Компромат на кардинала

Не вернулась. Выскочила за дверь, понеслась прочь, прочь. Не только потому, что не было спирта – протирать и уничтожать. Не только потому, что не находила сил – воротиться, опять посмотреть на мертвого. Прежде всего потому, что он был не просто мертв – он был убит. И убийца его находился где-то поблизости… в той же самой просторной трехкомнатной квартире, откуда опрометью убегала Тоня.

Она вздрогнула: смуглый смотрел с приветливой улыбкой, вкрадчиво повторяя:

– Не по-лу-чи-лось?

Тоня смущенно выдернула из автомата телефонную карту:

– Наверное, неисправен.

– Бывает, – усмехнулся он, очевидно, подумав о том же, о чем и она: неисправный телефон-автомат в аэропорту Шарль де Голль?! Нонсенс. Не бывает!

– Вам куда надо ест позвонить? – осведомился смуглый, и Тоня слабо улыбнулась в ответ: хорошо говорит по-русски, гад, почти без акцента, вот только фразы строит несколько неуклюже.

– В Нижний Новгород, – ляпнула она, не подумав, и тотчас пожалела, что предварительно не откусила себе язык. – Да вы не беспокойтесь, я уж как-нибудь сама справлюсь.

– Я вам охотно будем помогать. – Смуглый уже осторожно тянул из ее судорожно стиснутых пальцев карточку, приговаривая: – Ви скажете мне нумер, а я будем позвонить.

Откуда он, интересно? Италия, Испания? Судя по внешности, из каких-то тех южных краев. И во что это ты, Тоня Ладейникова, интересно знать, вляпалась, если из Италии или даже Испании послан по твою душу этот черноокий, жутко красивый дьявол?

– Где это вы по-русски так лихо говорить навострились? – мрачно спросила Тоня и даже вздрогнула, когда смуглый сверкнул горячим черным оком и беззаботно ответил – именно так, как следовало отвечать классическому дьяволу:

– О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков. Скажите ваш телефон. Код России – семь, это я помню. А код Нижнего Новгорода?

– 831-2, – обреченно пробормотала Тоня.

Его длинные смуглые пальцы проворно порхали над клавишами, и на дисплее, конечно, высвечивалось то, что надо. Вот побежали цифры.

– Дальше какой номер? – Смуглый сверкнул через плечо своим жарким оком.

«На кого-то он очень похож, но на кого?»

– Да я теперь сама, спасибо, мне как-то неловко…

– Говорите, прошу вас.

«Ладно, ничего страшного. Дам ему номер Виталика, ну каким боком Виталика со мной увяжут? А может, мне все мерещится к чертям?! Вдруг это не он? Нет, ну на кого же он все-таки похож?»

– 35-74-38.

Смуглый с улыбкой передал Тоне трубку:

– Кажется, ест соединение. Можете поговорить.

– Спасибо, спасибо большущее.

– Не-на-чем, – произнес он как бы в одно слово, и Тоня снова зябко вздрогнула: правда что полиглот! Ведь так отвечают только в Нижнем Новгороде!

– Алло?

– Виталик, это ты? Привет! Слушай, погоди, не говори ничего, я застряла в Париже, тут ураган, аэропорт закрыт, ничего, деньги у меня пока есть, боюсь, не успею к поезду, ты завтра меня не встречай, я сама приеду, не знаю когда, – со страшной скоростью частила Тоня, чтобы не дать бывшему мужу вставить хоть слово, и, что характерно, ей это удалось: трубку успела бросить, не услышав от Виталия ни ползвука.

Так сказать, отделалась легким испугом. Что он ей наговорит при встрече, передавая из рук в руки Катюху, – одному богу ведомо. Но это ладно, это будет еще не скоро, послезавтра. А пока – соку пойти выпить, что ли, какого-нибудь? Франки в небольшом количестве еще бренчат в кармане. Или поэкономить? Неведомо ведь, сколько тут еще куковать, в этом их Париже. Дьявол-то отстал, нет ли?

Дьявол стоял в сторонке, но в поле Тониного зрения, и со скучающим видом бубнил что-то по мобильнику. Если у тебя есть мобильник, какого же черта ты топчешься около телефонов-автоматов?!

Словно почувствовав, что Тоня на него смотрит, дьявол вскинул черные очи и вдруг весьма фривольно подмигнул.

Ее словно ударило – сообразила наконец, кого он напоминает. Ну конечно, красавчика Сережу, преподавателя из школы бальных танцев, куда с сентября Тоня водила дочку в детскую секцию и таскалась во взрослую сама, вдруг осознав, что затурканная, суматошная жизнь ее пройдет просто-таки понапрасну, если она не научится танцевать танго со всеми прибамбасами, прискоками, притопами и змеиными движениями головой. И этими, как их там… рокк-поцелуями. Ну да, если тебя обучает такой перл создания, как Сережа, невозможно не думать о поцелуях во всех их проявлениях!

Девочки, приятельницы Тони по школе, которые пьянели от неземной Сережиной красоты, будто от хорошего шампанского (в школу ходили в основном студентки, все были младше Тони, правда, поначалу затесались две роскошные дамы постбальзаковского возраста, но одна вскорости бросила ходить, а вторая – нет, все занятия посещала исправно, и злые языки поговаривали, будто она сохнет по Сереже… ну что же, поскольку дама за три месяца перешла с 52-го размера на 46-й, видать, и впрямь сохла!), – так вот, Сережины тайные поклонницы частенько спорили в раздевалке, итальянская в нем бурлит кровь или испанская. Тоня мысленно так и называла этого молоденького черноглазого очаровашку: Альдемаро из Лерина, как в «Учителе танцев» Лопе де Вега.

Да, аэропортовский дьявол и впрямь чем-то похож на Сережу, хотя черты посуше, поострее. А еще сей дьявол жутко напоминает Тоне того самого человека, которого она четыре дня назад видела в Нанте, в Музее изящных искусств. Au musee des Beaux Arts. По-русски это Beaux Arts звучит примерно как «базар».

Немножко смешно, да? Но ничего смешного не было в том, что в этом самом «базаре» Тоню едва не убили. Она осталась жива только каким-то чудом. И беспрестанно ждала потом – до сих пор ждет! – что вот-вот на ее плечо ляжет рука какого-нибудь ажана, жандарма или префекта – как тут, во Франции, называются полицейские? – а тяжелый голос произнесет:

– Vous documents? Mademoiselle… madame Ladeinikova? Venez avec nous12.

Она даже слышала собственное затравленное, ненатуральное:

– Qu'est qu'il y a? Pourquoi vous m'arretez?13

И готова была услышать бесповоротное, будто скрежет ключа в замке:

– Vous etez arretee pour avoir commis un meurtre!14

И – всё. И сразу – падай в обморок или кричи, если отыщется голос в недрах пересохшей глотки, лепечи что-то несвязное, невразумительное:

– Je ne suis pour rien, c'est lui qui a voulu venu!15

Тот, кто хотел ее убить, был сам убит. Так сказать, поднявший меч от меча и… Ну, хобби у нее такое, у Антонины Ладейниковой: оставлять за собой трупы и делать при этом круглые глаза: кто, как, почему?!

Не лукавь, Тонечка. Почему – это вопрос, да, вопросище, можно сказать. Но как все случилось – тебе на сей раз отлично известно. Кто это был… а черт его знает, кто! Вот именно, черт, дьявол знает. Потому что именно этот самый добродушный, галантный, услужливый дьявол из аэропорта Шарль де Голль был вторым в команде убийц, которые покушались в Нантском музее изящных искусств на жизнь Тони Ладейниковой.

А что, дьявол полагал, что от перенесенного страха ей отшибло мозги и она его не узнает? Тогда… тогда разумнее будет не подавать виду, что узнала-таки. Может, удастся обмануть судьбу?

…Почему-то и в Париже, и в Нанте в те дни кругом были расклеены рекламные плакаты нового фильма «Romeo doit mourir» – «Ромео должен умереть». Или точнее было бы сказать, Антонина doit mourir?

Глава 2

ПЛЕТЕНИЕ ИЗ ПРОМЕНАДНОЙ ПОЗИЦИИ

Из дневника Федора Ромадина, 1779 год23 августа, Рига

Сколько дён уже в пути, а я все никак не мог выбрать времени и места для записок. Батюшка будет недоволен, коли я многое пропущу запечатлеть.

Забавно, однако, как до сих пор довлеет надо мною это желание: непременно угодить батюшке! Сальваторе Андреевич уверял, что моя вечная робость недоросля и оглядки на мнение батюшкино – все растает, будто прошлогодний снег, лишь только мы отряхнем с ног своих прах родного края. Однако едем мы уже изрядно, а надо мной словно бы все время стоит батюшкина тень, все слышу его голос, этак странно дрогнувший при прощании:

– Ну, Федька, честь фамильную, ромадинскую, не осрами. За шпагу зря не хватайся и кулаками не маши, знаю я тебя, однако и спуску тамошним охальникам не давай. Ежели там и впрямь все такие, как Сальваторе сказывал, стало быть, мало их маменьки в младые годы секли. А впрочем, помни: мир не переделаешь, только ногти зря собьешь. Ты же, Сальваторе, гляди за Федором Ильичом в оба глаза: случись что, я тебя со дна моря достану и узлом завяжу!

С тем мы и уехали, однако Сальваторе Андреевич наказ батюшкин никак не исполняет и в оба глаза за мною не следит. Прежде всего потому, что вот уже десять лет одноокий, с черной повязкою ходит, так что батюшкино пожелание – не более как фигура речи. Судьба второго глаза меняется в зависимости от настроения Сальваторе Андреевича и количества выпитого. Либо выколол его на дуэли ревнивый супруг некоей прекрасной дамы, дарившей нашего «красавца» своей благосклонностью, либо высадил не менее ревнивый соперник по сцене, кастрат Мориджи из Болоньи, владевший поразительно высоким сопрано, коего, впрочем, перещеголял однажды мой дорогой Сальваторе Андреевич, взяв с легкостью верхнее ля второй октавы и продержав его шесть или восемь тактов. Уж и не ведаю, существует ли голос человеческий, способный на такой подвиг, однако обличать моего дорогого наставника не имею ни малого желания.

Однако об чем бишь я? Разве на то был мне подарен батюшкою журнал сей – в дорогом коленкоровом переплете, и с уголками, и с золотом по корешку и на обрезах, чтобы я толок в ступе обыденщины старинные, в зубах навязшие впечатления? Здесь должно запечатлевать путевые заметки, к коим я и приступаю незамедлительно.

Вот первое из них: Рига – город большой и торговый, где серебряными и золотыми деньгами торгуют, как у нас на ярмонках луком и репою, – но грязный. Улицы настолько узкие, что приехавшие из Митавы возы, ставши гужом, занимают всю ширину улицы, так что нам с Сальваторе Андреевичем пришлось перелезть через эти возы, коли мы не хотели стоять два часа в ожидании. Нарвались мы на грубые оклики возчиков, а уж когда один из них заприметил, что я быстренько зарисовал его вместе с лошаденкою в своем журнале, брань его и вовсе площадной сделалась. Сальваторе Андреевич, оберегая уши барского дитяти, в другой раз через возы лезть не хотел, потому мы обошли их улицами, однако принуждены были блуждать часа четыре, прежде нежели нашли свое жилище.

Все улицы в Риге на один покрой, дома высокие, о четырех жильях16. Собор здешний красив необычайно, я и его зарисовал. А приятных женских лиц на улицах мною встречено не было, не то что в Петербурге, где женщины чудо как прелестны, токмо излишне худощавы и бледны. Пытал Сальваторе Андреевича о красоте италианских дам. Услышал лишь то, что равных им не сыскать в белом свете, особливо римлянки вне всякого сравнения. Любопытно наблюдать, как меняются его пристрастия по мере приближения к далекой, никогда не знаемой им родине! Раньше-то первыми по красоте считались наши, нижегородские Матроны да Лаисы, сиречь Матрешки да Лушки!

24 августа, Митава

Дорога отвратительная, дожди льют по-осеннему, городишко убогий, настроение препоганое. Сальваторе Андреевич спит как убитый, а я вдруг начал жалеть о том, что решился ехать. Что вынудило меня покинуть Россию? Увидеть Париж, Рим? Кто может поручиться, что увиденное вознаградит меня?

Сальваторе Андреевич, правда, беспрестанно твердит, что Рим – вот Мекка истинных художников, что нельзя добиться чего-либо серьезного, не побывав там, но ведь он известный умелец плетения лживых словес… Стоит лишь вспомнить, сколько девок падали в ножки батюшке с жалобами на ветреного римлянина, который, даром что одноглазый, слыл заядлым сердцеедом и умел уверить красотку, что лишь она владеет его сердцем, – через час уверяя в этом же другую, и столько же велеречиво и убедительно! Диву даюсь – особенно сейчас, озираясь на прежнюю жизнь свою как бы издалека, как бы с некоей горушки, откуда все хорошо и отчетливо видно, – что батюшка решился вверить мое воспитание сему ветренику и болтуну. Впрочем, поначалу нанимал он Сальваторе Андреевича лишь для постановки своего театра – умопомрачительного увлечения! Конечно, кого было нанимать, как не подлинного, чистокровного римлянина, потомка тех актеров, коих некогда привез с собою в Россию знаменитый Петрилло17. Дело свое Сальваторе исполнил со всем блеском, батюшка им как балетмейстером и капельмейстером остался премного доволен, однако этакого женолюба, а сказать проще – бабника и свет не видывал. Как уверяет сам мой драгоценный наставник, все причудливости его натуры проистекают от того, что он есть дитя любви.

Если верить ему, и я должен уродиться бабником, поскольку тоже дитя любви. Однако живу на свете вот уже девятнадцать лет, а сердце мое все еще свободно. Одна надежда на Рим!

А не слишком ли много надежд я возлагаю на Вечный город?

30 августа, в дороге

Мы уже в Пруссии. Сам себе еще не верю!

Сальваторе Андреевич клянется, что зарисовки мои изобличают твердую руку, хотя физиономии здешних простолюдинов весьма далеки от художественного идеала. До чего хочется взяться за кисть, снова окунуться в смешение красок! Нет, рисунок – это для меня лишь средство не утратить твердость руки, а работать стоит только кистью.

31 августа, Мемель

Выполняя волю батюшкину, тотчас по приезде направился в театр… нет, не театр, а в сарай, где за вход сдули с нас аж по 60 копеек. Как грянули симфонию, я едва не оглох. Сальваторе Андреевич потом уверял, что, конечно, мемельские жители решили надсмеяться над ним, прослышав, что он италианец и артист, и нарочно собрали худших гудошников, дабы его раздражить. Занавес здесь подымают по трехкратному стуку молотка. Как появились граф Альмавива, Фигаро, Розина, Бартоло18, как учали визжать… Право, батюшкины голоса во сто крат лучше поют, дурак я был, когда потешался над ними.

5 сентября, в дороге

От непрерывного буса19, от бессонницы, ей-ей, чуть не болен. Еще терпеть пять ночей, пока доберемся до Берлина. Ой, путешествие! Весьма дорого покупаются познания сего рода. Сальваторе Андреевич беспрестанно жалуется на местную пищу, а мне она и вовсе в рот нейдет.

Глава 3

КОРТЕ ВПЕРЕД

Россия, Нижний Новгород, октябрь 2000 года

Майя не ходит, а летает. Иногда – как стрела. Иногда – как пуля. Иногда – летит и аж вибрирует, будто граната, которая вот-вот разорвется. Здесь и сейчас!

– Де, здра, сег зан пров СерНик, еще ув!

Интересно, кто-нибудь понял, что имелось в виду? «Дети, здравствуйте, сегодня занятия проведет Сергей Николаевич, еще увидимся!» Но переводить Майе некогда, она уже усвистела в кабинет директора – значит, граната взорвется именно там.

– Дети, здравствуйте!

Шаг вправо, шаг влево – поклон. Что-то маловато сегодня народу. Ларисы нет, Егора. И Кати нет. Почему? Опаздывает? Или заболела? Ах да, Антонина ведь, наверное, уже уехала. Катя, значит, не придет. А впрочем, что-то могло и отмениться у Антонины. Ведь не померещилась же она Сергею позавчера в «Рэмбо». Танцевала с каким-то вальяжным дядечкой в таку-ую обнимку… А дядечка, между прочим, по возрасту ей в отцы годится. Ну да, вокруг женщин вроде Тони вечно увиваются всякие старые блядуны!

– Разомнемся. Начнем с головы. Раз-два-три-четыре!

Когда они крутят головенками, то похожи на птенцов, впервые высунувшихся из гнезда. А Майя завелась, наверное, потому, что снова какие-то проблемы с залами. Что-то такое Сергей слышал в раздевалке, когда брал ключи и магнитофон: опять выставка, и даже не «мехов России» или каких-нибудь там рептилий (к этому уже привыкли, терпеливо теснились в маленьких залах, привычно ломали расписание), а якобы выставка картин. Вернее, одной картины.

– Теперь упражнение на ножки. Носок-пятка, носок-пятка. Выше, выше ножки поднимаем! Так, хорошо. Ковырялочка вправо. Носок-пятка!

Что ж там за картина должна быть такая, если ради нее отдают весь большой зал Дома культуры?! Имеется же выставочный зал, музеи, ну и вообще, наверное, полно мест в городе, чтобы показать какую-то картину!

О, Егор примчался.

– Здравствуй, здравствуй, Егорушка. Становись на свое место, начинай. Делаем ковырялочку влево!

Пацаны будто в футбол играют, а не выставляют ноги. Хотя у Алика, к примеру, получается уже лучше, чем сначала. Ну, если посмотреть на них сейчас и сравнить с тем, что было два месяца назад, налицо колоссальный прогресс! Вот только отсев большой. Сначала такая теснота была в зале, встать некуда, а сейчас вполне свободно. И почти на каждое занятие кто-нибудь да не придет. Вот как сейчас.

– Перестроились на латиноамериканскую программу. Да, Алик, не пришла Катя, ты сегодня без пары. Но ничего, иди сюда, будешь со мной танцевать. Ребята, какая должна быть стоечка? Пяточки вместе, носки в стороны, животы подтянули, попели подобрали, хвостики свои!

Сергей с трудом подавил усмешку. Всегда, когда говоришь про хвостики, мальцы оборачиваются и смотрят себе на попки, как бы проверяют, а не выросли ли там на самом деле хвостики, если Сергей Николаевич и Майя Андреевна так упорно твердят про них на каждом занятии?

Посмотрел поверх их голов на свое отражение. Классная это штука – зеркальный зал. Жаль, что нельзя все время заниматься только здесь.

– Сначала без музыки. Колени мягкие, мальчики с правой ноги вперед, девочки с левой назад. И р-раз!.. Теперь девочки вперед. Назад! По-во-рот! Егор, ты куда так носишься? Партнерша не должна за тобой по всему залу бегать. Подтянулись, теперь под музыку в полритма! И р-раз!

«Забавные шпанцы все-таки, не устают веселить. Егор швыряет свою пару таким толчком, что она еле удерживается на ногах. Алик мотается за мной, будто консервная банка за кошкой. А Ваня опять не танцует, а играет в футбол. Причем в нападении. Вот у кого прогресса – ноль. Это только кажется, что дети легче поддаются дрессировке, чем взрослые!»

– Ножку выворачиваем, с силой отталкиваемся! Какой у нас носочек должен быть? Вытянутый носочек, красивый! Зачем мы косолапим, как медвежата? Виск влево! Ира, очень хорошо, как на пружинке, молодец. Виск вправо! Еще раз! Так, хорошо. Все сначала, но теперь слушаем музыку и стараемся успевать за ритмом. И – начали!

– Ну что, все нормально? Занимаемся? Егор, ты путаешься! Оля, ты путаешься!

Это влетела Майя – глазищи сверкают так, что смотреть страшно. Улыбка еще резиновая, но пытается не напугать детей остатками ярости. Сразу с места в карьер взялась за работу:

– Танцуем, танцуем! Слушаем музыку!

– Ну что там? – Сергей попытался прорваться сквозь ожесточение, которым Майя так и брызгала.

Обожаемая наставница раздула точеные ноздри:

– Опять придется расписание кроить. С детьми как-нибудь уместимся в сто второй, а взрослых – на две группы. Сможешь в воскресенье два часа позаниматься? Индивидуалки вроде бы у тебя не намечается, Антонина уехала, а больше никто не изъявлял…

– Интересно, удастся ей там танго потанцевать? Хорошо бы, да? Зря я ее учил, что ли?

– Приедет – расскажет. Теперь вспомним ча-ча-ча. Давайте сначала без музыки: ча-ча раз-два-три! Господи, как бы не забыть Олиной маме сказать, чтобы полегче одевала ребенка? И эти негнущиеся туфли, она что, не соображает ничего? Ча-ча раз-два-три!

– А правду говорят, что ради какой-то картины зал забирают?

– Слышал уже этот бред? – Майя резко повернула рыжекудрую голову, профиль камеи аж заострился от злости: – Якобы событие культурной жизни! Двести лет валялась по подвалам, потом в запасниках пылилась в музее, и вдруг все как с печки упали: событие! Ну и выставили бы ее в музее, нет, надо нам жизнь портить. Но, как назло, в музее переэкспозиция или еще что-то там непонятное, выставочный зал набит под завязку, а тут как бы уже сговорились с Глазуновым, что приедет почтить своим присутствием историческое полотно, краеведы наши активизировались: с этой картиной, говорят, что-то связано, мистика какая-то.

– Мистика? Она заряженная, что ли, картина эта? Дает установку? Или персонажи по ночам сходят с полотна и шляются по залу, разминку делают?

– Да нет, якобы все ее владельцы плохо кончали.

– Это как?

– Не в том смысле, в каком ты подумал.

– Да вы что, Майя Андреевна?!

Майя, уже меняя гнев на милость, усмехнулась, повела соболиной бровью:

– Дети, почему сбились в такую кучу? Не надо делать слишком большие шаги, вы не успеваете за ритмом. Сережа, поведи ты немного, я так кричала на директора, что у меня, кажется, опять ларингит начинается.

– Ладно. Ча-ча раз-два-три… Теперь раскрытие! Основной шаг! По-во-рот! А головы? Про головы почему забываем? Резко фиксируем точку – раз, два, три! Смотрите, как надо делать, на меня посмотрите все.

– Извините, пожалуйста, можно Кате войти?

Сергей так резко «зафиксировал точку», повернувшись к двери, что сбился с ноги.

Девочка лет шести бежала по залу, кивая русоволосой кудрявой головой направо и налево:

– Здрасьте! Здрасьте, дядя Сережа, тетя Майя! Алик, я вот она! Я пришла!

Большой синий бант съехал куда-то за ухо, рожица развеселая, светлые ресницы так и порхают над большими серыми глазами.

– Катерина, здравствуй. – Майя мгновенно забыла, что велела называть себя и Сергея только по имени-отчеству: растаяла перед щербатенькой улыбкой, сама разулыбалась безудержно: – Я уж думала, ты не придешь. Кто тебя привел?

– Это наш папа Виталя. Пока мама уехала, я у него поживу!

Майя с интересом взглянула на высокого парня с вальяжной рыжеватой бородой, в которой уже поблескивали серебряные нити. Да ему лет тридцать пять всего, а уже с проседью. И на висках… Ничего, это ему к лицу. Каштановые волосы лежат надо лбом красивой мягкой волной. Не слабый мужчина, очень даже неслабый. Дурочка эта Антонина Ладейникова, что бросила такого. Она, конечно, ничего конкретно не рассказывала Майе, но поскольку ей вечно не с кем оставить ребенка, ясно, что мужа как бы нет. С другой стороны, видимо, еще не все рухнуло, если, отправившись в свою сказочную командировку, она оставила дочку с бывшим супругом. Нет, такой мужик недолго в «бывших» проходит, небось дамочки в очереди стоят, чтобы прибрать его к рукам.

«У нашего папы поживу!» – Сергей смотрел, как Катя становится на свое привычное место во втором ряду. Ладошка Алика выскользнула из его руки: мальчишка радостно побежал к своей партнерше. – Вот, значит, ее папа. Тонин муж. Почему я думал, что она не замужем? А Катьку в капусте нашли, что ли? Секундочку… А как насчет вальяжного дяденьки в «Рэмбо»? Эх-аяй! Знает ли муж о ее походах в злачные местечки? Ну, если и узнает, то уж точно не от меня!»

Резко отвернулся, пряча усмешку и для вида перебирая лежащие на подоконнике ведомости, невольно вслушивался, как Майин певучий голос обвивается серебристой кокетливой нитью вокруг низкого, бархатистого:

– Нет, Тоня не платила за декабрь, но еще рано, вы не беспокойтесь, у нас положено до пятого числа будущего месяца вносить деньги.

– Нет, я сейчас уплачу, это мои заботы – Катино обучение. Где расписаться?

– Сережа, дай чистую ведомость. Вы первый будете. Напишите сами фамилию, пожалуйста. О, у вас другая фамилия, не такая, как у Тони?

– Да, Антонина захотела оставить свою, – красивые губы дрогнули с привычной обидой. – Я – Баранин, она – Ладейникова.

– Катерина тоже Ладейникова?

– Да.

– Тогда надо было написать ее фамилию, а то мы запутаемся. Ну ладно, ничего, Сережа, пометь там в скобочках – Катя Ладейникова.

Сергей склонился над подоконником. Ручка плясала в пальцах, буквы получались кривыми. Не заржать бы. Тише, тише!

«Баранин – он. А его жена, значит, была бы – Баранина? Телятина, Баранина, Говядина… кошмар! Как хорошо, что Тоня не стала менять фамилию. А этот, как его там, кажется, не понимает, почему не стала! Ну и дурак! Ну и дурак!»

– Записал, – Сергей обернулся – и встретил холодноватый, оценивающий взгляд светло-карих глаз. На мгновение ему стало не по себе – не вслух ли он обозвал этого Баранина? Быстро отвел глаза и пошел к ребятишкам, которые сразу уловили охлаждение к себе педагогов и уже сбились в стайку, радостно загалдели. Пора заняться делом, именно за это, а не за что другое родители денежки платят.

– Катя, я вижу, ты уже все забыла. Ну-ка, дай мне руку. Остальные повторяют. Ча-ча раз, два, три! Встали на бедро, встали на бедро!

Сквозь всплески музыки доносился голос Майи, которая воодушевленно жаловалась новому знакомцу на безобразия, творимые администрацией Дома культуры:

– Опять нас выселяют на некоторое время! Все расписание изломается! Главное дело, я понимаю, было бы хоть серьезное искусство, а то, говорят, какая-то порнуха!

Сергей покосился в зеркало. Почему, интересно, Майя твердит, что ему больше идут просто вымытые хорошим шампунем волосы, а с этим гелем вид распутный? Чушь. Отлично смотрятся волосы. Такие роковые кудри. Ну а насчет вида распутного… что есть, то есть!