Белый мерседес

Смекнули, что имеют дело с иностранцем. Но Эдик тогда больше всего боялся передачи в Союз, поэтому решил молчать, не выдавая гражданство. Полякам в конце концов надоели бессмысленные допросы и они обратились в Интерпол – тут-то и всплыли отпечатки кроссовок на границе. К делу подключились местные кегебисты.

Когда его доставили на польско-советскую границу, там уже с нетерпением ждали советские пограничники с ящиком водки и закуской. По неписаным правилам, та сторона, которой возвращали нарушителя, выставляла угощение своим более бдительным коллегам. Тут же возле символических столбов началась «торжественная передача». Захмелевшие поляки даже взгрустнули немного: «Старик, мы тебя чекистам не отдадим, они тебя замучают до смерти…» Но, разумеется, отдали.

…Вечер. Скорый поезд «Москва-Варшава» уже подан к перрону Белорусского вокзала. Психологи часто разделяют людей на статиков и динамиков. Статики всегда склонны к упорядоченной жизни и чувствуют себя комфортно, если пространство вокруг них хорошо организовано. Динамики же склонны к свободному образу жизни и импровизации. Без сомнения динамики – это челноки. Они потянулись на посадку. Все как один – пожилые и молодые – с почти одинаковыми, пока еще пустыми, но очень объемными сумками, в которых можно было запихнуть слона. Поистине эти огромные синевато-белые сумки челноков из стекловолокна – символ современной России. Одеты челноки в основном в спортивные костюмы и кроссовки – буднично, по-рабочему.

Родион с Эдиком были, наверное, единственными пассажирами, путешествующими без рюкзаков и баулов.

Пассажиры заполняли свои купе, раскладывали вещи по полкам, вытаскивая из сумок дорожную снедь. До Варшавы вполне можно расслабиться. Проводник международного поезда отлично экипирован, и по манерам держится не хуже чем пилот воздушного лайнера. Непреступен и важен, как испанский гранд. «Перегруз… Запрещено…», но небольшие знаки внимания в виде суммы в десять долларов делают его еще более надменным, и он вообще перестает замечать пассажиров и их багаж.

Наконец, вокзал, отхлестнув по стеклу купе искрами огней фонарных столбов, медленно отползал назад. Еще не поздно отказаться от намеченной затеи, но Крестовский был тверд в своих намерениях. Вначале Родиона посещали сомнения, тем более что в глубине души он был убежден, что никакой заграницы не существует, а просто ее придумала пропаганда, чтоб было с кем бороться и куда не пускать. Но загранпаспорт, как оказалось, все же существовал, и с некоторыми препятствиями, особенно связанными с неизвестным происхождением, он все-таки получил. Оформили его как рабочего одного подмосковного домостроительного комбината.

Состав «Москва-Варшава» набирал ход. Проплывавшие за окнами подмосковные пейзажи сменились мало чем отличавшиеся от них пейзажами Смоленщины. Проехали Гагарин. Следующая остановка Вязьма. Под монотонный перестук колес пассажиры ведут себя по-разному. Кто дремал, кто углубился в чтение, кто напротив, предавался веселью. Эдик уплетал купленную у бабки колбасу, обсуждая едва не случившийся провал.

Мирно и мерно стучали колеса. В купе наблюдалось равенство полов. Кроме них в Варшаву ехали две женщины средних лет. Обе челноки. Через час они были уже знакомы.

Инна Викторовна – золотая медалистка, кандидат наук вошла в рынок главным специалистом проектного института, без боя сдавшего свою территорию швейной артели. Единственная кормилица пятнадцатилетнего сына, считавшего оскорбительным подрабатывать где-либо. Спасение к ней пришло в виде челночного бизнеса. Вначале, она сгорала от стыда, но со временем преуспела настолько, что ей понадобился даже «верблюд», который таскал тяжести, брал на себя на таможне часть товара и ограждал свою хозяйку от рэкета.

Она листала газету «Двое» – знакомство по переписке. Внимательно разглядывала фотки женихов. Вздохнула:

– Эх, мужики какие-то все убогие. Вот послушайте: «Ищу родственную душу, которая разделит со мной мои увлечения: дельтапланеризм, прыжки с парашютом, альпинизм. Сильную, и самостоятельную». – Потом немного помолчав, задумчиво добавила, – дельтапланеризм – это хорошо.

Четвертым пассажиром купе была бывшая мастер одного московского почтового ящика, бывалая, плотно сбитая Валентина. Она везла какие-то термостаты, три десятка бритвенных помазков, доставшиеся почти бесплатно, а также неисчислимое количество бигуди, блоков сигарет и другого годного для продажи или обмена товара.

Валентину было трудно, чем-либо удивить. Тесно? Вы еще не ездили в Турцию? Вот когда оттуда едут, везут текстиль, кожаные куртки, дубленки, вот там действительно тесно. А здесь почти свобода.

По мнению соседок, Польша раньше, чем Россия ступила на нелегкую дорогу рыночных и политических преобразований, поэтому раньше торговцы, как с той, так и с нашей стороны удачно делали бизнес на золотых ювелирных украшениях, потом на электробытовых приборах от утюгов до электростанков. Икра давала сказочный процент прибыли. Потом водка. Теперь цены почти сравнялись, и стоило больших трудов преуспеть в этом виде бизнеса.

Поздно вечером Родион вышел из купе и приткнулся в сумеречном проходе к окошку. Неоновые лампы фонарей горели мертвым светом. Он наблюдал мерцание каких-то серебряных и золотистых огоньков, то исчезающих, то возникающих снова.

Под мерный стук колес можно несколько забыться. Вокруг люди, их личная неустроенность и неопределенность, и твое собственное будущее казалось не таким серьезным. Потом пошел спать.

…Скоро граница. Проводник раздал листочки деклараций. Заполняя ее, и отвечая на вопросы, сколько гражданин везет валюты, есть ли оружие и наркотики и художественные ценности, это даже польстило Родиону, что его можно было заподозрить в чем-либо подобном. Пассажиры сидели тесно прижавшись друг к другу заглядывая в декларацию: как кто ее заполнил.

Больше всех переживала Валентина. Она сидела мертвенно бледная, ее декларация тряслась так, словно ее снизу поддувал мощный вентилятор.

Граница – дело серьезное. Проносятся по составу, сменяя друг друга, пограничники с собаками, таможенники, какие-то суровые люди в штатском. Кого-то выводят под руки. С кого-то берут штраф.

Уже перед самым визитом таможенников в купе стали забегать какие-то активисты, которые спрашивали: «Как будем договариваться с таможней: каждый за себя или сообща?» Предлагалось скинуться. Те, кто вез много «криминала», стояли за социализм: зачем мол, разбираться, надо быть всем заодно. Но трусливые носители индивидуальных ценностей ни в какую не соглашались и не хотели круговой поруки. Их соседка Валентина разрывалась между желанием подмазать и желанием сэкономить: у нее было много «криминала», но еще больше было долгов.

– Всем приготовить паспорта и багаж к досмотру! – последовал зычный голос таможенника и сердце, нырнув сначала в пятки, забилось, учащенно, как будто ты как минимум преступник, и решается твоя судьба: посадят тебя в тюрьму или нет.

Эдик, заметив волнения Крестовского успокоил его: «Родион, мы ничего не везем, нам бояться нечего».

И все же, то, что они ехали налегке, показалось подозрительным таможенникам. Крестовского отвели в сторону и тщательно обыскали. Но, кроме 100 марок, ничего не нашли. Не внесенная в декларацию валюта покоилась в плавках у Эдика.

В Бресте после переезда границы их ожидал новый таможенный досмотр, теперь уже польский. В вагон властно зашли польские таможенники в какой-то необычной красивой форме. Кто-то из пассажиров просыпал сухие сливки. «А вот и героин», – пробуя на вкус белый порошок, пошутил польский офицер. Таможенник внимательно просмотрел паспорта. Другой представитель таможни привычным и натренированным жестом профессионала склонился над Валентининой сумкой, необъятной по размерам, которую, наверное, берут для восхождения на семитысячники и оттуда гейзером вырвался ворох женского белья, шампуней, будильников, термостатов и кладка сигаретных блоков. Все замерли. «Выставить в коридор и сдать в камеру хранения», – прозвучало властно.

Потом таможенник так же величественно, как и вошел, покинул купе. После этого Валентина стояла в коридоре вагона, умоляя и бормоча что-то извиняющее. Затем, не теряя времени, пока таможенник занят вещами в соседних купе, молниеносно стала бросать невесомые кирпичики блоков сигарет Инне Викторовне и Родиону с Эдиком, которые как цирковые жонглеры ловили их и прятали под матрасы. Второй раз купе не проверяют, как сорвавшийся с виселицы считается повешенным, так снаряд не попадает в воронку ранее сделанного выстрела.

– Ну, хватит, – таможенник дал Валентине знак следовать за ним. Через некоторое время их соседка по купе возвратилась вполне довольная. Ей удалось договориться с таможней.

Между тем поезд стал набирать скорость. Все расслабились. Вагон гудит. Спустя некоторое время поезд прибывал уже в Варшаву. – Выходим, – и Кутузов пошел первым, обходя сумки и чемоданы других пассажиров.

Польша оказалась не такой уж барахолкой, которую ожидал увидеть Крестовский. На улицах было полно украшенных затейливой рекламой кафе, где кормили дешевле чем в московских столовых и забегаловках. Прошло еще несколько часов дороги и вот граница с желанной Германией. Преградой был мост, который необходимо было каким-то образом преодолеть.

Эдик ходил удрученный, дважды спускался под мост, и качал головой. В прошлый раз он перебрался на ту сторону под этим мостом по балкам фермы. Сейчас под ним была протянута колючая проволока, видно кто-то пересекающий границу этим путем попался, и пограничники укрепили границу.

– Что будем делать? – спросил Крестовский.

– Делать нечего. Ночью придется вплавь перебираться через реку.

Эдик знал несколько «окон» – бродов, где можно было, перебраться с одного берега на другой, не рискуя нарваться на пограничный пост.

– До брода двенадцать километров выше по течению. В ближайшей лавке они купили большие полиэтиленовые мешки, чтобы не намочить багаж во время водной переправы. Темноты стали дожидаться в придорожных кустах.

Когда на небе зажглись первые звезды, они тронулись в путь. Это было достаточно просто, так как дорога шла по брегу реки. До перехода оставалось уже вероятно немного, как неожиданно их осветила неизвестно откуда появившаяся машина. Бросились в рассыпную. Крестовский залег в придорожный кювет. Машина остановилась совсем рядом с ним. Польские пограничники вышли из машины, с ними была собака. Собак Родион не любил и знал, что она его найдет все равно, поэтому по своей инициативе выбрался из кустов и поднял руки.

Пограничники посадили его в машину и повезли в комендатуру. По дороге Родион рассказал пару смешных анекдотов, чем сразу расположил к себе. На допросе он держался версии, что путешествует, сбился с дороги и случайно оказался на берегу реки. И его отпустили.

– Кто же там переходит? – говорил на утро в кемпинге местный администратор. – Знаю я тут одно местечко километров в восьми отсюда, – и вопросительно посмотрел на Крестовского.

Родиону пришлось дать ему сорок марок, но зато он получил заветный план, где крестиком было показано место гипотетического перехода границы. Что такое восемь километров для молодых ног и целеустремленного человека?!

Но на том самом месте, как специально, Родиона дожидался молодой пограничник. Представитель польской власти долго расспрашивал, откуда, куда и зачем он собирается идти. Когда казалось, стало совсем не о чем рассказывать, наш путешественник понял, что молодой человек нуждается в материальной помощи. Он отдал ему энную сумму и они пошли в разные стороны.

Боязни больше не было. Распирала обида, и появился азарт. Все рассказывали, что границу нелегально переходят каждую ночь сотни людей. Поляки каждый день продают сигареты в Германии и к вечеру возвращаются обратно, ему об этом Эдик прожужжал все уши.

– Тридцать марок и я тебя довезу в надежное место, где ты прогулочным шагом перейдешь границу, – уверял Крестовского один таксист-поляк.

– Ладно, по рукам, – Родион решил так просто не сдаваться.

…Вода в реке оказалась холодной, а течение сильное. Пришлось плыть, несмотря на течение, которое относило его далеко от того места, куда он наметил переправиться. На немецкий берег вылез замерзший. С трудом натянул на мокрое тело рубашку и джинсы. Надо было торопиться. Родион хорошо усвоил правило, надо как можно быстрее покинуть пограничную зону. Но через пару километров он уперся в какую-то проволочную изгородь, и решая, как преодолеть неожиданное препятствие дотронулся до нее рукой. Неожиданно его ударило током, и он покатился по траве, бросив багаж. Крестовский, как оказалось, наткнулся на электроизгородь фермера.

– Остановайс! – раздалось над самой головой. Родион в душе даже был искренне доволен, что его мучения, наконец, закончились. Видно не судьба.

В сухой и чистой камере, куда его поместили, к надписи на стене: «Здесь был Коля из Орла». Родион доцарапал собственное имя.

С впалыми щеками, без валюты, реквизированной в пользу Германии, искатель лучшей жизни, вернулся в Москву.

Через пару недель к Родиону приехал Кутузов. Он сообщил, что добирается к себе в Волгоград и просил хотя бы немного денег на дорогу.

– А ты то как? – полюбопытствовал Родион, вручая Эдику небольшую сумму денег, со словами. – Чем могу.

– Как я? По-разному. – И Кутузов рассказал, что ему удалось все же пересечь границу. До Берлина его довез за двести марок один таксист, получивший от него деньги вперед.

Там решил сдаться властям. Двое суток пытался это сделать. Но не тут-то было, показывая всем встречающимся полицейским свой подмоченный в воде при переправе паспорт и пытаясь объяснить свою ситуацию Эдик слышал в ответ только «русиш посоль», куда ему идти совсем не хотелось. Потом, наконец, его задержали за бродяжничество и сдали все-таки в русское посольство. Там с Эдиком разговаривать много не стали, сказали: как сюда попал, так отсюда и выбирайся. И пришлось на перекладных добираться вновь до Польши. Но польские пограничники ни в какую в начале не хотели впускать его в страну. Пришлось вывернуть все кармана и отдать последние марки. Ну, а попал на Украину, так это уже считай, как дома в России. И вот он здесь.

10. Что делать дальше?

В последнее время нашего героя явно преследовали неудачи. Знакомый комендант общежития, где Родион незаконно занимал комнату, ушел на пенсию, а пришедший ему на смену требовал ее освободить. Не соглашаясь даже на заманчивые посулы Крестовского платить больше и не только на счет института.

Да, жизнь явно не клеилась. Богатство определенно не шло ему в руки. Он даже стал успокаивать себя, тем, что жизнь – это только повод для мемуаров. Она скорее несущийся поезд, который развозит нас по разным станциям судьбы: кого-то на нары, а кого-то в кресло депутата или президента. Но у каждого обязательно будет конечная станция. Жизнь в России именно и смахивала на такой поезд, где все непредсказуемо и нестабильно. Сегодня ты герой, а завтра, враг, которого надо изничтожить.

Что касается крыши над головой, то каждый сам кузнец своей жилплощади. Нищему пожар не страшен. Эти мысли немного согрели. Теперь, как никогда до этого, в голове у него вместо знаменитых российских вопросов «Что делать? И как жить?» Крутилось: «Где жить и что есть?»

Он не боялся начинать жить сначала и следовал «правилу 50» – не получилось, начинаю снова – одна попытка, вторая, третья… пока хватит сил.

Охота к перемене мест существует у многих. И это не связано лишь с периодами войн или политических катаклизмов. Снимаясь с насиженного места они полагают, что станут богаче, счастливее и здоровее в других краях. Людей, легко меняющих свое место жительства, аналитик Карл Густав Юнг назвал когда-то экстравертами. Экстраверт – это индивид, сознание которого обращено, по преимуществу, во внешний мир, – в отличие от индивида, замкнутого, главным образом, в себя, интроверта. Духовное пространство интровертов и экстравертов могут не совпадать и отсюда часто возникает противоречие, неприятие, отторжение.

Установлена еще и такая закономерность, что личность экстраверта и его сознание наиболее гармонично вписаны в структуру рыночных отношений. Ибо рынок – это прежде всего постоянное и интенсивное взаимодействие людей без посредства государства и его институтов.

Но бросим это научное изыскание. Вернемся к нашему герою. Если не быть обремененным постоянной работой, быть свободным, то каких только интересных встреч не бывает.

…Здесь на этой большой подмосковной народнохозяйственной свалке Родион оказался совершенно случайно. Свалка представляла собой огромное поле, изрядно заросшее кустарником и редкими деревьями. Кое-где дымились кострами очаги цивилизации, здесь были люди. На свалке найти можно все. Такая уж година. Комплекты золотых украшений, колец, кулонов, цепочек.

Крестовский познакомился с обитателями дна. Первыми его знакомыми были муж и жена. Как понял Родион, брак у них был гражданский.

– А я не бомжиха. Упаси Господи! Я женщина порядочная. У меня квартира в Москве на улице Руставели.

– Если бы не свалка, я бы голая сидела. А так, одета, обута. Книги, журналы – я все беру и дома читаю. – И она сняла перчатку и неожиданно продемонстрировала эффектный пунцовый маникюр. – Здесь нашла. А духи?! Вот, – достала она флакончик. – Сирия! Запах роскошный. А сколько раз я золото находила!

– Везет вам.

– По гороскопу я Телец, а Тельцы притягивают к себе драгоценные металлы. Помню, в прошлом году пенсию задержали. Был ноябрь. Холодно. Так вот, пришла сюда и тут же нашла золотое толстое обручальное кольцо, но продать пришлось за бесценок. Серебряные ложки находила. Тут недавно подошла к мусорке, а там два бомжа копаются. Пришлось подождать. Они отошли, а я только мусор слегка копнула, а там часики дамские, и даже ходят. Вот, смотри, – и она продемонстрировала симпатичные часы на руке. – Я же Телец!

Для ее спутника пределом мечтания было найти большой лист меди.

– За килограмм меди дают 12 долларов, – поделился он информацией с Крестовским, – за кило алюминия – четыре.

У него был магнит. Если железка липла к магниту – то она не нужна была даже на свалке. А вот если магнит не тянулся к находке, – заслуживала самого пристального внимания.

– Вы, наверное, здесь богачи! – воскликнул Родион.

– Да какой там. Иногда неделю ничего не попадается кроме медных пуговиц.

Тут произошло одно знаменательное для свалки событие – прибыла очередная машина, и не просто машина, а фургон с куриными окорочками. Не успел он свалить свой груз и скрыться за придорожной полосой, как на вываленную кучу окорочков устремилось все живое. И началась великая битва. Обнаглевшие крысы величиной с дворнягу в пылу пиршества совсем не боялись рычащих и голодных бродячих собак, а собаки в свою очередь не хотели уступать добычу одетым в лохмотьях двуногим существам. Скорее всего это кончилось бы большой кровью, если бы не раздавшийся неожиданно человеческий крик, похожий на вой и милицейскую сирену. Крик был так страшен, что сигналу опасности вняли и звери и люди. Тем временем мужик одетый в затрапезную брезентовую штормовку с капюшоном, в затертых брюках неопределенного цвета и старых видавших виды сапогах, гордо прошествовал к куче с окорочками и стал делить по своему разумению добычу.

Через некоторое время Родион, заинтересованный этой важной на местной свалке личностью, познакомился с ней. В морщинах лица и руках «дяди Коли» поселилась вечная, ничем не смываемая грязь.

– Как же вы здесь живете? – спрашивал Родион у нового знакомого. – Давно вы здесь?

Дядя Коля оказался на этой свалке ровно 20 лет тому назад, скрываясь от общества, которое уже не раз изолировало его от себя. Дядя Коля работать на благо Отчизны никак не хотел, а это совсем не вписывалось в моральный облик условно освобожденного строителя коммунизма. Вот он одним махом и решил все свои проблемы: удалился от общества, и удовлетворил все свои насущные потребности в еде и одежде.

– Я сначала думал, что минута стыда обеспечивает спокойную старость. И вот я здесь, – с начала этой свалки.

На что Родион глубокомысленно произнес:

– Жизнь – сложная штука.

– Наши свалки и мусорки куда богаче заграничных. Ты слышал, чтоб в сытой Европе выбрасывали на свалку золото, валюту. Тот-то. Да они удавятся от жадности.

– А не скучно здесь?

– Почему? – вопросом на вопрос ответил дядя Коля. – Ты считаешь, что изоляция и творчество – несовместимые вещи? Вивальди, говорят, работал запертый в женском монастыре, а какую музыку писал! Мусоргский вообще сидел в дурдоме.

Принципы дяди Колиного свободного общения с природой подразумевали полную независимость от всякой сознательной деятельности. Кроме того, даже здесь нередко проходили облавы, и Коля боялся раскулачивания, поэтому у него, как у солдата, все было просто и готово к внезапному маневру. Дощатый шалаш, покрытый кусками брезента служил ночлегом и укрытием от непогоды. Его походное приусадебное хозяйство напоминало нечто среднее между задворками склада стеклотары и партизанской базой последней войны. Пустые бутылки были единственной твердой валютой, которой он располагал и расплачивался с пронырливым свалочным людом, которые имели связь с внешним миром.

Все дни для него были заполнены охотой и собирательством. Охотился он на ворон: их мясо – хорошее подспорье к найденным в горах мусора консервам и гнилым овощам и фруктам. Помимо консервов он собирал бутылки и кирпич. Бутылки можно было сдать, а кирпич по сходной цене продать дачникам. Иногда дядя Коля занимался общественно полезным трудом: перебором мусора, за который местное начальство платило небольшие деньги.

Было время, когда дядя Коля вкалывал строителем, и построил не одну пятиэтажку для сердобольных россиян, которые теперь бросали недоеденные батоны и сырки в помойные ведра, чтобы мусоровозы доставили свежий харч к дяди Колиному столу.

– Угощайся, – радушно предложил он Крестовскому куриные окорочка, которые обжарил у своего бивака на костерке. – С запашком, но червяков еще нет. Есть можно.

– Спасибо. Не хочется.

– А ты случайно не еврей?

– Почему еврей?

– Потому что во всем виноваты евреи и американцы.

– Это почему же они виноваты?

– Почему-почему? Потому, – произнес он, наливая себе полстакана водки. – Опять нас облапошили. Союз развалили. Чечню устроили. Теперь вот сексом развращают. Это их происки. А кто сейчас у власти? Одни евреи.

– Легко искать крайних! Надо радоваться жизни. Есть же в ней и хорошие моменты. – А чего хорошего. Вон всех до нитки обобрали. Ваучеры! Ваучеры всем по справедливости. Где она справедливость?

– И что же у тебя украли?

– Не все конечно, но так несправедливо. Кто был у кормушки тот и поимел. А большинство получило пустые бумажки.

Крестовский на это нечего не ответил.

– Вчерась вон из леспромхоза на огонек забрели трое мужиков – так ели окорочка за обе щеки. – И с понятием государственного человека добавил. – Им, говорят, третий месяц зарплату не выдают, а есть-то, хочется. Все-таки я не самый бедный человек на Руси, раз ко мне ходят подкормиться.

Крестовский по наивности спросил его:

– А чего ж ты, дядя Коля, не хочешь вернуться и взять землю?

Дядя Коля ответил весело улыбаясь:

– А мне здесь нравится. Тут однажды один мужик на иномарке с охраной приехал. Новый русский. Поругался с женой. А та в отместку возьми, да выброси кейс, весь набитый долларами. Ну, вот он и пообещал отвалить половину тому, кто его найдет. Здесь, знаешь, какой бум был, когда искали этот чемоданчик.

– Нашли?

– Да нет. Но каждый хотел из грязи вылезти в князи.

– А если нашел и втихую…?

– Здесь несколько неписанных правил. – Прервал он его. – Интересная, многообещающая находка должна быть вскрыта прилюдно. И она принадлежит тому, кто первый нашел.

Тут Родион подумал, что было бы, если кто-нибудь нашел тот самый кейс с долларами, неужели все ему и достанется. Алчный блеск глаз блуждающих по свалке людей говорил, что сотоварищи готовы восстать против такого счастья в одни руки.

– Думаешь, газет не читаю? Да на свалке столько всякого чтива, весь каталог Союзпечати.

– Дядь Коль, а может у тебя с документами не в порядке, – заподозрил Родион в стойкой неприязни к мирской жизни.

– Как же, вот! – и протянул Родиону замусоленную бумажку, в которой было написано: «Справка. Выдана гр-ну Степаненко Н. Т. в том, что он ошибочно родился в 1932 году. Справка дана для определения возраста». Паспорт у него был тоже какой-то странный – помимо своей фотографии, он зачем-то поместил на соседней странице нарисованный не очень умело портрет Леонида Ильича Брежнева.

– Давай, выбирайся отсюда. Возвращайся! Дядя Коля засопел в свою грязную, не расчесанную бороду, давая понять, что ни на какую пропаганду не клюнет.

– А страшно. Если молодые мужики оттуда ко мне жрать приезжают, если на шоссе, что ни ночь, а стреляют. Скажи, нужна такая жизнь там?