Год длиною в жизнь

– Раскрасавица? Марина? – задумчиво переспросила Татьяна. – Да нет, красавицей ее никогда нельзя было назвать. Я ее не видела в молодости, мы с братом переехали в Энск, когда Марина уже отправилась в ссылку, но, как мама рассказывала, Марина была очень неприглядна. Однако с годами все в ней как бы смягчилось, переменилось – от души до внешности. Она ходила только в черном, и черный цвет был ей очень к лицу, облагораживал ее. Она постоянно посещала церковь, она всем своим видом являла одно только смирение и покорность судьбе. Это было очень привлекательно, знаете, потому что всякий видел – вот сильная женщина, которую сломила жизнь. Она вызывала симпатию и жалость враз. И я знала как минимум трех мужчин, которые пытались за ней ухаживать. Один был такой же постоялец дома Чжена, как и мы, другой – наш сосед по улице, третий – сослуживец моего брата на КВЖД. Напрасны были их старания! Марина просто отшвырнула их от себя! Я даже не знаю, что произвело на нее такое впечатление, та давняя история или еще какие-то события ее жизни, но на всем свете для нее существовал только один мужчина, которого она обожала, – ее сын.

– И… и каков же он из себя? – как бы невзначай спросила Инна Яковлевна.

– О, знаете, он был очень милый. Сейчас-то… Сколько же лет прошло? Мы в двадцать четвертом году уехали из Харбина, когда китайцы начали забирать власть на КВЖД и начались репрессии против русских служащих. Тогда погиб мой брат… – Татьяна перекрестилась. Справа налево, конечно. – Моя мать, кстати, с тех пор стала болеть сердцем и так и не смогла оправиться от удара…

Инна чуть повела бровью. В 1937 году ей пришлось повидаться с Лидией Николаевной Шатиловой. Менее болезненной особы тогда трудно было себе представить!

– Ваша матушка живет с вами? – осторожно поинтересовалась она.

– Она умерла два года назад от сердечного приступа. – Татьяна снова перекрестилась.

– Царство небесное… – не без изумления пробормотала Инна.

– Царство небесное, – эхом отозвалась Татьяна. – Но что-то я отвлеклась. Мы говорили о Павле.

Инна Яковлевна навострила уши.

– Выходит, с тех пор, как я видела его в последний раз, семнадцать лет минуло. Он уже совсем взрослый мужчина, ему должно быть двадцать семь. Мне трудно представить его теперь, но тогда он был худенький и обещал стать высоким, у него были очень правильные черты, темно-русые волосы, красивые темно-серые глаза…

Татьяна улыбнулась, и Инна Яковлевна рассеянно улыбнулась в ответ. Ей вспомнился Всеволод Юрский, Андрей Туманский, товарищ Павел, каким он был тогда, в пору их совместной попытки завладеть аверьяновскими деньгами. Высокий, широкоплечий, темно-серые глаза на чеканном лице, суровые брови, роскошные ресницы…

Сомнений нет, ребенка Марина Аверьянова родила от него. Ну, вот и подтвердился тот слух, который заставил когда-то, в восемнадцатом году, Всеволода Юрского, члена правительственной комиссии по отправке конфискованного «царского золота» из Энска (Энск был в то время золотым карманом России, из которого черпали и черпали большевики для оплаты контрибуции Германии согласно Брест-Литовскому мирному договору), натворить столько глупостей…

Та история и поведение Юрского поразили Инну. В первый раз она обнаружила, что у ее давнего товарища по партии и по организации всяческих интриг, безжалостного, хладнокровного Всеволода Юрского есть некий вполне человеческий орган, называемый сердцем. И трепетание сего органа вынуждало его на совершенно невероятные поступки! Оказывается, человек, который мог равнодушно послать на верную смерть доверчивую Тамару Салтыкову и не оглядываясь бросить обожающую его Марину Аверьянову, человек, на руках которого было столько крови, любил детей. Нет, не вообще, не в мировом масштабе. Он любил своих детей. Он был одержим своим отцовством!

Еще в молодости Всеволод женился, но вскоре жена и сын умерли: они жили в Астрахани, где каждое лето разражалась холера. Сам Юрский выздоровел чудом, но зрелище мучительного умирания его ребенка произвело на него страшное впечатление. Он не мог забыть сына (жену-то забыл довольно скоро) и сделался одержим желанием иметь других детей. Однако напрасно. Он обращался к врачам – те уклончиво советовали лечиться, но некоторые сразу выносили приговор: детей у него, скорей всего, больше не будет. Значит, врачи ошибались!

В тот день, когда Смольников арестовал Марину Аверьянову, Юрский и Инна бежали из Энска. На другой день они прибыли в Москву и немедленно выехали за границу. Разумеется, Всеволод ничего не знал ни о судьбе Марины (да она его и не интересовала нимало!), ни о ее ребенке. Вернулся он в Россию только летом семнадцатого. Юрский был одним из тех большевистских комиссаров, кто первым ворвался в Зимний дворец в знаменитый октябрьский день. Он не жалел себя в ту пору. Близилось исполнение цели – революция свершилась, теперь начался передел власти в России. Всеволод Юрский мог стать большим, очень большим человеком! Он мечтал о министерском портфеле… вернее, о комиссарском «маузере» (ну какие в ту пору вообще были портфели?). Ему неважно было, с помощью чего осуществлять свою власть, с помощью «маузера», портфеля, пулемета или пачки декретов. Юрский всеми силами стремился загладить свой промах в операции «Невеста», готов был исполнить любое, самое опасное поручение ЦК. У него были там покровители, которые и помогли ему войти в состав комиссии по отправке из Энска золота.

Тогда-то Юрский и узнал, что Марина Аверьянова отправилась в ссылку беременной. Известие потрясло его. Выходило, что он сам бросил на произвол судьбы своего столь желанного, столь долгожданного ребенка. Юрский ни на миг не усомнился в своем отцовстве и думал в те дни лишь об одном: найти ребенка. Он долго не мог навести никаких справок о Марине – огромную Россию начала разрывать на части Гражданская война, но оставалась надежда, что бывшая любовница по-прежнему живет в городе Х. Марина была ему не нужна, но у нее рос его ребенок. Юрский хотел найти его – и бежать с ним из России.

Да, в то время его революционная непримиримость и убежденность, его беззаветный фанатизм уже дали трещину. Он разуверился не то что в смысле творимого большевиками – небось даже и Ленин не был вполне уверен в том, что же он хочет сотворить в России! – он разуверился в их победе.

Закончив свои дела в Энске, Юрский вернулся в Москву. Он искал Марину, посылал телеграммы в Х., рвался туда поехать – безуспешно. А в то время эшелоны с русским золотом дошли до Германии, и начались неприятности. Контрибуция оказалась значительно траченной… как шуба – молью. Разворовали золотишко непримиримые ленинцы! Кто крал, когда, как – неведомо. Германцы предъявляли претензии, большевики юлили, замалчивали, скрывали факт скандала, но в то же время, как могли, пытались найти концы.

Но какие тогда могли быть концы? Что можно было найти? Обнаружили двух или трех идиотов, которые привезли золотую пыль, прилипшую к их рукам, с собой в Москву, поставили их к стенке. А Юрскому под горячую руку припомнили старый грешок – провал операции «Невеста». Его отправили в Париж – шпионить против РОВС,[9] выявлять среди белоэмигрантов желающих вернуться в Россию, сманивать их всеми правдами и неправдами, чтобы в России уничтожить как шпионов…

Инна была все эти годы рядом с ним, и уж кто-кто, а она отлично знала, что Юрский не избавился от своей idйe-fix. Он не сомневался, что Марина Аверьянова родила ребенка именно от него. Все доводы Инны, что, переспав с ним, она могла переспать еще с десятком столь же пламенных революционеров, не переубедили его. Его вера граничила с фанатизмом… И теперь Инна убедилась, что Юрский был прав.

Шли годы, но он никак не хотел смириться с тем, что ему не найти Марину, не найти ребенка. А между тем они с Инной жили припеваючи во Франции – родина хорошо содержала своих представителей в странах капитала. Суммы, которые расходовались на то, чтобы обратить симпатии «всех трудящихся» к республике Советов, легко можно было назвать баснословными. Юрский являлся одним из тех, через кого проходили деньги, предназначенные для поддержки Французской компартии.

Кроме того, еще в восемнадцатом Юрский проделал кое-какой гешефт с продажей облигаций царского правительства, хранившихся в Госбанке Энска. Операция была для добычи денег для партии, однако средства перечислялись на его личный счет.

Итак, с материальной стороной все обстояло отлично. Сложнее было с моральной – с внезапно родившимся, запоздалым, неудовлетворенным, гипертрофированным отцовским чувством. Юрский не мог смириться с потерей второго ребенка – и отчаянно пытался «сделать» третьего. Ох, сколько натерпелась Инна от своего любовника, который с годами стал ей так близок, ну совсем как муж, хоть они никогда не были официально женаты! Он сделался просто частью ее. Она понимала, что смешно ревновать немолодого, погрузневшего, полысевшего человека к молодым женщинам, да и не была Инна ревнива, однако последние несколько лет жизни с Юрским были сущей мукой. А та история, когда она почти возненавидела родную дочь…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Это выражение примерно соответствует нашему: «Мне все по фигу!»

2

От франц. froage – сыр.

3

Общепринятый в описываемое время эвфемизм, аббревиатура которого соответствовала аббревиатуре известного учреждения. (Прим. автора.)

4

Французская жандармерия – полевая полиция, действует в сельской местности. (Прим. автора.)

5

– Вы русский? – Нет. Да! – Вы арестованы (нем.).

6

Где здесь, по-вашему, Франция?.. Все, быстро, быстро! Вас будут сопровождать! (нем.)

7

Хорошо, только поскорей, пожалуйста (нем.).

8

Пожалуйста, скажите мне, где я могу получить какую-нибудь справку? – Авеню Маршала Фоша, 72. – Но что находится по этому адресу? – Один дом (нем.).

9

Российский объединенный войсковой союз – антисоветская организация, созданная в эмиграции бывшими белыми офицерами. (Прим. автора.)