Черный маг за углом

И знание это было какое-то глубинное, генетическое, не требующее никакой аргументации.

Свечение окончательно погасло, и Лена вдруг поняла, что жутко устала за этот такой длинный, наполненный эмоциями и переживаниями день. Думать и анализировать больше не получалось, веки отяжелели настолько, что показались девушке чугунными.

Тратить силы на то, чтобы удерживать их открытыми – тем более без причины, исключительно из ослиного упрямства, – Лена не собиралась, если хочется спать, надо спать. Набираться сил. Это теперь – ее главная задача: в темпе восстановить хорошую физическую форму.

Потому что бурлящая энергия из медальона вряд ли поможет той, у кого вместо тренированных мышц – отварные макароны.

Лена отправила подарок отца обратно под майку и отключилась еще до момента соприкосновения головы с тощей подушкой.

А минут через десять на верхней койке соседних двухъярусных нар закопошилась Губа, по документам – Слюсарева Ираида Поликарповна. Но, сколько себя гражданка Слюсарева помнила, никто никогда не обращался к ней по имени-отчеству (если только следователь какой вежливый попадался), уж больно не соответствовало оно облику маленькой, тощенькой бабенки, единственной гордостью которой были толстые, какие-то негроидные губы.

Которые, собственно, и дали новое имя Ираиде Поликарповне.

Губа была из свиты Шречки и Чуни. Эта особь женского пола не могла существовать самостоятельно, она была слишком безвольна и труслива. На зону Губа отправлялась с редкостным постоянством – работать гражданка Слюсарева не умела и не любила. А вот мошенничать, обирая доверчивых стариков, – с удовольствием. В последний раз старушка оказалась не такой уж и доверчивой, и Губа из мошенницы превратилась в убийцу.

И загремела в колонию строгого режима, где мгновенно прилепилась к двум откормленным акулам, Шречке и Чуне. Да, ею помыкали, она стала чуть ли не рабыней двух бабищ, девочкой на побегушках, прислугой и застиранной тряпкой, отдавая им все самое лучшее из присылаемых родней посылок, но зато никто иной не смел и пальцем тронуть Губу! А если кто-то из другого барака по незнанию пытался поставить обнаглевшую малявку на место, та бежала жаловаться к повелительницам. А повелительниц боялись все.

И вот все в один момент изменилось! Пришла эта отвратительно красивая сучка и превратила повелительниц в два бревна! И спокойная жизнь закончилась – все, кого когда-либо обижали Шречка и Чуня, теперь мстительно оттягивались на их свите, в которую, кроме Губы, входили еще две осужденные по тяжелым статьям зэчки.

И отомстить этой Ведьме хотелось, ох как хотелось, но куда там! Губа на всю жизнь запомнила мгновенно ушедший из глаз ее повелительниц разум. Да, его там изначально было не особо много, но все-таки он был! И вдруг – ослепительная вспышка из рук Ведьмы, и глаза Шречки и Чуни превратились в оловянные пуговицы.

А Губе совсем не хотелось стать чем-то подобным, пускать слюни и гадить в штаны.

Поэтому да – она ненавидела Ведьму, мечтала отомстить ей, но сидела тихо и не рыпалась.

И вот сегодня ей повезло! И даже хорошо, что желудок сильно крутило, и обычно вырубающаяся на второй минуте после отбоя Губа маялась без сна.

Теперь она знает, ЧТО делает Ведьму ведьмой! Та штука у нее на шее, под одеждой незаметная! Вон как светилась, прям молнии внутри!

А если эта вещь станет собственностью ее, Губы, то Губа превратится в Ведьму, а Ведьма… ну, назовем ее Шваброй! А что, классно! Вон, она так отощала, что и на самом деле на швабру похожа!

Главное теперь – дождаться, пока Ведьма уснет покрепче. А остальное – дело техники, с чем у зэчки проблем не было, ее первая ходка как раз была за кражу.

Губа какое-то время лежала неподвижно, прислушиваясь к ровному дыханию Ведьмы. Но надолго терпения не хватило, перспектива полной власти над всеми кружила ей голову, и Губа пошла на дело.

Тем более что и дела особого не было, подумаешь – цацку с шеи крепко спящего человека снять!

Губа бесшумно соскользнула со своей койки, постояла, прислушиваясь, потом на цыпочках приблизилась к койке Ведьмы, пару секунд с ненавистью разглядывала точеные черты лица, и вот уже подрагивающие пальцы осторожно вытягивают цепочку медальона.

Все шло как надо. Ровно до тех пор, пока потные руки не прикоснулись к собственно медальону…

Глава 9

Лена еще не успела толком завернуться в уютное бархатное одеяло сна, как в уши ввинтился гнусный, похожий на скрип пенопласта по стеклу, визг. Причем визжали где-то совсем рядом, практически возле страдальчески завибрировавшего барабанной перепонкой уха.

Осеневу буквально подкинуло на койке, кусочек черного бархата все еще закрывал глаза, и девушка ничего не могла пока рассмотреть. А подсознание в первую очередь пришло на помощь подвергаемому жестокой пытке слуху и отправило на выручку ладони девушки, зажав ими уши.

Так что глазам пришлось промаргиваться самостоятельно, протереть их уже было нечем.

А тут еще и лампочка под потолком, включенная прибежавшим на шум охранником, загорелась, спросонья показавшись не слабенькой шестидесятиваттной, а мощным прожектором.

В общем, какое-то время Лена могла только прислушиваться к происходящему, тем более что происходило оно довольно шумно. С непрекращающимся визгом, руганью разбуженных зэчек и грозными окриками охраны:

– …! Что тут происходит? Кто у нас в штрафной изолятор захотел? Эй, ты чего верещишь? Твою мать, что это с ней?! Кто это сделал?!

К концу тирады угроза в голосе охранника сменилась испугом.

Что стало вдохновляющим пенделем для сонных век Лены, они встрепенулись и заработали часто-часто, окончательно счищая пленку сна.

И первое, что увидела девушка, – вытащенный из-под майки медальон. К счастью, когда Лена присела на койке, он оказался прикрыт одеялом, так что вряд ли кто-то смог его заметить.

Осенева торопливо вернула отцовский подарок на место и только потом посмотрела вниз.

И почти точно воспроизвела алгоритм действий охранника, только первое слово было более литературным.

«Бли-и-ин!».

И вопросов по поводу причины случившегося у девушки не возникло.

Вытащенный из-под майки медальон подсказал.

И обугленные, словно она к оголенному высоковольтному проводу прикоснулась, ладони Губы…

Страшные, черные, скрюченные.

Зэчка каталась по полу, выставив вверх огарки, и продолжала верещать на той же высокой ноте, словно ее заклинило. Визг прерывали только частые вдохи, а потом выматывающий вой снова ввинчивался в уши окружающих.

А окружающих набиралось все больше – разбуженные женщины скапливались возле вьющейся на полу Губы, по ходу комментируя ситуацию.

Правда, комментарии эти особым разнообразием и вдумчивым анализом происходящего не отличались. Как, впрочем, и изысканностью слога:

– … твою мать! Что за…ня происходит?!

– О…еть! Гляньте на ее грабки! Она че, в топку полезла?! В котельной?!

– Ты че,…лась совсем? Вот так прямо вышла из барака, потопала в котельную, сунула руки в топку, от…див перед этим техника, а потом пулей обратно, чтобы тут повизжать?!

– А чего тогда? Что с ейными руками? Может, лишай какой, а?

– А вот сейчас фершал нам скажет! Эй, фершал, че с Губой такое? Это не заразно?

Прибежавший по вызову дежурного заспанный фельдшер озадаченно разглядывал уже охрипшую от воя зэчку, почему-то даже не пытаясь ей помочь. Что мгновенно взбесило остальных женщин:

– Ты чего вылупился, козел?! Она же счас от боли загнется! А ну, быстро подними свою жопу да бабу осмотри! Укол какой ей сделай, чтобы не орала так!

– А вы меня не учите! – огрызнулся пожилой фельдшер, все же присаживаясь рядом с Губой. – И вообще, разойдитесь, вы мешаете! Дышать уже нечем!

– Марш по местам! – гаркнул охранник, на помощь которому прибежали еще двое, дежурившие снаружи. – И заткнулись все! Не мешайте доктору!

– Доктора нашли! – фыркнул кто-то из зэчек. – Он только пластырь на порез наклеить может, да и то криво! А тут случай серьезный, капельница может понадобиться, и это как минимум. А вообще – Губу надо срочно в серьезный стационар везти, иначе загнется.

– О, да тут коллега срок отбывать изволит, – криво усмехнулся фельдшер, копошась в своем чемоданчике. – Вы, сударыня, кто? Профессор медицины, не меньше?

– Нет, не профессор, медсестра. Но даже мне ясно – у Губы ожоги, причем серьезные, вряд ли у вас нужные препараты найдутся.

– Мистика какая-то, – проворчал фельдшер, отламывая кончик ампулы. – У этой женщины действительно серьезно обожжены руки, но я ума не приложу, КАК?! Где она могла так обжечься?

– А хрен ее знает! – пожал плечами охранник. – И нечего на меня таращиться, я отвечаю – из барака никто не выходил, даже по нужде. Было тихо, все спали, а потом вдруг этот визг! Я сразу прибежал, и сто пудов – эта баба была одна на полу! Никто от нее не убегал, все только-только просыпаться начали. Сидели на койках и моргали слепыми совами. Но главное – никакого огня, и паленым не воняет, вы же чуете!

– Да, действительно, – покачал головой фельдшер, набрав в шприц лекарство. – Запаха горелой плоти нет, а горелая плоть есть. Говорю же – мистика. Так, сейчас мне надо, чтобы ее кто-то зафиксировал, а то она так дергается, что я в вену не попаду. Вот вы двое, – эскулап кивком указал на Рюшку и Лену, – сползайте с коек и придержите вашу подругу.

– Она нам не подруга, – буркнула Рюшка, крепко прижимая Губу к полу. – Я просто хочу, чтобы поскорее прекратился этот вой, а то у меня голова сейчас треснет.

– А вторая почему медлит? – поторопил Лену охранник. – Ишь, несет себя, словно королева! А ну, шевели задницей!

– Ты с ней поосторожнее, – тихо прошелестел кто-то из женщин. – Это же Ведьма!

– Чего-о-о? – вытаращил глаза вертухай. – Какая еще ведьма? На помеле летает, что ли?

И радостно заухал, мысленно аплодируя своему остроумию.

– А вот отсохнет у тебя твой перчик, тогда и узнаешь, какая ведьма, – хмыкнул кто-то еще.

Уханье мгновенно прекратилось.

Тем временем Лена как раз наклонилась над вырывающейся из рук Рюшки Губой и кивнула рыжуле:

– Ты прижимай ее со своей стороны, а я – отсюда. Вот так, – она с силой навалилась на бьющееся тощее тело и кивнула фельдшеру: – Давайте, доктор, действуйте. А то бедняга уже охрипла от крика.

Со своей задачей эскулап справился вполне профессионально – тонкое жало иглы с первого раза попало в вену, и через пару минут Губа перестала дергаться и затихла, тяжело и со свистом дыша. Глаза ее были закрыты, лицо резко осунулось и побледнело.

– Что это с ней? – с сомнением подняла глаза на фельдшера Рюшка. – Чего вдруг синяя такая стала? Что вы ей вкололи?

– Обезболивающее я ей вколол, – устало произнес эскулап, осторожно смазывая обугленные руки Губы. – Сейчас вот повязки наложу и буду начальнику колонии звонить, пусть перевозку вызывает. А синяя она от боли и крика, просто заметно стало, когда затихла. Эту женщину надо в больницу везти, в ожоговый центр.

В этот момент Губа, которой, вероятно, стало чуть полегче, открыла глаза и увидела склонившуюся над ней Лену.

В глазах зэчки заплескался откровенный ужас, она снова задергалась и захрипела:

– Уходи! Отстань от меня! Я не хотела красть! Я больше не буду! Не надо-о-о-о!!!!

– Это все Ведьма… – сдавленно прошелестело в бараке. – Это она сожгла Губу…

Глава 10

Рюшку мгновенно словно ветром сдуло, она перестала фиксировать Губу и с ногами забралась на свою койку, где судорожно спряталась под одеяло и затаилась.

Охранники отшатнулись и дружно заклацали затворами, а у фельдшера мелко-мелко затряслись руки. Правда, бинтовать пострадавшую он не перестал.

А сама пострадавшая уже не билась и не выла. Потому что не могла – трудно это делать в отключке.

В бараке душным смогом повисла напряженная тишина.

Лена физически ощущала нарастающий страх окружающих, тело словно иголками кололи. Не сильно, но и приятного тоже мало.

– Вы что, с ума посходили все? – криво усмехнулась девушка. – Я ведь тоже спала и от крика проснулась, как и вы все! И охранник сказал, что никого возле Губы не видел! Я разве была рядом с ней, когда вы вошли? – она перевела взгляд на охранника.

– Я не видел, – буркнул тот, насупившись. – Но я ведь прибежал на крик, а что тута делалось до того, как эта заверещала, – не знаю.

– И я не знаю! – заорала Лена. – Я спала!

Все молчали. Но девушка чувствовала – не верят. И боятся. Боятся все сильнее.

Не верят, возможно, потому, что Осенева обманывала.

Лена знала, что произошло. Вернее, догадывалась. Вероятно, Губа увидела светящуюся штучку и решила украсть ее у Ведьмы. А семейная реликвия вовсе не желала переходить в чужие руки.

И ударила по этим рукам…

Значит, чужие не могут прикасаться к медальону, только члены семьи. Ну что же, за артефакт можно не переживать, чего нельзя сказать о самой Лене.

Осенева знала – от тех, кого боятся, постараются избавиться. Рано или поздно. Любой ценой.

То, что произошло со Шречкой и Чуней, зэчки – да и не только они – приняли. Пусть и дали новенькой кличку Ведьма, и побаиваться начали, но не так, чтобы сильно.

Наверное, потому, что две жирные жабы своим террором всех достали, да и превращение их в два гигантских кабачка произошло безболезненно.

А тут – жуть какая! Руки обгорели чуть не до кости! Да, Губу нельзя назвать приятной во всех отношениях дамой, да, она подленькая и трусливая, но и вреда особого никому не причиняла, а после исчезновения покровительниц вообще затихла. И вдруг – такое!

Допустим, поступок Ведьмы можно было бы как-то оправдать, захоти Губа придушить ее во сне, но такого точно не могло случиться! Губа слишком боязлива, с…куха она для мокрого дела.

Вот спереть что-то по-тихому могла. И тырила периодически, и была бита за крысятничество, но жечь руки живьем…

В общем, после того как Губу увезли в больницу, Лена оказалась в полной изоляции. Даже Рюшка перестала с ней общаться. Пару раз Осеневу таскали на разборки к начальнику колонии, у которого мозг вскипал от творившейся в подведомственном учреждении ерунды.

Хотя ерунда – не совсем то слово. Х…ня тут происходила, самая что ни на есть х…вая х…ня!!!

Сначала те две бабы, еле отписался, теперь – того хуже! Ожог рук четвертой степени, заключенной грозит ампутация, а как, что – никто не знает! Бред какой-то несут насчет Елены Осеневой, но не писать же в отчете: «Руки осужденной Слюсаревой сожгла с помощью магии осужденная Осенева»!

Само собой, Осенева все отрицает, еще и смотрит удивленно-насмешливо своими зелеными глазищами, мол, ты в своем уме, гражданин начальник? Что за пургу ты гонишь?

Хотя, если проанализировать события последних месяцев, именно с появления в колонии Елены Осеневой и начались все эти заморочки. Может, совпадение, а может…

Как бы там ни было, а надо попытаться добиться перевода этой зеленоглазой девицы в другую колонию. Другой вопрос – как сделать это самым безопасным для собственной задницы способом? Ведь связи у родителей этой Осеневой нехилые, не супермега, конечно, но и не шелупонь с окраины.

Вот если бы…

Начальник колонии и сам толком не знал, что именно «если бы», но ему на помощь совершенно неожиданно пришли сами зэчки. На стол легло коллективное письмо женщин, живущих в одном бараке с Осеневой с просьбой срочно убрать Ведьму куда подальше. Иначе они объявят голодовку. Подписались все без исключения заключенные.

Ну вот, теперь можно и в управление ФСИН рапорт писать. Кому нужен лишний шум с голодовкой, за это пистон вставят не только собственно начальнику колонии, но и областному руководству.

Лена ничего не знала об ультиматуме соседок по бараку. Да и откуда узнать, если от нее шарахались, как от чумной. В столовой Лена сидела одна, на работу ходила одна, если пыталась с кем-то заговорить – отвечали, но односложно. И в глаза старались не смотреть.

Нельзя сказать, чтобы девушка особо переживала по этому поводу. Ну да, приятного мало, но до открытых пакостей и вредительства дело пока не доходило – они просто боялись вредить Ведьме, себе дороже.

А так – никто не пристает с расспросами, не мешает тренироваться, не любопытствует, зачем Ведьма берет в библиотеке все, что хоть как-то связано с духовным самосовершенствованием, йогой, медитацией и прочей непонятной и мало кому в колонии нужной чепухой.

Правда, Лена брала не только специальные книги, для подпитки измученной души она читала классику – и прозу, и поэзию. И современных авторов тоже.

Особенно по душе ей пришлись стихи ее тезки, Елены Ярмолович. Небольшая книжка в стильной черно-белой обложке была так затрепана и зачитана, что становилось ясно – эти стихи легли на душу не только Осеневой.

Некоторые строки сами собой запомнились, и Лена порой ловила себя на том, что во время тренировок, отжимаясь или подтягиваясь, она шепчет в ритм:

Руби канаты!Отчалить! Быстро!Мы здесь чужие!Нам нет здесь близких!Руби канаты!Бегом на выстрел!Волной умыли,А чтоб нам чисто!Сорвались двериС петли не мертвой,По следу зверяМозоли стерты.Сорвались в море.Прощай, наш берег!Нас нет – не горе,Мы есть – не верят!Руби наотмашь,Чтоб не догнали!Не верят – бог с ним,Не очень ждали!Руби, не мешкай!Пока мы спали,Решили – гоним!И нас погнали!

Она шептала эти рубленые строки снова и снова, а зэчки думали – колдует…

И страха становилось все больше. А еще – злобы. И даже ненависти.

Отдававшейся в душе Лены физической болью. И она снова брала в библиотеке томик Толстого или Тургенева.

И лечила душу.

Глава 11

А тут приходят и снова к начальнику колонии зовут. Ну сколько можно? Что еще он хочет узнать? Ничего нового Лена поведать этому упитанному обладателю вечно потных темных подмышек не собиралась. Даже если беседа будет задушевной, с чаем, лимоном и горкой сушек на блюдечке.

Хотя сушки Лена любила. С детства. Папа научил ее хрупать маленький кругляш ладонью и бросать потом изогнутые кусочки в чай. Они немного разбухают, пропитываясь сладкой коричневой жидкостью, и потом так здорово вылавливать их ложкой и жмуриться от удовольствия!

Эту маленькую радость детства Лена пронесла через студенческие годы, заботливо упаковала ее в ментальный сундучок самого необходимого, уезжая в Москву, а там, в интравертном мегаполисе, чай с сушками порой был единственным блюдом в суточном меню. Поначалу. Когда завоевание Москвы только начиналось.

Но и потом, когда Лена успешно допрыгала по карьерной лестнице до более чем приличного дохода и у нее появились квартира, машина и дача (будь она неладна!), чай с сушками не отправился в кладовку памяти.

Поэтому мама с папой и притащили увесистый пакет с сушечным ассорти: и ванильные там были, и простые, и с маком, и…

Но все «и» уже закончились, сколько Лена ни растягивала удовольствие. И Осенева совсем не отказалась бы от угощения у начальника колонии.

Правда, до сих пор он не рвался поить головную боль но имени Елена Осенева чаем-кофием, но кто знает? Никогда не поздно начать, верно?

Но толстяк – как всегда, в пропотелой форме – явно не собирался начинать. Во всяком случае – распивать чаи с зэчкой. Может, что другое, например, бег трусцой по утрам или выпиливание лобзиком произведений искусства, начальник колонии и собирался. Начать.

Но однозначно не задушевные беседы с Ведьмой.

Хотя настроение у него было явно позитивное: утонувшие в лице глазки сияли, помидорные щеки сдавливала радостная улыбка, пухлые ладони радостно потирали друг дружку.

Эти трущиеся ладошки были первым, что заметила Лена, когда вошла в кабинет начальника колонии. И инстинктивно сморщилась, ожидая противного, режущего слух скрипа – потел толстяк весь. Целиком. И руки не были исключением.

А если еще учесть один ма-а-аленький смердючий факт из личностных характеристик этого бравого офицера внутренних войск – он явно пренебрегал выдумками западных буржуев, гнусной химозой, именуемой дезодорантом, – перекосило осужденную Осеневу более чем заметно.

Но бурлящий позитивом начальник колонии на гримасы зэчки внимания не обратил, наоборот, при виде Лены он засиял еще сильнее, цветом лица и шевелюры подтвердив народное сравнение с медным тазом, и, откинувшись на спинку удобного, а главное – прочного кресла, зарокотал:

– А-а-а, пришла, наконец! Ну проходи, присаживайся!

– Осужденная Елена Осенева, статья… – заученно начала скороговорку Лена, но толстяк прервал ее:

– Да ладно тебе, осужденная Елена Осенева, не тарахти. Садись!

– Уже! – браво гаркнула Лена, преданно таращась в середину начальственного лба.

– Что – уже?

– Уже сижу. Статья…

– Да хватит придуриваться, садись вон на стул и слушай. Молча! – предупредительно гаркнул толстяк, прихлопнув ладонями по столу.

Как и следовало ожидать, на поверхности стола появились мокрые отпечатки. Лена мысленно порадовалась, что благосклонность начальства не распространилась до пожатия руки этому типусу.

– Так вот, – начальник вытащил из верхнего ящика стола папку, открыл ее и начал перебирать собранные там бумаги, – я тебя вызвал для того, чтобы сообщить о твоем переводе в другую колонию.

– В другую? – искренне удивилась Лена. – А по какой причине? Эту что, расформировывают? Или половую принадлежность решили сменить?

– Чего? – слегка закосел начальник. – Какую еще половую принадлежность? Ты о чем это? Ничего я менять не собираюсь! Сдурела, что ли?

– Да не вы, а колония! Я имела в виду смену женского профиля этого пенитенциарного учреждения на мужской. Зэчек на зэков. Хотя насчет смены пола я бы на вашем месте не горячилась, а хорошенько подумала.

– В смысле? – все сильнее окосевал толстяк.

– А из вас очень симпатичная женщина может получиться. Эдакая аппетитная секси, знойная женщина, мечта поэта.

– Думаешь? – автоматически ляпнул начальник, а потом его и без того красное лицо начало багроветь, постепенно приобретая фиолетовый оттенок. – Молча-а-ать! Ты что себе позволяешь, сучка?! Совсем страх потеряла?! Думаешь, если тебя переводят, так штрафной изолятор тебе не грозит?! Да ты… да я тебя…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

См. романы Анны Ольховской «Лгунья-колдунья», «Вампир, мон амур!», «Принц на черной кляче».

2

См. роман Анны Ольховской «Яд со взбитыми сливками».

3

См. роман Анны Ольховской «Вампир, мон амур!».