Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Гурвич не соглашается с экономическим детерминизмом, утверждаемым марксистами (их интерпретации мыслитель считал далекими от представлений самого Маркса), – объяснение социальных явлений может опираться на анализ только тотальных социальных явлений, но не их отдельных аспектов[59]. Даже если в определенные периоды истории тех или иных обществ экономика становится доминирующим фактором в социальном бытии, отсюда нельзя выводить «закономерности» (понятие, которое Гурвич подвергает разносторонней критике в одной из своих основных работ)[60]. В этом аспекте Гурвич констатирует порочность исключительно материалистического видения общества и концепции первичности экономического фактора в истории (и соответственно зависимости права от экономической формации), преувеличение роли государства в переходе к новым формам хозяйства и т. д.[61]

В данных вопросах мыслитель оказывается ближе к прудонизму, чем к марксизму[62]. Вместе с тем конфронтация этих двух школ и политических течений (особенно в рамках I Интернационала) не означала для Гурвича конфронтации теорий двух мыслителей – Маркса и Прудона[63]. Общее в их теориях Гурвич находил в принципиальном видении социальной действительности как «действия, усилия, трудового подвига, соревнования социальных групп и классов, ведущего к социальным революциям»[64]. Данная позиция Гурвича логично вытекает из его представлений о социальном плюрализме. Поэтому неудивительно, что он полностью принимает концепцию «праксиса», сформулированную в ранних работах Маркса и означающую, по мнению Гурвича, что борьба классов, конфликт производственных сил и производственных отношений – только внешние выражения диалектического движения взаимодополняемых усилий и устремлений индивидов и коллективов[65]. Здесь опять-таки заметно желание мыслителя найти отсутствующие в концепции Маркса элементы бергсоновской теории социальной динамики, которая стала одним из основных элементов социологии самого Гурвича.

Теория социальной обусловленности институтов общества, равно как и теория социального контекста знания, были восприняты Гурвичем в аспекте сочинений молодого Маркса – в смысле взаимной социальной обусловленности всех социальных процессов, включая право и экономику[66]. Гурвич интерпретирует термин «производство» в контексте ранних работ Маркса, считая, что этот термин включает в себя и процесс воспроизводства идей и ценностей[67]. Поэтому утверждение Марксом примата производственных сил получает в интерпретации Гурвича характер скорее бергсоновской концепции жизненного порыва, где производственные силы отождествляются с любыми спонтанными или организованными коллективными усилиями.

Мыслитель считает, что основной категорией марксистской теории является категория целостности, «единства глубинных уровней социальной действительности, движение элементов которой фиксируется в типологической классификации»[68]. Впрочем, нужно признать, что и здесь Гурвич навязывает концепции Маркса чуждые ей идеи и категории из социальных теорий Дюркгейма и Зиммеля, которые сам развивал в своей социологической доктрине. Это заметно уже в той критике, которую Гурвич обрушивает на концепцию Маркса в другом аспекте, справедливо отмечая, что социальное единство как взаимодополняемость индивида и общества мыслилось немецким философом только в категориях идеала будущего общественного устройства[69].

Импонировало Гурвичу и стремление Маркса к поиску новых, более справедливых форм социального устройства, в том числе и в рамках концепции социализма, хотя Гурвич дистанцировался от радикализма политических выводов Маркса и не соглашался с его представлениями об основополагающей роли идеологии в построении диалектической картины общества[70]. Утверждая необходимость установления диктатуры пролетариата в ходе поступательного хода развития истории, Маркс, по мнению Гурвича, противоречил принципам собственной диалектичной и релятивистской социальной теории. Представляется, что более логичным для Гурвича было поставить вопрос о том, насколько сконструированные им принципы в действительности присущи марксистской концепции, основные идеологические элементы которой вступали в явный конфликт с этими принципами.

Среди ошибочных идей и положений социальной концепции Маркса Гурвич называл: 1) непоследовательность его релятивизма – утверждение социальных законов и существования единой для общества социальной иерархии, конечной цели социального развития, только на основании тенденций одной общественной формации – капитализма; 2) нечеткость понятия «идеология», которое иногда совпадало со всей сферой духовного воспроизводства общества; 3) недостаточность анализа других, кроме социальных классов, форм социабельности; 4) многозначность термина «отчуждение», который подразумевал как общие для социальной жизни явления (объективация результатов творчества), так и свойственные только капиталистическому обществу черты (присвоение труда и фетишизация его результатов)[71].

В связи с этим не совсем оправданна позиция тех исследователей, которые рассматривают Гурвича как марксиста[72]. Однако для этой позиции есть определенные основания в работах самого Гурвича, который заявлял, что «Маркс намного глубже, чем его истолковывают марксисты»[73] и что его (Гурвича) социология использует теорию Маркса как одну из главных отправных точек[74]. Верно, что «идеи молодого Маркса признаются Гурвичем в качестве источника вдохновения»[75], но не более того: это вовсе не означало принятия всех принципов концепции Маркса[76]. Вместе с тем марксизм определял в школьные и университетские годы не только научную, но и практическую позицию формирующегося ученого – как в лицее, так и в университете молодой Гурвич состоял в социал-демократических кружках[77].

В плане академическом на тот момент Гурвич был прикреплен к кафедре истории русского права Юрьевского университета, возглавляемой Ф. В. Тарановским[78], и поэтому свои студенческие работы должен был посвящать соответствующей проблематике. В эту проблематику отлично вписывался конкурс, объявленный в 1914 г. по предложению Ф. В. Тарановского сенатором Л. фон Брадке, на лучшую студенческую работу о творчестве Феофана Прокоповича. По признанию Тарановского, его надежды на хорошую студенческую работу оправдались сполна: работа Г. Д. Гурвича «“Правда воли монаршей” Феофана Прокоповича» далеко превосходила этот уровень и отвечала требованиям серьезного научного исследования. Хотя из-за начала военных действий и «непредвиденных обстоятельств»[79] молодой исследователь и не сумел полностью завершить свой труд, в декабре 1914 г. он был награжден медалью, а работа была опубликована в 1915 г. – сначала в Ученых записках Юрьевского университета, а потом и отдельным изданием под более широким названием «“Правда воли монаршей” Феофана Прокоповича и ее западноевропейские источники (Гроций, Гоббс, Пуфендорф)». Этот успех «предрешил выбор научной карьеры»[80] молодым исследователем и ознаменовал важное для понимания развития его научного мировоззрения влияние идей Ф. В. Тарановского. Через полгода Гурвич переезжает в Петроград и переводится на четвертый курс юридического факультета Петроградского университета.

Сочинение молодого Гурвича о политической доктрине Прокоповича состояло из двух основных частей: изложения сущности учения Прокоповича (которое, по мнению Гурвича, сводится к учению о престолонаследии) и анализа концепций престолонаследия в трудах таких европейских авторов, как Гоббс, Гроций и Пуфендорф. Этот анализ завершается изучением различий между позициями русского теоретика монархизма и западноевропейских авторов. Начинающий исследователь убедительно доказал, что данное сочинение Прокоповича представляет не столько самостоятельную политическую доктрину, сколько компиляцию взглядов вышеназванных европейских философов права. Однако Гурвич далек от того, чтобы считать труд Прокоповича простой калькой западноевропейских политико-правовых идей либо всего лишь научным обоснованием фактически существовавшего наследственного самодержавия. Прокопович вполне самостоятелен в основных выводах своей доктрины и обращается к трудам европейских мыслителей только в поисках аргументации, старательно отсеивая те идеи, которые не согласуются с его принципами[81].

Уже в этой ранней работе Гурвича прослеживается основной принцип его правовой доктрины – антииндивидуализм. Следуя данному принципу, молодой исследователь делает вывод в пользу влияния на формирование доктрины Прокоповича идей тех мыслителей, для которых был характерен холистский подход к изучению общества (Гроций, Пуфендорф), и оспаривает влияние индивидуалистской концепции Гоббса[82]. Примечательно, что Ф. В. Тарановский критикует именно этот основной вывод ученика – утверждение о полной независимости творчества Прокоповича от идей Гоббса, основанное на предположении о внутреннем единстве работы Прокоповича (с чем Тарановский категорически не соглашается)[83], но именитый русский ученый не накладывает «своей властной редакторской руки»[84] на труд Гурвича.

Другим знаковым направлением студенческой работы Гурвича становится попытка построения исследования на междисциплинарной основе. Молодой ученый, так же как и его наставник Ф. В. Тарановский, не считает себя связанным рамками одной дисциплины и конструирует свое исследование одновременно и как философско-правовое, и как историко-правовое, и как теоретико-правовое. Эта междисциплинарность исследований стала одним из основных методологических принципов в работах Гурвича зрелого периода (можно упомянуть диалектическую концепцию ученого, включающую такие принципы, как взаимодополняемость перспектив и т. п.) и во многом напоминает методологические установки исследований Тарановского в такой работе, как «Энциклопедия права» (1917).

Влияние идей именитого ученого, назначенного на профессорскую должность в Юрьевском университете в 1911 г., становится очевидным уже с первой страницы рукописи, которую молодой Гурвич начинает цитатой из диссертационного исследования Тарановского «Догма публичного права во Франции при Старом режиме»: «Даже если бы в прошлом мы не обнаружили развитой догмы публичного права, это бы не означало отсутствия идей для определения и легитимации фактических отношений в публичной сфере»[85]. Эта цитата дает ясное представление о методе реконструкции, который Тарановский применял в своих философско-исторических исследованиях и который впоследствии стал характерным для исследований его ученика по истории социального права. Речь идет об идее общества как целостности, о концепции права как социопсихической реалии. Параллелизм между правовыми учениями учителя и ученика наглядно прослеживается, например, в двух небольших работах, которые Гурвич посвятил творчеству учителя.

Речь идет об опубликованных в «Современных записках» рецензии на «Энциклопедию права» Тарановского и некрологе, подготовленном Гурвичем. Так, характеризуя вышедшую в 1917 г. и переизданную в 1923 г. в Праге работу Ф. В. Тарановского, Гурвич отмечает ее как лучшую в отечественной теории права, поскольку она дает цельный социоисторический образ права, вполне совместимый с представлениями о праве как о нормативном и социопсихическом явлении[86]. Мыслитель отмечает как сильную сторону теории Тарановского попытку создания интегральной правовой теории, соединяющей идеалистический и позитивистский подходы, которую ученик все же частично критикует «с точки зрения чистоты философских принципов»[87]. Вместе с тем нужно признать, что такая критика касалась вторичных элементов правовой концепции Тарановского, к мнению которого Гурвич склонялся при критике базисных положений психологической концепции права другого университетского наставника – Л. И. Петражицкого[88].

Для того чтобы убедиться в близости правовых концепций двух мыслителей, можно сравнить их определения права. Так, основными признаками права, по Тарановскому, являются: 1) двусторонний, императивно-атрибутивный характер регулирования; 2) установленность внешним авторитетом в социальной среде; 3) сочетаемость с возможностью принуждения; 4) цель – сочетание индивидуальных и общественных интересов[89]. Если взять определение права, даваемое Гурвичем почти через 50 лет[90], то становится очевидным, что мыслитель сохранил все существенные признаки определения права, предложенные учителем. Из других примеров общности принципов можно указать на схожую аргументацию в критике позитивизма и слабых сторон индивидуализма психологической теории Петражицкого, в историко-социальном подходе к праву[91].

На страницах своих работ, написанных в период эмиграции, Гурвич не говорит о связи его правовой теории с работами учителя, чье творчество было практически неизвестно в западноевропейской правовой науке (за исключением сферы истории права славянских народов, где Ф. В. Тарановский был признанным научным авторитетом). Однако характеристика творчества учителя со стороны Гурвича, вкупе с иными случаями цитирования или упоминания им Тарановского[92], дает основания полагать, что влияние этого знаменитого ученого не ограничилось только годами обучения Гурвича в Юрьевском университете, но продолжилось и в последующие годы[93]. Об этом мыслитель подспудно говорит и в некрологе, посвященном памяти учителя[94]. После переезда в Петроград Гурвич не прекращал общение со своим наставником из Юрьевского университета и в годы гражданской войны принимал деятельное участие в судьбе Тарановского, о чем свидетельствует переписка с другим знаменитым представителем Юрьевского университета – В. Э. Грабарем.

Одно из возможных следствий этого влияния Ф. В. Тарановского[95] можно видеть в решении Гурвича о переводе после столь успешной защиты в 1915 г. из Юрьевского университета на юридический факультет Петроградского университета для продолжения учебы. Официальной причиной стали военные действия, которые в 1915 г. шли уже совсем рядом с Юрьевым, что заставило Д. Н. Гурвича перевести свои дела в Петроград. Его сын с отличием окончил уже три курса университета, и только переезд отца по делам службы заставил молодого Гурвича 10 августа 1915 г. подать прошение о переводе[96], подкрепленное официальным письмом отца от имени возглавляемого им Русско-Азиатского банка[97]. Тем не менее первичное прошение было отклонено за недостатком мест в Петроградском университете, и только по второму прошению[98], с учетом «экстраординарной ситуации» и, видимо, не без вмешательства отца, Георгий Гурвич был принят в число студентов юридического факультета[99].

К сожалению, осталось очень мало свидетельств интеллектуального общения между Гурвичем и другим выдающимся представителем Юрьевского университета и наставником молодого ученого – А. С. Ященко, которые позволили бы говорить об определенном влиянии идей последнего на интеллектуальное формирование первого. Можно констатировать лишь следующее: Гурвич слушал лекции Ященко в Юрьевском университете[100], оба переехали из Тарту в Петроград в 1915 г.[101] и поддерживали контакты не только в России, но и после эмиграции в Германию[102]. Возможно, эти обстоятельства, наряду с общностью принципов русской философско-правовой традиции, идущей от В. С. Соловьева, отчасти объясняют определенное сходство синтетической теории права Ященко и социально-правового учения Гурвича.

2. Петербургский период и влияние революции 1917 г.

По поступлении на юридический факультет Петроградского университета Гурвич слушает лекции таких видных специалистов, как М. М. Ковалевский, А. А. Пиленко, П. И. Люблинский, И. А. Покровский, В. Ю. Тутрюмов и др., продолжает с отличием проходить экзаменационные испытания[103] и весной 1917 г. подходит к защите своей дипломной работы[104]. Эта работа была посвящена общему анализу политической доктрины Ж.-Ж. Руссо и в своем первоначальном виде не представляла особого научного интереса[105], хотя в ней и ставилась задача «как можно глубже проникнуть в воззрения Руссо, освещая их если не новым светом, то, во всяком случае, таким, при котором не бросались бы в глаза его софизмы и парадоксы»[106]. Студенческое сочинение Гурвича давало общий очерк политических взглядов Руссо, оценку их идеологической и методологической основ и имело скорее дескриптивный, чем аналитический характер[107]. Вместе с тем автором был выдвинут ряд ключевых идей, которые позднее будут развиты в других работах: идея свободы как отказ от естественной свободы в пользу свободы правовой[108], предположение необходимости нравственного совершенствования для достижения совершенства правового[109] – идеи, которые нуждались в более глубокой теоретической разработке и доказательстве.

Эта задача была успешно выполнена молодым Гурвичем в опубликованной спустя год (1918) дополненной версии своей выпускной работы[110] – «Руссо и Декларация прав. Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо», где автор предпринимает анализ доктрины Руссо в связи с принципами Декларации прав и свобод 1789 г. Однако эту печатную версию автор рассматривал как промежуточный этап[111], как «статью», предваряющую последующую более полную работу о политической доктрине Руссо[112]. Несмотря на существенные стилистические различия, две работы – рукопись 1917 г. и издание 1918 г. – связывает общность исходных тезисов: общественный договор для Руссо был не способом подчинения индивида коллективу, а формой отказа от произвола с целью приобретения правовой свободы; естественное право, по Руссо, не существует в природе и появляется только с возникновением гражданского состояния после заключения общественного договора; инстинктивное право в доктрине Руссо не является собственно правом и обозначает естественные возможности «несоциализированного» человека.

Эти идеи давали молодому исследователю возможность объяснить происходящие на его глазах перемены в российском обществе и сконструировать принципы своей собственной научной теории, в основу которой в те годы были положены концепции Руссо и другого французского мыслителя – Прудона[113]. Подтверждение своих интуитивных догадок об идеальном векторе общественной жизни и о существовании догосударственного правового общения на почве общих правовых ценностей Гурвич находит в руссоистской теории общей воли, составляющей основу правового и всякого социального общения. Мыслитель дополняет идеями Руссо свои представления об обществе как о тотальности, восприятие которой дано на уровне коллективной интуиции (ориентация Руссо на индивидуальное сознание как на основу права послужило главным мотивом критики Гурвичем теории французского мыслителя). И уже на этой почве формируется критический подход молодого ученого к идеям Прудона и Фихте, на которых он выстраивает впоследствии свою идеал-реалистическую концепцию общества и права.

Молодой мыслитель формулирует ту проблематику, которая становится центральной для его социально-правовой доктрины: нахождение баланса между целым и его частями, между обществом и индивидами. И поэтому именно учение французского мыслителя об общей воле привлекает особое внимание исследователя. «Концепция общей воли Руссо поразила меня, – пишет Гурвич в своем автобиографическом очерке, – тем, что она противопоставлялась не только воле большинства, но и воле всех, и оказывалась тождественной у всех индивидов постольку, поскольку они возрождались к новой жизни благодаря социальному договору»[114]. Целью своего исследования Гурвич ставит «доказать, что Руссо не только не является проповедником абсолютизма и, следовательно, отрицателем неотъемлемых естественных прав индивида, но, наоборот, – горячим и последовательным их защитником»[115]. Эта работа, написанная в разгар революционных событий, была выполнена на высоком уровне и привлекла к себе внимание ведущих специалистов. Так, она удостоилась рецензий Н. И. Кареева и П. И. Новгородцева[116].

По мнению Гурвича, видимое противоречие снимается при более подробном анализе: по Руссо, до вступления индивидов в социальное состояние право как таковое не существует – существует только сила этих индивидов. Лишь общество делает возможным возникновение права, в том числе и индивидуальных прав. Поэтому при возникновении общества индивиды не отрекаются от своих прав, а, наоборот, утверждают их. Избежать противоречия позволяет разделение двух терминов, которые ввел Руссо: естественное инстинктивное право и естественное разумное право; только последнее может называться правом в собственном смысле. Общество и право возникают одновременно, и поэтому, повинуясь общей воле, индивиды повинуются в конечном счете себе самим – собственной разумной воле[117].

Не включаясь в дискуссию, которую инициировали рецензенты работы Гурвича по поводу того, принадлежали эти положения Руссо или же были сконструированы самим Гурвичем[118], необходимо отметить, что данные представления о правогенезе неоднократно повторяются в более поздних работах русского мыслителя. Речь идет о таких идеях, как констатация одновременного возникновения права и общества; спонтанное рождение права, независимое от наличия тех или иных социальных институтов и организаций; критика правового индивидуализма (в данном случае – у Руссо); независимость права от государства и т. д.[119] Но в работе 1918 г. мы все же имеем дело с интерпретацией идей Руссо преимущественно в аспекте идеалистической философии права[120].

Несмотря на заверения во вводной части этой вышедшей в 1918 г. работы в подготовке более обширного исследования о Руссо, Гурвич более не возвращался к данному научному проекту. Каковы же могли быть причины? Выше уже было показано, что Гурвич принимал самое деятельное участие в политической жизни, входил в партийные структуры большевиков, меньшевиков, эсеров[121], но после Октябрьской революции он практически полностью отстраняется от политики и посвящает себя исключительно научным исследованиям[122]. С учетом логики развития мировоззрения молодого человека можно предположить, что именно первоначальный политический оптимизм подтолкнул Гурвича к выбору политической доктрины Руссо в качестве темы своей выпускной работы[123]. Непосредственное участие в революционных событиях 1917 г. не дало молодому ученому[124] возможности подготовить глубокое научное исследование и заставило ограничиться работой собственно студенческого уровня[125], которая, тем не менее, была успешно защищена, о чем свидетельствует отметка «весьма удовлетворительно», поставленная на титульном листе этой работы Л. И. Петражицким. В дипломной работе интерес молодого ученого, принимавшего непосредственное участие в Революции 1917 г., был сосредоточен на практической и политической сторонах творчества Руссо, тогда как в опубликованной год спустя работе он кардинально меняет акцент своего исследования и ставит своей целью изучить творчество Руссо, намеренно абстрагируясь от политических выводов из теории французского мыслителя[126]. Именно невозможность вычленить мысли Руссо из того политического контекста, в котором они были сформулированы и находили свое применение, составляла, по мнению Гурвича, недостаток предшествующих исследований[127], к числу которых он относил и свою студенческую работу 1917 г. Резкая смена практической установки на установку сугубо теоретическую демонстрирует глубину эмоционального кризиса молодого ученого, пережившего разочарование в идеалах революции.

Крах этих идеалов, ставший очевидным после большевистского переворота[128], привел молодого Гурвича к устранению от политики. Одновременно пропадает и интерес к политическим построениям Руссо – этого «приверженца демократического синтеза в политике»[129], – которые отныне занимают Гурвича не с точки зрения их практической применимости, а исключительно в ракурсе их теоретического значения для развития представлений о праве. Поэтому показательно, что в заключение работы о Руссо Гурвич формулирует проблему, которая становится центральной для его политико-правовых изысканий в последующие годы – вопрос о «нахождении синтеза между государством и индивидом… для описания формулы которого необходимы новые философские понятия, которых еще не знал век XVIII»[130]. Задачей философии права XX в., по мнению молодого ученого, как раз и было формулирование такого демократического синтеза[131]. Этой задаче он впоследствии посвятил свои работы философско-правового цикла. Политическую философию Руссо в данном аспекте мыслитель считал «первым выражением настоящей идеологии демократии… синтезом свободы и равенства на началах народовластия, гарантия которого – в суверенитете права»[132].

В годы революции политическая доктрина Руссо и вообще построения французских мыслителей эпохи Революции 1789 г. привлекали внимание многих русских исследователей, вчастности, молодых философов, группировавшихся вокруг Л. И. Петражицкого (П. И. Сорокин, Н. С. Тимашев, М. Я. Лазерсон, СИ. Гессен и др.). Несомненно, что участие Георгия Гурвича в деятельности этого кружка стало значимым фактом в его интеллектуальной «биографии»[133]. Не поднимая вопрос о существовании школы Петражицкого как институционального единства[134], все же можно констатировать, что молодые ученые, участвовавшие в деятельности кружка философии права этого великого ученого, усвоили ряд общих принципов, которые впоследствии были развиты каждым из них.