Доктор Данилов в госпитале МВД

Над корзиной поднялось серое пепельное облачко.

– Пойдемте ко мне, – пригласил Роман Константинович. – Пора уже.

– Сейчас, только диван соберу, – ответил Кочерыжкин.

Под надсадный скрип дивана Данилов и начальник отделения вышли из ординаторской. На посту их ждали две сестры – «старая», уже знакомая Данилову, носатая Мира и большеглазая девочка-одуванчик, высокая тоненькая блондинка, пушистые кудри которой со всех сторон выбивались из-под высокого накрахмаленного колпака.

– Девочки, на пятиминутку! – скомандовал Роман Константинович. – Заодно познакомьтесь с новым доктором. Доктора зовут Владимир Александрович, а это Миранда (носатая изобразила на лице некое подобие улыбки и кивнула Данилову) и Наташа (одуванчик ограничился кивком, без улыбки).

Пятиминутку в первом реанимационном отделении проводили в «сестринской», комнате отдыха медсестер, расположенной прямо за постом. Сестринская была побольше ординаторской и попросторнее – вместо громоздкого дивана здесь стояла «малогабаритная» медицинская кушетка, самая обычная, так называемая «смотровая». Да и стол размерами не дотягивал до «врачебного», причем был он не письменным, а простецким, из серии «четыре ножки – три перекладины».

– Любаня сегодня задержится, – сказал Роман Константинович, усаживаясь на один из трех стоящих в сестринской стульев.

Медсестры переглянулись и дружно захихикали. Роман Константинович покосился на них и хотел что-то сказать, но в этот миг вошел Кочерыжкин и с ходу начал докладывать:

– В отделении пять человек, четверо тяжелых, один средней тяжести, может быть переведен в отделение. Это я про Шашкина. Без движения, поступлений за сутки не было, переводов не было, ничего, можно сказать, не было.

– Благодать, – улыбнулся Роман Константинович. – Проблемы были?

– Нет, – покачал головой Кочерыжкин. – Разве что Шашкин опять обещал жалобу на имя министра написать.

– За что?

– За то, что его не кормят как положено.

– А как ему положено?

– Известно как, – ухмыльнулся Кочерыжкин, – борщ со сметанкой, котлеты с гречкой, и всего побольше.

– А про диету ему нельзя было объяснить? Чтоб без жалоб?

– Так я объяснял, и не один раз, вот Мирочка не даст соврать! А он мне в ответ: «Сожрал мою порцию, хомяк толстопузый, а теперь лапшу на уши вешаешь? Ничего, я тебя выведу на чистую воду!» Вот ведь как человек свою профессию любит! Обеими ногами в могиле, а все норовит расхитителя на чистую воду вывести! Мент в законе, что называется!

– Если это ваше «мент в законе» услышат Станислав Маркович или Борис Алексеевич, то я вам, Ростислав Александрович, не завидую. – Роман Константинович покачал головой. – Вы случайно Шашкина в глаза так не наз… обозвали?

– За дурака меня держите, Роман Константинович? – обиделся Кочерыжкин. – Разве я давал вам повод?

– А кто полковника… ну того, со слуховым аппаратом, дубаком («дубак» на воровском жаргоне – охранник, контролер) назвал? – напомнил начальник отделения.

– Во-первых, я не думал, что у него аппарат такой качественный, а во-вторых, я сказал не «дубак», а «дурак». Это ему, глухне, послышалось. Я даже не в курсе был, что он в Карелии зоной руководил! А его дочь такой армагеддон мне устроила…

– Язык надо придерживать, тогда и армагеддонов не будет. – Роман Константинович встал. – Вы, Ростислав Александрович, останьтесь, я на конференцию с новым доктором схожу, все равно его народу представить надо.

Вообще-то во всех реанимационных отделениях отчитываться на утреннюю конференцию ходит тот, кто дежурил – собирать аплодисменты (редко) и подзатыльники (чаще, гораздо чаще) за все, что натворил за время дежурства. В среднем, и это при условии пребывания начальства в хорошем расположении духа, на одну похвалу приходится шесть-семь замечаний и нагоняев. Жизнь вообще далека от совершенства и ничего с этим не поделать, остается принимать как есть.

– Славик, конечно, бабник и балабол, но в целом – нормальный мужик, – сказал Роман Константинович Данилову в коридоре.

Данилов не стал спорить, хотя в его представлении Ростиславу Александровичу до нормального мужика было очень, очень и очень далеко. Недосягаемо, можно сказать.

– У нас, кстати, принято дежурить «бригадами», так, на мой взгляд, лучше, – продолжил Роман Константинович. – Люди срабатываются, притираются друг к другу…

«Некоторые притираются не только в переносном, но и в прямом смысле, – подумал Данилов и тут же одернул себя. – Становишься ханжой, Вольдемар!»

Собственно говоря, если в минуты тишины и спокойствия дежурный врач и дежурная медсестра предаются любовным утехам, то кому от этого плохо? Да, конечно, медсестра должна быть на посту, как стойкий оловянный солдатик, но в конце концов, на тревожный сигнал монитора и из ординаторской в секунду-другую выскочить можно. По закону дежурство в реанимации – без права сна, но с правом отдыха, так отдыхать можно по-разному, если, конечно, это не мешает делу. Заниматься любовью под «тревогу» или же просьбы о помощи нельзя однозначно, а так, когда делать нечего, почему бы и нет?

Сам Данилов не был сторонником «мимолетного производственного секса», считая, что делу время, а потехе – час, но прекрасно понимал, что кому-то такой способ восстановления сил мог очень даже нравиться. Роман Константинович, насколько можно было догадаться, тоже проявлял либерализм в этом вопросе, иначе бы не ставил Кочерыжкина в пару с его Мирой-Мирандой.

Сразу же по возвращении в отделение состоялась передача пациентов, иначе говоря – передача дежурства. Романа Константиновича – на консультацию во второе терапевтическое отделение, ввиду чего передачу проводил Кочерыжкин.

Ростислав Александрович превратил рутинную процедуру в настоящую церемонию. Взял с поста папку с историями болезни и, подобно Вергилию, водившему Данте по загробному миру, повел Данилова от койки к койке. Повел так повел – мало ли у кого какие привычки. Одни врачи рассказывают про больных в ординаторской, а потом уже совершают обход. Другие делятся сведениями прямо у койки, на которой лежит пациент, считая, что так удобнее и нагляднее. Кочерыжкин же устроил шоу, подолгу, словно не торопился уйти домой или еще куда, задерживаясь около каждой койки. Он был многословен, пересыпал свою речь дурацкими словосочетаниями вроде: «прошу вас обратить свое особое внимание», «имеющиеся в наличии показатели», «динамика заставляет лишний раз подумать» или «наши великие и могучие усилия». Данилова он упорно называл не по имени-отчеству и не «коллегой», а «доктором», причем вкладывал в это слово нечто снисходительно-покровительственное. Со стороны могло показаться, что Данилов совсем недавно, едва ли не вчера, получил диплом, а вместе с ним и право именоваться доктором.

– Обратите ваше внимание, доктор, на кардиограмму. Кардиологи отказали в переводе, сочли эти изменения старыми рубцами…

– Я рекомендую вам, доктор, сегодня воздержаться от перевода…

– Этого пациента надо «капать» очень осторожно, доктор, буквально титровать…

– У вас есть вопросы, доктор? Нет? Тогда пойдем дальше!

– Итак, доктор, с чем вы здесь можете столкнуться…

Данилов вначале немного злился, а потом махнул рукой – ну чего хорошего можно ожидать от человека из подвида мудаковатых индюков? Чтобы он вел себя как нормальный мужик? Увы, чудес на свете не бывает, жизнь отличается от сказки тем, что в ней дураки никогда не превращаются в умных. Наоборот, к сожалению, случается.

Под конец церемонии все же пришлось «показать зубы». Кочерыжкин сам напросился, оборзел и решил воспарить еще выше, в горние сферы. Словно невзначай подвел Данилова к сестринскому посту, где сидела медсестра Наташа, и поинтересовался:

– А что же это вас, доктор, без стажировки сразу дежурить поставили? Вы даже толком еще не освоились?

И бровями еще поиграл для усиления эффекта, подвигал их вверх-вниз. «Тебе бы на сцене больших и малых академических театров выступать, а ты в реанимации прозябаешь», – посочувствовал про себя Данилов, а вслух произнес:

– Сочли, что справлюсь. Опыт кое-какой имеется, знания тоже есть. А вас, доктор, долго в стажерах держали?

Разумеется, и ядовитой иронии в голос подбавил, и на слове «доктор» ударение сделал. Вышло очень хорошо, так, как и было задумано – Кочерыжкина аж передернуло.

– Я здесь работаю очень давно, пришел прямо с кафедры анестезиологии и реанимации. Женился, первенца ждал, вот и пришлось бросить аспирантуру и пойти зарабатывать деньги. Я, к вашему сведению, самый старый сотрудник отделения, можно сказать – аксакал, Роман Константинович на пять лет позже меня пришел.

Здесь, по мнению Кочерыжкина, полагались если не аплодисменты, то хотя бы более скупые выражения восхищения, но Данилов не стал восхищаться, а пнул второй раз да по тому же месту.

– Позже пришел, да в заведующие вышел, – как бы про себя сказал он. – То есть в начальники, извините, не привык еще к новой специфике.

– Мне, если хотите знать, руководство отделением ни к чему! – Кочерыжкин возбудился и начал брызгать слюной, вынудив Данилова отступить назад и в сторону. – У меня отец почти двадцать лет главным врачом работал, и я с детства знаю, насколько тяжела и неблагодарна руководящая стезя! Мне идти на повышение предлагал еще прежний начальник госпиталя, да что там «предлагал», прямо вынуждал, чуть ли не с ножом к горлу! Давай, мол, и все! Дважды приказ готовили, но я уперся на своем и стоял! А вы говорите «пришел да вышел»!

– Я просто констатировал факт, доктор, – улыбнулся Данилов. – Простите, если случайно насыпал вам соли на старые раны, не хотел. Спасибо вам за столь доскональную передачу дежурства, не смею больше задерживать!

– Да я и не собираюсь задерживаться, – пробурчал Кочерыжкин. – Спокойного вам дежурства.

– А вам счастливо отдохнуть! – вежливо ответил Данилов, вытягивая из нагрудного кармана ручку. – Наташа, вы будете проверять назначения или я пока напишу дневники?

– Пишите, – разрешила медсестра.

По лицу Кочерыжкина было видно, что он не прочь поучить Данилова, как надо правильно писать дневники, во всяком случае, он явно хотел что-то сказать, но благоразумно передумал и потопал в ординаторскую за своим портфелем.

Верхнюю одежду и уличную обувь все сотрудники госпиталя оставляли на первых этажах своих корпусов, в служебных раздевалках. Как шутил Роман Константинович: «Самый простой и быстрый способ уволиться – заявиться в отделение в куртке и сапогах».

– Теперь Славик вам мстить будет, – сказала Наташа, как только Кочерыжкин ушел. – А здорово вы его на место поставили, вежливо, но жестко.

– Чего я должен опасаться? – Данилов перестал писать и посмотрел на Наташу. – Яда в чайнике или выстрела из-за угла.

– Ну зачем же так брутально? – укорила медсестра. – Он будет разить вас словом, рассказывать всем и каждому, какой вы тупой и недалекий. Ни на что большее Славик не способен, но сплетничать он умеет лучше любой старой бабки, это его призвание.

– А по ушам? – улыбнулся Данилов.

– А зачем? – улыбнулась в ответ Наташа. – Это же Славик, его все знают как облупленного и никто всерьез не воспринимает. Собака лает, ветер носит. Про меня он говорит, что я равнодушна к мужчинам и неравнодушна к женщинам. Частично он прав, потому что к нему я абсолютно равнодушна. Я вас не смутила своей откровенностью?

– Нет, нисколько, – ответил Данилов, хотя на самом деле был немного удивлен.

– Привыкайте, осваивайтесь, мы здесь одна большая семья. Никаких секретов друг от друга – все на виду.

– Это хорошо? – Данилов считал, что какие-то секреты у людей быть должны.

– Это прикольно! – рассмеялась Наташа.

Смеялась она не вполголоса, а еще тише. Профессиональная привычка, ведь громкое ржание, как и громкие разговоры в реанимационном отделении не приветствуются.

Глава третья

Доктор Половникова – дочь камергера

Сдача первого дежурства оказалась такой же «необычной», как и его прием. Началось с того, что доктор Половникова, которая должна была сменять Данилова, не явилась вовремя, и Роман Константинович отправился на утреннюю конференцию в одиночестве, оставив Данилова в отделении наблюдать за пациентами.

– Если что – так я и задержаться могу, – сказал Данилов. – Хоть на вторые сутки.

– «Дыры» я обычно затыкаю собой, – ответил начальник отделения. – Вот расширимся, народу побольше наберем, будет легче с заменами.

– С другой стороны, «дыр» прибавится.

– Это да, «дыр» прибавится, – согласился Роман Константинович и ушел «докладываться».

Данилов прошелся по отделению, убедился, что все пациенты подключены к мониторам и все мониторы работают как положено, и ушел в ординаторскую, чтобы взбодриться крепким кофе. Ночь выдалась хлопотная, суетливая. Один приезд «Скорой помощи», один перевод из отделения, кое-что по мелочи – не до кофе, короче говоря, было.

От таинства (а что такое – первая утренняя «дежурная» чашка кофе, как не таинство?) Данилова отвлек нарастающий дробный топот в коридоре – кто-то бежал к ординаторской. В реанимацию просто так не прибегают, скорее всего – привезли из отделения очередного «ухудшившегося» больного. Данилов отставил чашку и выскочил в коридор, где в него сразу же врезалось тело в белом халате. Хоть и с трудом, но Данилов устоял на ногах, заодно и тело поддержал, чтобы не упало.

– Извините, я так торопилась!

Тело оказалось невысокой, субтильной, коротко стриженной блондинкой бальзаковского возраста. «Такая хрупкая, а неслась прямо как снаряд, чуть в стенку не впечатала», – подумал Данилов.

– Вы – новый врач, так? Даниил Владимирович? А я – Галина Леонидовна! – Левой рукой женщина поправила сползавший с плеча ремешок сумки, а правую протянула Данилову.

Ее руки выбивались из общего образа – широкие ладони, пальцы короткие и совсем не хрупкие.

– Очень приятно, – Данилов осуществил рукопожатие осторожно, вполсилы, – только я – Владимир Александрович.

– А Рома сказал – Даниил…

– Это фамилия моя Данилов.

– Значит, я все перепутала, извините. Моя фамилия – Половникова, и не вздумайте по примеру наших остряков называть меня Полковниковой, я на это очень плохо реагирую. При любых обстоятельствах, потому что достали.

– Не вздумаю, – пообещал Данилов.

– Я так понимаю, что Рома еще не вернулся? – Половникова поставила сумку на стол, чуть ли не вплотную к даниловской чашке с кофе, а сама села на диван, закинула ногу на ногу и обхватила колено руками.

– Если вы имеете в виду начальника, то он еще на конференции. – Данилов сел на стул, взял чашку и сделал глоток, радуясь тому, что кофе не успел сильно остыть.

– Что – разве есть другой Рома? – удивилась Половникова.

– Хотите кофе? – спохватился Данилов.

– Нет, спасибо, – отказалась Половникова. – Тем более что растворимый кофе я не пью.

Данилов тоже предпочитал натуральный кофе, сваренный в джезве, но для варки такого кофе на работе не было ни условий, ни времени. Так что Половникова могла бы и воздержаться от уточнений. Ишь ты, дочь камергера, натуральный кофе ей подавай! Может, еще и лимончик нарезать? Тоненько так, на серебряном блюдечке?

– Мне бы отдышаться – бежала как ошпаренная, чуть ногу не подвернула. Представляете – на нашем перекрестке убрали левый поворот, теперь приходится пилить до следующего светофора, там разворачиваться, возвращаться в дикой пробке обратно и поворачивать направо! Как вам это нравится?

– Никак, – улыбнулся Данилов, – я на метро езжу.

– Что – не накопили еще на машину? – прищурилась Половникова. – Странно, вы же далеко не мальчик…

Никак не ожидавший подобной бесцеремонности Данилов едва не поперхнулся последним глотком кофе.

– Я, собственно, никогда на нее и не копил, – ответил он. – Не видел необходимости.

– Как это – не видели необходимости? А статус? – Половникова тряхнула головой. – Имидж, так сказать, состоявшегося мужика?

Избитый и заезженный психологический прием – задать человеку дурацкий вопрос, ответ на который будет звучать как оправдание, а затем попытаться загнать в угол при помощи еще более дурацких вопросов.

– Вы хотите продать мне вашу машину? – парировал Данилов.

– Нет, почему вы так решили? – удивилась Половникова. – Разве о моей машине речь?

– Раз у меня нет машины, то речь могла идти только о вашей. – Данилов намеренно сбил ее с толку не совсем логичным ответом, надеясь, что на этом вопросы прекратятся.

Зря надеялся – после недлинной паузы, явно потраченной на обдумывание ответа, Половникова задала новый вопрос. Столь же неожиданный.

– Владимир Александрович, разрешите узнать, а вы женаты?

Данилов молча кивнул. Ему встречались такие люди, которые сразу же после знакомства норовят выпытать всю подноготную. Ничего удивительного – гипертрофированное любопытство плюс недостаток воспитания. Комплекс «хочу все знать».

– Что-то я обручального кольца у вас не вижу…

У самой Половниковой обручальное кольцо было знатным – массивное, тяжелое, чуть ли не в два сантиметра толщиной.

Объяснять, что, по его мнению, на дежурстве в реанимации обручальное кольцо только мешает, Данилов не стал.

– А жена ваша следит за собой? – не унималась Половникова. – Она как вообще у вас, ухоженная?

«Ни хрена себе вопросы! – удивился Данилов. – Пора гасить».

– Вы хотите меня соблазнить и для этого интересуетесь, насколько хороша моя жена?

– Вот не надо со мной так. – Тон Половниковой стал угрожающим. – Не надо оскорблять!

– Разве я так плох, что меня и соблазнять не хочется? – гнул свою линию Данилов. – Хоть я и, как вы уже заметили, не мальчик, но тем не менее…

– Половникова, ну сколько же можно опаздывать! – Роман Константинович вернулся с конференции не в самом лучшем расположении духа. – Что мне с тобой сделать, чтобы ты прекратила опаздывать?

– Убей меня нежно! – не меняя позы, проворковала Половникова. – Я же не виновата!

– А кто виноват?

– Тот умник, который убрал левый поворот с нашего перекрестка. Кстати, нельзя ли узнать, кто это такой, и внести его имя в черный список?

– Галя, не валяй дурака! Поворот убрали в ноябре, на дворе – апрель, пора бы и привыкнуть!

– Ну как что, так сразу Галя! – умело копируя сельский украинский говор, изобразила возмущение Половникова. – А если я никак не привыкну, тогда что? Было бы о чем говорить – я опоздала на каких-то десять минут! Так я отдам эти несчастные десять минут. Владимир Александрович, когда будете сменять меня, можете прийти на пятнадцать минут позже, долг платежом красен, и про проценты забывать нечестно!

– Спасибо, но я не люблю опаздывать. – Данилов встал. – И задерживаться на работе сверх положенного тоже не люблю. Давайте я передам вам больных.

– Давайте! – Половникова тоже встала, подошла к столу и перебрала лежавшие на нем в раскрытой папке истории болезни. – Этого я знаю, эту я принимала, этого тоже знаю, и этого… Владимир Александрович, расскажите мне коротко про Бабаева и Королькова и идите домой.

– Никаких «расскажите мне коротко»! – Роман Константинович взял из папки все истории. – Пойдемте на обход. Что вообще означает «этого я знаю, того я знаю»? У нас реанимация, а не туберкулезная больница, где дневники пишут два раза в неделю! Тебя трое суток в отделении не было, что ты можешь знать про больных?!

– Рома, не свирепствуй, пожалуйста, – попросила Половникова, – тебе не идет. На обход так на обход, мне-то что? Я на дежурстве, это вот Владимир Александрович…

– Если так заботишься о Владимире Александровиче, то приходи его сменять вовремя! – отрезал начальник отделения. – Пошли, хватит болтать!

Обход начальника Данилову понравился. Быстро, четко, все по делу и по уму. Можно долго торчать возле каждого пациента, переливая из пустого в порожнее, из порожнего – в пустое, и так до бесконечности. Некоторые профессора, учившие студента Данилова медицине, могли обсуждать больного по полтора часа, явно гордясь своей дотошностью и обстоятельностью. Уставали студенты, уставали больные, некоторые так просто интересовались, а не желает ли уважаемый профессор убраться из палаты вместе со своей свитой, а то дышать уже нечем. Правильный обход надолго не растягивается – увидели то, что надо увидеть, сказали то, что надо сказать, и пошли дальше. В медицине время – не только деньги, но и нередко чья-то жизнь.

Начинавших «качать права» (а это одно из любимых занятий пациентов реанимационного отделения, находящихся в сознании) Роман Константинович успокаивал на месте. Начальник отделения был невысок, лыс, изрядно лопоух, и только очки в очки в массивной старомодной черной оправе на маленьком носу придавали ему немного солидности. Однако несмотря на свою не очень представительную внешность, Роман Константинович умел внушать и убеждать.

– Я понимаю, что вам скучно лежать без очков, телевизора и свежей прессы. Это действительно не жизнь, а сплошное уныние. Но до завтра придется потерпеть, сегодня вы еще наш, если судить по состоянию.

Или:

– Я понимаю, что сало и сырокопченая колбаса хранятся долго, но в ближайшие дни вам придется обойтись без этих вкусностей. Медсестра совершенно правильно отказалась принимать передачу…

Передачи больным, находящимся в реанимации, это особая тема. Почему-то большинство людей уверены в том, что без усиленного суперкалорийного питания на поправку пойти невозможно. Сало, колбасы-ветчины, шоколад и прочие сладости – все это, конечно вкусно, кому-то даже и полезно, но для пациентов реанимационных отделений не подходит. А родственники прут «вкусные вкусности» сумками и очень обижаются, когда у них не принимают передачи.

Данилов вчера вечером успел выдержать одну «продуктовую атаку». Дочь одного из пациентов, пребывавшего в состоянии «отключки», то есть без сознания, пыталась передать отцу два больших пакета с едой.

– Ну и что, что мой папа без сознания? – тараторила она. – Когда он очнется, то сразу же захочет покушать, что я, своего папу не знаю? А что вы ему дадите? Тертую морковку и больничный суп? Лучше пусть он поест домашней еды, он так любит мою фаршированную курочку! Что значит – вы не берете скоропортящиеся продукты? Где вы видите скоропортящееся? Если вы положите курочку в холодильник… Что, разве у вас нет холодильников? А где вы храните кровь для переливания? Ой, теперь я понимаю, почему у вас такая смертность!

– У нас нет холодильников для хранения продуктов, – успел вставить Данилов.

Разговор происходил в дверях отделения. Любящая дочь пыталась пройти к любимому отцу, а Данилов исполнял роль говорящего шлагбаума, закрытого и до крайности несговорчивого.

– Что значит – у вас нет холодильников для продуктов? Я понимаю, что это реанимация, а не гастроном! Так вы возьмете передачку? Она такая маленькая, что мне даже стыдно…

«Такая маленькая передачка» тянула килограмм на шесть-семь, если не на больше.

– Не возьму, извините! – ответил Данилов и, устав от общения, просто закрыл дверь перед носом у чрезмерно настойчивой дамочки и повернул торчавший в замочной скважине ключ.

Дамочка явно относилась к породе людей, на которых доводы и объяснения не действуют. Она пару раз ткнулась в дверь, но потом все же ушла, убедившись в том, что больше никто с ней разговаривать не станет.

Во время обхода Половникова продемонстрировала еще одно малопривлекательное качество. Она без особого на то повода критиковала назначения других врачей, причем делала это напоказ, предваряя обязательным: «Мне кажется, что лучше и правильнее было бы…» Замечания ее носили второстепенный, если не третьестепенный характер и не могли существенно повлиять на эффективность лечения, но подавались они с таким важным видом, словно речь шла о чем-то архиважном и архинужном. К тому же Данилов заметил, что Половникова выступает только возле тех пациентов, которые находятся в сознании и, следовательно, способны оценить ее, так сказать, профессионализм. Было ясно, что доктор Половникова то ли пытается набрать клиентуру, то ли создает о себе суперпозитивное впечатление, надеясь, что это поможет ей в карьерном росте. Говоря по-простому Половникова «тянула на себя одеяло». Этого Данилов в людях очень не любил и совсем не понимал. То есть понимал, что одеяло тянется корысти ради, но как так можно себя вести, не понимал.

Короче говоря, на Половниковой в плане человеческих и профессиональных взаимоотношений можно было поставить крест. Вдобавок Данилов сделал вывод о том, что Половникова не блещет умом и ей не хватает профессионализма. Была бы умнее – делала бы другие замечания, более толковые. Данилов немного удивился тому, что начальник отделения ни разу не оборвал умничанья Половниковой, но решил, что Роман Константинович попросту привык к ним, не принимает их всерьез и оттого никак не реагирует. А может, у них какие-то особые отношения, кто их знает?

Закончив обход, Роман Константинович сразу же ушел к себе.