Место под солнцем

Анника желчно и злобно рассмеялась.

– Какая же ты лицемерка, – сказала она, – и всегда прикрываешься высокими словами. Если бы ты хорошо относилась к моим детям, не стала бы рушить мою семью, ты.

Она хотела сказать «грязная проститутка», но это слово было не вполне адекватным.

– У меня нет времени ни на тебя, ни на твой книжный кружок, – произнесла она спокойно и отчетливо. – Я никогда не стану твоей подругой, так что оставь эти штучки, понятно?

Она нажала отбой, не дожидаясь ответа.

Впервые ей не было стыдно за то, что она изрезала на куски неприлично дорогой бюстгальтер Софии на бензоколонке в Кунгсёре.

Ей не было стыдно за то, что она присылала в газету сообщения с фальшивого адреса deep-throat-rosenbad и следила за тем, чтобы предложения Томаса в министерстве юстиции складывали под сукно, даже если они были лучше, чем другие. Томас непосредственно провел упорядочение законодательства о международной экономической преступности, но имел неосторожность забыть обсудить свои предложения с Анникой.

Движение было редким, что было удивительно для часа пик, но это был рабочий день между двумя праздниками, так что многие просто сидят дома или уезжают в отпуск, как, например, Нина Хофман.

Она заскочила в редакцию, чтобы забрать компьютер и ехать домой.

– Слушай, – крикнул Патрик, как только увидел Аннику, – завтра рано утром ты летишь в Малагу!

Анника, уже начавшая запихивать компьютер и бумаги в сумку, поставила ее на пол и выпрямилась.

– О чем это ты? – спросила она.

– Для тебя заказан билет на самолет, вылетающий завтра в 6.30 утра, – сказал Патрик.

Анника всплеснула руками.

– Господи, – воскликнула она, – я никак не могу лететь. Я только что переехала, я не собралась…

– У тебя не так уж много вещей, – подколол Патрик. – Ведь твой дом сгорел, не так ли? Клоббе из отдела спорта проводит отпуск в Марбелье. Он, конечно, не золотое перо, но будет разбираться в ситуации до завтра. Когда приедешь, возьмешь у него материал. Потом сосредоточишься на личностях жертв и начнешь выяснять, какое отношение ко всему этому имел Себастиан Сёдерстрём. Ты пробудешь там всю неделю.

Анника тупо уставилась на свою сумку. Самоуверенная ложь Эрика Понти о том, как он ценит Кикки Поп и ничего не имеет против громогласной болтовни на П1, все еще звучала у нее в ушах.

Но она выдержит схему, выдержит.

– Где билеты на самолет? – спросила Анника. – Или у меня будет только номер заказа? Где я буду жить? Будет ли у меня переводчик? Налажен ли контакт с местной полицией? Кто будет фотографировать?

Патрик посмотрел на нее пустым взглядом, а потом выпятил грудь.

– Все это ты решишь на месте. В Испании есть фотографы-фрилансеры. Кроме того, займись расследованием кокаиновых дел. Теперь, после того, как меня повысили, тебе придется писать серию статей о наркотиках и отмывании денег, которую должен был писать я…

Он повернулся на каблуках и скрылся в редакции развлечений.

Анника повернулась к Берит.

– Отлично! – воскликнула она. – Он думает, что быть шефом отдела – это значит бегать по редакции и раздавать указания.

– Номер заказа твоего билета до Малаги находится в электронной почте, – произнесла Берит, не поднимая головы от компьютера. – В Андалусии есть пара скандинавских полицейских, их имена и номера телефонов ты тоже найдешь в электронной почте. Сначала позвони им, а они помогут тебе найти переводчика. Возьми собственный фотоаппарат, так будет проще. Я дам тебе свою полуавтоматическую камеру – просто наводишь видоискатель и снимаешь. Позвони, когда что-нибудь узнаешь.

Она ткнула пальцем в лежавший на столе аппарат в чехле и взглянула на Аннику поверх очков.

– Лети осторожно, – сказала она, – удачи.

Хлопок двери эхом отдался в квартире, когда Анника вошла в прихожую. Несколько минут она привычно постояла в темноте, прислушиваясь к уличным шумам и чувствуя сквозняк, которым тянуло с лестничной клетки.

Это была самая мрачная и темная из квартир, в каких ей приходилось жить раньше. Расположена она была высоко – на пятом этаже. Кроны деревьев заслоняли свет стоявших вдоль Агнегатан уличных фонарей. Из окна ее спальни было видно только беззвездное небо.

Из прихожей она всмотрелась в общую комнату, за которой угадывалась комната Эллен. Кухня была расположена слева от прихожей – это была современная мода, к которой Анника испытывала инстинктивную антипатию.

Она включила свет, сняла куртку и бросила ее на пол. Она быстро прошла мимо кухни, стараясь не смотреть на картонные коробки с нераспакованной домашней утварью.

Войдя в свою комнату, Анника заползла на кровать и села, прислонившись к спинке. Собственно, не было ничего ужасного в этом жилье, и вообще в принципе все было хорошо. Комнат всего три, но площадь довольно большая – сто сорок квадратных метров, с внутренним холлом, который можно было использовать как общую комнату, что позволило устроить для всех троих отдельные спальни.

Ключи она получила вместе с известием о предоставлении ей жилья в Старом городе накануне Нового года. В канун праздника взяла напрокат машину и поехала купить кое-какое барахло – много чего не хватало после пожара.

Она подняла голову и посмотрела на ровный потолок. Должно быть, когда-то он был украшен богатой лепниной, но в последний раз дом ремонтировали в конце тридцатых годов, и с тех пор все украшения просто осыпались.

Этот дом был в долевой собственности, и каждый проживающий имел право на свою часть недвижимости. Эта квартира принадлежала Государственному агентству недвижимости.

Каким образом К. сумел добыть для нее эту квартиру, она не знала, как не знала и того, сколько времени сможет в ней жить.

Анника включила бра над кроватью и подложила под спину подушки, подняла голову и посмотрела сквозь окно на небо.

Одновременно она представила себе спальню на вилле на Винтервиксвеген, вспомнила, как уютно и хорошо она там себя чувствовала. Однако стоило закрыть глаза, как она сразу видела другое – огонь, дым, панику.

Томаса тогда не было дома. Как раз в тот день он оставил семью и ушел к Софии Гренборг, и Аннике пришлось самой спасать детей. Калле и Эллен она спустила на простынях со второго этажа дома из окна спальни, а потом сама спрыгнула вниз на стоявший на террасе стол.

Она же и нашла подозреваемую в поджоге.

Через несколько месяцев расследования удалось обнаружить отпечатки пальцев на осколках бутылок с коктейлем Молотова, и эти отпечатки позволили арестовать поджигательницу – американскую профессиональную убийцу по кличке Кошечка.

Это задержание не принесло Аннике никакой пользы.

Кошечке не было предъявлено официальное обвинение в поджоге.

Вместо ареста и привлечения к ответственности комиссар К. устно договорился об обмене: ФБР получило свою Кошечку, а американцы выдали в Швецию шведского гражданина, отбывавшего срок в тюрьме Нью-Джерси.

– Ты продал мой дом, дом моих детей для того, чтобы доставить удовольствие ФБР и возвратить домой убийцу полицейского, – сказала она тогда комиссару К.

Он в ответ пошутил, что зато теперь она может начать с чистого листа, заново устроить свою жизнь. И вот она начала новую жизнь на Агнегатан, дом номер 28, в том же районе, где жила, когда приехала на стажировку в «Квельспрессен» десять лет тому назад. В холле не было окон, иначе она могла бы видеть садовый дом, в котором когда-то все начиналось, до детей, до Томаса. Дом, в котором жил еще Свен…

Где-то в квартире зазвонил телефон – не мобильный, а стационарный. Анника вскочила, не сразу сообразив, где находится аппарат.

После четвертого звонка она обнаружила телефон в комнате Калле.

– Анника Бенгтзон? Это Джимми Халениус.

Статс-секретарь министерства юстиции, самый доверенный человек министра.

Шеф Томаса.

Она звучно откашлялась.

– Томас переехал, я уже говорила тебе это.

– Мне нужен не он, а ты.

Анника приложила трубку к другому уху.

– О, вот как?

– От Бритты я слышал, что ты хочешь получить комментарии относительно выдачи американским властям гражданки Соединенных Штатов в конце прошлого года. Как тебе известно, министр не может давать комментарии по запросам частных лиц, но если ты не против, то я могу уладить дело менее формальным порядком.

– Через Бритту? – спросила она.

– Я буду на Эстерлонггатан в девятнадцать часов. Если тебе интересно, то приезжай туда.

– Я смогу в случае необходимости сослаться на тебя? – спросила она.

– Конечно нет, – ответил он. – Но я могу пригласить тебя на обед.

– Днем я не ем с политиками, – съязвила Анника.

– Это твое дело. Спасибо и до свидания, – сказал он и положил трубку.

Она тоже положила трубку и осталась стоять около телефона. В комнате Калле пока не было освещения, и Анника стояла в темноте у окна, глядя на голые ветви деревьев внизу, на уровне третьего этажа.

Собственно, ей пора собираться.

Она взглянула на часы. Вообще-то собираться не обязательно вечером. Она не верила, что кто-то из министерства станет ее слушать. Но, может быть, стоит пойти и послушать, что они скажут ей? Кроме того, она была знакома с Халениусом. Он был у них на вилле за несколько дней до пожара.

Она оглядела лежавший в квартире хлам.

Конкуренция остра как бритва. Выбор невелик – либо ужин в дорогом ресторане, либо целый вечер наедине с железной дорогой Калле.

«Ернет» был одним из тех ресторанов Старого города, мимо которого Анника проходила великое множество раз, заглядывая в его окна, как в аквариум, где жили люди, красивое бытие которых было совсем другим, чем условия ее существования. Там было всегда тепло, там горел яркий свет и сверкали столовые приборы; там в бокалах плескалось дорогое вино, там весело и беззаботно смеялись. На улице, по которой Анника ходила мимо ресторана, всегда было холодно и дул резкий порывистый ветер.

Простенькая маленькая вывеска с названием ресторана, написанным будто от руки, скрипела и скрежетала на ветру. Анника толкнула одну из створок серо-зеленой двери и попала в тамбур. Сразу за тамбуром находился гардероб, в котором хозяйничал коренастый и дружелюбный гардеробщик. Он помог ей снять куртку и при этом не дал номерок и не стал требовать пятнадцать крон на чай.

На часах было десять минут восьмого. Она не хотела опаздывать, но и не желала прийти слишком рано, чтобы потом сидеть здесь в одиночестве, ожидая, когда соберутся гости.

Обеденный зал был очень маленький – не больше десятка столиков.

Джимми Халениус сидел в углу, погрузившись в чтение какой-то вечерней газеты. На столе перед ним стояла кружка пива.

Это была не «Квельспрессен», а какое-то конкурирующее издание.

– Привет, – сказала она. – Ты читаешь не ту газету.

Он поднял голову. Его каштаноые волосы торчали в разные стороны, словно он взял привычку расчесывать их в бессознательном состоянии.

Он встал и протянул Аннике руку.

– Девочка, – сказал он, – садись. Те газеты я уже читал. Даже заучивал наизусть. Не хочешь ли что-нибудь выпить?

– Минеральной воды, – сказала она и повесила сумку на набалдашник спинки стула.

– Советую начать с колы, старушка. Это я тебе говорю.

Она села.

– Не хочешь слушаться папу?

Он скрестил руки на груди, слегка вздернул плечи и улыбнулся.

– В отличие от твоих уловок, мое предложение будет честным и откровенным, – сказал он. – Все останется между нами.

Анника взяла со стола салфетку и украдкой взглянула в глаза статс-секретаря, оценила его обаяние и манеру одеваться.

В его облике было что-то властное. Да, он уверен в себе, но не только из-за своего высокого положения. Под изрядно помятым пиджаком была надета синяя рубашка в полоску. Джимми был без галстука и в джинсах.

– Я узнала, что выдача американцам Кошечки была обусловлена несколько иными причинами, чем мы думали, – сказала она, глядя ему в глаза. – Почему вы окутали это дело такой непроницаемой тайной?

Джимми Халениус сложил газету и сунул ее в стоявший на полу поношенный портфель.

– Я должен получить гарантии, что все это останется строго между нами.

Анника промолчала.

– Я могу поделиться с тобой частью информации, – продолжил он, – при условии что ты не станешь это публиковать.

– Почему я имею право тебя слушать, но не имею права писать? – спросила Анника.

Он снова улыбнулся и пожал плечами.

– Здесь есть неплохие блюда, – заметил он.

Анника взглянула на часы.

Халениус откинулся на спинку стула.

– Именно Кошечка совершила убийство на Нобелевском банкете год с лишним назад, – сказала Анника.

– Да, это так, – согласился Халениус.

– Она убила молодого ученого в Каролинском институте.

– Предположительно.

– Она подожгла мой дом, бросив бутылки с зажигательной смесью в спальню моих детей.

– Мы исходим из того, что так оно и было.

Анника провела рукой по лбу.

– Мне это совершенно непонятно, – продолжила Анника. – Я не могу понять, почему вы отступаете от закона ради самой гнусной преступницы, когда-либо попадавшей в руки шведской полиции?

– Разумеется, речь шла о том, что мы получим от американцев взамен, – ответил статс-секретарь.

– Ты это собирался здесь мне сказать?

Он рассмеялся.

– Что ты будешь есть? – спросил он. – Знаешь, люди понимают только то, с чем имеют дело, во всяком случае большинство.

Анника взяла со стола меню.

– Значит, речь идет не только об обмене Кошечки на заурядного убийцу полицейского из Нью-Джерси, – сказала Анника.

Многие блюда, перечисленные в меню, были Аннике хорошо известны, например жаркое с укропным соусом и картофельным пюре. Но она не смогла понять, что такое кремо-лато кон конфрикаре потата.

Джимми Халениус заказал тушеное сердце с черными грибами и сыр на закуску, а на горячее – антрекот на гриле (250 г) с протертым луком, жареной петрушкой и крокетами из сыра.

Анника выбрала сиговую икру и оленину в горшочке.

– Ты любишь вестерботтенский сыр, – одобрительно сказала она, когда официант отправился за южноафриканским ширазом.

– А ты предпочитаешь норботтенские блюда – сиг и оленину?

– Да, хотя сама я из Сёрмлана. – Она отпила воду из стакана.

– Я знаю, – сказал он.

Анниика уже открыла рот, чтобы спросить, откуда он это знает, но вспомнила их первую встречу на вилле в Юрсхольме.

«У тебя был старый «вольво», так? – спросил он тогда. – Сто сорок четвертый, темно-синий, весь побитый ржавчиной?»

Анника вспомнила, как она тогда покраснела.

Она поставила стакан на стол.

– Откуда ты узнал тогда, что я продала машину Свена? – спросила она.

– Потому что ее тогда купил мой двоюродный брат, – ответил Джимми Халениус и отхлебнул пиво.

Она пристально посмотрела на статс-секретаря.

– Роланд Ларссон – твой двоюродный брат?

– Так точно. В детстве мы были большими друзьями.

– А я училась с ним в одном классе в заводской школе в Хэллефорснесе!

Джимми Халениус от души рассмеялся.

– И все эти годы он был безнадежно в тебя влюблен.

Анника тоже засмеялась.

– Да, со мной он потерпел полное фиаско. Это был почти грех с моей стороны.

– Лето мы проводили у бабушки в Вингокере. Там мы вечерами часто забирались на чердак сарая, и Ролле все время говорил о тебе. У него была газетная вырезка с фотографией, на которой ты была изображена в группе школьников. Он все время носил это фото в бумажнике.

Пришел старший официант с закусками, разлил по бокалам вино. Они принялись молча и жадно есть.

Анника отодвинула в сторону пустую тарелку и снова пристально посмотрела на сидевшего напротив мужчину.

– Собственно, сколько тебе лет?

– Я на два года старше Роланда, – ответил он.

– А он старше меня на год, он пропустил один класс.

– Образование никогда не было приоритетом в семействе Халениус. Я был первым из них, поступившим в университет.

– Так ты, значит, тоже из Сёрмлана?

Он выпил вина и покачал головой.

– Я из Эстерётлана, из Норчепинга. Рос на третьем этаже маленького дома на Химмельсталундсвеген.

– Так, значит, ты из социалистов? Мама состояла в общинном совете, а папа – ремесленник.

– Вот и нет. Мой папаша был коммунистом. Я сначала входил в организацию «Красная молодежь», но у социалистов праздники были лучше. Там было больше красивых девушек. Я увел с собой и Ролле. Он до сих пор сидит в муниципальном совете во Флене.

Анника мысленно представила себе Роланда Ларссона, его немного приземистую, коренастую фигуру, длинные руки. Факт, они чем-то похожи. Она не знала, что Роланд был муниципальным политиком.

– Что Роланд делает теперь, чем он вообще занимается?

– Он работает в стекольной компании во Флене, но это летом, а в остальное время сидит в совете и ставит печати.

– Он до сих пор живет в Хэллефорснесе?

– Нет, осенью он переехал в Меллёсу, к одной разведенке с тремя детьми, она живет сразу за магазином, ну ты, наверное, знаешь, это на дороге в Харпсунд…

– Это, случайно, не Сильвия Хагторн?

– Да, это она! Ты ее знаешь?

– Она училась на класс старше нас. Так у нее трое детей? Интересно, от кого?

Старший официант унес пустые тарелки, принес горячее и долил вина в бокал Джимми Халениуса.

– Ты женат? – спросила Анника и взглянула на его левый безымянный палец.

– Разведен, – ответил он и набросился на свое мясо.

– Есть дети? – спросила Анника, отведав оленину.

– Двое, – ответил он, подняв глаза. – Двойняшки. Мальчик и девочка. Им уже по шесть лет.

– Ты забираешь их через неделю?

– С тех пор, как им исполнилось полтора года.

– И как тебе нравится такое положение?

Он отпил еще вина.

– Ну как? – ответил вопросом на вопрос. – А как тебе нравится такое положение?

Он посмотрел на Аннику и принялся жевать дальше.

Она слегка пригубила из бокала. Ей не нравились красные вина, а это было тяжелым, тягучим и густым, как глина.

– Я думаю, что это страшно – быть разведенным, – сказала она и посмотрела ему в глаза. – Я очень скучаю по детям, мне кажется, что я не живу, когда они не со мной. К тому же я просто не выношу новую… сожительницу Томаса.

Она едва удержалась от более хлесткого определения.

– Почему?

Было видно, что разговор забавляет Халениуса.

– Потому что она целиком состоит из штампов. Я вообще не понимаю, что Томас в ней нашел.

– Значит, ты думаешь, что она разбила твою семью?

Анника изо всех сил сжала рукой вилку.

– Конечно, разбила. До нее так и не дошло, что дети должны быть все время со мной.

Джимми Халениус посмотрел в свою тарелку.

– Ты сама в это веришь? – спросил он, не глядя на Аннику. – Не вы ли с Томасом сами, своими руками, разбили свою семью?

Анника была так поражена его словами, что уронила вилку.

– Что ты можешь об этом знать? – спросила она и сама удивилась искусственности своего тона.

Он поднял глаза и рассмеялся.

– Нет, я ничего о вас не знаю, но зато я знаю, какие ошибки совершил я. Жить со мной было сущим мучением. Я не общался с женой. Я был готов начать мировую войну из-за пустяка, но не решал по-настоящему важные дела. Я всегда считал, что жена должна без слов понимать, что я хочу. Я мог начать пять предложений кряду со слова «я». Ты понимаешь, насколько я был эгоцентричен?

Анника посмотрела на него и горько рассмеялась.

– Ты описал почти что меня саму, – удивленно сказала она. – Я тоже была несносной женой.

Произнося эти слова, она была убеждена в их истинности.

– Я не разговаривала с ним о его душевном состоянии, хотя понимала, что он мне изменяет. Я просто ему мстила, я мстила много месяцев, вместо того чтобы сказать за что. Он, естественно, ничего не понимал.

Официант спросил, не хотят ли они что-нибудь еще, и Джимми посмотрел на часы.

– Может быть, зайдем еще куда-нибудь и выпьем? – спросил он.

Анника вдруг вспомнила, что в половине седьмого утра у нее самолет в Малагу.

– Черт! – воскликнула она и тоже посмотрела на часы. – Я же еще не собралась.

– Ты куда-то едешь?

– Я должна быть в Арланде в половине пятого утра.

– Можно подумать, что ты не имеешь ни малейшего представления, что тебе надо взять с собой, – безмятежно заметил Халениус.

– Да, спасибо тебе за ужин, – сказала она и потянулась за сумкой.

Статс-секретарь посмотрел счет и заплатил, попросил официанта вызвать такси и помог Аннике надеть куртку.

На улице шел снег. Снежинки носились в воздухе и, словно иголки, кололи ей лицо. Вывеска над дверью дребезжала на ветру. По середине улицы прошла толпа молодых людей в английских ветровках, размахивавших винными бутылками и мобильными телефонами. Анника отвернулась.

Со стороны Эстерлонггатан появилось такси, и Халениус спустился с крыльца, придержав дверь.

Он был не очень высок, но все же выше Анники сантиметров на десять.

– Куда летишь? – спросил он.

– В Малагу, – ответила она, увидев приближавшуюся машину.

– А, в Испанию, – сказал он. – Entonces, vamos a salutary como los españoles![3]

С этими словами он обнял ее, притянул к себе и нежно поцеловал сначала в левую щеку, а потом в правую.

– Испанцы целуются два раза, – сказал он. – Вспомни об этом, когда будешь в Малаге.

Он отпустил ее и улыбнулся, но взгляд у него был напряженным.

Такси остановилось возле них.

– Я тебе позвоню, – сказал он и открыл заднюю дверцу такси.

Анника уселась в салон. Халениус закрыл дверцу, подняв воротник, пошел по улице и вскоре скрылся за углом.

– Куда поедем? – спросил шофер.

Анника вдруг поняла, что намного важнее знать, куда едешь, чем что-то знать о какой-то Кошечке.

Вторник. 4 января

Свет был таким нестерпимо ярким, что Анника невольно зажмурилась. Она на несколько секунд остановилась на трапе, прежде чем снова смогла открыть глаза и спуститься на взлетную полосу, чтобы идти к зданию аэропорта.

Колени и спина затекли и болели. Лоукостеры не шутили, когда начали работать под девизом: «Вы платите только за полет». Рейсовые городские автобусы в Стокгольме были просто райским местом по сравнению с бочками с сельдью, прилетавшими в Малагу.

Было тепло, не ниже двадцати градусов. В воздухе над бетонными плитами висел запах авиационного топлива и жженой резины. Она нырнула в автобус, собравший всех пассажиров рейса, и тут же поняла, что сделала ошибку, оставшись в куртке. Беспомощно, словно опрокинутый на спину жук, попыталась снять ее, но безуспешно. Пришлось, потея, трястись до самого входа в аэропорт.

Было такое впечатление, что все летное поле – одна громадная стройплощадка.

Грохот бетономешалок и экскаваторов доносился и в отделение выдачи багажа, где по транспортеру нескончаемой рекой ползли – со скрежетом и скрипом – чемоданы, спортивное снаряжение и бог весть что еще.

– Ты не знаешь, где тут можно взять напрокат автомобиль? – спросила Анника у пожилого человека с большим животом и с еще большей сумкой для гольфа.

Он в ответ указал в сторону таможни и направо.

Анника сбросила наконец куртку, положила ее в дорожную сумку и влилась в поток выходящих из аэропорта пассажиров.

Этажом ниже отделения выдачи багажа Анника обнаружила большой зал проката автомобилей и нерешительно пошла вдоль рядов стоек. Все как обычно – «херцы» и «авис», за другими, более дешевыми моделями выстроились огромные очереди местных жителей.

В конце концов Анника прошла все ряды и остановилась в конце зала.

В углу она нашла обшарпанную стойку, за которой дремала усталая девушка. На бирке было написано: «Хелли Холлис». Какого черта, подумала Анника и взяла «форд-эскорт».

Потребовалась четверть часа, чтобы найти машину в гигантском гараже. Дорожную сумку Анника бросила в багажник, а пакет, блокнот с записями, мобильный телефон, фотоаппарат, новейший путеводитель, купленный в Арланде, положила на переднее пассажирское сиденье.

Потом она уселась за руль и включила мобильный телефон.

Никудышный текст Клоббе она прочла в Интернете еще в Арланде. Статья называлась «Мертвые в раю». Короткий сырой текст изобиловал банальностями и клише: на небе светит яркое солнце, но в сердцах людей поселились холод и мрак. Люди хотят жить спокойно, но их неожиданно и злодейски убивают.

Уже этого было достаточно, чтобы пренебречь всем написанным Клоббе.

«У тебя четыре новых сообщения», – произнес механический женский голос.

Первое сообщение было от Патрика: он просил позвонить в редакцию сразу после приземления.

Второе сообщение было от Патрика, который спрашивал, когда же она позвонит.

Третье сообщение было опять-таки от Патрика. Он писал, что испанская полиция подтвердила факт смерти Себастиана Сёдерстрёма от газового отравления, и почему Анника до сих пор не сообщает, на месте ли она?