Балатонский гамбит

– Доброе утро, Мартин. Как пациент? – она внимательно посмотрела на него, снимая шинель. – Показатели сердечной деятельности, давление?

– Все в порядке, фрау Ким, – Виланд опустил голову, протирая очки. – Мы все подготовили. Все прошло удачно.

– Тогда в чем дело?

– Вам звонили, из Берлина, – сообщил он.

– Кто, Джилл? – Маренн подошла к рабочему столу, взяла карточку ротенфюрера Карпински, которого должна была оперировать.

– Нет, фрейляйн Джилл не звонила. Оберштурмбаннфюрер Скорцени, – сообщил Виланд. – Три раза.

– А что случилось? – Маренн даже не подняла голову. – Он заболел?

– Нет, об этом он ничего не сказал, – Виланд пожал плечами. – Просто хотел поговорить с вами.

– И что вы ему ответили?

– Я ответил, что вы в войсках. Он сказал, что позвонит еще.

– Вы правильно ответили, Мартин, – она посмотрела на снимок, затем повернулась к доктору. – Разрез будем делать, не разделяя крупных мышечных групп, это впоследствии позволит нам быстрее закрыть рану, я думаю. А эндотрахеальная интубация поможет обеспечить вентиляцию легкого. Вы согласны?

– Да, вполне, – Виланд кивнул и снова протер очки.

– Здравствуйте, Ханс.

Подошел санитар. Маренн надела халат, он помог завязать сзади тесемки. Подал стерильную марлевую повязку.

– Благодарю, – Маренн кивнула, потом взглянула на Виланда – он выглядел растерянным.

– Не нужно излишне переживать насчет Берлина, Мартин, – с упреком заметила она доктору. – Вас это никак не задевает. Ведь это мне звонили, а не вам. И раз я здесь, я поговорю. Кто бы там ни был. Не волнуйтесь. Идемте к раненому.

* * *

Он позвонил спустя час. Маренн отказалась подходить.

– Скажите, что я занята, – приказала санитару.

– Фрау Ким, – осторожно произнес Виланд, глядя на нее поверх маски и очков. – Несколько минут у нас есть.

– Хорошо, – Маренн положила инструмент, сдернула перчатки, сняла повязку с лица. – Приготовьте мне новую повязку и перчатки, – приказала санитару. – Продолжайте дренирование, Мартин, и следите за содержимым, чтобы не образовывалось много сгустков, иначе процесс затянется, и нам будет очень трудно соединить разорванные концы.

– Я понимаю, фрау, – кивнул тот.

Она вышла из операционной, прошла в кабинет, взяла трубку.

– Почему ты уехала в Венгрию? – Скорцени спросил резко, не здороваясь.

– Потому что получила приказ, – ответила она спокойно. – Я выполняю приказы, как и все. Я не сама себе их выписываю.

– Но в этом не было насущной необходимости, как мне сказал де Кринис. Он хотел, чтобы в Венгрию поехал Грабнер, ты только что вернулась из Кюстрина.

– Ты все-таки заметил, что я вернулась из Кюстрина? – она усмехнулась. – Это радует. Но приказы отдает не де Кринис, а Главное медицинское управление войск СС и подписываются они рейхсфюрером, если тебе это до сих пор неизвестно.

– Грабнер сидит в Шарите, а ты ездишь по фронтам.

– Оберштурмбаннфюрер Грабнер не сидит в Шарите, он там много и серьезно работает. У него еще беженцы, которые попадают под бомбежку, меня освободили от этого. И я не понимаю, что тебя не устраивает. Это же хорошо, если меня нет дома, никаких неудобств. Джилл и Ральф не будут следить за тем, что ты и как делаешь.

– Сколько ты там пробудешь? Я приеду за тобой.

– Не надо, – она сказала очень сдержанно, даже холодно. – В этом нет необходимости. Занимайся своим, я даже не знаю, какое кодовое название имеет все то, что ты делаешь, потому сказать не могу. А вот фрау Гретель Браун-Фегеляйн кодового названия не имеет, потому про нее я скажу прямо, – все-таки не утерпела, хотя говорила себе, не надо, не надо, что толку. – Ты можешь встречаться с ней открыто, если, конечно, ее муж не возражает. Я к тебе больше отношения не имею, ты совершенно свободен. Я уже говорила, нам нечего делить, поэтому мы можем просто сказать друг другу до свидания. И не надо валить все на Рауха или тем более занимать время Вальтера. Они здесь не при чем.

– А кто при чем?

– Никто. Это мое решение. И оно окончательное. Прошу больше не тревожить меня и не занимать оперативную связь. Тут хватает, о чем поговорить, кроме наших личных дел. Увидимся в Берлине. А сейчас, извини, у меня идет операция.

Она быстро положила трубку и вернулась в операционную.

– Как дела, Мартин?

– Оптимальный доступ к аорте в четвертом межреберье достигнут, – сообщил хирург.

– Хорошо, – она снова надела маску и перчатки, подошла к столу. – Будем ставить катетер бронхоблокатора.

6

На взгорке, у самого кювета, одиноко возвышался старый каштан. Его ветви клонились к земле, а подрубленная снарядом макушка безвольно свисала на сучьях. Густая дорожная грязь плотным слоем покрывала ствол, поэтому он казался серым. Только сверху слегка припорошило снегом – просто окутанный пеплом великан, задремавший на перепутье дорог.

Напряженно всматриваясь в туманную даль, – нет ли попутки, – Наталья подошла к дереву, плотнее запахнула воротник шинели. Ветер усилился, пошел противный мелкий снег. До штаба полковника Чижова ее довез Харламыч на телеге, а вот назад к Иванцову придется испытанным транспортом – на своих двоих. Может, все-таки поедет кто-нибудь, подвезут. А лучше всего сидеть было при штабе, не рыпаться. Но комсорг одолел. Не понимает, что ли, какая у нее фамилия. Комсомолка Голицына. Такое не придумаешь. Но Васильков – парень простой, про князей слышал что-то ненароком только в школе, голову себе не забивает. Одно с другим у него не вяжется. Даешь план по вступлению – и баста.

Вдруг вдалеке послышался легкий шум. Он постепенно нарастал. Наталья оглянулась – едут, что ли? Но это только ветер загудел. Он дул все сильнее, злее. Белесый туман превращался в сизо-бурый, снег летел в лицо. Ветви старого каштана с гулом ударялись друг о друга. Все могучее дерево, сотрясаясь, стонало. Что-то с шорохом покатилось по земле, Наталья вздрогнула – всего лишь сук. Глаза слезились. Отвернувшись, Наталья терла веки рукой, глаза щипало. Вдруг рядом остановилась машина. Наталья и не заметила, как она подъехала. Дверца щелкнула.

– Куда направляемся, лейтенант? – спросил мужской голос.

Наталья быстро повернулась – перед ней стоял военный в звании майора. По синему верху фуражки она сразу поняла – НКВД. Только этого еще не хватало.

– Гвардии лейтенант Голицына, – отрапортовала она, отдав честь. – Следую в роту капитана Иванцова. Находилась в штабе полковника Чижова по поручению генерала армии Шумилова.

– И что это вас Чижов в такую погоду одну отправил? – майор покачал головой. – Садитесь, подвезу. Мне по дороге. Я на батарею еду, они как раз рядом с Иванцовым стоят.

– Спасибо, товарищ майор.

Хочешь не хочешь, а все лучше, чем пешком. Наталья обошла машину и села на заднее сиденье. Машина тронулась.

– Простите, не представился, – майор повернулся, протягивая ей руку. – Аксенов. Командирован из Москвы со спецзаданием. А вы из связистов?

– Нет, я переводчица при штабе.

– В темноте не разглядел, – кивнул он. – Переводчица с немецкого? – взглянул на нее заинтересованно.

– С английского. Еще могу и с французского, – ответила она. – Но пока не понадобилось ни разу. Только когда «шерманы» прикатили, так какую-то инструкцию американскую читать пришлось.

– Мне как раз человек с хорошим немецким нужен, – полуобернувшись, Аксенов положил левую руку на спинку сиденья. – Ребят моих подучить. У вас как?

Наталья пожала плечами.

– Не знаю. Немцы не жалуются. Понимают, вроде. И я их понимаю. Бывает, конечно, австрияки попадаются или из Мюнхена южные немцы, там посложнее произношение. А так двадцать раз не спрашиваем. Ни они меня, ни я их.

– А вас как зовут? – майор наклонился вперед, присматриваясь к вошедшей.

– Наталья Григорьевна, – ответила она. – Можно Наташа.

– Сергей Николаевич. А вы, Наталья Григорьевна, на фронте давно?

– Со Сталинграда.

– А сами откуда?

– Из Ленинграда.

– А язык откуда знаете? Закончили что-то?

– Ничего закончить я не успела, кроме школы, – Наталья вздохнула. – Хотела на историко-филологический поступать в университет. Но тут война. Я на летние каникулы к старому другу своего отца поехала, в станицу. Думала, отдохну месячишко, а там поступать. А тут, как началось, – майор понимающе кивнул. – Я хотела в Ленинград вернуться, не вышло. Осталась у дяди Миши. Думала, до Волги не дойдут. А как дошли, – и чего это она разговорилась, да еще с энкавэдэшным майором, за зубами язык держать нужно, помалкивать. – Как дошли, с нашими частями ушла. В госпитале работала санитаркой. Немцы фронт прорвали, мы с девчонками впятером, у нас раненых – все тяжелые, деваться некуда. А впереди только зенитчики, и те девчонки, только со школы. Один офицер над ними. Бегают вокруг пушек, плачут, кричат, страшно, – голос у Натальи дрогнул, – маму зовут. А что звать – стрелять надо. Танки прут. Пушки на прямую наводку. Их там всех перебило. Мы с подружками тоже пошли, когда тех почти не осталось. Так что сразу пришлось пострелять. Двух девчонок у меня на глазах в клочья разнесло. Ну а трое в живых остались, я в том числе. Наши переправу навели, и моряки подоспели, Каспийской флотилии. Вот такое крещение было у меня, Сергей Николаевич. Потом уж легче стало. Когда Паулюс сдался, много переводчиков потребовалось, вот тогда узнали, что я немецкий знаю, я с учительницей занималась до войны. Меня Михаил Степанович Шумилов взял к себе. Так я при нем. И сейчас тоже.

Машина свернула и остановилась у домика с черепичной крышей, где располагался штаб батальона.

– Приехали, товарищ майор, – доложил шофер. – Расположение Иванцова.

– Спасибо, Сергей Николаевич, – Наталья взялась за ручку двери. – Очень выручили.

– Вы дорогу-то знаете? – озабоченно спросил он. – А то темно уже.

– Знаю, – уверенно кивнула она. – Тут за виноградниками, недалеко.

– Ну, желаю удачи, Наталья Григорьевна, – майор приветливо кивнул. – Рад был познакомиться. Я вас найду. Обязательно. А нам дальше.

– До свидания.

Она вышла из машины. Снова заработал мотор, автомобиль тронулся. Назвав часовому пароль, Наталья спустилась в лощину и по вытоптанному винограднику, пробираясь между редкими кустами и ямами, направилась к Иванцову. Идти приходилось на ощупь. Стало совсем темно. Где-то рядом слышались людские голоса, изредка раздавались выстрелы и беспрерывно в разных местах взлетали вверх осветительные ракеты, с трудом пробивая сгущавшийся туман. Наталья все время спотыкалась, чуть не падая. От вспышек ракет темнота казалась густой, черной, привыкнуть к ней было совершенно невозможно. Изредка то там, то здесь раздавались глухие выстрелы, словно кто-то этими выстрелами перекликался в темноте.

– Пароль, – снова услышала она строгий голос часового. – Проходите. К Иванцову? Осторожно, там ступеньки. А то все падают, предупреждать устали.

– Спасибо.

Наталья осторожно спустилась в темное углубление в земле – землянку командира роты. Мелькнул и тут же скрылся красноватый просвет. Кто-то дернул плащ-палатку, которой был занавешен вход. «На передовой надо соблюдать маскировку, – учил ее Иванцов. – Это тебе не при штабе расхаживать, юркнула – и не заметил никто».

Так она и сделала – юркнула в землянку, тут же опустив за собой прорезиненное полотно плащ-палатки. Яркий свет ослепил ее, и она, щурясь, остановилась возле какого-то ящика, похожего на стол.

– Наталья Григорьевна! Ну, заждались уже. Я даже подумал: мож, у Чижова останешься, погода плохая больно.

– Нет, Харламыч, куда там денешься? Все и так друг у друга на голове сидят. Тесно.

– У нас тоже не раздолье, но привычнее будет. Садись, садись, девонька. Шинельку давай, у нас тепло, светло, как в квартире. Верно, лучше, чем даже у Чижова в его доме.

Высокий, с лысой головой и обвислыми рыжеватыми усами и длинными руками солдат подошел к Наталье.

– Я и чайку согрел.

– Спасибо, Харламыч, – Наталья расстегнула пуговицы на шинели, сдернула шапку, поправляя волосы. Усатый солдат заботливо принял из ее рук одежду.

– Сейчас, сейчас. Да ты не стой, в ногах правды нет. Вот сюда подходи, чего как не родная? Небось не первый день у нас.

Он подвел Наталью к самодельному столику, усадил на ящик, заменяющий стул, поставил перед ней алюминиевую миску с мясом и жареными макаронами.

– Кушай, девонька.

– Я только чаю просила, – Наталья смутилась.

– А чай что? – Харламыч пожал плечами. – Вода она и есть вода. А силу-то где брать, небось ни маковой росинки во рту с утра?

– Да, верно, – призналась Наталья, – есть хочется.

– Вот и кушай. И запить чем тоже найдется, – он налил в стакан красного вина. – Все получше чая будет. Сейчас капитан подойдут со снайпершей. Все вместе и покушаете, потолкуете.

– Да, Харламыч, тепло у тебя, а на улице – жуть, – Наталья отпила вино.

– Наше дело крестьянское, – откликнулся тот, наклонившись к печке. – Первым делом стопи, дров заготовь, чтобы и дальше было чем топить. А вот и разведка вернулась.

В землянку спустились солдаты в камуфляже, старший сержант над ними.

– Садись, садись, Косенко, садись, ребята, – Харламыч загремел мисками.

– Разрешите, товарищ лейтенант, – скинув мокрый плащ, коренастый плотный разведчик пододвинул ящик к столу.

– Да, конечно, – Наталья даже смутилась. – Какие церемонии!

– Зря ходили, – опрокинув стакан с вином, сказал сержант Харламычу. – Весь передний край брюхом проелозили, нет стоящего языка. Все мелочь какая-то, шантрапа. От них какие сведения получишь. Что он утром на завтрак ел, это кому надо?

– Ничего, Миша, повылезают еще, – успокоил его Харламыч и подвинул миску с дымящимися макаронами, – ешь. Куда им деться-то.

– Наталья Григорьевна здесь уже? – в землянку спустился капитан Иванцов. – Харламыч, накормил?

– А как же, мы свою службу знаем, – откликнулся солдат.

– Сейчас эта Прохорова придет, – Иванцов как-то кисло дернул щекой. – Ногу подвернула. Санитары ей вправляют. Кто бы ей голову вправил, я бы тому в ноги поклонился. Давай, Харламыч, миску-то.

* * *

– Ты не горячись, Надя, не надо, и не расстраивайся, – шепнула Наталья новой подруге, мелкими глотками допивая вино. – Мне завтра в штаб Шумилова только к семнадцати надо. Так что утром вместе пойдем, я рядом буду, погляжу, чтоб никто не дергал по-пустому. Все получится, я уверена. Тогда и капитан отношение поменяет. Его тоже понять можно. Не хочется быть хуже всех.

Спустя час в землянку набилось много народа. Люди стояли, сидели на нарах и прямо на земляном полу. Солдаты, сержанты, офицеры. Многие небриты, в грязном обмундировании, с обветренными лицами и загрубелыми руками. Простые русские мужики, да и не только русские. Было два казаха. У одного фамилия – язык сломаешь – Турбанбердыев, так Иванцов за два года войны так и не выучился ее выговаривать. Всегда кричал: «Этого зови, Турбан… вот черт, ну, сам знаешь!» Ну, украинцы, конечно, с мягким окающим говорком, белорусы. В основном из деревень, из глубинки. Одних она знала меньше, других больше. У Иванцова она чувствовала себя спокойно. Капитан ее в обиду не давал – любого на место поставит, только брякни что-нибудь. Так постепенно и отстали все, привыкли, чуть ли не своей считать стали. С ними она чувствовала себя лучше, чем при штабе с офицерами, которые часто и пороха не нюхали. И смерти не боишься. А что бояться? Вначале боялись, а потом отпустило, как говорит Иванцов. И ее тоже отпустило после Сталинграда. На передовую она не боялась приезжать, даже стремилась сюда при каждом удобном случае.

– Ночевать с Прохоровой пойдешь, – шепнул, подсев, Харламыч, – она с санинструкторами в землянке. Я им сегодня дровишек подбросил, прибрал слегка, пока капитан наш Прохорову уму-разуму учил, а санинструкторши раненых отправляли. У них там зеркальце, мыльце, все, что женщине надо, есть.

– Спасибо, Харламыч, – Наталья с благодарностью сжала его руку. – Я не привередливая.

* * *

Он провел обеих до землянки.

– Прохорова, под ноги смотри, – Надя поскользнулась и охнула, Наталья подхватила ее под руку. – Без второй ноги останешься, кто тебя на руках носить будет. Вот уж капитану радость.

– Не волнуйся, Харламыч, иди, – отпустила его Наталья. – Мы и сами справимся.

– Ну, надеюсь на тебя, Наталья Григорьевна, – тот усмехнулся в усы. – Прохорова у нас – сокровище ротное. Другого-то снайпера нет. Да такого и по всему фронту не сыщется. Ладно, до утра, девоньки. Если что надо, зови, Наталья.

– Конечно, Харламыч. Спасибо тебе.

– Вот так все издеваются надо мной, – пожаловалась Надя, укладываясь на жесткий, дощатый топчан.

Наталья расстелила шинель, легла на приготовленный топчан рядом. Напротив у стенки спала санинструктор. Вторая в землянку еще не вернулась.

– Я только сегодня благодаря тебе себя человеком и почувствовала, – призналась Надя, – а так все одна, одна. Капитан ругается. А тебе, Наташа, нравится здесь кто-то? – она придвинулась. – Ну, молодой человек, там, при штабе?

– Был. Не при штабе, конечно, – Наталья вздохнула. – Здесь, на передовой, был. Но его убили под Курском. Сама видела. Сгорел в танке.

«Оберштурмфюрер СС. Сгорел в танке. Очень любопытно, – с горькой иронией подумала она про себя. – Особенно для того майора из НКВД, который меня сегодня на машине подвозил. Она – лейтенант Красной армии, он – оберштурмфюрер СС. Встретились случайно, он приехал на танке в деревню, где она жила. Собой красавец, насмешил до упаду. Она растаяла, влюбилась. А потом она под Сталинградом из пушки по таким же, как он, стреляла и из такой же пушки и его грохнули. Он сгорел в танке, а она осталась. Шекспир, да и только. Ромео и Джульетта. Вот только Джульетта до сих пор жива. Особисты проглядели».

– Ты переживала, да? – Прохорова придвинулась еще ближе. – Очень любила? Чего молчишь-то? Плачешь?

– Нет, не плачу, – ответила Наталья тихо. – Отплакала уже свое. Но никто другой не нужен. Его помню, хоть тресни. Никого больше не хочу. Как отрубило.

– Красивый был? – Прохорова спросила с придыханием.

– Да, только это не главное вовсе, – Наталья пожала плечами. – Я даже не знаю, что главное. Я его полюбила и все. И до сих пор люблю.

– Ох, счастливая ты, Наталья, – в голосе Нади промелькнула зависть. – Хоть и погиб, а такое было. Мне бы так.

– Так тебе, Надежда, точно не надо, – Наталья резко оборвала ее рассуждения. – Погиб, что хорошего? Чему завидовать? Спи лучше. Нам вставать рано. Тебе выспаться нужно, чтоб не зевать потом в окопе.

И, завернувшись в шинель, повернулась к ней спиной.

– Я не понимаю, что мы здесь завоевать хотим, это просто пустыня какая-то: солнце палит, ни травинки.

– Что мы здесь завоевать хотим, это не наше дело, Штефан, фюреру виднее. Я бы на твоем месте меньше рассуждал об этом.

– Очень ты, Людвиг умный, осторожный такой. Ты пушку проверил? Ее клинит все время.

– Да все клинит, жара. Мотор и тот вот-вот сдохнет.

– Фрейляйн, фрейляйн, воды не найдется? Куда это она?

– К мамаше, наверное, прятаться.

– Сейчас я посмотрю. Фрейляйн, воды…

Она в испуге бросилась в сени.

– Ты куда лезешь, куда лезешь, – тетка Анна больно схватила за руку, – в платье вырядилась. Я тебе сказала: салоп надень, чтоб до пят. Они же бешеные. Баб нету, только и ищут, какую бы дуру изловить. А ты высунулась.

– Фрейляйн…

– Нет тут никого! Никого!

– Фрейляйн, нам бы воды. Ничего не понимают, Людвиг. Ну и страна! Хоть на каком языке спрашивай, ответа не дождешься.

– Я понимаю, сейчас принесу, – она вдруг шагнула вперед. Прятаться, бояться надоело. Как чувствовала – плохого не будет.

– Куда? Куда? Вот оглашенная, – кричала тетка, схватила, стукнула по плечу.

– Пустите меня, Анна Михайловна. Я не боюсь.

– Обрюхатят, поздно бояться будет, – она вышла на крыльцо.

– Идемте, я наберу воды.

– Вы говорите по-немецки? – Штефан присвистнул. – Да мы сами наберем, только покажите, где.

– Идемте.

Она подвела его к колодцу.

– Почти пересох, – сказала, глядя в землю. – Если что за ночь набирается, потом мелеет быстро, испаряется все.

Взялась за колесо. Он подошел сзади, она напряглась, почти сжалась. Но он только осторожно отстранил ее.

– Я сам, фрейляйн, позвольте.

Зачерпнув воды, вытащил ведро, перелил в другое ведро, пустое, стоявшее рядом.

– Спасибо, фрейляйн.

Она растерянно пожала плечами, переступила с ноги на ногу, не зная, что делать: убежать не убежать. Потом подняла глаза. Он стоял перед ней – высокий, статный; воротник рубашки под кителем расстегнут. Мускулистая загорелая шея, плечи широкие, сильные; лицо черное от загара и гари, на нем светлые большие глаза смотрят внимательно, серьезно, совсем не зло; белокурые волосы растрепаны, присыпаны пылью и пеплом.

– Спасибо, фрейляйн.

– Наташка, Наташка, ты чего кричишь? – Прохорова трясла ее за плечо. – Приснилось, что ли, что?

Она вскинула голову.

– Что? Что случилось? Пора уже?

– Да ты так кричала, прямо навзрыд, – Прохорова села рядом. – Его вспомнила, что ли?

– Да нет, так простудилась малость, – Наталье больше о своих чувствах говорить не хотелось. – Теперь вот температура крутит, то поднимется, то вроде снова ничего.

– Так ты у Раи, санинструкторши нашей, какое-нибудь лекарство возьми, – тараторила Прохорова.

– Знаю я Раины лекарства, – Наталья поморщилась. – Тут одно лекарство: спирту хлебнул, и все прошло. Но это не по мне. Ладно, как-нибудь сама справлюсь. Сколько времени-то? Может, идти нужно? – она полезла за часами.

– Девчата, завтрак! – наверху послышался голос Харламыча. – Как там у вас, зайти можно?

– Заходи, заходи, – крикнула Наталья. – Встали мы уже.

– Вот и ладненько, – Харламыч спустился в землянку, в руках у него был повидавший виды медный чайник и котелок, закрытый крышкой.

– Чайку, девчата, – он все расставил на столе, – вот горяченькой картошечки с мясом. Ешьте, ешьте, золотые мои. Погодка сегодня славная, солнышко встает, подморозило. А вчера как крутило. Кстати, Наташка, – он вдруг усмехнулся, – а сегодня с утречка пораньше за тобой еще один фрукт из штаба Шумилова пожаловал, – сообщил он. – Позицию ему, видите ли, проверить надо, какие-то схемки чертит. Такой занозистый мужичок.

– Кто такой? – Наталья положила несколько кусочков мяса на хлеб, отпила чая из кружки.

– Коробов, кажись, фамилия, – Харламыч, нахмурился, вспоминая. – Ну, да, Коробов. Так они с капитаном нашим поцапались уже. Все время у него под ногами вертится.

– Коробов?! – Наталья чуть не поперхнулась. – Вот принесла нелегкая!

– Кто это? – Прохорова наложила себе целую миску картошки и уминала за обе щеки с аппетитом.

– Да хлыщ один штабной, – Наталья скривилась так, словно проглотила кислый лимон, причем целый. – То его на передовую арканом не затащишь, а то примчался – позицию ему покажите. Думает, пока затишье, так быстро обернется.

– За тобой небось прискакал донжуан-то, – Харламыч заговорщицки подмигнул Прохоровой. – Неймется ему все. Его вся дивизия знает, байки рассказывают.

– Да, прямо не вздохнешь от его ухаживаний, – Наталья допила чай. – Наконец-то для него поручение нашли. Если выполнит хоть что-то, то это просто невиданное событие будет.

Взяв шинель, решительно встала из-за дощатого столика.

– Ну, ты долго жевать будешь? – строго посмотрела на Прохорову. – Кто же так наедается перед тем, как на противника охотиться? Я хоть не снайпер и вообще к боевым делам мало отношения имею, но мне и то понятно. От такой порции только на боковую завалиться, а не немца выслеживать. Заснешь. Да и вообще женщине так много есть нельзя.

– Ну, где эта Прохорова? – наверху послышался недовольный голос капитана Иванцова. – Я думал, она давно в окопе, а ее еще ни сном ни духом. Да Федулова та давно уже бы на месте сидела, приглядывалась бы, приспосабливалась, как удобнее. А эта дрыхнет еще. Харламыч! Буди снайпершу. Ты у них там?

– Да они уж встали давно, идут, – Харламыч высунулся из землянки. – Я им картошечки. Ты не серчай, Степан Валерьянович… Идите, идите, – подтолкнул обеих девчонок.

– Картошечки! Картошечку еще заслужить надо…

– Это из-за меня, Степан Валерьянович, не серчай, – Наталья решила прикрыть Прохорову, чтобы та особенно не расстраивалась, – вчера долго болтали, я виновата.

Она вышла из землянки и пошла по глубокому ходу сообщения. Прохорова мелкими шажками семенила за ней.

– Где твоя ячейка? – Наталья повернулась к ней.

– Вон там, – Прохорова ткнула пальцем.

– Ну, так веди.

– Лейтенант Голицына, а вы почему вчера в штаб не явились? – откуда-то сверху свалился Коробов и встал перед Натальей, отряхиваясь.

– А у меня, капитан Коробов, приказ явиться сегодня к семнадцати, – Наталья оттолкнула его, проходя вслед за снайпером. – Я еще задание не выполнила.