Григорий Отрепьев

На следующий день рано утром Варвара приготовила седельные сумы с запасом еды да одежду. Юрий, еще более бледный от волнения, ходил из угла в угол, даже к еде не притронулся. Знал он, что в обед придет за ним родственник по отцовой линии, который и приведет его в Москву грамоте учиться. Не хочется юноше покидать отчий дом, ой как не хочется. А что делать? Надо как-то о хлебе насущном думать, а потом, как знать, может, в царские палаты наймут в качестве секретаря или еще кого-нибудь, царь, поговаривают, привечает грамотный люд. А там, если дело в гору пойдет, обустроится в столице, домом обзаведется, а потом мать с братом к себе везьмет; пусть матушка хотя бы на старости лет в довольстве поживет. Так рассуждал четырнадцатилетний Юрий Отрепьев, сын Богдана Отрепьева, будущий царь всея Руси.

Когда солнце направило косые лучи в сторону окон, что располагались с южной стороны, у ворот послышались шаги, потом кто-то забарабанил по ставням. Варвара, вытирая руки о передник, ринулась открывать калитку.

– Здраве буде, Варвара, – проговорил высокий, сухопарый старик.

– Ой, Петр Захарович, проходи, мы тебя с самого утра поджидаем, – с поклоном поприветствовала его женщина.

Юрий в это время стоял на крыльце и внимательно наблюдал за гостем, который уже протопал к крыльцу и снял пыльную обувь. Старик долго, пристально вглядывался в лицо юноши; по сему было видно, что его заинтересовало нечто такое, о чем иные не догадывались. Петр Захарович прочитал в лице дальнего родственника будущее величие, но вслух дум своих не сказал. Вместо этого он подошел к Юрию и спросил:

– Помнишь меня аль нет?

Юноша покачал головой, боясь промолвить хоть одно словечко.

– Это правильно, что не помнишь. Ты еще мал бы совсем, когда меня последний раз видел. Кажись, тебе года два-три было, не больше. А сейчас тебе сколько?

– Четырнадцать, старче, – тихо ответил Юрий, дрожа всем телом.

Петр Захарович, оглядев его, сказал:

– Что это ты ростом мал.

– Так, – смущенно ответил тот и густо покраснел, его щеки запылали, будто бы ему дали пощечину.

– Чего смутился-то? Правду не любишь? Но ты не волнуйся, как говорят, мал золотник, да дорог. Поговаривают, будто ты смышлен в учебе, вот это самое главное, большим человеком станешь, если будешь прилежно учиться.

Варвара подбежала к ним и пригласила гостя в дом. Там его уже ждал горячий обед. Ели вчетвером: Юрий, его младший брат Василий, их мать и Петр Захарович. После обеда женщина приготовила дорожную одежду, в которой нарядится сын. Юрий молча, без слов, собрался в путь. Руки его, обувая мягкие сапоги с загнутыми носами, дрожали. Комок рыданий застрял в горле, хотя он до конца силился сдержать слезы. У ворот юноша крепко обнялся с матерью, которая, вытирая катившиеся по щекам слезы, наставляла его:

– Слушайся учителей своих, будь прилежен. Во время пути слушайся Петра, не перечь ему.

– Я все сделаю, как ты сказала, матушка, – промолвил Юрий, весь бледный, испуганный. Он поцеловал мать три раза в щеку и встал рядом с Петром Захаровичем, который казался еще выше и худее по сравнению с коренастым, широкоплечим подростком.

За поворот Юрий еще раз обернулся в сторону дома, у ворот все еще стояла Варвара, махая рукой ему вслед. Юноша помахал на прощание и скрылся за углом. Жизнь круто изменилась…

В Москве Петр Захарович поселил Юрия в доме зятя Варвары, дьяка Ефимьева. Сам дьяк, взявший на себя роль учителя, был поражен способностям молодого родственника, который смог за месяц выучить то, на что иные тратили годы. Юрий познал грамоту, научившись каллиграфии. У него был необыкновенной красоты подчерк. О его способностях узнали на патриаршем дворе, пригласив юного гения работать переписчиком книг. Однако дальновидный, хитрый, не по летам умный Юрий решил отказаться и от жизни в доме дьяка, и от переписывания книг. Такая жизнь, скучная, однообразная, не удовлетворяла его. Юноша мечтал об ином: ему хотелось скакать на резвом коне в диком поле, держа в руках саблю, ему хотелось слышать лязг мечей, ржания коней, иступленные вопли раненных и умирающих. В душе он был воином как и его отец.

Расспрощавшись со своими родственниками, которые все же надеялись, что Юрий останется, он ушел из Москвы. Куда держать путь? Нет, домой возвращаться нельзя, иначе мать ой как расстроится. Тем более, он дал ей слово быть прилежным учеником и добиться в жизни большего, нежели Богдан.

Ноги сами привели его в усадьбу Романовых. Усадьбы эта, окруженная со всех сторон высоким забором, больше походила на крепость. Хозяин ее, Михаил Романов, в последнее время ходил грустный и задумчивый, будто какая беда свалилась на него. Прохаживаясь из комнаты в комнату, он в душе проклинал выскочку Годунова и его преспешников, которые после смерти царя Фёдора прибрали к рукам всю власть. Романовы оказались в опале, потому как считали, что имели право на царский трон наравне с Борисом. Сам Годунов косо посмотривал в сторону Романова, вот почему боярин удвоил охрану своего поместья, боясь предательского удара.

«Будь проклято, семя татарское!» – думал Михаил Романов, всматриваясь вдаль. В этот самый момент к нему с поклоном вошел слуга и сообщил, что в усадьбу пришел неизвестный молодой человек, почти мальчик, в пыльной дорожной одежде. Боярин, поглаживая густую темную бороду, спросил:

– Как выглядит сий скиталец?

– Еще юнец, не больше шестнадцати лет, ростом мал, в груди широкий, лицо круглое и белое, глаза голубые, волосы темно-рыжие, у носа и на лбу бородавки…

– Погодь, погодь… Ты говоришь, у него на лице бородавки?

– Да, и еще, одна рука короче другой.

– А, мне понятно, кто это. Это же Юрий Богданович, сын нашего соседа Отрепьева. Веди его сюда.

Холоп раскланялся и удалился. Через несколько минут послышались шаги, затем дверь отворилась и в комнату вошел невысокий молодой парень, чуть смущенно покраснев. Михаил Романов встал с кресла и подошел к гостю. Тот низко склонился в знак глубокого уважения, боясь взглянуть хозяину усадьбы в глаза. Боярин долгое время разглядывал Отрепьева, приметив, что тот достаточно симпатичный, хотя бородавки и руки разной длины поначалу портили впечатление об этом человеке. Юрий вытащил из-за пазухи дорожного плаща завернутый в платок лист бумаги и молча протянул Романову. Тот почтительно взял письмо и, прочитав, гивнул головой и пригласил Отрепьева присесть подле него.

– Говорят, – начал боярин, – будто ты обучен грамоте и у тебя редкой красоты подчерк. Так ли это?

– Я не могу хвалить себя. Пусть более важные люди делают это, – скромно ответил тот.

– А ты умен, как я погляжу. Такие люди мне нужны. Инь ладно, будешь служить мне. Отдам тебе ключи от моей библиотеке, будешь старинные летописи переписывать.

Юрий побелел, словно его приговорили к смертной казни. Нет, не для того шел он к боярину на службу, дабы коротать дни в темной комнате, склонившись над книгами. Иной, вольной, опасной жизни желал он. Он облизал красные, красивой формы губы, не решаясь сказать свою думу вслух. Михаил Романов внимательно взглянул на него и от него не укрылась белизна кожи юноши.

– Чего так побелел. Аль не любы тебе слова мои?

– Прости меня, боярин. Да только… – Юрий запнулся на полуслове.

– Говори, выслушаю любую просьбу.

– Боярин, прошу, выслушай меня! – его глаза вдруг вспыхнули ярким огнем, он весь поддался вперед, его лицо преобразилось, стало красивым. – Мы жили соседями, мой покойный отец Богдан Отрепьев, был арендатором вашей семьи. Всю жизнь жил я в бедности, рано лишился отца. Тяготила меня жизнь в Галиче, иного хотел я. Никто меня не принимал в серъез, с детства я слышал насмешки, но сказать ничего не мог. Всю силу я потратил в изучении грамоте, да только тяготит меня судьба такая, я еще молод, не хочется мне все время проводить аки старец среди книг и бумаг.

– Так чего же ты желаешь? Может быть, я помогу тебе, – проговорил Михаил Романов, пораженный красноречием юноши.

– Боярин, хочу я стать воином, носиться с мечом в руке по полю на вороном коне, хочу разить врагов наших, слышать победоносный клич, врываться на скаку в гущу боя. Вот чего хочу я! Вот к чему тянется душа моя!

Юрий вспотел, жила на его высоком лбу вздулась от напряжения. Он со всей силой сжал подлокотник кресла, будто боясь упась с него. Боярин выслушал его, не перебивая, и когда тот закончил изливать душу, стукнул кулаком по столу и радостно воскликнул:

– Хорошо! Будешь служить мне.

Юрий встал и низко склонился в поклоне. Наконец-то, думал он, все переменится к лучшему.

С тех пор начал он военную службу у Романова. К тому же выяснилось, что молодой человек не только умен, но и силен. Юрий не был из тех, кто тратил всю силу на грамоту, со временем иссушаясь физически. Юноша был крепкий и выносливый. Быстро научился владеть хоть и не так хорошо, но все же, мечом. Полюбилась ему и езда верхом, когда он объезжал диких коней, к которым боялись подходить остальные.

Каждое утро молодой человек начинал с разминки, потом шел завтракать. Аппетит у него был отменный! За раз он съедал по две порции, после чего шел тренироваться дальше. Остальные слуги и служивые Михаила Романова не любили выскочку как они называли Отрепьева. Каков удалец, поговаривали они, еще молоко на губах не обсохло, а он уже на равне с ветеранами тягается. Юрий старался не замечать слухи и сплетни, которые витали вокруг его имени. По натуре он был тихим и замкнутым, чаще хмурым и грустным. Стараясь держаться в отдалении от остальной челяди, молодой человек замыкался в себе, время от времени грезя о лучшей доли.

И так могло продолжаться еще долгое время, если бы царь Борис Годунов не решился на решительные действия против Романовых. Романовы были у него как кость в горле, которую нужно либо вынуть либо проглотить. Царь снарядил полк и пошел штурмом на дом Романовых.

В то время Отрепьев Юрий уже жил в Москве на подворье Романовых на Варварке. Там-то и произошло сражение царя против бояр. Вся челядь Романовых храбро защищали своего господина, но силы были не равны. Это событие произошло в 1600 году. Тогда Юрию исполнилось девятнадцать лет. Храбрый молодой человек сражался вместе с остальными за жизнь Романовых, но царские стрельцы все же ворвались в дом бояр, истребляя всех, кто попадался им на пути. Было решено, что холопы и прочие служивые люди Романовых должны вместе со своими хозяевами подвергнуться смертной казни как бунтовщики против царя.

Спасаясь от летящих со всех сторон пуль и стрел, Юрий бежал из комнаты в комнату, стараясь найти выход. Наконец, добравшись до потайной двери, молодой человек приналег на нее и она со скрипом отворилась. «Господи, помоги мне», – тихо шептал Юрий, пробираясь потайным ходом прочь от дома Романовых. Наконец, юноша добрался до выхода. Отворив тайник, он выбрался на ружу, тяжело дыша. Ноги подкашивались, голова кружилась. Свежий воздух соснового леса дыхнул в ноздри. Юрий чихнул и протер глаза.

Теперь он был в безопасности, стоя один среди темного леса. Над головой качались ветви сосен, где-то невдалеке ухала сова. Было страшно. Дрожа от холода, молодой человек неуверенно ступал по земле, не имея понятия, куда идти теперь. Возвращаться в Москву никак нельзя, ибо там его ждет виселица, идти в отчий дом в Галич тоже не хотелось. Нужно начинать все сначала.

Мысли одна за другой рождались в голове, а ноги брели по хоженным и нехоженным тропам мимо селений и постоялых дворов.

Однажды поздно вечером, когда на небе появилась луна, в дом, где жила Варвара с Василием кто-то тихо постучал в окно. Женщина поначалу подумала, будто это ветви скребутся о стекло, но стук, только более настойчивый, повторился. Женщина, боязливо вглядываясь во тьму, громко крикнула:

– Эй, кто там?

– Матушка, это я, – раздался знакомый голос.

У Варвары на глазах выступили слезы. Прижав ладони к сердцу, она распахнула дверь и ринулась к Юрию, который стоял под проливным дождем, кутаясь в выцветивший, в нескольких местах порваный плащ. На голову был накинут большой капюшон. Женщина с криком радости прижала старшего сына к себе и, целуя его лицо, промолвила:

– Сыночек мой, мой родной, солнышко мое ненаглядное! Ты ли это?

– Я, матушка, я, – ответил он, смахивая слезы.

– Ты весь замерз. Проходи в дом, сейчас согреешься, мой родной, – Варвара заботливо сняла плащ с плеч сына и усадила его за стол.

Накормив его досыта, она долго разглядывала Юрия.

– Как ты вырос, как изменился, – проговорила она, – а твои волосы… Теперь они каштановые, не светлые как раньше.

– Да, матушка, потемнел малость, – с улыбкой ответил юноша, ему так было хорошо, так спокойно дома, но он знал, что нельзя более оставаться тут.

– Я так рада снова видеть тебя. Теперь нас станет трое. Ты, я да Вася.

Юрий вдруг потупил взгляд и глубоко вздохнул. Не хотел он расстраивать мать, но и молчать не было смысла.

– Я должен идти.

– Как? Ты не останешься? – воскликнула Варвара и снова заплакала.

– Увы, нет. Мне вот-вот исполнится двадцать годков, нужно вставать на ноги, да и о вас потом позаботиться, – с этими словами юноша прошел в сени и накинул дорожный плащ.

Сердце его разрывалось от тоски и боли. Он осмотрел дом, в котором родился и вырос, посмотрел на стоящую рядом мать, и у него возникло такое чувство, будто видит он все это в последний раз. Женщина собрала полные седельные сумы как в тот раз, да только не хотела отпускать сына, будто на прощание плакала она, не в силах сдержать дрожжь. Юрий положил руку ей на плечо и, обняв ее, проговорил тихим голосом:

– Матушка, ты только не плачь, прошу тебя. Я выбьюсь в люди и все наладится, все будет хорошо, вот увидишь.

– Юшка, родной сыночек мой, – ласково сказала она, гладя загрубевшими от тяжелой работы ладонями его щеки.

Молодой человек не хотел тянуть время. Чем дольше прощаешься, тем тяжелее расставание. Накинув капюшон на голову, он еще раз обнял мать и торопливыми шагами отправился дальше в путь. Варвара не скрывала громких рыданий, предчувствуя, что больше никогда его не увидит.

Глава 3. Чудов монастырь

Рано утром раздался звон колокола. Еще только солнце окрасило лучами небосклон, а в монастыре уже все проснулись. После совершения всех необходимых обрядов все собирались в большой комнате, где им подносили трапезу, приготовленную монастырскими поварами. Ели молча, никто не произносил ни слова. В тишине слышались лишь скрип стульев да удар ложек о тарелки.

После утренней трапезы каждый занимался делом. Свободного времени практически не оставалось из-за бесконечных обязанностей. Жили в монастыре и седобородые старцы, и юнцы, у которых еще не росли усы. Монастырь этот назывался Чудов, и находился неподалеку от Кремля. Это было привилегированное место, никто не попадал туда случайно; и многие их монахов и дьяков, бывшие бояре и дворяне иной раз, подстригались там не по доброй воле.

Не любил Борис Годунов священнослужителей из Чудова монастыря, все время боялся чего-то: то ли заговора, то ли бунта. Чуял он, опасность рождалась в стенах этого темного здания, вот потому-то он и приказал тайным соглядатаем следить за всем, что там происходит. «Змеиное логово», так Годунов называл Чудов монастырь, с тревогой поглядывая каждый раз на его стены из царских палат.

Молодые монахи и послушники, обучаясь в монастырской школе, иной раз, вопреки замеячаниям, собирались гурьбой и по долгу вели явно не религиозные беседы, шутили, смеялись. Лишь один человек из них, молодой, темно-рыжий, голубоглазый, белолицый, отличался ото всех. Никогда не принимал он участия ни в играх (играли тайно в палочки), ни в шутках, ни в веселых разговорах. Задумчивое, грустное всегда было его лицо, никогда он не улыбался, словно какая-то тревога тяготила его. Остальные юнцы всякий раз косо посмотривали на этого странного молодого человека. В тайне они не долюбливали его, смеялись за его спиной, называя то разноруким, то бородавчатым. Но он словно не замечал ни насмешек, ни презрений. Каждый раз, вставая на колени во время молитвы, он покорно складывал руки и тихо шептал:

– Господи, помоги мне освободиться от оков, помоги освободить душу от тревог, что все время одолевают меня.

Лучи света, пробивавшиеся из маленького решетчатого окошка, освещали коленопреклоненного Григория Отрепьева.

Сколько он исходил мест, прежде чем очуться в Чудовом монастыре по протекции своего деда Замятни, который просил разрешения принять внука в обитель, мотивируя это тем, что Григорий является дворянином, хоть и обедшевшим.

После того, как Отрепьев простился с матерью на крыльце дома, то долгое время бродил из одного монастыря в другой. Поначалу он пожил в Железноборском монастыре, где и подстригся, взяв имя Григорий. Затем побывал в суздальском Спасо-Евфимьеве монастыре. Но жизнь там не понравилась молодому монаху, которого влекли неизведанные дали.

Когда Романовы снова оказались под милостью государя, Григорий решил вернуться обратно в Москву. Благодаря своим способностям, о которых узнал сам архимандрит Пафнутий, он, еще такой молодой, получил сан дьяка.

Каждый день Отрепьев проводил время за написанием книг. Никто не знал, о чем он пишет, пока он сам не показал Пафнутию свой труд. Архимандрит, пробежав глазами по листам, резко уставился на молодого дьяка и хриплым голосом спросил, не скрывая удивления:

– Григорий, это ты сам сочинил?

– Да, – чуть склонив голову, ответил тот.

– Это… это удивительно! Ты сочинил каноны святым. Это должен увидеть сам патриарх.

Григорий стоял, не в силах вымолвить ни слово. Его руки тряслись от напряжения, в висках стучала кровь. Только поверить, сам патриарх примет его!

Вскоре произошло действительное чудо. Никому доселе неизвестный дьяк по имени Григорий Отрепьев стал личным секретарем патриарха Иова, который, пораженный талантом и красноречием молодого человека, взял его к себе. С тех пор больше никто не смел посмеиваться над странным молодцем. Кто-то в тайне завидовал, кто-то восхищался им, но равнодушных не осталось никого.

Когда-то, еще в детстве, хотелось Григорию взглянуть хоть мельком на царские палаты, посмотреть на высоких бояр да самого государя. И вот мечта оказалась явью. Стал брать его с собой патриарх в царские палаты. Интересно было Григорию, поражался он той роскошью, что окружало его. Издали он видел Годунова и никак не мог понять, почему этот человек, обладая влатью, несметными сокровищами, столькими землями, выглядел несчастным и уставшим. Глаза царя под нависшими веками смотрели тускло на собравшихся, казалось, он даже не замечает, что творится вокруг.

Григорий, стоя чуть поотдаль за плечом патриарха, все норовился получше рассмотреть Годунова, но его все время отталкивали люди более значимые по чинам. Молодой человек в конце концов просто затерялся со своим маленьким ростом среди высоких бояр, которые даже не замечали его. «Хоть бы увидеть государя, пусть чуть-чуть», – думал про себя молодой дьяк, не оставляя попыток пробиться поближе. Тут его кто-то больно схватил за руку и оттащил назад. Это был патриарх Иов. Грозно взглянув на своего секретаря сверху вниз, старик погрозил пальцем и тихо сказал:

– Чего рвешься? Встать за моей спиной и не высовывайся!

Престыжанный Григорий с опущенной головой исполнил приказ и больше не пытался прорваться вперед, он лишь внимательно разглядывал собравшихся и думал: «Ах, если бы я был царем и жил бы в роскоши. Тогда вся Русь пала бы к моим ногам!»

В это время, когда Отрепьев вместе с патриархом Иовом присутствовали при дворе государя, в большую келью, пахнущую ладаном от множество воскуряющихся свечей, вошел послушник. Низко поклонившись архимандриду Пафнутию, юнец сказал:

– Он пришел и хочет видеть тебя.

– Хорошо, – ответил старец и потер большие, жилистые руки, – пусть войдет.

Послушник вышел за дверь, через некоторое время он снова появился вместе с неизвестным человеком, закутанном в мешковатый черный плащ. Лицо вошедшего скрывал большой капюшон, тень которого не позволяли увидеть, кто это. Архимандрид с улыбкой поприветствовал вошедшего, явно уже давно дожидаясь егоп прихода, потом дал знак послушнику удалиться. Когда они остались вдвоем наедине, незнакомец присел напротив Пафнутия и тихо спросил:

– Нас никто не подслушивает?

Архимандрид воровато поглядел по сторонам, словно боясь предательского удара, но ответил так:

– Не волнуйся, все в порядке. Я приказал никому и близко не подходить к моей двери.

– Хорошо, – проговорил незнакомец, – тогда я бы хотел узнать побольше о том, кого мы готовим для главной роли. Ведь свергнуть узурпатора Годунова не так-то просто.

– На этот счет можешь не волноваться. Сей претендент как никто иной подходит для роли царевича Димитрия. Он довольно смышлен и грамоте обучен. Кроме того, сам его облик говорит о явном благородном происхождении. Конечно, его нужно немного подучить, но, главное для нас, сделать все возможное, чтобы народ поверил ему и пошел за ним.

– Но всем же известно, что настоящий царевич уже много лет покоиться в гробнице. Не думаешь ли ты, что найдется кто-то, кто сможет подтвердить это?

– Да, и я, и ты знаем, что случилось тогда в Угличе. Ты же сам занимался разборкой того преступления и твои люди сумели поймать убийц Димитрия. Но люд легко внушаем, тем более, что Годунова многие ненавидят. Сколько горя принесло его царствование, посмотри вокруг, везде голод и мор, по дорогам ходить опасно – везде рыщут шайки разбойников. Как ты думаешь, поверят они, если мы сами подтвердим, будто царевич Димитрий Иоанович воскрес из мертвых, дабы покарать тирана Бориса, этого потомка татаров.

– Стало быть, воскресший царевич появится на Руси аки бич народный. Чудно, Пафнутий, чудно. Но мне бы хотелось знать, не разоблачит ли нас кто-нибудь из монахов или иных священнослужителей, кои лично знакомы с твоим претендентом? Ведь лишь один неверный шаг, и наше дело пойдет ко дну. А мы все отправимся в лучшем случае в ссылку или, что наиболее вероятно, сразу на плаху. Нужно все хорошенько подрасчитать, ибо если…

– Не волнуйся, этот человек слишком умен не по летам. Он поймет, какое дельце затевается и сам согласится на все, лишь бы остаться в живых.

– Как он выглядит твой «царевич»? Похож ли он хоть чуточку на настоящего Димитрия?

– Он низок ростом, коренаст, широкоплеч, у него темно-рыжие волосы, голубые глаза, большой нос. Он статен и хорошо сложен, белокож. У него две бородавки: одна на носу под правым глазом, другая на лбу, руки разной длины.

– Не очень-то и похож.

– Да ладно. Царевич Димитрий умер еще ребенком, кто знает, как может измениться внешность по прошествии времени?

– Хорошо, тогда я вручаю тебе вот это, – с этими словами незнакомец достал из седельной сумы завернутый в шелковый платок лист бумаги, – Пафнутий, сначала раскрой и прочти, а затем отдай все это тому, кого потом будут называть царевичем.

Архимандрит трясущимися руками схватил послание и быстро развернул его. Из письма выпал большой золотой крест, весь усыпанный драгоценными камнями. Естественно, такое не мог носить простой смертный, ибо стоил сей крест огромные деньги. Пафнутий аккуратно положил крест на платок и спросил:

– Отрепьев будет хранить все это до поры до времени?

– Да, пусть тоже прочитает письмо, выучит то, что нужно говорить, а потом вели ему отправляться в путь.

С этими словами незнакомец еще плотнее закутался в плащ и словно черная птица выбежал из кельи, оставив Пафнутия наедине с самим собой.

Вечером в трапезной за длинным столом сидели два монаха: один средних лет, другой седовласый старик. Откусывая хлеб они вели довльно странную для таких мужей беседу:

– Слышал я, будто в нашем монастыре живет ни кто иной как сам царевич Димитрий.

– О, Господи, – перекрестился тот, что помоложе, – да полно тебе слухи собирать. Чур тебя!

– А вот я сам лично видел, как Гришка тот всем и рассказывал, будто он и есть чудом спасшийся Димитрий Иоанович.

– Отрепьев что ли? Да ладно, ну мелет языком да пусть мелет, рано или поздно за такие слова государь наш батюшка голову ему снесет.

– Ты мне не говори такого, я и сам не верю Гришки. Уж больно он подозрительный малый.

– О чем это ты?

– А о том, что думается мне, будто он связан с темными силами, наверное, сам дьявол помогает ему.

– С чего ты это решил?

– Да это и так ясно. Ты посмотри, как Отрепьеву учеба легко давалась. За что бы ни взялся, во всем преуспел. Остальные месяцами учились, трудились, а ему одного дня хватало. Не может быть такого, чтобы человек преуспел по всем предметам: и счет, и язык старославянский, и учение Святого Писания. Пойми, дело от Бога в тяжком труде и поте лица достается, а тут происки дьявола ни как иначе.

– Хватит тебе языком чесать да речи богохульные нести. Ты, старец, седеной меченый, не возводи хулу на человека, коль завидно его успехам.