Степь отпоёт (сборник)

Песня ведьм

Ла-ла сов! Ли-ли соб!Жун-жан – соб леле.Соб леле! Ла, ла, соб.Жун-жан! Жун-жан!

Русалки

(поют)

Иа ио цолк.Цио иа паццо!Пиц пацо! Пиц пацо!Ио иа цолк!Дынза, дынза, дынза!

Русалки

(держат в руке ученик Сахарова и поют по нему)

Между вишен и черешенНаш мелькает образ грешен.Иногда глаза проколетНам рыбачья острога,А ручей несет и холит,И несет сквозь берега.Пускай к пню тому прильнулаТуша белая овцыИ к свирели протянулаОбнаженные резцы.Руахадо, рындо, рындо.Шоно, шоно, шоно.Пинцо, пинцо, пинцо.Пац, пац, пац.

Похороны опришками товарища

«Гож нож!» – то клич боевой,Теперь ты не живой.Суровы легини́,А лица их в тени.

Русалка

Кого несет их шайка,Соседка, отгадай-ка.

Русалки

Ио иа цолк,Ио иа цолк.Пиц, пац, пацу,Пиц, пац, паца.Ио иа цолк, ио иа цолк,Копоцамо, миногамо, пинцо, пинцо, пинцо!

Ведьмы

Шагадам, магадам, выкадам.Чух, чух, чух.Чух.

(Вытягиваются в косяк, как журавли, улетают.)

Разговаривающие галичники

Вон гуцул сюда идет,В своей черной бузрукавке.Он живетНа горах с высокой Мавкой.Люди видели намедни,Темной ночью на заре,Это верно и не бредни,Там на камне-дикаре.Узнай же! Мава черноброва,Но мертвый уж, как лук, в руках:Гадюку держите сурово,И рыбья песня на устах.А сзади кожи нет у ней,Она шиповника красней,Шагами хищными сильна,С дугою властных глаз она,И ими смотрится в упор,А за ремнем у ней топор.Улыбки нету откровеннее,Да, ты ужасно, привидение.Декабрь 1913

73. «Сегодня снова я пойду…»

Сегодня снова я пойдуТуда, на жизнь, на торг, на рынок,И войско песен поведуС прибоем рынка в поединок!<1914>

74. Курган

Копье татар чего бы ни трогало –Бессильно все на землю клонится.Раздевши мирных женщин до́гола,Летит в Сибирь – Сибири конница.Курганный воин, умирая,Сжимал железный лик Еврея.Вокруг земля, свист суслика, нора и –Курганный день течет скорее.Семья лисиц подъемлет стаю рожиц,Несется конь, похищенный цыганом,Лежит суровый запорожецЧасы столетий под курганом.1915

75. Тризна

Гол и наг лежит строй трупов,Песни смертные прочли.Полк стоит, глаза потупив,Тень от летчиков в пыли.Н когда легла дубраваНа конце глухом села,Мы сказали: «Небу слава!» –И сожгли своих тела.Люди мы иль копья рокаВсе в одной и той руке?Нет, ниц вемы; нет урока,А окопы вдалеке.Тех, кто мертв, собрал кто жив,Кудри мертвых вились русо.На леса тела сложив,Мы свершали тризну русса.Черный дым восходит к небу,Черный, мощный и густой.Мы стоим, свершая требу,Как обряд велит простой.У холмов, у ста озерМного пало тех, кто жили.На суровый, дубовый костерМы руссов тела положили.И от строгих мертвых телДон восходит и Иртыш.Сизый дым, клубясь, летел.Мы стоим, хранили тишь.И когда веков дубраваОзарила черный дым, –Стукнув ружьями, направоПовернули сразу мы.1915

76. «Годы, люди и народы…»

Годы, люди и народыУбегают навсегда,Как текучая вода.В гибком зеркале природыЗвезды – невод, рыбы – мы,Боги – призраки у тьмы.<1915>

77. Воспоминания

Достойны славы пехотинцы,Закончив бранную тревогу.Но есть на свете красотинцыИ часто с ними идут в ногу.Вы помните, мы брали ПеремышльПушкинианской красоты.Не может быть, чтоб вы не слышалиОсады вашей высоты.Как судорга – пальба Кусманека,Иль Перемышль старый старится?От поцелуев нежных странникаВся современность ниагарится.Ведь только, только НиагареВоскликну некогда: «Товарищ!»(Самоотрицание в анчаре,На землю ласково чинарясь.)А вы, старейшие из старых,Старее, нежели Додо,Идите прочь! Не на анчарахВам вить воробушка гнездо.Для рукоплескания подмышекРаскрывши свой увядший рот,Вас много, трепетных зайчишек,Скакало в мой же огород.В моем пере на МиссисипиОбвенчан старый умный Нил.Его волну в певучем скрипеЯ эхнатэнственно женил.<1915>

78. Суэ

На небо восходит Суа.С востока приходят с улыбкой Суэ.Бледнея, шатаются нашей земли,Не могут набег отразить, короли.Зовут Суэ князя Веспуччи,Разит он грозою гремучей.Чипчасы шатаются, падая,Победой Суэ окровавленно радуя.И вот Монтезума, бледнея, пришелИ молвил: «О, боги! Вам дали и дол», –Не смея сказать им: «О, братья!»Но что же? На нем уж железное платье –Суэ на владыку надели.Он гордость смирил еле-еле.Он сделался скоро темней и смуглей,Он сделался черен, как пепел.Три дня он лежал на цветах из углей,Три дня он из клюва колибрина не пил.На третий его на носилках уносят.Как смерть, их пришествие губит и косит.<1915>

79. Смерть в озере

«За мною, взвод!» –И по лону водИдут серые люди,Смелы в простуде.Это кто вырастил серого мамонта грудью?И ветел далеких шумели стволы.Это смерть и дружина идет на полюдье,И за нею хлынули валы.У плотины нет забора,Глухо визгнули ключи.Колесница хлынула МораИ за нею влажные мечи.Кто по руслу шел, утопая,Погружаясь в тину болота,Тому смерть шепнула: «Пая,Здесь стой, держи ружье и жди кого-то».И к студеным одеждам привыкнувИ застынув мечтами о ней,Слушай: смерть, пронзительно гикнув,Гонит тройку холодных коней.И, ремнями ударив, торопитИ на козлы, гневна вся, встает,И заречною конницей топитКто на Висле о Доне поет.Чугун льется по телу вдоль ниток,В руках ружья, а около – пушки.Мимо лиц – тучи серых улиток,Пестрых рыб и красивых ракушек.И выпи протяжно ухали,Моцарта пропели лягвы,И мертвые, не зная, здесь мокро, сухо ли,Шептали тихо: «Заснул бы, ляг бы!»Но когда затворили гати туземцы,Каждый из них умолк.И диким ужасом исказились лица немцев,Увидя страшный русский полк.И на ивовой ветке извилин,Сноп охватывать лапой натужась,Хохотал задумчивый филин,Проливая на зрелище ужас.<1915>

80. Бог XX века

Как А,Как башенный ответ – который час?Железной палкой сотню разПересеченная Игла,Серея в небе, точно Мгла,Жила. Пастух железный, что он пас?Прочтя железных строк записки,Священной осению векши,Страну стадами пересекши,Струили цокот, шум и писки.Бросая ветку, родите стук вы!Она, упав на коврик клюквы,Совсем как ты, сокрывши веко,Молилась богу другого века.И тучи проволок упалиС его утеса на леса,И грозы стаями леталиВ тебе, о, медная леса.Утеса каменные лбы,Что речкой падали, курчавясь,И окна северной избы –Вас озарял пожар-красавец.Рабочим сделан из осей,И икс грозы закрыв в кавычки,В священной печи жег привычкиСтраны болот, озер, лосей.И от браг болотных трезв,Дружбе чужд столетий-пьяниц,Здесь возник, быстер и резв,Бог заводов – самозванец.Ночью молнию урочноТы пролил на города,Тебе молятся заочноТруб высокие стада.Но гроз стрела на волосокЛишь повернется сумасшедшим,Могильным сторожем песокТебя зарыть не сможет – нечем.Железных крыльев треугольник,Тобой заклеван дола гад,И разум старший, как невольник,Идет исполнить свой обряд.Но был глупец. Он захотел,Как кость игральную, свой деньПровесть меж молний. После, цел,Сойти к друзьям из смерти тень.На нем охотничьи ремниИ шуба заячьего меха,Его ружья верны кремни,И лыжный бег его утеха.Вдруг слабый крик. Уже смущенныеВнизу столпилися товарищи.Его плащи испепеленные.Он обнят дымом, как пожарище.Толпа бессильна; точно куритИм башни твердое лицо.Невеста трупа взор зажмурит,И после взор еще… еще…Три дин висел как назиданиеОн и вышине глубокой неба.Где смельчака найти, чтоб дань егоБезумству снесть на землю, где бы?<1915>

81. «В холопий город парус тянет…»

В холопий город парус тянет.Чайкой вольницу обманет.Куда гнется – это тайна,Золотая судна райна.Всюду копья и ножи,Хлещут мокрые ужи.По корме смоленой стукатьНе устанет медный укоть,На носу темнеет пушка,На затылках хлопцев смушки.Что задумалися, други,Иль челна слабы упруги?Видишь, сам взошел на мост,Чтоб читать приказы звезд.Догорят тем часом зориНа смоле, на той кокоре.Кормщик, кормщик, видишь, пряВ небе хлещется, и зря?Мчимтесь дальше на досчане!Мчимся, мчимся, станичане.Моря веслам иль узки?Мчитесь дальше, паузки!В нашей пре заморский лен,В наших веслах только клен.На купеческой белянеБраги груз несется пьяный;И красивые невольницыНаливают ковш повольницы.Голубели раньше льны,Собирала псковитянка,Теперь, бурны и сильны,Плещут, точно самобранка.<1915>

82. «Усадьба ночью, чингисхань!..»

Усадьба ночью, чингисхань!Шумите, синие березы.Заря ночная, заратустрь!А небо синее, моцарть!И, сумрак облака, будь Гойя!Ты ночью, облако, роопсь!Но смерч улыбок пролетел лишь,Когтями криков хохоча,Тогда я видел палачаИ озирал ночную, смел, тишь.И вас я вызвал, смелоликих,Вернул утопленниц из рек.«Их незабудка громче крика», –Ночному парусу изрек.Еще плеснула сутки ось,Идет вечерняя громада.Мне снилась девушка-лососьВ волнах ночного водопада.Пусть сосны бурей омамаеныИ тучи движутся Батыя,Идут слова, молчаний Каины, –И эти падают святые.И тяжкой походкой на каменный балС дружиною шел голубой Газдрубал.<1915>

83. «Ни хрупкие тени Японии…»

Ни хрупкие тени Японии,Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,Не могут звучать похороннее,Чем речи последней вечери.Пред смертью жизнь мелькает снова,Но очень скоро и иначе.И это правило – основаДля пляски смерти и удачи.<1915>

84. Зверь + число

Когда мерцает в ды́ме селСверкнувший синим коромысел,Проходит Та, как новый вымысел,И бросит ум на берег чисел.Воскликнул жрец: «О, дети, дети!» –На речь афинского посла.И ум, и мир, как плащ, одетыНа плечах строгого числа.И если смертный морщит лобНад винно-пенным уравнением,Узнайте: делает он, чтобСтать роста на небо растением.Прочь застенок! Глаз не хмуря,Огляните чисел лом.Ведь уже трепещет буря,Полупоймана числом.Напишу в чернилах: верь!Близок день, что всех возвысил!И грядет бесшумно зверьС парой белых нежных чисел!Но, услышав нежный гомонЭтих уст и этих дней,Он падет, как будто сломан,На утесы меж камней.21 августа 1915

85. «И снова глаза щегольнули…»

И снова глаза щегольнулиЖемчугом крупным своимИ просто и строго взглянулиНа то, что мы часто таим.Прекрасные жемчужные глаза,Звенит в них утром войска «вашество».За серебром бывают образа,И им не веровать – неряшество.Упорных глаз сверкающая резьИ серебристая воздушь.В глазах: «Певец, иди и грезь!» –Кроме меня, понять кому ж?И вы, очаревна, внимая,Блеснете глазами из льда.Взошли вы, как солнце в погоду Мамая,Над степью старою слов «никогда».Пожар толпы погасит выходВаш. Там буду я, вам верен, близь,Петь восхитительную прихотьОдеть холодных камней низь.Ужель, проходя по дорожке из мауни,Вы спросите тоже: «Куда они?»Сентябрь – октябрь 1915

86. Пен пан

У вод я подумал о бесеИ о себе,Над озером сидя на пне.Со мной разговаривал пен панИ взора озерного жемчугБросает воздушный, могуч межИвы,Большой, как и вы.И много невестнейших вдов водПреследовал ум мой, как овод,Я, брезгая, брызгаю ими.Мое восклицалося имя –Шепча, изрицал его воздух.Сквозь воздух умчаться не худ зов,Я озеро бил на осколкиИ после расспрашивал: «Сколько?»И мир был прекрасно улыбен,Но многого этого не было.И свист пролетевших копытокНапомнил мне много попытокПрогнать исчезающий нечетСреди исчезавших течений.«конец 1915>

87. «Моих друзей летели сонмы…»

Моих друзей летели сонмы.Их семеро, их семеро, их сто!И после испустили стон мы.Нас отразило властное ничто.Дух облака, одетый в кожух,Нас отразил, печально непохожих.В года изученных продаж,Где весь язык лишь «дам» и «дашь».Теперь их грезный кубок вылит.О, роковой ста милых вылет!А вы, проходя по дорожке из мауни,Ужели нас спросите тоже, куда они?Начало 1916

88. «Моя так разгадана книга лица…»

Моя так разгадана книга лица:На белом, на белом – два серые зня!За мною, как серая пигалица,Тоскует Москвы простыня.<Начало 1916>

89. «О, если б Азия сушила волосами…»

О, если б Азия сушила волосамиМне лицо – золотым и сухим полотенцем,Когда я в студеном купаюсь ручье.Ныне я, скромный пастух,Косу плету из Рейна и Ганга и Хоанхо.И коровий рожок лежит около –Отпиленный рог и с скважиной звонкая трость.<1916>

90. «Вновь труду доверил руки…»

Вновь труду доверил рукиИ доверил разум свой.Он ослабил голос муки,Неумолчный ночью вой.Судьбы чертеж еще загадочныйЯ перелистываю днями.Блеснет забытыми заботамиВолнующая бровь,Опять звенит работамиНеунывающая кровь.<1916>

91. «Где, как волосы девицыны…»

Где, как волосы девицыны,Плещут реки, там в Царицыне,Для неведомой судьбы, для неведомого боя,Нагибалися дубы нам ненужной тетивою,В пеший полк 93-й,Я погиб, как гибнут дети.19 мая 1916

92. «Татлин, тайновидец лопастей…»

Татлин, тайновидец лопастейИ винта певец суровый,Из отряда солнцеловов.Паутинный дол снастейОн железною подковойРукой мертвой завязал.В тайновиденье щипцы.Смотрят, что он показал,Онемевшие слепцы.Так неслыханны и вещиЖестяные кистью вещи.Конец мая 1916

93. «Веко к глазу прилепленно приставив…»

Веко к глазу прилепленно приставив,Люди друг друга, быть может, целуют,Быть может же, просто грызут.Книга войны за зрачками пылаетТого, кто у пушки, с ружьем, но разут.Потомок! От Костомарова позднегоСкитаясь до позднего Погодина,Имя прочтете мое, темное, как среди звезд Нева,Среди клюкву смерти проливших за то, чему имя старинное «родина»,А имя мое страшней и тревожнейНа столе пузырькаС парой костей у слов: «Осторожней,Живые пока!»Это вы, это вы тихо прочтетеО том, как ударил в лоб,Точно кисть художника, дроби ком,Я же с зеленым гробикомУ козырькаПойду к доброй старой тете.Сейчас все чары и насморк,И даже брашна,А там мне не будет страшно.– На смерть!2-я половина 1916

94. «Ласок…»

ЛасокГруди среди травы,Вы вся – дыханье знойных засух.Под деревом стояли вы,А косыЖмут жгут жестоких жалоб в жёлоб,И вы голубыми часамиЗакутаны медной косой.Жмут, жгут их медные струи.А взор твой – это хата,Где жмут веретеноДве мачехи и пряхи.Я выпил вас полным стаканом,Когда голубыми часамиСмотрели в железную даль.А сосны ударили в щитСвоей зажурчавшей хвои,Зажмуривши взоры старух.И теперьЖмут, жгут меня медные косы.<1916>

95. «Сегодня строгою боярыней Бориса Годунова…»

Сегодня строгою боярыней Бориса ГодуноваЯвились вы, как лебедь в озере.Я не ожидал от вас иногоИ не сумел прочесть письмо зари.А помните? Туземною богинейСмотрели вы умно и горячо,И косы падали вечерней голубинейНа ваше смуглое плечо.Ведь это вы скрывались в нивеИграть русалкою на гуслях кос.Ведь это вы, чтоб сделаться красивей,Блестели медом – радость ос.Их бусы золотыеОдели ожерельемЛицо, глаза и волос.Укусов запятыеУчили препинанью голос,Не зная ссор с весельем.Здесь Божия мать, ступая по колосьям,Шагала по нивам ночным.Здесь думою медленной рос яИ становился иным.Здесь не было «да»,Но не будет и «но».Что было – забыли, что будем – не знаем.Здесь Божия матерь мыла рядно,И голубь садится на темя за чаем.1916, 1922

96. «Народ поднял верховный жезел…»

Народ поднял верховный жезел,Как государь идет по улицам.Народ восстал, как раньше грезил.Дворец, как Цезарь раненный, сутулится.В мой царский плащ окутанный широко,Я падаю по медленным ступеням,Но клич «Свободе не изменим!»Пронесся до Владивостока.Свободы песни, снова вас поют!От песен пороха народ зажегся.В кумир свободы люди перельютТот поезд бегства, тот, где я отрекся.Крылатый дух вечернего собораЧугунный взгляд косит на пулеметы.Но ярость бранного позора –Ты жрица, рвущая тенета.Что сделал я? Народной крови темных снегирейЯ бросил около пылающих знамен,Подругу одевая, как Гирей,В сноп уменьшительных имен.Проклятья дни! Ужасных мук ужасный стон.А здесь – о, ржавчина и цвель! –Мне в каждом зипуне мерещится Дантон,За каждым дереном – Кромвель.10 марта 1917

97. Огневоду

Слово пою я о том,Как огневод, пота струями покрытый, в пастушеской шкуре из пепла, дыма и копоти,Темный и смуглый,Белым поленом кормил тебя,Дровоядного зверя огня.Он, желтозарный, то прятался смертьюЗа забор темноты, то ложился кольцом, как собака,В листве черного дерева мрака.И тогда его глаз нам поведал про оперение синего зимородка.И черными перьями падала черная ветвь темноты.После дико бросался и грыз, гривой сверкнув золотой,Груду полен среброрунных,То глухо выл, пасть к небу подняв, – от холода пламенный голод, жалуясь звездам.Через решетку окна звезды смотрели.И тебя, о, огонь, рабочий кормилТушами белых берез испуганной рощи,Что колыхали главами, про ночь шелестяИ что ему все мало бы, а их ведь не так уже много.О приходе людей были их жалобы. ДажеНа вывеску «Гробов продажа» (крик улиц темноты)Падала тихая сажа.23 октября 1917

98. «А я…»

Л. Г.

А яИз вздохов даньСплетаюВ Духов день.Береза склонялась к соседу,Как воздух зеленый и росный.Когда вы бродили по саду,Вы были смелы и прекрасны.Как будто увядает день его,Береза шуметь не могла.И вы ученица Тургенева!И алое пламя повязки узла!Может быть, завтраМне гордостьСиянье сверкающих гор даст.Может, я сам,К седьмым небесамМногих недель проводник,Ваш разум окутаю,Как строгий ледник,И снежными глазамиВ зеленые ручьиПарчой спадая гнутою,Что все мы – ничьи,Плещем у ногТканей низами.Горной тропою поеду я,Вас проповедуя.Что́ звезды и солнце – все позже устроится.А вы, вы – девушка в день Троицы.Там буду скитаться годы и годы.С козБуду писать сказО прелестях горной свободы.Их дикое вымяСосет пастушонок.Где грозы скитаются мимо,В лужайках зеленых,Где облако мальчик теребит,А облако – лебедь,Усталый устами.А ветер,Он вытерРыданье утесаИ падает, светел,Выше откоса.Ветер утих. И утухВечер утехУ тех смелых берез,С милой смолой,Где вечер в очахСеребряных слез.И дерево чар серебряных слов.Нет, это не горы!Думаю, ежели к небу камень теснится,А пропасти пеной зеленою моются,Это твои в день ТроицыШелковые взоры.Где тропинкой шелковой,Помните, я шел к вам,Шелковые ресницы!Это,ТонокИ звонок,Игрист в свирельПастушонок.Чтоб кашу сварить,Пламя горит.А в омуте синемЛистья кувшинок.<Май – июнь, 1918>

99. Харьковское Оно́

Где на олене суровый корольВышел из сумрака северных зорь,Где белое, белое – милая боль,Точно грыз голубя милого хорь.Где ищет белых мотыльковЕго суровое бревно,И рядом темно молоко –Так снежен конь. На нем Оно!Оно струит, как темный мед,Свои целуемые косы.На гриве бьется. Кто поймет,Что здесь живут великороссы?Ее речными именамиЛюдей одену голоса я.Нога качает стременами,Желтея смугло и босая.<Лето 1918>

100. «Сияющая вольза…»

Сияющая вользаЖелаемых ресницИ ласковая дользаЛаскающих десниц.Чезори голубыеИ нрови своенравия.О, мраво! Моя моролева,На озере синем – мороль.Ничтрусы – туда!Где плачет зороль.<1918>

101. «Ветер – пение…»

Ветер – пениеКого и о чем?НетерпениеМеча быть мячом.Люди лелеют день смерти,Точно любимый цветок.В струны великих, поверьте,Ныне играет Восток.Быть может, нам новую гордостьВолшебник сияющих гор даст,И, многих людей проводник,Я разум одену, как белый ледник.1918–1919

102. О свободе

Вихрем разумным, вихрем единымВсе за богиней – туда!Люди крылом лебединымЗнамя проносят туда.Жгучи свободы глаза,Пламя в сравнении – холод!Пусть на земле образа!Новых построит их голод.Двинемся, дружные, к песням!Все за свободой – вперед!Станем землею – воскреснем,Каждый потом оживет!Двинемся в путь очарованный,Гулким внимая шагам.Если же боги закованы,Волю дадим и богам!Начало ноября 1918, 1922

103. Жизнь

Росу вишневую мечаТы сушишь волосом волнистым.А здесь из смеха палачаПриходит тот, чей смех неистов.То черноглазаю гадалкой,Многоглагольная, молчишь,А то хохочущей русалкойНа бивне мамонта сидишь.Он умер, подымая бивни,Опять на небе виден Хорс.Его живого знали ливни –Теперь он глыба, он замерз.Здесь скачешь ты, нежна, как зной,Среди ножей, светла, как пламя,Здесь облак выстрелов сквозной,Из мертвых рук упало знамя.Здесь ты поток времен убыстрила,Скороговоркой судит плаха.А здесь кровавой жертвой выстрелаЛожится жизни черепаха.Здесь красных лебедей заряСверкает новыми крылами.Там надпись старого царяЗасыпана песками.Здесь скачешь вольной кобылицейПо семикрылому пути.Здесь машешь алою столицей,Точно последнее «прости».Начало января 1919

104. «В этот день голубых медведе́й…»

В этот день голубых медведе́й,Пробежавших по тихим ресницам,Я провижу за синей водойВ чаше глаз приказанье проснуться.На серебряной ложке протянутых глазМне протянуто море и на нем буревестник;И к шумящему морю, вижу, птичая РусьМеж ресниц пролетит неизвестных.Но моряной любес опрокинутЧей-то парус в воде кругло-синей,Но зато в безнадежное канутПервый гром и путь дальше весенний.<1919>

105. «Весны пословицы и скороговорки…»

Весны пословицы и скороговоркиПо книгам зимним проползли.Глазами синими увидел зоркийЗаписки сты́десной земли.Сквозь полет золотистого мячикаПрямо в сеть тополевых тенетВ эти дни золотая мать-мачехаЗолотой черепашкой ползет.Весна 1919

106. «Весеннего Корана…»

Весеннего КоранаВеселый богослов,Мой тополь спозаранокЖдал утренних послов.Как солнца рыболов,В надмирную синюю тонюЗакинувши мрежи,Он ловко ловит рев воловИ тучу ловит соню,И летней бури запах свежий.О, тополь-рыбак,Станом зеленый,Зеленые неводыТы мечешь столба.И вот весенний бог(Осетр удивленный)Лежит на каждой лодкеУ мокрого листа.Открыла просьба: «Небо дай» –Зеленые уста.С сетями ловли богаВеликий ТопольУдаром рогаУдарит о́ полеВолною синей водки.Весна 1919

107. «Над глухонемой отчизной «Не убей!»…»

Над глухонемой отчизной: «Не убей!»И голубой станицей голубейПьяница пением посоха пуль,Когда ворковало мычание гуль:«Взвод, направо, разом пли!Ошибиться не моги! Стой – пали!Свобода и престол,Вперед!»И дева красная, открыв подол,Кричит: «Стреляй в живот!Смелее, прямо в пуп!»Храма дальнего набат,У забора из оградОбщий выстрел, дымов восемь –«Этот выстрел невпопад!»Громкий выстрелов раскат.Восемнадцать быстрых весенС песней падают назад.Молот выстрелов прилежен,И страницей ночи нежен,По-русалочьи мятеженУмный труп.Тело раненой волчицыС белой пеной на губах?Пехотинца шаг стучитсяМеж малиновых рубах.Так дваждыпадшая лежала,И ветра хладная рукаПокров суровый обнажала.Я видел тебя, русалку восстаний,Где стонут!1919

108. Случай

Напитка огненной смолойЯ развеселил суровый чай,И Лиля разуму «долой»Провозглашает невзначай.И пара глаз на кованом затылкеСтоит на страже бытия.Лепешки мудрые и вилки,Цветов кудрявая и смелая семья.Прозрачно-белой кривизнойНас отражает самовар,Его дыхание и зной,И в небо падающий пар –Всё бытия дает уроки,<Закона требуя взамен> потоки.Бег могучий, бег трескучийПрямо к солнцу <держит> бык,Смотрит тучей, сыплет кучейЧерных искр, грозить привык.Добрый бык, небес не мучай,Не дыши, как паровик.Ведь без неба <видеть> нечем,В чьи рога венками мечем.Апрель 1919

109. «Точит деревья и тихо течет…»

Точит деревья и тихо течетВ синих рябинах вода.Ветер бросает нечет и чёт,Тихо стоят невода.В воздухе мглистом испарина,Где-то, не знают кручины,Темный и смуглый выросли парень,Рядом дивчина.И только шум ночной осоки,И только дрожь речного злака,И кто-то бледный и высокийСтоит, с дубровой одинаков.<1919>

110. «И черный рак на белом блюде…»

И черный рак на белом блюдеПоймал колосья синей ржи.И разговоры о простуде,О море праздности и лжи.Но вот нечаянный звонок:«Мы погибоша, аки обре!»Как Цезарь некогда, до ногЗакройся занавесью. Добре!Умри, родной мой. Взоры еслиТебя внимательно откроют,Ты скажешь, развалясь на кресле:«Я тот, кого не беспокоят».<1919>

111. Мои походы

Коней табун, людьми одетый,Бежит назад, увидев море.И моря страх, ему нет сметы,Неодолимей детской кори.Но имя веры, полное Сибирей,Узнает снова Ермака –Страна, где замер нежный вырей,И сдастся древний замок А.Плеск небытия за гранью ВерыОтбросил зеркалом меня.О, моря грустные промерыРазбойным взмахом кистеня!1919–1920

112. «Собор грачей осенний…»

Собор грачей осенний,Осенняя дума грачей.Плетня звено плетений,Сквозь ветер сон лучей.Бросают в воздух стоныРазумные уста.Речной воды затоныИ снежный путь холста.Три девушки пытали:Чи парень я, чи нет?А голуби летали,Ведь им немного лет.И всюду меркнет тень,Ползет ко мне плетень.Нет!1919–1920

113. Праотец

Меток из тюленей могучих на теле охотника,Широко льются рыбьей кожи измятые покровы.И чучеле сухого осетра стрелыС орлиными перышками, дроты прямые и тонкие,С камнем, кремнем зубчатым на носу вместо клюва и парою перьев орлиных на хвосте.Суровые могучие открыты глаза, длинные жестокие волосы у охотника.И лук в руке, с стрелою наготове, осторожно вытянут вперед,Подобно оку бога и сновидении, готовый ринуться певучей смертью: Дззи!Ни грубых круглых досках и ремнях ноги.1919–1920

114. Кормление голубя

Вы пили теплое дыхание голубки,И, вся смеясь, вы наглецом его назвали.А он, вложив горбатый клюв в накрашенные губкиИ трепеща крылом, считал вас голубем? Едва ли!И стая иволог летела,Как треугольник зорь, на тело,Скрывая сумраком бровейЗеркала утренних морей.Те низко падали, как пение царей.За их сияющей соломой,Как воздухом погоды золотой,Порою вздрагивал знакомыйХолма на землю лёт крутой.И голубя малиновые лапкиВ ее прическе утопали.Он прилетел, осенне-зябкий.Он у товарищей в опале.1919–1920