Полная версия
Синий взгляд смерти. Закат
– Мама? – Сэль уже собиралась ложиться, но лечь – еще не уснуть. – Что-то случилось?
– Все хорошо, – улыбнулась вдова капитана с «дурной рипутацыей». – Твоя бабушка вышла замуж за твоего дедушку и радуется. Она прислала нам двадцать таллов. Как ты смотришь, если мы пожертвуем их церкви?
– Конечно… Мама, это на дорогу? Мы должны ехать в Креденьи?
– А ты хочешь?
– Нет!
– Я тоже не хочу. Будем ждать Герарда здесь.
3
«Стих – своих – певец – наконец… Лист – свист… Вышине… вышине – мне!»
Он вспомнил все слащавые рифмы, придуманные графиней Ариго, вспомнил ее саму в темно-синем, почти черном бархате, маркизу Эр-При в алом и мать, самую молодую из троих. Две девочки сидели отдельно от дам, перед ними лежали похожие на уставших зеленых выдр венки, а слуги разносили бумагу и перья. Турнир поэтов в Гайярэ, затеянный хозяйкой дома. Отмеряющая время клепсидра, заданные рифмы и сонет, который требовалось сочинить за два часа. Ли сочинил, вызвав приступ негодования и хохота. Хохотал в кои-то веки выбравшийся в гости старик Эпинэ, графиня Ариго поджимала губы и выговаривала матери и дядюшке Рафиано, тот качал головой, а потом заметил, что Лионель выполнил все необходимые условия. То, что сонет посвящен не недоступной возлюбленной, а несчастной жабе, нарушением не является, ибо наличие прекрасной дамы заранее не оговорено.
Графиня Каролина натянуто улыбнулась и предложила прекрасным девам назвать победителей. Выбор у дев был – трое сыновей маркиза Эр-При, Эмиль Савиньяк и по паре молодых Манриков, Валмонов и Ариго честно воспели очи, выи и ланиты. Выдру из рук королевской невесты получил Ги, заслуженно, к слову сказать, а вот дочь хозяев дома пролепетала, что все сонеты такие красивые, она не знает, какой выбрать, и потому… потому пусть будет сонет к жабе. Им не посвящают стихов, а они не виноваты, что родились… жабами.
– Так могла бы сказать Октавия, – нашлась графиня Манрик.
– Какая именно? Святая или королева? – засмеялся Валмон. Тогда он еще ходил, тогда Борны были друзьями, Манрики – союзниками, а Ренкваха – дальним северным болотом… Первым из сидевших в тот день на белой террасе погиб отец. Не прошло и года.
«Закат – объят, час – нас…»
Перо скользило по бумаге, возрождая старенькую чепуху. Лионель нечасто сочинял стихи, даже такие. Умел, но не писал. Не все, что ты делаешь лучше многих, приносит удовольствие, но сонет к жабе сочинять было весело. Сочинять и ждать, когда прочтут… Старшая из судивших турнир девочек умерла, младшая стала королевой и тоже умерла. Жаль, она была нужна. Жаль, она была молода. Жаль, она была умна.
…Они гуляли по изогнутым разноцветным дорожкам Тарники – король, королева и маршал Савиньяк, удостоенный высочайшей аудиенции перед отъездом в Кадану. Фердинанду не нравилось это назначение, но король его подписал, как подписывал все, чего хотел Сильвестр. Журчали фонтанчики, то сладко, то пряно пахли невысокие цветы, складываясь в пестрые ковры, где могла укрыться разве что жаба. Если бы вылезла из сонета.
Малая королевская прогулка длится три четверти часа, за это время можно многое сказать, если захотеть, но Фердинанд сам не знал, чего хочет, и нес чепуху, а Лионель был зол и думал о Манриках и каданцах. Последних он собирался разбить одним ударом, что и сделал. Кажется, это было единственным осуществившимся в то лето намерением. Все остальное пошло прахом. У всех.
Равно трагичны близостью концаХвосты и уши, почки и сердца!У фонтана-каприза внезапно примолкший король торопливо поручил супругу заботам маршала и удалился. Быстро, словно за ним гнались. Катарина продолжила прогулку. На ней было белое платье с черным поясом, и она попросила сорвать ей алый цветок. Лионель сорвал.
– У нас есть четверть часа, – сказала королева. – Я буду откровенна.
– Как вам угодно.
– Королевы порой меняют чашки. Иногда по ошибке, иногда нет… Я не ошиблась. Нарианский лист улучшает цвет лица. Фердинанд будет прекрасно выглядеть. Завтра… Наше с вами уединение случайно. Если Манрик или Сильвестр решат узнать причину, они успокоятся, хоть и не получат от доказательств удовольствия… Господин Савиньяк, я озабочена вашим отъездом, последовавшим за отъездом Алвы, вашего брата и Альмейды. Я должна знать, что это означает.
– Войну. Возможно, войны.
– Фердинанд скоро вернется. Вы знаете меня и можете не лицемерить. Я знаю вас и могу не заламывать руки. Что будет со мной и моими детьми? Что будет с Эпинэ?
– Надеюсь, что ничего.
– Надеетесь?
– Чтобы что-то сделать, нужно время. Его нет ни у бордонов, ни у каданцев, ни у Колиньяров. Те, кто рассчитывает занять меня и Алву до весны, ошибаются. Мы вернемся раньше.
– Может быть, но Анри-Гийом очень плох. Колиньяр хочет видеть герцогом Марана.
– Колиньяр недавно потерял наследника. Ему некому передать даже собственный герб. Моя мать не желает соседствовать с Маранами, она образумит маркиза Эр-При.
– Она или вы?
– Так ли важны подробности?
– Верно. Мы можем только верить друг другу, но мы не можем друг другу верить. Как быть с этим? Я не хочу развода, но смерти не хочу еще больше. Я знаю, Алва поручил нас – всех – вам. Вам, не Манрику! Вас отсылают. Я больше не остаюсь одна даже в молельне – меня «защищают» от убийц, которых может подослать Штанцлер. В Золотой столовой после грозы протек потолок. Пока художники отмывают плафон, королевской чете накрывают в северном крыле.
– Я не только не комендант Тарники. Я уже и не комендант Олларии. По крайней мере до зимы.
– Вы не успеете вернуться, Савиньяк. Скорее уж Алву вернут как… регента Талига. Регент должен находиться в столице.
– Не обязательно. Алонсо Алва большей частью был при армии.
– Вы согласитесь?
– С чем, сударыня?
– С тем, что сделают без вас? Алва давал слово защитить меня и детей. Вы давали слово заменить его в его отсутствие. Фердинанду вы оба всего лишь присягали. Странная вещь присяга – для одних она значит все, для других ничего. Я имею в виду свою семью, граф. Было два Ги Ариго…
– Я помню про обоих. В северном крыле не лучшие комнаты, там снятся дурные сны. Моя матушка имеет обыкновение превращать свои страхи в притчи, ваша, помнится, тоже баловалась пером. Почему бы вам не последовать ее примеру?
– Если я назову вас так же, как Ги, своего брата Ги, я ошибусь?
– Как вы его назвали?
– Подлецом. Ни в коем случае не трусом, но подлецом. Я не жалею, что была с вами откровенна. Вы не узнали ничего нового. В отличие от меня… Вы хорошо ненавидите, граф, лучше всех, кого я имею несчастье знать. Других удовлетворила Занха для Борна и Закат для младших Эпинэ, а вас?
– Вы все-таки заламываете руки. Это излишне. Запоминайте. Урготелла. Улица Четырех Дождей. Лавка «Поющая лилия». Хозяин знает, как будить нарциссы осенью, а лилии – зимой. Если он получит сонет, в котором упоминается жаба, он переправит его Алве. Если последние две рифмы будут «конца – сердца», Алва вернется. Если второе четверостишие начнется с «Он ждал», он вернется немедленно и без предупреждения. И еще. В личную королевскую охрану переведено несколько гарнизонных офицеров. В том числе Чарльз Давенпорт, сын генерала Энтони. Молодой человек в большой обиде на Алву, зато он вряд ли станет выполнять приказ, который напомнит ему об Октавианской ночи.
– Вы часто посылаете цветочнику сонеты?
– Нет. Именно поэтому они должны дойти. Запомните еще одно имя. Райнштайнер.
– Бергер?
– Да. Он проследит за Маранами.
– Вам нужны мои извинения?
– Нет.
– И все же извините. За заломленные руки. Вы помните турнир в Гайярэ и свой сонет?
Лионель помнил.
4
Маршала пришлось запереть в спальне. Он вопил и скреб по дереву когтями, норовя вырваться. Завтра служанка будет затирать царапины воском и ворчать. Луиза с досадой глянула на исполосованную руку и отодвинула засов.
– Капитан Гастаки, входите.
Кот взвыл, как сорок привидений. Вдова Арнольда Арамоны скривилась и посторонилась, пропуская его же жену. Зоя немедленно шагнула через порог.
– Что с тобой? – в лоб спросила она. – Где этот скот?
– Я его заперла. – Госпожа Арамона покосилась на царапины, те вовсю кровоточили.
– В Закат кота! Ты в обиде. В большой обиде. Тебе больно. Кто этот скот?! Я до него доберусь… Это просто, пока есть дорога от тебя к нему. К обидчику, а она есть, пока болит. Ты только скажи, он у меня, якорь ему в глотку, покорячится! Урод поганый.
– Не надо, Зоя. – Вот так родичей выходцам и скармливают. Под настроение. – Давай лучше…
А что лучше? Святая Октавия, дожили! Чуть не предложила выходцу чашечку розового отвара. С вареньем.
– Извини. Забыла, что… ваших не угощают, но сесть-то ты можешь?
– Могу. От меня не сгниет. – Зоя бросила на стул шляпу. Отличную офицерскую шляпу, что не скрывала лицá и не отбрасывала тени. – Плохо всё! И становится хуже. Пожар во время потопа! Умные больно… Кто вас просил якорные цепи портить? Кто, скажи?! Теперь не поштормуешь, теперь лишь уходить, только не всем… Уже не всем! А то разнесете на ногах, как мухи. Мой говорит, чтоб я плюнула. Не твое, говорит, дело, но нельзя же так! В садке этом вашем нетронутых… как твоя дочка, как то дурище, что за мной скакало, знаешь сколько?! И чтобы они все разом… Не хочу!
Не отбрасывающая тени гостья подалась вперед, Луиза невольно последовала примеру собеседницы, но Зоя отшатнулась:
– Ты горячая! Мы уже раз с тобой ходили… Нельзя снова! Не трогай меня!
– Я не трогаю.
– Ты слушай! С этой вашей столицей… Уже скоро. Где пусто, туда течет, течет и топит. Если не пусто, оно возьмет. Не посмотрит кого, просто возьмет к четырем лунам! Ты видела. Так и будет, если не влезем! Ты хоть что-то сделала?!
– Я написала… маршалу Савиньяку. Он мне поверил, бергеры тоже поверили. К нам приезжал человек от регента и расспрашивал. Герцог Ноймаринен…
– Регент – дурак, они все дураки… Даже мой. Гордится, что малявка может… Мы – нет, она – может, но так нельзя! Пусть все будут, пусть каждому – свое, а не одно общее, что слизнет…
Пусть все будут! Иначе не сказать. Эйвон, Айри, Мирабелла с девочками, их не вернешь, но те, кто остался… Пусть все они живут! И кошка Катарина, и дура Одетта, и маменька с ее кудряшками, морщинками и коготками… Пусть живет долго, даже если сожрала твою молодость и пытается изодрать то, что еще осталось…
– Эй! – проревело под ухом. – Эй, ты опять?! Кто он? Имя! Назови имя…
– Не надо, – устало попросила Луиза. – Зоя, никакой это не «он»… Нет у меня «его». Я письмо от матери получила, вот и вспоминается весь вечер то одно, то другое. Когда я молоденькой дурочкой была, она меня почти съела. Я в зеркало глянуть лишний раз боялась, не то что на кавалеров, а мать… такая красивая, в оборочках… отставляла пальчик и завязывала бантики! Мне завязывала, с моей рожей! Это как ворóну желтеньким красить – сразу ясно, что не морискилла.
– Матери могут! – Лицо Зои стало обиженным и чуть ли не юным. – Моя тоже… Сорок раз на дню про мужчин, которые женихи и которые не женихи. Сперва «пора-пора-пора», «надо-надо-надо», потом «поздно-поздно-поздно», «скорей-скорей-скорей!». Я сижу, а она зудит! Смотрит на меня и талдычит, что опять не так… Я ночи напролет ревела, мол, жениха все нет, а они ведь могли быть! Могли, сожри ее зубан, если б меня из дома выпускали, а потом он… этот… Я ему и его кощенке драной… все высказала, все! А мать опять… Замуж-замуж-замуж… Пусть не любит, пусть с любой холерой лижется, но чтоб был! Чтоб все знали, что есть! Муж. Мирить меня с этим… хотела. Сама так жила, и чтобы я, как она…
– Отцы, матери… Они все так! – Зоя – выходец, ее нельзя брать за руку. И по голове гладить нельзя! – Им надо, чтобы мы одевались, как они, ошибались, как они, правы были, как они… Я поддалась, это ты у нас… капитан… Устояла!
– Да! – Зоя гордо вскинула голову. Все-таки в шляпе ей лучше. – Я не пошла на поводу! Я ждала и дождалась своего, только своего счастья, а не такого, как хотели они! Я не отдала себя ни одному из тех скотов, что мне приводили, а ушла в море… Пусть я проиграла из-за штанастых тупиц, пусть меня взяли в плен, так лучше, чем отдать себя поганому уроду!
– Без сомнения, – ровным голосом согласилась Луиза, и тут в дверь постучали громко и отчетливо. Погасла, мигнув, свеча, хрипло заорал в своем узилище затихший было Маршал. Капитанша поднялась.
– Не открывай! – закричала Зоя. – Нет! Это он! За тобой! Не открывай.
– У соседей свекор болен, там не спят. Еще увидят…
– Не увидят! Горячие слепнут, если чужие… Не пускай его! Он уже не твой!
– Не мой, только дверь этого не знает.
Луиза махнула рукой и вышла в прихожую. Зоя топала сзади, уговаривала не открывать. Маршал вопил, стук не прекращался. Капитанша глянула в дверное окошечко – на крыльце высился «муж и супруг». Точь-в-точь такой, как в Октавианскую ночь, а у соседей светилось окно. Слепнут там или не слепнут, но поостеречься не помешает.
– Эй! – велела Луиза. – К черному ходу. Живо!
Арамона кивнул и пропал. Зоя, громыхая, как катящаяся бочка, рванула к кухне. Кошачьи крики перешли в вой, на лестницу выскочила, завязывая ленты на нижней юбчонке, Селина. Хорошо, слуги в доме приходящие.
– Мама, – мяукнула дочка, – там еще кто-то? Кроме Зои?
– Папаша твой там, – объяснила Луиза. – И чего приперся?!
– Мама, ты помнишь, что он… не живой?
– Помню.
В кухне вкусно пахло соусом, будто под окном и не шлялись всякие. В сапогах с белыми отворотами. Селина бросилась зажигать лампу, блеснула неубранная тарелка, промчался по стене застигнутый врасплох таракан. Зоя уже загораживала дверь этим, как его, галеасом.
– Не пущу! – объявила она. – Он мой! Я его не отдам… Оставайся горячей, оставайся здесь!
– Мне еще детей в люди выводить, – огрызнулась капитанша. – Спрошу, что надо, и пусть проваливает.
– Ты его не станешь звать?
– Не стану! – Две бабы, одна тень, один муж… – Пропусти.
Чтобы снять все навешанные кухаркой крюки и цепи, нужно было целыми днями не иголкой тыкать, а молотом махать, но Луиза справилась. Покойный супруг топтался у порога, воскрешая былые деньки. Госпожа Арамона почувствовала, как руки сами упираются в бока, но ее опередили.
– Ты к ней? За ней?! – взвыла не хуже Маршала Зоя. – После всего… Обещал близко не подходить, а сам?! Предатель! Все вы такие… Ублюдки штанастые, только б прижать кого!.. Потаскун талигойский!
– Да разве ж… Крупиночка моя, разве ж я за ней… Ну зачем она мне? Вы же сами… Ты же сама… того… звала меня… Я услышал, все бросил… Думал, как тогда, а ты… За что?!
– Так ты ко мне шел? Ко мне?!
– Ха! Не к коряге ж этой! А ты тоже…
– Эй! – вмешалась «коряга». – Раз уж явился, так скажи…
– Только ты его не зови! – взвизгнула Зоя. – Он же… Он, если войдет, должен будет кого-то… Он тебе все тут изгадит! Не со зла… Просто холод с ним, понимаешь? С ним, не со мной… Остынет все – стены там, ковры…
– Да не стану я его звать, – заверила Луиза, – с порога поговорю. Где Цилла?
– Ходит, – лупнул глазами муженек. – Ходит и ждет. Короля своего ждет… Дня своего ждет. Не было ей счастья, заперли капелюсеньку мою… Подумаешь, ленточку взяла! Из-за малости такой… Да все ваши цацки одной слезиночки деточкиной не стоят! Вот и ушла она… От вас ушла, от злобы вашей…
Так и было! Так оно и было. Цилла плакала, боялась, пришел папенька, она бросилась к нему. Арнольд дочку в самом деле любил, а она? Она пыталась быть справедливой, только выходило ли?
– Мама… Мама, стой! Мама!!!
– Что? Что такое? – Почему перед ней Селина? Загораживает дверь? Кошка вопит… Прямо в доме. Это не Кошоне? – Арн…
– Мама! Не зови его по имени! Не спорь с ним! Зоя, уведи его…
– Девочка моя! Крупиночка… Осталась без ленточки… Ничего, у меня денежка есть. Хочешь денежку? На штучки на всякие? Девице ж надо, чтоб чистенько все было… аккуратненько…
– Спасибо, папенька. У меня всё есть!
– Всё? А отец, а сестреночка, а подружки, а жених?
– Есть у нее жених, – брякнула Луиза, – не тебе чета! Зоя, правда, шли бы вы отсюда!
– У Циллоньки король будет, а у нашей бедняжечки?
– Принц… С голубыми глазками!
– А золото? – подбоченился Арнольд. Не Арнольд он! Забудь имя, забудь!
– Не нужно нам твое золото!
– Оно не мое… Оно лежит… ждет… Золото для золотка. Оно не злое… Чистое. Возьмите на тряпочки… От сердца ж даю… Вы… вы обе… Брезгуете, да? Отцом, мужем брезгуете?
– Мужем? Мужем?! Ах ты ж!
– Золото…
Скотина… Пьяная, жадная красномордая скотина, но от нее родились дети. Этого не отнять. Каков муж, все равно, дети – твои.
– Спасибо, папенька. Мы с маменькой, если будет нужно, заберем. Мама, оно в самом деле не злое…
– Берите! Всё берите, родные мои, любименькие… Кровиночки…
– Стой, якорь тебе…
Плачет кошка, плачет маленькая Цилла, горят свечи, четыре пламенных язычка, четыре луны, мертвое дерево, ползущие камни. Кони не идут на мост, потому что метель. И холодно, потому что метель. Эйвону надо сбрить бороду, и он будет похож на человека, а Арнольду не поможет ничего…
– Мама! Мама, они ушли. Пойдем в спальню. Я тебе помогу. Мама!
– Я сама. Всё в порядке.
Они же что-то хотели. Зоя говорила… Зоя… Золото… Оно не злое… Ничье… Оно лежит. Ждет.
5
«…задержись вверенная мне армия в Гаунау еще на четыре дня, и наш последний завтрак продлился бы дольше. Мы много говорили об Эйнрехте, но Оллария также требовала разговора. С двадцатого дня Весенних Молний регентом Талига вновь является герцог Ноймаринен. Ее Величество Катарина умерла родами, дав жизнь сыну. Новости скоро достигнут, если уже не достигли, Липпе, но откровенность рождает откровенность, а иногда и просьбу об одолжении. Катарина Оллар была убита сыном Эгмонта Окделла. Убийца бежал. Эти обстоятельства, в отличие от поразившего кесаря Готфрида недуга, ничего не определяют: Талиг остается Талигом, война – войной, Излом – Изломом. Тем не менее я прошу Ваше Величество об услуге. Я знаю, что варвары не выдают тех, кто просит убежища. Я знаю, что варвары карают убийство беременной смертью. Я знаю, что варвары предпочитают осуществлять правосудие собственными руками. Я надеюсь, что убийца, если ему посчастливится перейти горы, никогда не вернется в Талиг…»
Прошмыгнуть через Бергмарк незамеченным может разве что зверь, не имеющий к тому же чести считаться достойной добычей. Хайнриху вряд ли представится возможность оказать услугу… Леворукому, но король, говоря о Дриксен, был откровенен. Так или иначе Медведь узнает про убийство и примется подсчитывать; выйдет, что Савиньяк знал правду и промолчал…
Тихий стук. Кто-то на галерее. В Олларии это могло быть опасным, в Алвасете это была бы женщина.
– Войдите.
– Вы всегда так поздно жжете свечи? – Супруга маркграфа спокойно прикрыла за собой дверь. Она была в том же платье, что и на ужине, только сняла почти все драгоценности.
– Пяти часов сна мне хватает.
– Целых пяти?
– Иногда трех. – Лионель запечатал письмо, но прятать не стал. – Сегодня я рассчитываю на большее.
Села, поправила волосы. Рудольф не допустил бы, чтоб у маркграфа была глупая жена, но ночами гуляют не только глупцы. Урфрида чуть-чуть улыбнулась.
– Вы ведь не были любовником Катарины Ариго?
– Я был капитаном охраны их величеств.
– Знаю. Любовником был Алва, мама мне говорила, но вы тоже могли.
– Нет.
– Почему? Боялись? Не хотели? Не любили? Вы удивлены моими расспросами?
– Нет.
– Тогда ответьте.
– Извольте. Нет.
– Не боялись. Не хотели. – Она говорила чуть нараспев. – Не любили.
– Ее величество испытывала те же чувства.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Высший аркан Таро «Суд» (Le Jugement) символизирует перемены, окончание – как плохого, так и хорошего, конец, в котором есть зерно начала, надежды и освобождения. Времени на раздумья больше нет, нужно действовать. Это знак возрождения, возвращения к давним делам, когда произошли перемены к лучшему. Перевернутая карта (ПК) означает нерешительность в принятии решений, разрыв отношений, возможно, разлуку. Она не оставляет человеку времени на раздумья, а заставляет его двигаться дальше.
2
Высший аркан Таро «Императрица»/«Хозяйка» (L’Imperatrice) символизирует прекрасную земную любовь, приносящую плоды (свадьба, дети), соединение внешнего и внутреннего могущества, уравновешенного разумом. Некий процесс, связанный с вами, близок к завершению, надейтесь на успех. ПК: стремление к действию, но необходимо ясное его осознание. Домашние хлопоты, материальные затруднения, упадок творческих сил, может означать бесплодие у женщин.
