, – недействительным. Законной наследницей английского престола католики считали не Елизавету, а Марию Стюарт, внучку Маргариты Тюдор, сестры Генриха VIII. Французы, с которыми Мария Стюарт состояла в кровном родстве через мать, Марию де Гиз, и брак с французским дофином Франсуа, немедленно оспорили право Елизаветы на престолонаследие. Как писал в декабре лорд Кобэм, тогдашний посол Елизаветы во Франции, они «не позволяют… называть ее светлость законной королевой Англии, и они уже послали в Рим, дабы опротестовать ее право». Как только французский король Генрих II узнал о смерти Марии I, он провозгласил свою невестку-католичку Марию Шотландскую «королевой Англии, Шотландии и Ирландии». На королевском гербе Англии, который украшал столовое серебро и мебель Марии Стюарт, появились гербы Шотландии и Франции.[51] Одновременно кардинал Лотарингский, дядя Марии, уговаривал папу отлучить Елизавету от церкви, а Филиппа II Испанского подстрекал к совместному вторжению в Англию.[52] Однако позиция Филиппа оказалась не такой определенной. Франция и Испания в то время по-прежнему находились в состоянии войны. Хотя Филипп инстинктивно поддерживал Марию Шотландскую, так как считал, что английской королевой должна стать католичка, он не предпринимал никаких действий в ее поддержку, потому что Мария Стюарт была невесткой его великого соперника, Генриха II. Однако, когда Елизавета решила положить конец участию Англии в войне с Францией, Филипп испугался, что она в конце концов заключит с Францией союз, который будет угрожать интересам Испании. Поэтому, хотя король Испании не предпринимал явных действий против Елизаветы, он тайно плел интриги, поддерживая соперницу Елизаветы.

В случае, если Елизавета умрет, не оставив наследников, Генрих VIII, исключивший из завещания всю линию Стюартов, потомков своей старшей сестры Маргариты Тюдор, вышедшей за короля Шотландии Якова IV, распорядился передать корону потомкам своей младшей сестры, Мэри Брэндон, герцогини Суффолк: леди Джейн, Кэтрин и Мэри Грей. В 1553 г., после того как Джейн Грей казнили за попытку узурпировать власть, Кэтрин Грей стала протестантской наследницей Елизаветы; иностранные принцы и представители английской знати наперебой домогались ее руки, надеясь на политически выгодную партию. Именно к ней обратился Филипп, поскольку Испания искала противовес Марии Стюарт и ее французским родственникам.

Неудивительно, что Елизавета терпеть не могла Кэтрин Грей. Она ясно дала понять, что не желает видеть Кэтрин своей наследницей, даже если она умрет, не оставив прямых потомков.[53] После коронации она понизила Кэтрин Грей и ее сестру Мэри из камер-фрейлин, кем они были при Марии I, до «просто фрейлин», чья служба в основном проходила в приемном зале. Кэтрин с горечью жаловалась на это испанскому послу Фериа. Она испытывала «недовольство и обиду», так как ее не удостоили высокой чести, которая соответствовала бы ее положению.[54] Летом 1559 г. и весной 1560 г. стало известно, что Филипп II собирается тайно вывезти Кэтрин Грей из Англии, выдать ее за своего сына и из Испании объявить о ее правах на английский престол.

30 июня король Франции Генрих II, великий соперник Филиппа, был смертельно ранен на турнире. Франциск (Франсуа) и Мария стали королем и королевой Франции; власть при французском дворе перешла к Гизам, дядям королевы. В попытке противостоять угрозе, которую отныне представляла Мария Стюарт, Елизавета решила вернуть свою благосклонность Кэтрин Грей. С 1560 г. она восстановила их с сестрой на прежних местах в королевской опочивальне – святая святых. Там они попадали под надзор верных, испытанных наперсниц королевы вроде Кэт Эшли.[55] По крайней мере, здесь сестры Грей находились у Елизаветы на глазах. Один из осведомителей Уильяма Сесила сообщал, что за сестрами Грей «неуклонно» следят и все их передвижения находятся под пристальным наблюдением.[56]

В дни сразу после восхождения Елизаветы на престол в Лондоне арестовали многих католиков. Шестерых мужчин обвинили в «сговоре» с целью подсчета «лет жизни королевы и длительности ее правления».[57] То был первый из нескольких заговоров против елизаветинского режима, в котором составлялись гороскопы или советовались с духами, чтобы предсказать неминуемую смерть королевы.[58] Французский предсказатель-католик Мишель Нострадамус также предвидел неминуемую катастрофу протестантской Англии; его пророчества были широко распространены по обе стороны Ла-Манша и усиливали брожение в массах. Как выразился один современник, «все государство было очень обеспокоено и задето откровенно непонятными и дьявольскими пророчествами этого звездочета Нострадамуса».[59]

Чтобы нейтрализовать пророчества Нострадамуса, Елизавета обратилась к услугам математика, астролога и некроманта доктора Джона Ди, который еще до прихода Елизаветы к власти был ее ревностным сторонником.[60] Ди составил гороскоп на день, выбранный для коронации Елизаветы. Он объявил, что расположение светил в воскресенье 15 января, предвещает долгое и успешное царствование.[61] Когда традиционная процессия накануне коронации проходила через лондонский Сити по пути к Вестминстеру, специально нанятые актеры, выстроившиеся на улицах, объявляли о новом царствовании как о решительном разрыве с католическим прошлым; «живые картины» изображали «чистую религию», которая подавляет «суеверие и невежество».[62] У Литл-Кондюит в Чипсайде Елизавета взяла Библию на английском языке, которую протянула ей аллегорическая фигура Правды, поцеловала книгу, подняла ее над головой, а затем прижала к груди.

Сразу после коронации Елизавета решила положить конец неуверенности и подтвердить свои притязания на престол. В первом за годы ее правления парламенте, который созвали через десять дней после коронации, приняли закон, который объявил королеву «по праву родства и по закону прямым потомком королевского рода» и провозгласил «все приговоры и акты парламента, умаляющие данный закон, аннулированными».[63] Елизавета больше не считалась незаконнорожденной, королевским бастардом.

Само появление Елизаветы на свет стало возможным в результате разрыва Англии с Римом; поэтому, как королева, хотя и не признанная таковой во многих частях католической Европы, она склонна была восстановить верховенство королевской власти, от которого отказалась ее сестра Мария. Хотя в юности она для вида перешла в католичество, в своих молитвах Елизавета благодарила Бога за то, что Он с «младых дней» отвращал ее от «глубоких бездн природного невежества и заслуживающих порицания суеверий».[64] Позже она подтвердила свою давнюю преданность делу Реформации: «Когда я впервые взяла скипетр, мой титул побудил меня не забывать о Том, кто даровал мне его, и потому [я] начала свое правление в той вере, в какой я была рождена, воспитана и, наверное, умру».[65] Кроме того, она отказалась слушать мессу при открытии парламента, а когда в Вестминстерском аббатстве ее встретили настоятель и монахи с зажженными факелами, она воскликнула: «Долой эти факелы, ибо мы очень хорошо видим».[66]

Все религиозные законы предыдущей власти вскоре отменили и приняли Акт о единообразии, вводивший «Книгу общих молитв». В основе ее лежала изданная в 1552 г., в годы правления Эдуарда, книга с несколькими важными изменениями, призванными примирить конфессиональные различия. Из наиболее важных следует отметить слова причастия. Их изменили, признавая католическую интерпретацию истинного присутствия Христа в хлебе и вине. Тем не менее католические мессы объявлялись вне закона. Все подданные обязаны были по воскресеньям и в дни церковных праздников посещать службы в протестантских храмах. Тех, кто не приходил в церковь, штрафовали на шиллинг. По Акту о супрематии 1559 г. Елизавета провозглашалась не верховным главой, но верховной правительницей англиканской церкви, так как считалось, что женщина главой церкви быть не может. Отныне всем должностным лицам – священникам, судьям, мировым судьям, мэрам и королевским чиновникам – необходимо было принести письменную присягу на верность королеве, в которой Елизавета признавалась верховной правительницей церкви. За отказ принести присягу лишали должности. У всех, кто писал, учил или проповедовал, что Елизавету следует подчинить власти иностранной силы (в том числе папы римского), конфисковали движимое и недвижимое имущество. Повторное оскорбление приравнивалось к государственной измене и влекло за собой смертный приговор.

Глава 3

Familia Reginae (семья королевы)

Коронация Елизаветы стала необычайно ярким событием. По словам очевидца, накануне выпал снег и казалось, будто «весь двор так ярко переливается драгоценными камнями и золотыми ожерельями, что они рассеивают мрак».[67] Перед королевой, которую несли в открытом паланкине в окружении статс-дам и камер-фрейлин, следовали придворные, епископы, пэры и иностранные послы. Непосредственно за паланкином Елизаветы ехал верхом Роберт Дадли, которого она недавно назначила главным конюшим. Процессию охраняли тысяча всадников и королевские телохранители в алых камзолах, украшенных инициалами Елизаветы и тюдоровской розой.[68]

В целом королевский двор представлял собой обширное «ведомство», состоявшее из более чем тысячи слуг и помощников, от пивоваров, пекарей, кухарок, портных и конюхов до придворных и послов. Хотя двор был местом, где хранилась государственная казна, где распределялись богатства, должности и власть, в первую очередь двор считался домом Елизаветы, пусть и передвижным. Королева и ее двор регулярно переезжали из одного дворца в другой. Королевские дворцы строились на берегах Темзы – Уайтхолл, Хэмптон-Корт, Ричмонд, Виндзор. Перед прибытием двора в тот или иной дворец его тщательно прибирали, «освежали» и проветривали. Требовалась скрупулезная точность для перевозки около трехсот телег с мебелью, тканями, одеждой и украшениями. Обычно в своих переездах двор следовал установленным традициям. Зимой около шести недель проводили в Уайтхолле, затем переезжали в Ричмонд, Гринвич, Хэмптон-Корт и Нонсач в Суррее, а оттуда к Пасхе перемещались в Виндзор или Уайтхолл. Каждое лето, когда в Лондоне начиналась эпидемия чумы, королева и ее свита покидали столицу и навещали небольшие города и дома аристократии на юге Англии.

В какой бы резиденции ни оказывалась Елизавета, ей требовалась целая анфилада комнат – внутренние покои. Там она по большей части отдыхала от суеты и шума «двора» в широком смысле слова. Внутренние покои состояли из нескольких комнат: приемного зала, королевского кабинета и опочивальни, куда можно было попасть из большого зала. Допуск в каждую следующую комнату знаменовал собой большую близость с королевой как физическим лицом. Кабинет или внутренний зал служил как бы границей между личным и публичным миром королевы. В то время как внешние покои дворцов кишели придворными, внутренние покои тщательно охранялись; туда допускались лишь особо избранные. В приемный зал, просторное помещение с троном и балдахином, мог попасть любой приехавший ко двору. Там регулярно собиралась толпа просителей, иностранных послов, епископов и придворных; все они надеялись привлечь к себе внимание королевы, когда та проходит мимо. Большую часть дня королева проводила во внутренних покоях, в окружении приближенных дам. Во внутренних покоях она занималась государственными делами, слушала музыку, танцевала, играла в карты, шила и сплетничала. Внутренние покои охранялись 146 йоменами королевской стражи.[69] Елизавете служили два или три камергера-мужчины и от пяти до десяти слуг, которые следили за порядком в приемном зале. Четыре телохранителя отвечали за безопасность приемного зала по ночам. В два помещения можно было попасть из королевского кабинета. Первым из них была часовня, а вторым – королевская опочивальня. Опочивальня объединяла в себе сердце двора и самое уединенное место в елизаветинской империи. Здесь Елизавета как физическое лицо обнажалась, а камер-фрейлины по очереди спали либо в одной постели с королевой, либо на приставной кровати, стоявшей рядом с королевской.

В годы правления отца Елизаветы, Генриха VIII, и ее брата, Эдуарда VI, внутренние покои были исключительно мужским заповедником. Впрочем, даже тогда во внутренние покои допускали небольшое число женщин – приближенных принцесс Елизаветы и Марии.[70] Первые женщины, которые служили Елизавете в ее внутренних покоях, перечислены в конторской коронационной книге. Здесь женщины подразделяются на группы в зависимости от их статуса. Каждой группе шилась особая одежда на коронацию: алые платья с блестками для статс-дам, платья из малинового бархата для остальных.[71] Четыре женщины служили только в опочивальне, три названы «камер-фрейлинами», семь служили «во внутренних покоях без жалованья». Шесть молодых, незамужних девушек служили фрейлинами под руководством «старшей фрейлины», которая отвечала единственно за их попечение и поведение. В разделе «Статс-дамы и камер-фрейлины» названы фамилии восемнадцати женщин.[72] Число фрейлин и камер-фрейлин в отдельные годы правления Елизаветы доходило до двадцати восьми. Избранных было немного, поэтому в придворных кругах велась жесткая борьба за место фрейлины или камер-фрейлины. В конечном счете все определялось личностью той или иной претендентки и ее отношениями с Елизаветой; самые испытанные и доверенные дамы даже ночевали с королевой в одной постели. Все годы правления Елизаветы отмечены дружбой и близостью королевы и ее дам.

До того как Елизавета стала королевой, ее окружал «старый хатфилдский курятник», сплоченная группка верных прислужниц, которые очутились в сердце нового двора.[73] Одни приближенные доводились королеве кузинами по линии рода Болейн; другие, назначенные Генрихом VIII, доказали Елизавете свою дружбу и преданность; они стали ее верными союзницами. После вступления Елизаветы на престол их верность вознаграждалась привилегированным положением при дворе молодой королевы. Кроме того, места в свите Елизаветы занимали представительницы видных протестантских семей, которые в годы правления Марии вынуждены были уехать за границу.

Кэтрин Кэри доводилась королеве двоюродной сестрой; она была дочерью сестры Анны Болейн, Мэри Болейн Кэри.[74] Она родилась около 1524 г. и служила фрейлиной у Анны Клевской, третьей жены Генриха, но затем, в 1540 г., вышла замуж за сэра Фрэнсиса Ноллиса. Приверженность Кэтрин и Фрэнсиса протестантизму вынудила их, вместе с пятью детьми, во время правления Марии Тюдор покинуть Англию и переехать во Франкфурт.[75] Письмо от Елизаветы к Кэтрин, датированное 1553 г., возможно, стало ответом на известие о том, что Кэтрин покидает родину. Может быть, до своей вынужденной эмиграции Кэтрин уже провела какое-то время в свите принцессы Елизаветы, поскольку из письма ясно, что Елизавету и Кэтрин связывала близкая дружба, а в будущем Елизавета обещает кузине свою благосклонность. Елизавета подписала письмо cor rotto, то есть «разбитое сердце».

«Облегчите же боль дальней дороги радостью скорого возвращения и считайте свое паломничество скорее проверкой ваших друзей, чем отъездом из страны… продолжительность времени и расстояние не лишают вас любви друзей и проявлений их доброй воли… в дни наибольшей нужды вы познаете мою верную дружбу… Моя власть настолько мала, насколько велика моя любовь к тем, кто одарен дружбой…

Ваша любящая кузина и настоящий друг cor rotto».[76]

Как только Елизавета взошла на престол, леди Кэтрин Ноллис и ее муж вернулись в Англию. Они вместе с дочерьми Леттис, которой тогда было пятнадцать лет, и Элизабет, которой было всего девять, были назначены в свиту королевы.[77] Леди Кэтрин стала одной из камер-фрейлин; первые десять лет правления Елизаветы она сочетала придворные обязанности с воспитанием тринадцати детей. Меньше чем через год после коронации Елизаветы Кэтрин ненадолго удалилась от двора, поскольку ей предстояло произвести на свет тринадцатого ребенка, но уже через несколько недель после родов она вернулась к королеве, оставив ребенка на попечение кормилицы. Ее племянницы, Кэтрин и Филадельфия Кэри, также были назначены в свиту королевы вскоре после ее вступления на престол.[78]

Помимо друзей, знакомых и родни по материнской линии, Елизавета приблизила к себе нескольких женщин, которых знала почти всю жизнь – с раннего детства. Бланш Парри, серьезная валлийка из Херефордшира, «качала колыбель» юной принцессы; она была на двадцать пять лет старше Елизаветы. Бланш, что необычно для того времени, так и не вышла замуж и всю свою долгую жизнь хранила преданность и неизменную верность Елизавете.[79]

К числу самых давних и доверенных приближенных принадлежала и Кэт Эшли. Она растила Елизавету, воспитывала ее, защищала ее честь, когда поползли скандальные слухи о связи принцессы с отчимом; один или два раза она даже оказывалась в тюрьме за свою преданность принцессе. Теперь Эшли получила самую престижную должность: она стала первой камер-фрейлиной. Ее мужу Джону, кузену Анны Болейн, достался почетный пост хранителя сокровищницы британской короны, который он сохранял до своей смерти в 1596 г.[80]

В жилах нескольких других придворных дам Елизаветы текла королевская кровь; некоторые из них также могли, при определенных условиях, претендовать на престол. Одной из таких приближенных была Элизабет Файнс де Клинтон, которую в юности называли Белокурой Джеральдиной. Она считалась одной из величайших красавиц своего времени. Ее мать, леди Элизабет Грей, была внучкой Элизабет Вудвилл, супруги короля Эдуарда IV, и двоюродной сестрой Генриха VIII. После того как ее отца, Джералда Фицджералда, 9-го графа Килдэра, посадили в тюрьму по многочисленным обвинениям и в 1534 г. он умер в Тауэре, Генрих пожалел свою кузину леди Элизабет Грей и пригласил ее младшую дочь Элизабет, которой тогда едва исполнилось восемь лет, в свиту принцесс Марии и Елизаветы в Хансдоне (Хартфордшир). Особенно привязалась к старшей кузине Елизавета, которой тогда было всего два или три года; их дружба продолжалась и в отрочестве. Через несколько недель после смерти Марии I Элизабет Фицджералд вышла замуж за Эдварда Файнса де Клинтона, 9-го лорда – первого адмирала, вернулась в свиту Елизаветы и стала одной из первых статс-дам при дворе молодой королевы.[81]

Вскоре после вступления Елизаветы на престол из ссылки по религиозным мотивам вернулась и Дороти Стаффорд, протестантка, дочь аристократа-католика Генри Стаффорда.[82] Дороти вышла замуж за своего кузена, вдовца Уильяма Стаффорда, который ранее был женат на тетке Елизаветы, Мэри Болейн. В годы правления Марии, когда ширилось преследование протестантов, супруги бежали из Англии в Женеву.[83] Дороти вернулась в Англию вдовой с шестью детьми и поступила на службу к Елизавете в ее опочивальню, где и пробыла сорок с лишним лет, до самой смерти королевы.[84]

Вот кто составлял так называемый «ближний круг» Елизаветы. Камер-фрейлины, разодетые в специально заказанные наряды, горделиво несли шлейф за Елизаветой на коронационной процессии и прислуживали ей на самой церемонии, в ходе которой полагалось несколько раз переменить платье.[85] В обычные дни камер-фрейлины умывали королеву, накладывали на нее макияж, делали прическу, подбирали для нее платья и украшения, одевали и раздевали ее. Кроме того, фрейлины и камер-фрейлины присутствовали при том, как королеве подавали еду и напитки и дегустировали их, проверяя, нет ли в блюдах яда и других вредных веществ. Камеристки и служанки исполняли более «приземленные» обязанности: прибирались в покоях королевы, меняли воду в умывальниках, стелили постели. Молодые незамужние фрейлины составляли королеве компанию и развлекали ее. Фрейлинами могли стать девушки из хороших семей; они, как правило, одевались в белое. Фрейлины прислуживали королеве на публике, несли ее шлейф, сидели и гуляли с ней во внутренних покоях и развлекали ее танцами.