bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 2

Плавучий мост. Журнал поэзии. № 3/2016

© Редакция журнала «Плавучий мост», 2016

© Waldemar Weber Verlag, Аугсбург, 2016

© Авторы публикаций, 2016

* * *

Поэзия и время

Сергей Ивкин[1]

Ножницы для Мнемозины

У Антуана де Сент-Экзюпери в одном из романов была прописана идея, что проза раскрывает для человека фантастическое фрактальное время иллюзорных историй в тот момент, когда он, уставший, замер в ночной реальности и, подчиняясь рассказчику, собственное линейное время остановил, а вот поэзия необходима для долгих пустынных переходов на верблюдах или иных транспортных средствах, чтобы самостоятельно сократить время пути, при этом не позволив себе уснуть, потерять контроль. И тогда песня – всего лишь частный случай поэзии. Идея, что поэзия пытается отменить время, подарив поэту бессмертие (время и смерть при таком мышлении идентичны), присутствует в западной критике. В восточной практике стихотворение чаще является флаконом для сохранения нескольких минут конкретного переживания (пусть даже оно может с определённой периодичностью повторяться), таким образом, само время прячется внутри поэзии от смерти. В скандинавской мифологии поэзия неотличима от магии, она способна нарушать ход времени, разрушать череду предписанных событий. Для поэта поэзия часто подменяет время его жизни, замещает систему стандартного измерения, сама становится временем. Грецию поэт помнит по Алкею и Сапфо, Рим ему интересен по Овидию и Катуллу, Средние века – по «Кармина Бурана», Возрождение – по Данте Алигьери и Томасу Мэлори. Собственная биография пронизана открытием конкретных книг, где прикосновение к каждому классику – возвращение в тот момент, когда неофит его впервые прочитал или услышал из иных уст. И взгляд на то, должна ли поэзия отражать современность зависит исключительно от вкуса каждого конкретного автора: один человек меряет шагами аллею Керн в Михайловском, другой в тысячный раз переживает августовские баррикады напротив Белого дома в 1991 году. Нет единой формулы. Эти строки Ольги Седаковой могли быть написаны и приходящим в сообщество первых христиан, и могут быть созданы ещё через несколько столетий:

Я не знаю, Мария, болезни моей. Это сад мой стоит надо мною.

Наследующая её времяощущение Екатерина Симонова одну из своих книг напрямую называет «Время», обыгрывая и календарь, и тему течения времени, подобно воде, её отражательную способность, связь времени с небылицей и небытием, поскольку всё, отстоящее во времени, становится небылью.

Мария, Мария, что делаешь ты со мной?/ с моей любовью,/ со своею судьбой,/закрывая её от меня, как окно,/ глядя на меня сквозь него,/в твоих глазах отражаются птицы и бесконечное небо,/темнеющее, исчезающее ветром сорванной простынёй,/и всё.

Однако при другом раскладе, когда пишущий считает себя прочно связанным с текущей реальностью, всё равно происходит выворотка: проходя через призму стихотворения историческое событие становится эпосом. Роман Тягунов с апреля по декабрь 1987 года сложил поэму «Письмо генсеку» и отправил в газету «Правда» и ЦК КПСС 19 декабря 1987 года. Поэма посвящалась 28 съезду КПСС. Отдельные строки данного ритмического коллажа стали городским фольклором, а к пол ному тексту обращаются как к документу эпохи, гораздо более значимому, чем газетные публикации.

Спасибо Михаилу Горбачеву/За то, что он сидит у нас в печенках,/ Зато, что он пришелся не по вкусу/ Не только старым, но и молодым./ Да здравствует искусство для искусства,/Идущее по ленинскому курсу! / Всех в Крым!

Настолько же внимательный к именам современников Янис Гранте сохраняет собственную терракотовую армию императора Цинь Шихуанди:

РИО

ким чен ын лично приехал / в аэропорт. / смотрит в панорамное окно. / видит:/ спортсмены сходят по трапу. / выстраиваются в шеренгу, генерал тун командует: / медалисты, выйти из строя! / выходит юн чхол ом. / выходит хью сим чой. / выходит ким сон гук. / ВЫХОДИТ КИМ сон и. / выходит ким ку-хан. / выходит чон сим рим / (единственное золото: / тяжёлая атлетика, женщины до 75 кг)./генерал пак уводит этих шестерых в здание./остальныхолимпийцев/ (29 человек)/расстреливают на месте// устал, как же я устал,/думает ким чен ын/ и закуривает.

Стихотворение иссекает время. Оно вырезает из него лоскут и сворачивает внутри себя. Возможно, только такие лоскуты и сохраняются. Червоточины в океанской толще. Способ путешествия по состояниям и интимным переживаниям давным-давно умерших людей.

Берега

Андрей Санников

Глаза белы и светятся запястья

Андрей Юрьевич Санников. Родился в 1961 в г. Березники (Пермский край). Один из создателей легендарной УПШ – Уральской поэтической школы. Лауреатлитературных премий, публикуется в России и за рубежом.

Андрей Санников, пожалуй, один из самых загадочных, волшебных поэтических современников.

Анжелина Полонская

…егоуникальность и, одновременно, традиционность, совместившие в себе сквозную по времени поэтическую интенцию Хлебникова и Мандельштама с индивидуально-авторским зрением, модальностью и эмоцией отчаянья.

Юрий Казарин

Стихи его следуют той смысловой традиции русской литературы, которая исповедует одновременно апокалиптическую неизбежность и молитвенное сострадание.

Евгений Туренко

Радикализм стихотворений Санникова в их одновременных лаконизме и герметичности. Стихотворение предстаёт замкнутым объектом. Можно искать иронию, можно – примитивизм, но целостный эффект связан в первую очередь с созданием произведения как такового, вещи.

Данила Давыдов

* * *

Всю ночь на улицепозвякивала цепью собака.Утром пошёл снег и окно запотело.Я проснулся.В свитере, одетом на голое тело,я стоял во дворе, ел снег и плакал.

Отсыревшие голуби раскачивались на мусорных баках.

* * *

Дни ещё довольно тёплые –не то, что ночи.У меня в расцарапанном городеначинается осень.Всё ещё очень похожена летнее. Но, всё же –уже похуже,поплоще,потемней.И душа-томоя дощатаяк вечеру постепенно зябнет.В ней,в стружках, на самом днележит несколько яблок.

* * *

Печальная моя, зачем ты здесь?Глаза белы и светятся запястьятвои, любимая. Ты знаешь, естьспокойная, простая рифма – счастье.Но и несчастье – в рифму. Разве нет?Какая разница? Вот странность – наше времяне движется, в нём ни часов, ни лет,не движется. А мы в нём? Да, наверное,передвигаемся. Но время непомерно.Хотя – немеряно. Какой судьбоймы вместе связаны? Вагон без окон(и без дверей). Куда он нас с тобойувозит? Знаешь? Никуда? Далёко?Ты включишь свет – искусственный. Легко.Легко ли. Тяжело ли. Не привыкну.Что с нашей жизнью делается? Что?Ты говоришь, что и несчастье – в рифму.

* * *

Окостеневшие верёвки,остекленевшее бельё.Мир в заморозки так подробен –как небогатое жильё.Как будто кошки на деревья,балконы влезут на дома.Простой замок на нашей дверикопейкой отопрёт зима.И через силу, еле-еле,мы, сидя в кухне, говорим.И на черствеющую землюнамазан тощий маргарин.

* * *

Рисунок линий на моей ладонистал деревом у твоего окна.Ты приложи ладонь к стеклу и вспомнименя, когда одна.Но ты упросишь – этот тополь свалят.Беззвучно свалят, как в немом кино.Потом – зима. И холода настали.И заросло окно.

* * *

Седые дни. Экзема января.Нет стёкол – в рамы вклеена бумага:от летописи до календаря,от Рюрика до крейсера «Варяга»с привычным ощущением винысобытия сбываются привычно.Перебираю лествицу страны,перевираю сны косноязычно.Всё совпадает намертво, когдаподсолнечна парча, крылаты плечи,легка, светла, серебряна вода,но только мне от этого не легче.Пусти меня, измучившийся звук,листва латыни, лето славянщизны.Кто мне закрыл глаза ладонью вдруг –я угадал. Но это стоит жизни.Поэзия. Экзема января.Эпилептический припадок птичий.Слепой, с самим собою говоря,иглой в оконную бумагу тычет.

* * *

Тёплые деревья моих костей…Как они ночами во мне растут!Утро пластилиновых голубей –белых или помнящих темноту.Яблочный мой день. Ветер. Города.Мой песчаный вечер. Слои слюды.Хорошо, что медленны холода,нежные и страшные, как сады.

* * *

Идёт подводный снегу мира в кинескопе.А кинескоп-то сел.На новый не накопим.И вакуум зимытак медленно зияет,что можно всё забыть,что можно всё оставить,разглядывая снег,идущий через тело.А сердце – только хлеб.А сердце – только слева.

* * *

… Я не люблю – о ремесле. Но двепугающие совпаденьем строчкискорее говорят не о судьбе,а говорят о медленной отсрочке.Обилен Бог, а на миру – страшней.Заглянешь в этот вытянутый воздух –щепа на птичьих крыльях у теней,летящих парой, но как будто – порознь.Когда на небо смотришь, то глазаего почти не видят – будто лопастьпроносится – а разглядеть нельзя –и помнишь только тесноту и лёгкость.

* * *

И медный сыр с отверстиями в сырея выкопал из сельдяной земли.А что до рек – то их у нас четыре.А что до городов – у нас их три.Здесь все деревья повторяют жестыи, если входишь утром в ровный лес, –густые птицы, подымаясь кверху,касаются дыханием небес.Запотевает небо. Выйди в поле –валун, как мёртвый, на меже глядит.О, Господи! За что мне этот голос,за что мне ветер веки холодит?..

* * *

Этими ночамина небе легко:белый отпечатоккружки с молоком.Тихий и холодный,ясный и простой,четырёхугольныймир стоял, как стол.Кашляющий топольза столом сидел.На свои ладони,кашляя, глядел.

* * *

По всем мастерским, где художники пухнут в грязи,как дети от голода, если у взрослых есть войны –дай руку! – и я поведу тебя. Только гляди:я предупреждал тебя. Предупреждал тебя. Помни.По всем городам, где катается каменный шар,ломая дома, обдирая железо до крови, –нет, не закрывай глаза – я тебя предупреждал.Я предупреждал тебя, предупреждал тебя – помни.По рельсам нагретым, внутри поездов,везущих тротил и дешёвое тёплое мясо –мы будем идти, ощутимые, как длинный вздох.Не бойся, ведь я тебя за руку взял, не пугайся.По этой стране, мимо белых поленниц зимы,по этой земле, по золе, пересыпанной снегом,мы будем идти и идти, невредимы, одни,под этим, начавшимся как бы неявно – гляди –молочным, обильным и всё заливающим светом.

* * *

Навылет пролетает самолётпустое небо. Выпавший пилоткак патефон о родине поётчетыре километра напролёт.А самолёт пропеллером мутиткак воду воздух сам себе летитпо небу мёртвых – слушая иврит –туда где на балконе Бог стоит.Господь возьмёт из воздуха егопропеллер остановит у него:«Все собрались и только одноготебя мы ждали. Тише. Ничего».

* * *

Тревога – это белый гвоздь любви,который заколачивают в сердце.Дыхание, проваливаясь сверху,теряет очертания свои.Любовь неназываемо страшна.Она – как будто облучённый город.И пахнет йодом порванное горло.И речь мучительна и не слышна.

* * *

Вот город, протекающий насквозь,поставленный как будто наискось –здесь окна провисают и, касаясьстеклом асфальта, смотрят сквозь асфальт,сквозь гравий, глину, и в такую дальони глядят, что даже я пугаюсь.Что даже я. Наклонные полы,стекающие в узкие углы, –в них гвозди, содрогаясь, рыбьей стаейперемещаются вдоль половиц,но сносит их куда-то вбок и вниз,в такую даль, что даже я пугаюсь…

* * *

Как хорошо, когда в пустых лесахлетает улыбающийся страхи под руку, как Блок и Гумилёв,гуляют мертвецы среди стволов,цитируют себя и, например,про стихотворный говорят размер.Во вторник страх мне вот что рассказал:что книга есть не поезд, а вокзал,где голос объявляет в микрофон,какой состав и на какой перрон.Как все куда-то кинутся бежать!Начнут в дверях толкаться и визжать!А выбегут – стоят в пустом лесу,держа детей и вещи на весу.

Астроном 1

водяные знаки на Лунеразные на каждой сторонес этой стороны видна собака(без ноги) у мусорного бакаа на той какое-то лицоу которого во рту кольцо

Свалка

прозрачные мясные тополя(у каждого в кишечнике земля)идут через какие-то поляа в небе вместо разных облаковнемного целлофановых кульков

Астроном 2

куда ты смотришь из трубына эту страшную Лунуи деревянные столбыкоторые как в ту войнуурчит и свищет соловейсмеются женщины во снесолдаты десяти кровейстоят рядами на Лунепридёт затмение Лунысолдаты станут не видны

* * *

Птицебыки слезятся ночьюи в стёкла спальные глядят.Они летают, но не оченьи то, когда отводишь взгляд.К ним ходят женщины большиестремя глазами и без рук,простоволосые, босые,не для любви, а для разлук.

* * *

Где-то ночью книжка плачет,очень хочет быть живой.Вероятно – это мальчикс повреждённой головой.И кому он будет нужен,если я умру возьму?Типа кто обед и ужинили денег даст ему?Русская литература –сумасшедшая жена.В позапрошлом вышла, дура,из девятого окна.

* * *

А ангелы моис прозрачными устамистояли у дверии трогали глазок,и в скважину замкадышали голосами«открой нам, ну откройи спой ещё разоко нежных городахиз вяленого мяса,о тайных деревнях,сплетённых из травы» –настаивали вы,а я себя стеснялсяи пел, не поднимая головы.

* * *

Кошка ходит и боится,в комнате светло.Вот июнь – июль продлится –и тогда свезло.На дворе стоят качели,кто-то в них сидит.Говорит, что не успелии на нас сердит.

* * *

О, полиэтиленовые крылья!Лететь нельзя, а вы меня закрыли!Таскаю вас и постепенно горблюсь.Всё больше вы и, в общем, что за совесть.Но по ночам – у дочери в балконя выхожу и вылетаю вон,в навязчивый, обширный, как Свердловск,двуглазый сон. И запах – будто воск.Лети. Лечу. А полиэтиленкак воды плещет около колен,а над церквами и над гаражами –нежгущееся, мажущее пламя.Потом я прилетаю и курюи сам с собой полночи говорю.Спаси, Господь, я лживый ангел твой.О, ветер – полиэтилен, не вой.О, ветер! Приношу подмышкой слово –вот скоро. Вот сейчас. Вот всё готово.Вот слово и – я не Тебя боялся.Вот все ушли. Не бойся. Я остался.

* * *

Сырая кровь идёт наружуиз-под ногтей.Я думал, что я обнаружуиграющих детей,которые кричат и кличутвоздушный змей.А ангелы смеются, тычут.Летают, кувыркаются. Не смей.А кровь идёт. Полны карманы,полны носки.И у жены моей, как раны,текут соски.

* * *

мне говорили что над головойесть кто-то дополнительный живойпотом мне говорили что потомон сообщит об этом т. е. о томчто чтобы я болел ну или вралчто чтобы жил где в общем ну Урали или плакал или много пили из двух окон голубей кормили умер и лежал четыре днячто это он придумал для меня

404

напился деревянным пивомкупил полкурицы в кулькекак хорошо быть некрасивыми налегкекогда дома стоят рядамисухой апрель и слышен звукидущий надо мной (над нами)у поезда который вслухидёт и шаркает ногами

* * *

Господь не оставляет наси держит руку на затылкеу каждого в подземный час.Ты пьёшь из горлышка бутылкии закрываешь, о, глаза.О, посиди, смотри мне в шею –со всех со четырёх вода.Темно. Темно. Я не успею.

* * *

внутри несытных рябоватых рекчего-то ищет смотрит человекрукав засучит сунет руку в рекуи кто-то пальцы тронет человекуи из воды пойдя кругами вдругпотянутся к нему десятки рукстесняющихся тёплых и печальныхна каждом пальце в кольцах обручальныхлицо им подставляет человексмеётся плачет говорит про снеггорит костёр на низком берегуначнётся снег костёр горит в снегу

* * *

IДалёкий край, похожий на прицеп –вокруг него одни леса и горы.одни леса – и горы в них стоят,как будто мебель в утренней квартире,т. е. внезапно, вывалив нутро.Соседи что-то сверлят спозаранкуи каменная мебель дребезжит.И птицы дребезжат над ней, мятутся –как будто клочья полиэтиленав воронке ветра с мелкими камнями.Растёт воронка, втягивает воздух,стоит полупрозрачная юланад лесом. А внизу гуляют люди –здороваются, хлопают себято по груди, то по боку – неслышновнутри одежды дребезжат мобилы,как будто зубы у детей растут.IIМеня родили в доме из бетона,меня везли в коляске из клеёнки,меня кормили сахаром и воблой,меня носили в небо на плечах.В три года я увидел мотороллер,в четыре года я увидел мёртвых,мне непрерывно снятся эти сны –мне непрерывно снятся непрерывновокруг домов изрытая земля,вокруг домов заброшенная стройка,а под землёй качается вода.IIIКогда я вижу сливочное масло –я узнаю его и улыбаюсь,как будто бы июнь и я в лесу,и лес вокруг меня коми-пермяцкий,и очень хорошо, что я умру,и за спиной река или собака.

* * *

Носишь сердце, прикасаешь рукук снегу на заснеженном кусте.Позвонишь уехавшему другу,спросишь – как погода в Элисте?Жизнь идёт, как тихая собакарядом и глаза у ней белы.Помнишь, здесь была большая драка –а теперь здесь пятна от золы.Города, похожие на горе –например, Челябинск или Тверь.Даже если лучше будет вдвое –всё равно всё будет, как теперь.Только это ничего не значит.Я хотел быть счастлив – и не смог.Каждому, кто говорит и плачет,кажется, что он не одинок.

Амарсана Улзытуев

Автопортрет

Улзытуев Амарсана Дондокович, родился в г. Улан-Удэ в 1963 г. Публиковался в журналах «Новый Мир», «Арион», «Юность», «Дружба народов», «Журнал поэтов», «Homo Legens», «Байкал», «Рубеж», «Сибирские огни» и др. Стихи переведены на ряд языков и опубликованы в «World Literature Today» / «Мировая Литература Сегодня» (Нью-Йорк, США), «PLUM» (США), «Atlanta Review» (США), «Punctum» (Латвия), «ШО» (Украина), «Ундэсний уран зохиол» (Монголия), «Asymptote» (Лондон, Великобритания) и др. Автор поэтических сборников «Сокровенные песни» (1986, предисловие Евг. Долматовский), «Утро навсегда» (2002), «Сверхновый» (2009, послесловие Александр Ерёменко), «Анафоры» (2013, предисловие Максим Амелин), «Новые Анафоры» 2016, предисловие Лев Аннинский, послесловие Евгений Рейн.

Автопортрет

Чистое золото орд моего лица,Чик узкоглазым, как лезвие взглядом – и нету его, супротивника мово!Вырастил я нос-да ни нос, приплюснутый кувалдой,Выпрастал из под жестких волос ушки на макушке – слушать топотсудьбы.Если захочешь стать ханшей моих широких скул, богиней моихалчных губ,Есть один способ, есть:Влюбиться в этот боксерский нос-дикорос,Включиться как лампочка об этот чиркающий по тьме взгляд.

Лосиная песнь

Я способен любить лосих,Может быть, я способен любитьВ этом диком краю облепихИ глухих кедрачей, может быть.Я привычен к инстинктам лосей,Я приучен себя обрекать,На соперников гордо глазетьИ на зорях крушить им рога.И не хуже могучих самцовМожет быть, я умею трубить,И на мой из утробы зовТа, что любит, придет, может быть.И тогда, на виду всей тайгиЯ наполню лосиху мою,Ведь способен я быть такимВ этом диком, глухом краю!1984

Воспоминания о Литинституте

Помню, как-то взбрело мне на пианино учиться,Помню, как помогала, как не давала лениться,Литинститут, мы такие смешные, давай по общаге носиться,Как у Хармса старушки, из окон валиться…Там, где рана, ты корочкой, кожицей, нежной живицей,Тотчас рядом врастая в меня, то сестрою, то красной девицей,Ирка, Ирочка Вихрева, юность моя, чаровница,Где ты, что ты, спасительница, соученица…Дай, и я заживлю твои раны, как свечи, задую,Дай, и я тебе песню спою, у кровати твоей заворкую,Отведу твои беды, отправлю к чертям, заколдую,Я ведь знатный шаман теперь, и судьбою, как бубном, верчу я.Что случилось с тобой, приключилось с тобою, сестрица,Чу, дурацкие мысли гоню от себя, начинаю сердиться,Разве только, безбожник, попрошу перед светлой седмицей,Я Его попрошу, возоплю за тебя, если что, заступиться…

Одноклассница

Девочку вспомнил, незабудку,Десять классов ее любил.Сотовый ее сегодня дали,Сорок лет спустя.Говорю с ней…Голос ее, медовый, слушаю,Горло сдавило сладким комом,Горько ее любил, неприступную.Косички дергал,Косил глазами с дальней парты в ее воротничок,Как сумасшедший вел себя на переменке,Коричневый ее фартук чуть завидя.Пытался полюбить других девчонок –Пылкую изображая страсть,Писал стихи какой-то восьмикласснице в Уфу,Прыщи давил…Сказала, что уже бабушка –Сказка с хорошим концом.Сколько себя помню – всегда был влюблен,С детского сада – в нежную гармонию вселенной.

Сад

В сад из цветов попал ошеломленный,Всадил в меня садовник нож из роз,В сабельный удар попал тюльпанов,Всадники гвоздик, живого, пригвоздили.Оказывается, есть еще восторг,Акация благоухает прямо в душу,Око за око! – всем цветам,Окаянные, укалывают насмерть!Я и не знал, что можно так влюбиться в жизнь,Явь такою негой может ранить,Яростью пронзительной цветов,Яхве, не гони меня из Рая!

Из жизни земляков в Москве

Разбойником во лесах он был бы – лихим и жестоким,Риски любит, как в детстве ириски. В пьяном угареРим он мог бы разрушить варваром злобным,Риэлтор… в аренду чужое жилье сдает,Работа для черствых душой и ленивых,Раб своих вредных привычек,Радоваться людям не нужно и лишне – лишь бы впарить лохуподороже,Ради Христа, прости его Боже,Рано отца лишился, маму не слушал, попал под дурное влияньепесен блатных,Раз, и первая ходка…А как он поет!Акафисты ему бы служить святым отцам чудотворцам!Аще обрящеши кротость, одолееши мудрость!А нам то что до заповедей древних,Аспид, недавно опять выпил и руку поднял на родных,Я же ему говорю – брат мой, добрее, добрее будь…

Лето

Озеро Щучье, купаюсь с моими детьми,Оленьке – девять, сыну Дондоку – шесть,Рядом мой друг, Мастер Ли, Лихотин Леонид –Рябь от него по всему побережью.Дочка и сын бросают мне круг – Папа, лови!Долго я плыл к нему – 43 года,Дорог мне радости каждый малюсенький мигДосыта быть счастливым отцом во вселенной.Много кипучей воды утекло стой поры,Мною до дыр зачитана Книга священная судеб,Снов из глубин, лавин мирской суетыСнова и снова мне улыбаются дети на озере Щучьем…

Ире Васильевой – королеве митьков

Как приехал я однажды я в Санкт-Питерсбург,Как не знаю кто весь простуженный,Да как отпаивала меня королева митьковДушистым собственных рук – глинтвейном.А еще с нами был коллега ее –Афигенных гравюрных дел мастер,А хозяйка-красавица баиньки уже ушла,А мы болтали до утра да варили пельмешки…Так об чем у нас был с ним разговор –Как я в Лувре однажды видел гравюры Гойи,А он мне понарассказывал про их дела –Афигенные их гравюрные титанические дела…Там на кухне голубь на излечении жил не тужил,В такой коробке картонной –Он выглядывал в дырку и всевидящим оком косил,Ну прям – Ленин из броневика…Ну, я целу неделю стихи там читал –У Арсена, у Мякишева с Ингой, с Умкой, у Либуркина,Мою благодарность всем – кто бы приютил? –Молча, как голубь бьет крылом о стенки черепной коробки…Я обратно уехал я в азиатскую Москву родну,Чтоб сон разума не рождал чудовищ…Как во сне побывал, революции колыбель покачал,Как бы глянул в окно – как бы в черный квадрат Европы…

Самовар

Как бежала Агафьюшка, по траве да по камушкам,Кабы знала куда убегать, утекать,Шибче хитрой лисы, гибче мамушки-реченькиШла-бежала, она, а в руках самовар.А лежал ее путь через сопки таежные,А бежала, Агафьюшка, от советских властей,А проворною мышкою, с самоваром под мышкою,От людей хоронясь, во родной Куналей.Пой пичуга-заступница о беглянке-преступнице,Гой еси, о восстании мужиков-кулаков,Как в глухие тридцатые староверы брадатыеКазнь Господню устроили, активистам-чертям.А за это им было кому пуля в кулацкое рыло,А кому – по этапу за Яблоновый хребет,Из Петров-Забайкальского жинка сбёгла кулацкая,Жизнь беречь бесперечь – сберегла самовар…Самовар, тульский пар, самоварище!Сам поет, петь зовет сотоварищи,О латунный живот можно греться,Оживить умеревшее сердце…Вот стоит он, пузатый, сияет,Человеческий род продолжает…Эх да что не пыль – поем – в полюшке запылялася,Ох и запялялася…

Итигэлов

Человек может быть иль не быть,Чумазый, голодный в морозной степи сирота-пастушонок,Говорят, под хохот хозяйский, он звонко сказал: Буду Хамбой!Грея озябшие ножки в теплой коровьей лепешке.Человек может быть иль не быть,Чистым и вечным, как в детстве,Черепом Йорика еще можно быть,Чем-нибудь сгнившим, истлевшим, отжившим…Полон к юдоли земной состраданья и скорби,Понял тщету мира вещей и вещью не стал,В позе лотоса, йогин бурятский,Погрузился в неевклидово царство самадхи.В сумерках старых богов-тенгэриев –Сумеру, златою горою волшебной в своем животе,Живого, мама его носила,Святого, степь донашивала.Быть иль не быть Итигиловым,Выйти из чрева земли через семьдесят пять материалистических лет,Смертию смерть поправ,Сущим во гробех живот даровав…

Харджиев. Золотой век

Татлин пришел посмотреть на мертвого Малевича,Только и сказал: «Притворяется»,Туфанов, старый заумник, калека, горбатый, нелепой наружности,В 1928-м, на вечере ОБЭРИУ…некогда Хармса с Введенским живородивший,Малевич, там же, сидевший важно,Крученых говорящий: «Бог – тайна, а не ноль. Не ноль, а тайна» Татлин восхищавшийся и ссорившийся без конца с Ларионовым, Малевич ссорившийся и восхищавшийся без конца Ларионовым,Ларионов, наш Сезанн, ни на кого не похожий, всеми любимыйи со всеми ссорившийся,Любимые ученики Малевича за его супрематическим гробомв исполнении Суетина,Чьи абстракции напоминали иконы,Чьи живописные и авангардистские слоны разбрелисьпо его женам…Перебежавшие от Шагала слетающими витебскими евреями,Прескверным характером даже в триумфальном Париже оплакивавшемиудушек-учеников,Жена художника-лефовца, истеричка, но что-то в ней было,Жаловавшаяся Маяковскому и Лиле Брик на неверного мужа…Ибо все уже было создано до революции,И даже дрянь человек Родченко уже пришел на все готовое,Хлебникова любимый художник Филонов,Хотя и провалился потом в Париже, ходил пешком по Европе…Кандинский, фовист, ничего не понимавший в русском конструктивномлубке,Кисло защищал его Малевич: «он все-таки беспредметник»Но Хлебников, еще раз Хлебников… в нем есть все,Уходя в никуда, мне сказал Мандельштам…Ахматова: я всегда мечтала дружить с тем, кто не любит моих стихов,Набоков, графоман и бездарность, ругавший русский языкв «Приглашении на казнь»,Писавший статьи под фамилией Человеков – Платонов,Пили мы с ним как-то водку и разговаривали о Евангелии…И далее интервьюер пытает у сказочного Харджиева:И так, Николай Иванович, что вы думаете о канонизации Мандельштама?– Американцы сделали из него Брокгауза и Ефрона,А он, хоть и гениальный человек, но весь помещается у меня на однойладони…

Я, словно горное озеро, несу столько лет великую правду о Велимире, Ясность внесу я, наконец, о поэте, рождающемся раз в тысячу лет, Оклеветанном пятитомником, где ни одного правильного текста, О короле времени песнь Кастальских ключей время настало пропеть… но ограблен я и убит…

На страницу:
1 из 2