Сестры

– По меньшей мере, один человек об этом знал, – сказал Ковальский.

– Да. Эрик Ланг.

* * *

Когда Сервас вышел из Региональной службы судебной полиции, было уже 20.30. От ливня не осталось и следа. Стоял чудесный майский вечер, и тулузцы высыпали на улицу, на террасы кафе. Небо обрело оранжево-розовый оттенок, и стены домов из розоватого камня сразу заиграли новым цветом. Из окон домов и автомобилей вылетали и порхали в воздухе обрывки мелодий песенок-однодневок, которым вряд ли удастся пережить лето.

Мартен пешком дошел до улицы Мец, повернул налево и двинулся к площади Эскироль, потом свернул к Гаронне, по Новому мосту перешел в квартал Сен-Сиприан и зашагал по тротуару, от которого еще струилось накопленное за день тепло. И воздух тоже был теплый и ласковый.

Войдя домой в свои три маленькие комнаты, Сервас сразу почувствовал, как здесь жарко, несмотря на открытые окна. К нему на руки с разбега прыгнула Марго. Потом босиком, в белой в синюю полоску футболке на несколько размеров больше и в закатанных выше загорелых колен джинсах, появилась Александра. Она пристально на него взглянула, послала ему воздушный поцелуй и вернулась в гостиную, и Сервас услышал, как жена тихо разговаривает с кем-то по телефону. Музыка, которая доносилась из гостиной, была ему знакома: «The Cure» группы «Зенит». Александра в прошлом году затащила его на концерт. У него в голове промелькнула мысль: а не специально ли она сейчас поставила эту песню, может, ей надо, чтобы он не слышал разговор?

Мартен немного поиграл с дочкой – поднимал ее, раскачивал, сажал себе на плечи, щекотал, и на него дождем сыпались гогот, щебет, смех и притворные вопли протеста. Дочка, конечно, пока еще была маленькой зверюшкой, и надо ей было немного: есть, спать, играть, смеяться и быть любимой… Полная противоположность матери, подумал он не без доли вероломства.

Потом, уже поздним вечером, когда температура в квартире начала понемногу опускаться, а с улицы подул свежий вечерний бриз, Сервас устроился в уголке дивана поближе к открытому окну и достал книгу из мешочка для вещдоков.

Еще не начав читать, он вдруг засомневался: а есть ли смысл погружаться в эти страницы? Чего он ждет от книги? Надеется найти в ней разгадку? Но в игре обязательно кто-то должен водить. Если убийца вдохновился романом, что в данном случае вполне вероятно, он может так или иначе повторить линию сюжета. Сколько книжных магазинов продавали книгу в этом районе? В скольких библиотеках она есть? Что касается магазинов, то «Первопричастница» имела шумный успех. А это означает, что ее прочло слишком много народу, и всех уже не найдешь. Он начал читать и к концу второй страницы сказал себе, что это вовсе неплохо для легкого жанра. Стиль не такой напыщенный, как в письмах, хотя ему тоже чего-то не хватает. Может, амбиции, устремленности? Мартен снова углубился в чтение, но тут с улицы донесся голос какого-то пьяного. Он распевал знакомую арию, но на этот раз Сервас ее не узнал. Он, конечно, не литературовед, но в стиле этого автора было что-то такое… Где-то в самой глубине таились злоба и патологическая порочность. И они присутствовали буквально на каждой странице. Испорченность, разврат, садизм… Неужели именно это понравилось двум девочкам-подросткам в переходном возрасте, когда происходит преодоление страхов, когда потребность идти наперекор родителям с их ценностями, потребность в признании и любви так же неодолимо притягательна, как яркий свет для бабочек? Алиса и Амбра и были такими бабочками, которые только что вылезли из куколок и устремились в полет. Они искали себя, испытывали на прочность все родительские запреты. Для их душ, жадных до всего нового, романы Эрика Ланга должны были обладать мощной притягательностью.

До такой степени, что они позабыли обо всех правилах благоразумия и осторожности? В этом возрасте способность оценки риска зачастую еще слаба, ее заслоняет ощущение ложной вседозволенности. Эй, сударь, ты рассуждаешь, как психоаналитик…

– Что это ты там читаешь? – поинтересовалась Александра, входя в комнату.

Мартен показал ей обложку книги. По всей очевидности, она никогда не слышала ни о книге, ни об авторе.

– А что за книга?

– Детектив.

Жена уселась в кресло, положив на подлокотник скрещенные ноги и покачивая голой ступней с накрашенными ногтями.

– Ты теперь читаешь детективы?

– Не детективы, а один детектив…

– И что в нем такого особенного?

– У автора… мозги больно набекрень.

– Ух-х-х ты! Набекрень? Ему это зачтется, один – ноль в его пользу…

Мартен только сейчас понял, что Александра слегка навеселе. По голосу понял. Она и вправду держала в руке бокал с вином. Кончики розовых ногтей были острижены прямо и подчеркнуты белой полоской. Жена улыбалась, словно его слова ее ужасно развеселили.

– Что? – спросила она. – Что ты на меня так смотришь?

Сервас не ответил. Александра не сводила с него глаз, и в ее взгляде он заметил совершенно новое торжество.

– Марго спит? – спросил он.

Она кивнула. Щеки ее покрылись легким румянцем, губы слегка припухли против обычного.

– Я перебрала.

– И много?

– Это уже третий бокал.

В ее глазах он прочел призыв. Этот ритуал повторялся всякий раз, как жена возвращалась из долгого заграничного рейса. В такие моменты она была завлекательна ничуть не меньше любой встреченной в баре девчонки. Мартен словно вдруг видел перед собой незнакомую женщину.

И с этой незнакомкой ему было неловко. Порой у него тут же возникал вопрос: а как Александра ведет себя во время полетов? Он знал, что она предпочитала мужскую дружбу женской и могла запросто пойти в ресторан с совершенно незнакомым мужчиной, вовсе не считая, что это первый шаг к постели. Так, во всяком случае, она всегда утверждала.

И он знал, что у нее были свои секреты. И было их гораздо больше, чем у него. И с течением времени эта диспропорция стала отдалять их друг от друга. Мартен догадывался об этом по ее уклончивым ответам по возвращении из Гонконга или Сингапура. Например, когда он звонил ей, номер часто был занят. Когда Сервас задавал вопросы на эту тему, Александра отговаривалась простым совпадением. В совпадения он не верил. А может, это профессия сыщика начала на него влиять? Потом он долго не решался заводить речь на эту тему. Ложь. Если у него будет непреложное доказательство того, что Александра ему врет, как ему реагировать? «Никогда мне не ври. Ложь приводит меня в ужас. И я тебе ни разу не совру, слышишь?» Так Александра сказала ему в самом начале их отношений. Ему вспомнилось время, когда эти слова он чтил так же свято, как слова Евангелия.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила жена, перед тем как поднести бокал к губам. Тот уже почти опустел. А глаза ее блестели все больше и больше.

– О твоем предстоящем рейсе.

– К черту мой предстоящий рейс, – сказала Александра, вставая и огибая низкий столик, чтобы подойти к Мартену.

Она наклонилась и поцеловала его, остановившись напротив и запустив пальцы в его густую шевелюру. На языке у нее сохранился привкус белого вина. Приподняв футболку, взяла его руки и силой приложила к своей обнаженной груди.

– Окно открыто, а мы как раз напротив, – пробормотал Мартен, опрокидываясь на спинку дивана. – Вот соседи будут довольны…

– К чертям соседей, – отвечала она, и дыхание ее участилось.

Сервас знал: вероятность, что ее увидят, ее заводила, такая у нее была фишка. Александра обожала, когда на нее смотрели. Она расстегнула молнию на своих джинсах и, покрывая Мартена поцелуями, взяла его руку, завела к себе в трусики и принялась ею мастурбировать, продвигая ее все глубже и глубже.

Перекинув ногу через Мартена, она оказалась на нем верхом, упираясь коленями в кожаную обивку дивана и все глубже погружая в пышущие жаром трусики его руку. Пот струился с нее ручьем.

Свободной рукой Александра ерошила его волосы, гладила по голове и стонала. Мартену было очень неудобно так сидеть, но он ухитрился левой рукой расстегнуть ремень джинсов, потом кое-как лихорадочно добрался до пуговиц ширинки, вытащил из волос руку Александры и поднес ее к своей вздыбившейся, налившейся плоти. И почувствовал, как она сопротивляется, словно он собирался заставить ее прикоснуться к электроплитке. А потом Александра вся раскрылась, и пальцы Мартена глубоко вошли в нее. Он прерывисто вздохнул и снова с нежностью потянул к себе ее руку.

– Перестань!

Она с раздражением отстранилась. А Мартен, чтобы успокоить ее, вытащил пальцы. В любви жена всегда была эгоисткой, но никогда не бывало, чтобы она так долго вообще к нему не прикасалась. И когда он попытался ей помочь, заведя головку между ее бедер, она резко прижалась к нему, чтобы он смог войти в нее… а еще, чтобы положить конец эксперименту. Единственное, что буквально доводило ее до исступления, были его пальцы или член, проникший в нее. Она просто жаждала проникновения, в любой его форме, жаждала, как амазонка.

Мартен собрался что-то сказать – доведенная до болезненности эрекция постепенно спадала, пальцы пропитались запахом Александры, – но тут вдруг раздался крик. Марго. И этот крик превратился в вопль о помощи: «Папа!» Александра резко выпрямилась, но он опередил ее, встав и обогнув диван.

– Не надо. В последнее время ее беспокоят кошмары. Ничего страшного. Я к ней зайду.

У входа в коридор висело большое зеркало, и Сервас, еще не остывший от страсти и ярости, увидел в нем отражение Александры. Она поставила на столик пустой бокал, вынула из пачки сигарету и подошла к окну, повернувшись к комнате спиной.

* * *

«Клас классный», – такое прозвище было у судмедэксперта в отделе. Были и варианты, свидетельствующие о том, что какое-никакое воображение у сыщиков все же имеется: «Клас классический», «Клас, не поддающийся классификации». Если он не стоял в зеленой блузе перед чьим-нибудь трупом, шеф лаборатории патанатомии носил саржевые костюмы прекрасного покроя, рубашки с отогнутыми манжетами, на которых красовались пуговицы фирмы «С. Т. Дюпон», и шелковые итальянские галстуки-бабочки. В зимние холода он надевал шерстяное пальто, а летом – непромокаемый плащ. Все с фирменными этикетками, все очень дорогое.

Сервас и Ко наблюдали, как Клас шествует по тротуару: плащ аккуратно перекинут через руку, в другой руке черный кожаный кейс.

– «Армани», – сказал Ко.

– Что?

– Да это у нас такая игра, традиция такая. Мы заключаем пари насчет марки куртки или костюма. А потом задаем ему вопрос. Кто угадает – проставляется в ресторане.

Сервас вгляделся в подходящего патанатома.

– «Ральф Лоран», – рискнул он.

– А плащ?

– «Бёрбери».

– По меньшей мере.

– Здравствуйте, господа, – на ходу бросил Клас, проходя мимо них ко входу в здание. – Посвящаете молодого человека в ваши дебильные игры, Ковальский? Прошу вас, не заражайте его этими глупостями. У него пока еще относительно интеллигентный для сыщика вид.

– Такая уж у нас традиция, тубиб, – ничуть не смущаясь, шеф группы широко улыбнулся.

– Если б люди хоть немного знали студентов-медиков и их профессоров, никто не пошел бы на такое безумие, как пожертвовать свое тело для науки, – заверил Клас.

Они вошли в правую застекленную дверь, прошли по коридору и оказались в офисе, который принял облик джунглей. Несмотря на ранний час, под застекленной крышей уже становилось жарко. Клас устроил плащ на спинке стула, снял пиджак и повесил его на плечики, сделал блицобход своим растениям, потом открыл один из ящиков и вытащил оттуда большой кассетный магнитофон «Филипс».

– Ну-с, займемся этими юными особами, – сказал он.

Сквозь двустворчатую дверь они вошли в просторный зал, и атмосфера изменилась. Сервас разглядывал соломенные тюфяки и столы на колесиках, заставленные флаконами и тюбиками, тазиками и пинцетами, скальпелями и ножницами. На полу ждали своей очереди шланги для поливки. Оглядевшись, он перевел взгляд в центр зала. Тела Амбры и Алисы были уже подготовлены. Они лежали, вытянувшись, на двух стальных столах, в ярком свете, который только подчеркивал их хрупкую наготу. Если у живых есть секреты, думал Мартен, вспомнив Александру, то у мертвых для судебного медика их не может быть по определению. Анализы, пробы, осмотры и пальпация тел сразу открывают состояние здоровья, а зачастую – и моральное состояние их хозяев. Цирроз, гематомы, старые сросшиеся переломы с костными мозолями могут свидетельствовать о побоях и дурном обращении. Старые шрамы от пуль и холодного оружия, от ритуальных надрезов на коже и от самокалечения; снотворные, антидепрессанты, наркотики; венерические заболевания, повреждения ануса, следы аутоэротической асфиксии; легкие, просмоленные сотнями тысяч сигарет, исколотые шприцами руки, следы операционных рубцов; скверная личная гигиена, нечистоплотность; истощение, безумие, наконец, сама смерть – ничто или почти ничто не ускользнет от глаз патанатома. Ничто, кроме чувств, эмоций и мыслей, которые могли бы рассказать, как данное человеческое существо прожило свой последний миг на этой земле, прежде чем исчезнуть.

В коридоре Ковальский протянул Мартену мятные пастилки и ароматизированную мазь для ноздрей. Войдя в зал, тот сразу понял, зачем это было нужно. По залу плыл запах свежей крови, смешанный с запахами формальдегида и других химикатов, и все вместе взятое составляло труднопереносимый коктейль.

Войдя в зал и оглядевшись, Сервас удивился, почему совсем не волнуется. Он помнил, что тело отца тоже вскрывали после самоубийства, но Мартена, понятное дело, никто не просил присутствовать при вскрытии.

Клас на минуту вышел, а когда вернулся, на нем был зеленый рабочий халат и двухслойные перчатки, чтобы лучше предохранить руки от ранения скальпелем и возможного заражения, и от него пахло антисептическим мылом. Эксперта сопровождал молодой парень в такой же форме, в очках и хирургической маске. В одной руке он держал планшет с прихваченными зажимом страницами, а в другой – ручку.

Клас поставил магнитофон на край стального стола, перемотал пленку и включил запись.

– Производится вскрытие Алисы Остерман, двадцати лет, и Амбры Остерман, двадцати одного года, – проговорил он. – Приступаем к внешнему осмотру. – Повернулся к присутствующим. – Обычно я должен просто провести два вскрытия. Однако, поскольку мы пытаемся определить не только причину и обстоятельства смерти, но и выявить все сходства и различия двух сестер, то начнем исследование сопутствующим методом. Не скрою от вас, господа, что этот метод гораздо более традиционный и займет больше времени.

Еще несколько минут Клас в деталях уточнял вес, пол, телосложение и тщательнейшим образом осматривал тела – за исключением осмотра голов, чем он занялся позже – в поисках кровоподтеков, ран и давних шрамов. Занес в опись участки синюшности (которую он то ли из педантизма, то ли из стремления к точности назвал livor mortis[5]), остановившись на их виде и распределении по телу. Каждый раз, когда Клас что-то находил, он делал знак Ковальскому, и тот щелкал «Полароидом». Судебный медик, осторожно пальпируя шею Алисы, удостоверился в ее подвижности.

Затем он подошел к Амбре. Сервас старался не смотреть на бесформенную массу, в которую превратилось красивое личико, на один полуоткрытый глаз и совершенно утонувший в сплошном сизом отеке второй. Клас взял рентгеновский снимок и попросил всех подойти ближе.

– Множественные челюстно-лицевые травмы, – начал он, включив подсветку на экране. – Переломы костей носа с повреждением передневерхней стенки, смещение носовой перегородки и прилегающих структур. Переломы челюстей. Множественные переломы глазных впадин. Значительный отек лица. Наблюдается множество повреждений: обширные кровоподтеки, гематомы, открытые раны… И прежде всего – перелом основания черепа с тяжелой черепно-мозговой травмой. Вероятны внутричерепные гематомы, повлекшие за собой неврологические расстройства и внутричерепное кровотечение. Вскрытие черепа скажет нам больше.

Сервасу показалось, что в голосе патанатома зазвенел гнев. Видимо, Клас не настолько был лишен всяких чувств, как казалось на первый взгляд. Он отложил снимок, снова подошел к Алисе и почтительным движением раздвинул ей бедра. Ассистент протянул ему какой-то блестящий стальной предмет, назначение которого все сразу определили: это был гинекологический расширитель, влагалищное зеркало. Клас ввел зеркало и направил в промежность девушки луч узкой лампы-карандаша.

– Никаких следов повреждения влагалища, – сказал он через секунду.

Вместе с ассистентом они повернули тело так, чтобы свет был направлен на ягодицы, и Сервас отвел глаза.

– Установлено, что повреждений ануса тоже нет.

Все притихли.

– И вот что интересно, господа, – вдруг произнес судебный медик, и Мартен, снова взглянув в его сторону, увидел, что теперь он стоит между ног Амбры, направив свет лампы на гениталии.

Ко и Сервас нехотя подошли. Клас озадаченно нахмурил брови.

– В наличии девственная плева…

– И что это значит? – спросил Ковальский, который прекрасно знал ответ, но хотел услышать его из уст судебного медика.

– Девственница. Хотя бывает, что плева остается целой даже после коитуса… Причем девственна Амбра, а не ее сестра. Даже если, что маловероятно, у нее и был сексуальный контакт, то это явно произошло всего раз и по взаимному согласию… Здесь тоже никаких повреждений, ни вагинальных, ни анальных. Следовательно, мы можем утверждать, что насилия не было.

Сервас почувствовал, как внутри его нарастают тревога и беспокойство. Девственница. Что бы это значило? Амбре Остерман был двадцать один год, она увлекалась книгами Эрика Ланга с двенадцати лет, с пятнадцати лет переписывалась с ним, и эта переписка, судя по тону, заходила довольно далеко в интимной фамильярности. Амбра была хороша собой, за ней, несомненно, многие ухаживали. Да и, кстати говоря, ее студенческая комната, пропитанная запахом табака, алкоголя и духов и усыпанная окурками сигарет, явно выкуренных не в одиночестве, скорее походила на поле боя после вечеринки с обильными возлияниями. И несмотря на все это, девственница? Впрочем, почему бы и нет… А вот Алиса, младшая из сестер, во всем любящая порядок, девственницей не была. Что-то в этой картинке не складывалось. Вместо того чтобы внести ясность, вскрытие только все запутало. Что-то от нас ускользнуло, сказал себе Сервас.

Прежде чем приступить к осмотру внутренних органов, Клас осмотрел глаза и слуховые ходы. Потом он начал с того, что сделал глубокие надрезы на мышцах рук и бедер и, перевернув тело с помощью ассистента, – на мышцах ягодиц, икроножных мышцах и мышцах спины, чтобы выявить под кожей следы ударов.

Затем Клас проделал то же самое с телом второй жертвы и, уложив оба тела на спину, снова взялся за скальпель. На теле Алисы сделал широкий надрез в форме буквы Y от лопаток до лобка, добавил несколько дополнительных надрезов, отложил скальпель, и Мартен увидел, как он резким движением приподнял кожу, которая отделилась с противным глухим звуком, обнажив мышцы шеи и груди, диафрагму и грудную кость. А Клас тем временем закатывал кожу на ребрах, словно распахивал плащ. Затем он вырезал язык, вытянув его щипцами, и сквозь нижнюю челюсть добрался до трахеи, а оттуда – до грудной клетки, которая зловеще хрустнула. Когда же патанатом вытащил из груди, как какую-нибудь связку сосисок, все ярко-розовое торакальное дерево – гортань, легкие, сердце, – Мартен не выдержал и опрометью бросился к двери.

* * *

– Ну, как, порядок?

Полчаса спустя, уже в коридоре, Сервас кивнул: порядок. Он успел отдышаться, и щеки у него чуть порозовели. Ковальский сообщил, что вскрытие подтвердило первоначальную версию: Алиса умерла от сильных ударов по затылку, приведших к черепно-мозговой травме и перелому основания черепа. Амбру же забили до смерти ударами по лицу. Возможно, смерть наступила не сразу. Сила, с какой были нанесены удары, явно свидетельствует о том, что били в состоянии бешеной, неистовой ярости. Однако, вне зависимости от вопроса уголовной ответственности, разве любое убийство не совершается за гранью как здравого смысла, так и безумия? В данном случае встает вопрос: девушка не была изнасилована… каков же тогда мотив убийства?

Было уже 11.30, когда они вышли из Института судебной медицины, отправились на машине в центр Тулузы, в кафе возле Капитолия, и заказали два кофе. Стало уже жарко, и бледно-голубое небо чуть подрагивало над крышами. Сервас сел за столик, и его взгляд упал на брошенную кем-то газету.

ОМ[6] – король Европы!

Он вздохнул. На радио, на телевидении, да и во всех кулуарах комиссариата это была единственная тема для обсуждения. Кого интересовали предстоящие ядерные испытания англичан, русских и американцев? Кого заботило, что к 1993 году в мире насчитывалось уже 70 000 готовых к действию носителей ядерных боеголовок, которые могли обрушиться на наши головы в любую минуту: когда мы пьем кофе, занимаемся любовью или обсуждаем последний матч ПСЖ[7] – ОМ? Да никого. Зато победа ОМ над «Миланом» в финале кубка Европы стала неисчерпаемым источником анекдотов и сплетен среди мужского состава Региональной службы судебной полиции, в одночасье превратившегося в гигантский клуб болельщиков. Сервас больше не решался даже подойти к кофе-автомату, чтобы не выдать своего полного невежества в футбольных вопросах.

Он пролистал газету, громко шурша страницами, пропустил заметку о жалобе футбольного клуба «Валенсия» на попытку подкупа и на шестой странице нашел нужную статью: «Две студентки найдены мертвыми на острове Рамье». Быстро пробежал статью глазами. Журналист по фамилии Пейроль придерживался фактов, ничего не приукрашивая и не впадая в преувеличенно драматический тон. Очко в его пользу. Историю с крестиком он обошел молчанием. А чтобы держать читателей в постоянном ожидании, пообещал вот-вот сообщить о новых открытиях в расследовании. Фото вышло расплывчатым: были видны лишь два ствола деревьев, два темных силуэта полицейских в форме, а жертвы почти не получились из-за слишком большого расстояния съемки. К тому же шел сильный дождь. Ладно. Все равно это так не останется. В борьбу вступят какие-нибудь очередные бумагомаратели, и Пейроль уже покажется скорее упрямым пронырой-фокстерьером, чем сенбернаром.

– Вот черт, ну и дела! – вскричал Ковальский.

– Что именно? – Сервас глянул над газетой, полагая, что шеф намекает на следствие.

– Да вот это самое, – сказал Ко, указав на первую страницу.

– А-а! – Мартен перевернул страницу, чтобы взглянуть.

– Сдается мне, ты не особенно интересуешься футболом? – с улыбкой поинтересовался Ко.

– Ни капельки.

– Никогда еще у нас не было такой команды, как эта, – продолжал сыщик, не обращая внимания на ответ. – Они поставили на колени «Милан», где играли Райкаард, Гуллит и ван Бастен, – несомненно, лучшую команду в мире. Выиграли Лигу чемпионов! Какой еще французский клуб на такое способен, а? Какой?

– Понятия не имею.

– Лучшая команда в мире – это наша, сынок. Вот так… Ей нет равных в международных матчах, и она еще всем утрет нос. Такого наградного списка еще лет тридцать ни у кого не будет.

Ковальский крепко стукнул Серваса по плечу, и тот пролил кофе на газету.

– Ладно, вернемся к расследованию, – сказал шеф, поняв глубочайшее безразличие своего подчиненного к футболу. – Что мы имеем?

– Две студентки забиты насмерть возле университетского кампуса, где проживали. Они не были изнасилованы, но мизансцена на месте преступления напоминает сцену из романа их любимого писателя, – ответил Мартен, поднося ко рту чашку с оставшимся на донышке сахаром и кофе. – Имеем еще анонимные телефонные звонки родителям девушек.

Ко задумался.

– Предположим, что некий тип поджидал их в этом лесочке. Может, прятался за деревом. Девушки прошли как раз мимо него. Он набросился на Алису и очень сильно ударил ее по затылку. Она упала без сознания, а может быть, и умерла в следующий миг. А потом он кинулся на Амбру, которая обернулась, и по непонятной причине принялся в ярости избивать ее. Затем вернулся к Алисе и добил.

– Он ударил ее дважды? – удивился Сервас.

Ко допил кофе и закурил сигарету.

– Клас говорит, что трижды. Несомненно, ему надо было удостовериться, что счет подведен. А потом он раздел девушек – скорее всего, при свете фонарика – и надел на них белые платья первопричастниц. Их одежду не нашли; возможно, он унес ее с собой. Значит, у него была сумка или что-то в этом роде…

– А чем он их бил? Это известно?

– Клас склоняется к тому, что это был какой-то широкий и плоский предмет. Причем использовали и плоскую, и режущую поверхность. Но точно не клинок: режущие удары проникли бы гораздо глубже. Скорее всего, предмет был деревянный…

– Весло.

– Возможно. Я об этом думал. И послал Манжена и Сен-Бланка проверить расписание занятий членов гребного клуба и выяснить, не пропало ли в клубе весло.