bannerbanner
Изгои Рюрикова рода
Изгои Рюрикова рода

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 8

– Беги к лесу, Деян! К лесу! К лесу!

Твердята опомнился, лишь обнаружив, что колчан его пуст. Тогда он обнажил клинок. Где же Колос? Ведь Тат говорила, что конь осёдлан! Твердята свистнул, и на зов его явились трое степняков с короткими пиками. Первому противнику Твердята нанёс смертельный удар в шею, второму рассёк плечо повыше кованого наруча, и тот с воплем выронил пику, третьего убил подоспевший Колос. Твердята взлетел в седло, конь взял с места в карьер и бросил прямо на пылающий войлок крытой кибитки.

– Любая тварь боится огня, но только не ты, мой Колос! – хохотал Твердята, когда конь нёс его по тёмной степи вкруг лагеря.

Они сминали копытами и секли мечом всё, что попадалось им на пути. Бой кипел и внутри круга повозок и вне его, между лесом и степью. Черниговские дружинники встретили противника во всеоружии. Видимо, дозорные успели поднять тревогу. Ворота Переславля оказались затворены, из-за частокола летели тучи стрел, и Твердята не разрешал коню приближаться ко рву. Днепровская гладь пылала – горели ладьи и лодчонки рыбаков. Демьян видел в воде головы плывущих людей, слышал голоса защитников города и степняков. Налететь одним духом, урвать наудачу и унестись в степь – вот и вся премудрость степного войска.

Неподалеку от лагеря, возле леска Твердята, спешившись, раздел мертвого степняка, по виду – знатного воина. Забрал шапку, саблю, натянул поверх кольчуги пропахший козлятиной кафтан, замотал лицо шёлковым платком.

– Скачи к лагерю, Колосок! Лети!

Конь принял с места в галоп.

Степняки затеяли свою обычную игру. Они вихрем носились вокруг лагеря, засыпая обороняющихся тучами стрел. Из-за повозок им отвечали громкой площадной бранью и камнями. Игнашка сноровисто метал орудовал пращей. Молодец, парень! Редко промахивался даже по несущемуся галопом всаднику. Поле брани освещали пылающие крыши переславльского посада. Там, за частоколом, метались быстрые тени, оттуда прилетали стрелы и камни.

– Богатыри! – завопил Твердята. – Добыча уходит! Пахари вывозят добро из города за мной! По другую сторону открыли ворота!

Как он вспомнил слова? Как пришла ему на ум в минуту смертельной опасности речь племени Шара? Откуда ведал он, что именно сородичи Тат пытаются этой ночью штурмовать его караван и городишко Переславль?

Колос несся упругим галопом, часто меняя направление, но Игнашка снова не промахнулся. Камень пущенный из пращи, едва не вышиб Твердяту из седла, больно ударив между лопаток.

– Сломал мне хребет, боярский холоп, – прохрипел купец, падая на шею коню.

А Колос уже нёсся к недальнему лесу. Следом скакала орда степных всадников.

– Гаууу! Гаууу! Гаууу! – завывали они.

Стена леса стремительно приближалась, и Колос снова изменил направление бега. Пару саженей не добежав до опушки внезапно свернул вбок, в редколесье. Хитрая скотинка надеялась спрятать своего всадника в густом подлеске молодого, не успевшего заматереть леса.

Колос метался между молодыми дубами, путал следы, припомнив давно усвоенную повадку утекать от волчьих клыков. Но степные-то всадники куда как умнее!

Поначалу Твердята решил для себя так: напоролся на сук, вылетев из седла. А раз так, надо попытаться встать! Но широкий наконечник копья помешал ему, чувствительно вдавив в грудь каленые кольца кольчуги. Твердята провёл рукавицей по глазам. В утренних сумерках поблескивали высокие шлемы всадников и кованые обода их щитов, слышался скрип кольчужных колец, остро пахло конским навозом.

– Кто такой? – вопрос был задан на языке степняков.

– Купец, – прохрипел Твердята. – Веду караван из Новгорода в Тмутаракань. Хотел было пройти через днепровские плавни, но…

– Какие ещё языки знаешь? – спросила темнота на языке русичей.

– Греческий, иудейский, все наречия степи понимаю и немчинов речь. – Твердята приподнялся, отвел от груди наконечник копья. – Давно стоите в засаде? Кто такие?

Кто-то сошёл с седла, по сухой траве прошелестели быстрые шаги, его подхватили под руки, приподняли. Голова внезапно закружилась. Твердята прислушался к своему телу – не ранен ли? Вроде больно спине в том месте, где игнашкин камень его догнал. И хорошо, что больно! Вроде бы рубаха присохла – значит, кровушка текла, а он и не почуял. Он слышал голоса, странный, тихий разговор:

– Посмотри-ка, он ранен…

– Да в ноге стрела! И как ловко попала, выше сапога…

– А голова?

– Голова почти цела. Только шапку потерял и лоб зашиб…

– Смотри-тка! И тут кровища!

– То не его. То он кого-то запорол!

– Эй, Василий! А это что за зверь кусачий-бодучий?

– То его конь. Ишь, шкура-то, словно Ярилин лик, блещет…

– Так и конь-то ранен… Гляди-тка, по бочине чиркнуло стрелой! Разве снять с него кольчугу?

– Святые угодники вновь явили нам свою милость! – проблеял знакомый голосишко. Внятно запахло свежим перегаром. Твердята сомкнул и разомкнул веки. Двигать головой опасался, но этого и не потребовалось. Ощипанная бороденка Миронега сама собой возникла над ним. Соловело таращились светлые глаза.

– Ах, нашел я тебя, Демьян Фомич! А и не чаял, только молился о воздаянии новой услады! И вот он, ты! И почти целый! Ах…

Бедовая головушка Миронега исчезла, и знакомый, где-то слышанный совсем недавно голос сказал твёрдо, повелительно:

– Да не Твердята ли это? Нешто Демьян?

– Он! – прохрипел Твердята.

– Он! – повторил где-то неподалёку голосишко Миронега. – Вот, привёл я тебя, князюшка, прямо в тёплое местечко, в объятия доброго дружка!

– А не ты ли по-на суку сидел, рыдая? Не у тебя ли волки мерина подъели? – поинтересовался ехидный шёпоток.

– Оставь в покое святого человека, Ипатий! – возразил шёпотку рыкающий бас. – Если б старинушка Апполинарий нам в лесу не встретился, если б полночи мы со древа его не снимали, то сами б под половецкие стрелы так из лесу и выскочили бы!

Боль захлестнула Твердяту внезапно, словно сразу воспалились все раны, словно неведомый губитель нарочно посыпал их солью. Твердята застонал.

– Что с тобой? – князь Владимир Всеволодович приблизил к нему встревоженное лицо. – Нешто раньше не чувствовал, что ранен?

– Это всё зелье… Это Тат… – пробормотал Твердята, проваливаясь в забытье.

* * *

Демьян очнулся в потёмках. Он долго лежал без движения, прислушиваясь к своему телу и к оглушительной тишине. Наконец он смог извлечь из дальней дали странный заунывный звук, будто дудочка Тат играла где-то неподалеку.

– Тат! – тихо позвал Твердята.

– Сбежала твоя рабыня, купец, – ответил из темноты знакомый голос. – А я – твой верный пес – остался при тебе.

– Каменюка?

– А то кто ж!

Огонёк лучинки разорвал темноту, и Твердята увидел широкое, наискось рассечённое шрамом лицо воеводы. Полученная смолоду рана сделала лик Каменюки на удивление красивым. Шли года, белела потихоньку Каменюкина борода, редели волоса на его макушке, старела, покрываясь складками, левая половина его лица, в то время как правая, по странному промыслу судьбы оставалась юной.

– Узнаю тебя! – Твердята попытался улыбнуться старому товарищу.

– А я тебя – не то чтобы…

– Так тихо…

– Тихо! Только что сплавил дуба черниговского – Дорофея свет Брячиславича! И за что только князь такого кормит?

– От степняков отбились…

– Как же, отбились! Ни одного корабля не уцелело! Ни тебе захудалой лодчонки! Всё пошло на дно в виде чёрных головешек или дымом в небеса улетело!

– Значит…

– …значит, пре нашей конец! Сам Господь нас ведёт через степь! Да и то дело! Орду знатно пощипали. Полон велик! Здешний посадник подрядил рыжебородых пристань починять.

– Тат…

– Бабы страшной нет среди них, – левый, пожилой глаз Каменюки уставился на Твердяту с жалостливым сочувствием, в то время как правый, молодой, блистал задорным злорадством.

– Выздоравливай, Демьян Фомич! А мы пока для дороги дальней снарядимся. Тут у рыжебородых неподалёку становище. Мы им – пленников, они нам – дорожные припасы. Гляди, и сторгуемся, и бабу твою беглую отыщем, если нужда ещё в ней имеется…

Вечером в палатку купца явился Владимир Всеволодович. Твердяте князь показался веселей обычного:

– Ловко ты на нас степняков навел, – улыбнулся князь Владимир. – Мои охотнички не один десяток их в лесу переловили. Остальные, не солоно хлебавши, в степь утекли.

– Эх! – вздохнул Твердята. – Жалко кобылу. Хорошую цену за неё дал! Да и не в деньгах дело! Видать, накаркал Мирон Емельянович! Напророчил, старый тысяцкий!

– Оставь! – князь Владимир улыбнулся. – Не кляни новгородского старинушку. Тем паче, что кобыла твоя цела. Мы нашли её в лесу… Эй, Игнатий!

Шустрый отрок подал князю жёлтый лоскут тонкой шерстяной материи.

– Я нашёл кобылку в лесу, стреноженной и привязанной к смородиновому кусту, – сказал князь Владимир. – Ноги кобылки оказались перепутанными этим вот лоскутом.

Твердята взял у него из рук лоскут, приложил к лицу. Ах, как сладко пах он лошадью, травами, дождём! Князь Владимир смотрел на купца, не скрывая усмешки.

– До невесты путь долгонек, а степь – вот она! – он взмахнул рукой. – Твоя Тат исчезла, но имущество сберегла!

– Пусть так. Всё хлеб, – тихо проговорил Твердята. – А ведь обещала стать вечной рабой…

* * *

Они простились на кромке леса и степи. Караван, поскрипывая осями, уходил к горизонту.

– Не держи на меня зла, – проговорил князь Владимир.

– Ты спас меня, – улыбнулся Твердята. – Какие могут быть обиды? Да и Миронег…

– И о Миронеге, – черниговский князь снял шелом, перекрестился, вздохнул. – Слабость. Пагубная ревность. И терпеть его не могу, и убить не в силах божью тварь бессмысленную! Хотя надо бы… А так он сам пропал, да и бог с ним. Но ты уж доставь его в Царьград. Пусть там обретается.

Под копытами их коней шумел-клонился степной ковыль. Ветер давно уж разогнал грозовые тучи, просушил травы. А потом снова шёл дождь, и снова влагу сушили ветры. Зажили раны на теле Твердяты.

– Миронег, конечно, заноза, но не так уж вреден, раз Господь до сей поры его не прибрал! – Твердята обнажил голову, склонился в последнем приветствии. Он уж повернул Колоса мордой к югу, когда князь Владимир снова заговорил:

– Чует моё сердце, встретишь ты Володаря Ростиславича…

– Ежели встречу – невелика беда, – засмеялся Твердята.

– Невелика? – Владимир Всеволодович устало прикрыл глаза. Каурый конь под ним стоял неподвижно, подобно изваянию.

– Ежели встретишь Володьку-греховодника, – продолжил князь, – то передай ему: пусть идёт в Киев, пусть сложит у Золотых ворот оружие своё и доспех. Пусть бьет челом отцу моему, князю всея Руси Всеволоду Ярославичу. Пусть повинится, и будет прощён. Так и передай.

– Передам! – захохотал Твердята, пуская Колоса вскачь. – Дело осталось за малым: в степи не разминуться!

* * *

Что за странные дела? Что за чудные наваждения? Зачем и в пути, и на недолгом ночном отдыхе всё думал он о Тат? Зачем, открывая глаза после недолгого, беспокойного сна, каждое утро он надеялся увидеть её шаль цвета сохлой травы? Зачем возил с собой в тороке кусок мягкой, искусно вытканной материи, которым она в последние минуты перед бегством спутала ноги Касатке?

Вьется среди полей стёжка-колея, дурно накатанная, поросшая травой дорога. Бежит она всё время полем, опасаясь проникать в перелески, избегая полумрака дубрав, желая всегда оставаться под открытым небом. Носятся по степи несметные табуны, поднимаются к небесам дымки кочевий. Смуглые, синеглазые пастухи верхом на невысоких, мохноногих коньках гоняют стада с пастбища на пастбище, продают путникам по сходной цене молоко и сыр, и баранье мясо. В этих местах не сеют жито, не возделывают огороды, не созывают церковные колокола честной народ к молитве по воскресным дням. Зато в реках много рыбы, стада степняков многочисленны и тучны. Степняки пекут пресные, плоские, похожие на лунный диск лепешки, ткут разноцветные ковры и не любят подолгу засиживаться на одном месте. Когда над линией горизонта, между пологих увалов возникал тёмный силуэт верхом на печальном верблюде, Твердята каждый раз присматривался в тайной надежде узнать в одиноком путнике Тат.

– Не сомневайся, Демьян Фомич! – бормотал надоеда Миронег. – Она вернётся, чтобы оросить нас потоками своих благодеяний.

Всё дальше в степь от переславльских рубежей уходит караван. Караванщики и добрая дружина ночуют под открытым небом. Ставят телеги и повозки в круг. Жжёт костры, не спит ночная стража. Смотрят новгородцы в южные небеса, силятся прочесть незнакомый рисунок созвездий. Тёмная степь ночью тиха, пугающе бескрайна. Бродят вокруг Твердятина лагеря осторожные волки, блещут очами, поют звездам свои печальные песни, вступают друг с другом в схватки. Твердята допоздна не спит, считает и прикидывает. Ещё пять дней пути – и караван достигнет реки Миус, того места, куда к концу лета откочёвывает становище степного воителя, хана Кочки.

* * *

Твердята часто припоминал тот день. Много раз снился ему впоследствии высокий курган. На плоской вершине кучка грубо вытесанных изваяний – обычное дело для этих мест. Беспокойный Миронег, как обычно, погнал своего мерина на вершину холма. Ледащая скотинка с неохотой взбиралась в гору по тропинке. Твердята наблюдал за любимейшим родичем черниговского князя, остановив Колоса у подножия холма. Караван медленно втягивался в извилистое русло узкой долины. Дорога петляла между пологими холмами вдоль берега небольшой, безымянной речки. В прибрежных зарослях копошилась какая-то дичь, и Твердята уже наложил на тетиву стрелу, надеясь добыть по случаю зазевавшуюся куропатку. Мерин Апполинария, дарованный ему взамен утраченного под Переславлем, влёк своего любознательного всадника вверх по склону холма. Изваяния, подсвеченные низко висящим солнечным диском походили на растопыренные пальцы исполинской десницы. Их было ровно пять. Или шесть? Твердята перестал посматривать на прибрежные кусты, опустил лук и уставился на изваяния. Купец снова и снова пересчитывал их до тех пор, пока не углядел быструю тень, мелькнувшую между камней. На вершине холма, между изваяний прятался человек. Невысокого роста, юркий и тщедушный незнакомец кутался в плащ. Голову его прикрывали полы башлыка, лицо невозможно было рассмотреть. Твердята пустил Колоса следом за Миронегом. Конь вскоре обогнал мерина и его всадника, вихрем взлетел на вершину холма. Твердята, обнажив меч, соскочил с седла. Изваяния обступили его со всех сторон. Двое мужчин и три женщины. Странные лики чужих людей смотрели на него с разным выражением. Одна из женщин, самая высокая из всех, с длинными косами, обрамлявшими строгое, отрешённое лицо, поразительно походила на Тат. Прямые солнечные лучи падали на лик изваяния, оживляя его. Твердята дрогнул, заслышав слова Миронега:

– Вот и я непрестанно думаю о ней и молюсь. Не сомневайся, купец, она вернётся к нам…

Апполинарий неловко сверзился с седла, с ленивым изумлением взирая на Твердятин обнажённый меч, и снова заговорил:

– Я видел лазутчика. Сдается мне, они не станут нападать…

– Что ты мелешь, Миронег?! – Твердята ходил между статуй, внимательно рассматривая землю у себя под ногами. Но примятая трава не показывала ничьих следов. Ровными жёлтыми прядями она устилала вершину холма. Твердята посмотрел вокруг. Холмы, долины, редкие рощи – всё казалось безмятежно пустынным, нигде не видно было следа человека, не было слышно ни звука. Мычание волов, крики возниц, бряцание сбруи – обычные звуки караванного движения не достигали вершины холма. Твердята слышал лишь завывание ветра да тихое бормотание Миронега. Прибежал верный Грошутка, да не с пустыми руками – принёс пронзённую стрелой тушку суслика, протянул Твердяте.

– На что мне? – изумился Твердята. – Зачем напрасно убивать бессмысленную тварь? Слава богу, мы не голодаем, чтобы есть такое…

– Посмотри на стрелу, дядюшка! – Грошута потянул за древко и вынул наконечник из мертвого тельца.

Твердята взял в руку стрелу. Серовато-белое оперение, древко выстругано из твёрдого дуба, кованый наконечник с выбитым на нём клеймом-трезубцем.

– Ишь ты! – усмехнулся Твердята. – Почто же киевляне по сусликам стреляют? Нешто так оголодали…

– Далековато в степь зашли, дядя, – Грошутка в тревоге смотрел на Твердяту. – За каким делом и почему скрытно следуют за нами?

– Эй, Миронег! – Твердята обернулся к родичу черниговского князя. Тот привалился спиной к нагретому солнцем боку изваяния. Миронег беззвучно шлёпал губами: то ли молитву творил, то ли пел осанну своей несравненной Тат.

– Поднимайся, курощуп! – Грошутка подскочил к Миронегу, ткнул его носком юфтевого сапога в бок. – Или не слышишь дядин приказ?

– Лаешься, сопливый говнюк… – вяло отвечал Миронег. – Лаешься в священном месте!

– Священное место? – Грошутка гневно вытаращил глаза. – Ах ты, нехристь! Идольское капище священным местом называть!.. Дяденька!..

– Странные это места! Опьяненный соблазном сладострастия, поднялся я на сию гору, готовый предаться языческому культу, дабы воссоединиться с любезной сердцу степной воительницей, коя… – бормотал бессвязно Миронег.

– Оставь его, сынок! Скачи до Каменюки. Передай, дескать, идут за нами люди неизвестные с намерениями неясными. Пусть держит ухо востро.

Грошутка взметнулся в седло, кубарем скатился с холма. Колос последовал за ним степенной рысью.

Миронег замыкал сошествие, ведя ледащего мерина в поводу. Борода его шевелилась, румяный рот исторгал странные речи:

– Они нападут… Скоро нападут. Ах, Тат!

Твердята уж и попривык к чудачествам черниговского уроженца, но на этот раз грудь его теснило беспокойство, и он скоро перестал слушать чудные речи. Кто преследует их? Кто в степях близ реки Миус бьет сусликов стрелами, изготовленными мастером на берегу Днепра, на Подоле, в виду киевских стен?

* * *

Той же ночью они подошли совсем близко. Далеко за полночь Твердята всё ещё не ложился. Сопровождаемый Грошутой и полудюжиной вооружённых дружинников, в кольчуге и во всеоружии, купец ходил дозором вокруг лагеря. С заходом солнца караванщики погасили костры. Каменюка роптал, называя это напрасной мерой. А ночь стояла тёплая, ясная, безлунная. Звёзды изливали свой холодный свет на степь, пели цикады, время от времени тревожно вскрикивала безвестная степная птица, да тянули свои заунывные песни волки, да шуршала мурава под копытами коней. Внезапно Твердята заметил движущуюся тень. Что-то блеснуло во мраке.

– Нешто волчара решился подойти так близко? Глянь-ка, Игнашка! Ты доглядчивый… – проворчал кто-то из дружинников.

– Нет, то человек! – отозвался Игнашка. – Смотри-тка! Всадники!

Грошута пустил коня рысью, пытаясь нагнать метущуюся тень. Твердята последовал за ним. Грошута метнул аркан, но промахнулся. Тяжёлая пеньковая петля ударила о металл и соскользнула на землю.

Тьма огласилась отборнейшей площадной бранью.

– Русичи? – рявкнул Твердята. – Если так, то зачем прячетесь?

– А вы кто такие? – спрашивали по-русски, говорили чисто, без запинки.

– Демьян Твердята, знатный новгородец. Веду караван в стойбище хана Кочки.

– Новгородец?! Слава вольным вечевикам! Вам ли преклоняться перед княжьей властью, тем паче перед степняком?! Чем же хан заслужил такую честь у Новгорода? – спросила темнота ехидно.

Но Игнашка уже засветил факел, поднял его над головой. Колеблющееся пламя осветило высоких коней, всадников в широких плащах, островерхие шлемы.

– Вы русичи? – прорычал Твердята. – За каким делом так далеко забрались в степь?

Ответом ему стал гул копыт. Незнакомцы, без лишних разговоров унеслись в ночь.

Следующим утром, выводя караван на дорожную колею, Твердята оставил назади дозорных, а Игнашку посадил на Касатку, настрого наказав следовать сколь возможно скрытно вдоль караванного пути, высматривать и прислушиваться, но самому на глаза не попадаться.

И караванщики, и стража – все надели кольчуги, закрыли броней груди и бока коней. Убрали с телег в торока всё самое ценное. День провели в тревожном молчании, бдительно оглядывая обочины караванного пути. В сумерках их нагнали засадники – молодые ребятишки, новобранцы из дружины Каменюки. Неслись за караваном заполошным галопом, устали, страху натерпелись. Один из троих оказался ранен, двое других так же едва живы от усталости.

– Они идут следом… – проговорил старший из засадников, падая из седла на руки Каменюке. – Небольшой отряд след в след за нами по дороге… Остальные рассыпались по степи… Русские и другие, белоголовые на низких конях в мохнатых шапках… Лица разрисованы, как у хозяйской рабыни, у той, что сбежала… Их много, хозяин! Нешто задумали напасть?

Твердята пристально посмотрел в глаза разведчику. Боится ли? Непохоже!

– Если б хотели напасть – уже б напали, – рассеянно ответил купец. – Эй, Каменюка! До ханского становища остался один переход. Пошли-ка гонцов вперёд. Да снабди, как положено, подарками. Пусть передадут: купец Демьян Твердята на подходе! Да выстави на ночь двойные дозоры!

Но до заветного становища им не дали дойти. Наверное, и дары, предназначенные хану Кочке, отобрали. Наверное, отняли жизни. Наверное, и кости отрока Грошутки белеют где-то в зарослях ковыля, на берегу безымянной степной речки, ведь не вернулся он к каравану ни в тот день, ни в последующие.

Они окружили лагерь, не дожидаясь, когда караванщики поставят кругом повозки и телеги. Ушастый мерин с Миронегом в седле жался к боку Твердятиного коня. Каменюка придирчиво осматривал ряды незнакомых всадников, словно к хомутам на базаре приценивался.

Твердята оценил количество всадников: несколько сотен, большею частью степняки на низкорослых, мохноногих коньках, но есть и воины в лёгком доспехе дружинников русских городов.

– Кто-то из княжеских сыновей со степняками столковался, чтобы грабить! – прорычал Каменюка. – Нешто те самые изгои, о которых черниговский князь предупреждал?

За их спинами караванщики суетились, сгоняя тягло в центр круга из телег и повозок. Степняки непрерывной цепью окружили их, но пока не двигались, не сжимали кольцо.

– Почему они не нападают? – спросил Миронег. – Казалось бы, чего уж проще…

– Ждут, – ответил Каменюка. – Им нужно тягло, нужны кони. Они станут щадить коней. Вот и ждут, пока ребята спрячут их за повозками, а тогда… Почём им знать, что кроме скота у нас ещё и богатый товар…

– Тат говорила мне, предупреждала, – Твердята досадливо скривился. – Ещё перед тем как ей пропасть, говорила, дескать, степняки идут следом! За нами следили ещё на землях Переславля! Нет, не думал я, что решатся напасть…

– Эх, надо ж было её в цепи заковать! – прорычал Каменюка. – Хорошо, хоть кобылку не увела! Да на что теперь эта кобылка! Эх, дожить бы до ночи!

Новгородский воевода оказался прав. Едва лишь караванщики, спрятали тягло, едва лишь сдвинули повозки в правильный круг, степняки начали движение.

Новгородцы встретили их тучей стрел и камней. Эх, не было с ними новгородских отроков Грошутки да Игнашки! Никто лучше них не умел обращаться с пращой! Чего, казалось бы, легче: вложи круглый камушек в верёвочную петлю, раскрути над бедовой башкой, метни в ворога да не промахнись. Чтобы попасть метко, нужна особая, немалым трудом приобретаемая сноровка. Грошутка был большой мастер по этой части, да нет его, пропал, сгинул.

Караванщики приняли бой в пешем строю. Стали спинами к телегам, выставив перед собой частокол пик. Изготовились выдержать натиск конницы. Твердята видел, как их стойкость опрокинула первую, шальную атаку, видел идущих в атаку русичей, их высоких крепких коней. Они-то и сделали возможными и победу, и грабёж, последовавший за ней. Один из коней, исполинского роста, невероятной прыти жеребец, несший на спине достойного себя всадника, ухитрился миновать частокол пик. То ли караванщик дал слабину, отпустил древко, пал под ноги коню, то ли конь взмыл с разбега так высоко, что перескочил острия пик, не поранив брюха. Видно, Божий промысел был таков: оказаться свирепому бойцу в тележном круге, отбиться любой ценой. Ох, как завертелся его конь! Сразу видно, не в одной схватке принимал участие! Стрелы, копья, лезвия мечей и сабель отскакивали от его брони. А всадник на его спине крушил всё и вся огромной палицей. Твердята кинулся на врага, подставил под палицу тяжкий щит, и тот рассыпался в щепы после второго удара. Кованый обруч со звоном упал под ноги коням. Колос оскалился, завопил на противника, вскинул тяжёлые копыта, но вороной враг не отступил, кинулся в схватку, словно в воду, ударил копытами в бок. Колос покачнулся, и Твердяте с немалым трудом стоило усидеть в седле. Кони становились на дыбы, били друг друга копытами по нагрудникам. Колос ухитрился укусить врага за шею, нашёл же незащищённое место! Тот вскинулся, закричал, как ужаленный, затряс головой. Тут-то Твердята и ударил его всадника мечом поперек высокого шелома. Искорежённый доспех покатился наземь, обнажив голову витязя. Гневно сверкнули на Твердяту глубокие чёрные очи. Лицо всадника показалось купцу очевидно русским и смутно знакомым. Черноокий всадник ударил пятками коня, унёсся проч. А Колос завертелся в гуще разгоревшейся схватки. Степные всадники снова и снова накатываясь на цепь новгородцев, разорвали их строй. Схватка превратилась в резню. Запылал войлок, прикрывавший товар на телегах. Падали замертво новгородские дружинники. Твердятин меч оказался унесён степным конём – лезвие застряло меж кольчужных пластин раненного Демьяном Фомичом всадника, но новгородец ухитрился поднять с земли обронённую кем-то булаву. Не успел он нанести и дюжины ударов по головам и плечам, охваченных кровавым азартом врагов, как случилась настоящая беда. Кто-то вёрткий да цепкий, будто репей окаянный или шершень с огромным жалом, вскочил на круп коня, умастился у Твердяты за спиной. И как ухитрился-то поранить Колоска ножиком или шильцем? Бог знает! И рана-то пустяковая, но конь обезумел, взвился, запрыгал, как чумовой, скинул с себя безвестного вредителя, затоптал, забил копытами. Твердята, конечно, снова смог в седле удержаться, но булаву потерял. Между тем схватка стала утихать. Новгородцы несли ужасные потери, и степняки не столько уж с ними бились, сколько тушили горевшие телеги, желая завладеть добром. Твердята, едва совладав с конем, принялся оглядываться в поисках товарищей и оружия. Он выдернул из земли потерянную кем-то из караванщиков пику. Неподалёку, на окровавленной траве, он приметил иссечённое ударами тело лесника Силы. Борода его и усы слиплись от кровушки, руки сжимали поверженного врага в последнем, почти любовном, объятии. Лицо и уши степняка были искусаны, изорваны в клочья, на горле, между краем кольчуги и плюгавой бородёнкой, зияла огромная рваная рана. Твердята потянул на себя пику. Древко её оказалось скользким от крови.

На страницу:
5 из 8