Смерть на винограднике

Мадам Даррас забрала мясо и встала еще в одну очередь, чтобы расплатиться, зная по опыту, что дочь Анри, сидящая за кассой, на редкость расторопна и толкова. Не прошло и нескольких минут, как мадам уже возвращалась по улице Эмерик-Давид к себе домой. Коко, которая совсем извелась от усталости и голода, она несла на руках. Проходя мимо дома номер шестнадцать, мадам остановилась и нахмурилась. Ее сосед, молодой выскочка-нувориш, стоял у дверей «Отель де Панисс-Пассис», беседуя с рабочими, сооружающими строительные леса. Филипп Леридон несколько лет назад купил величественный особняк, который с тех пор стоял притихший и пустой, пока его новый хозяин жил в Марокко и, как сказал мадам Даррас ее муж, зарабатывал миллионы на сети роскошных отелей. Слегка поблекший, но элегантный особняк XVIII века он приобрел из прихоти, проводя отпуск в Эксе, а совсем недавно, в этом году, продал свою сеть отелей и перебрался жить в Экс. Рабочие сновали вокруг особняка уже несколько недель, шум стоял целыми днями, даже по субботам, а в квартире мадам Даррас от их отбойных молотков в стенах появились трещины. Она напомнила себе сегодня же позвонить своему адвокату и ускорила шаг, радуясь – нет, гордясь! – что способна справляться с такими делами самостоятельно, без помощи мужа.

Возглас Филиппа Леридона «Bonjour, madame d’Arras!» вывел ее из задумчивости, но она, не останавливаясь, прошла к «Отель де Барле» – следующему зданию по той же улице, под номером восемнадцать. Прежде чем вставить ключ в замок, она повернулась к Леридону и крикнула, старательно демонстрируя безукоризненный выговор:

– И вам добрый день, месье! Мой адвокат свяжется с вами.

Слыша за спиной невнятные протестующие возгласы Леридона, она быстро вошла в прекрасно сохранившийся вестибюль особняка XVIII века и закрыла дверь. Двери в ее доме хотя и не были украшены резьбой так богато, как в «Паниссе», но, на ее взгляд, выглядели гораздо лучше и элегантнее. Резьба на двери «Отель де Панисс» казалась беспорядочной мешаниной листвы, мечей, корон и лент, слишком броской и крикливой, совсем как новый хозяин особняка, обладатель резкого южного акцента и баснословно дорогой иномарки, которой на улице Эмерик-Давид едва хватало места, чтобы развернуться.

Постояв в холле, мадам Даррас вздохнула, слишком усталая, чтобы забрать почту, которую почтальон оставил на мраморной консоли у входа, и медленно побрела вверх по лестнице к своей квартире на втором этаже. Отпущенная с рук Коко затявкала и вприпрыжку бросилась по лестнице. Мадам Даррас отперла дверь – это всегда отнимало некоторое время, поскольку дверь запиралась на три комплекта замков, – и наконец они с Коко вошли. Закрыв за собой дверь, хозяйка квартиры, сопровождаемая по пятам Коко, сразу направилась на кухню и принялась выкладывать покупки на кухонный стол. Потом устало присела к маленькому белому столику, за которым едва хватало места за завтраком ей и Жилю. Что-то не давало ей покоя, но она никак не могла понять, что именно. Может, очереди? Нет, стоять пришлось не так уж долго. Неужели встреча с этим расфуфыренным соседом с шикарным автомобилем и кучей денег? Она вдруг вспомнила, что месье Леридон прервал ее размышления, а думала она о своей младшей сестре Клотильде и о маленькой церкви в романском стиле, где они пели вместе, когда были еще совсем девочками. Церковь представлялась ей совершенно отчетливо; ее округлая апсида первой появлялась вдали, если ехать в сторону Ронь. Проголодавшаяся Коко заскулила.

– Да-да, сейчас я тебя покормлю, – заворковала мадам Даррас, обращаясь к собачке и вставая, а потом, вспомнив про собственный обед, снова села, уронила голову на руки и расплакалась. Купить свиные отбивные она забыла.

Глава 3

Обеспокоенный муж

Ж иль Даррас больше сорока лет прожил на расстоянии менее шестисот метров от Дворца правосудия в Эксе, но в самом дворце ни разу не бывал. И вот теперь он сидел напротив здоровенного лысого полицейского, который участливо смотрел на него и расспрашивал мягким голосом. Месье Даррас огляделся и увидел других офицеров полиции – они что-то печатали, разговаривали, ходили туда-сюда, носили какие-то документы. Совсем как у него в офисе, только некоторые мужчины и женщины одеты в форму. Вновь повернувшись к здоровяку-полицейскому, месье Даррас понял, что надо продолжить объяснения. Но каждое слово давалось ему с трудом.

– Сегодня я пришел домой на обед в обычное время, в первом часу дня. У Полин… то есть мадам Даррас, обед всегда готов к половине первого. С того самого дня, как мы поженились сорок два года назад.

Полицейский записал его слова, посмотрел на него и спросил:

– Вы с женой не ссорились сегодня утром, перед тем как ушли на работу?

– Нет. – Жиль Даррас был явно удивлен вопросом.

– И это был последний раз, когда вы видели свою жену?

– Да. На работу я ушел в восемь сорок пять. Так и не дождавшись Полин к обеду, я начал обзванивать наших друзей и старшую сестру Полин, Натали, думая, может, она у кого-нибудь из них. Кажется, она ушла в спешке, потому что Коко… виноват, это наша собака… осталась одна в квартире. Как правило, Полин ее одну не оставляет.

– И, полагаю, на звонки по мобильному она не отвечает?

Месье Даррас покачал головой:

– Она не выносит мобильные телефоны. Когда они только появились, я хотел купить ей, но она отказалась наотрез.

Комиссар Полик помолчал и со всей мягкостью, на которую был способен, произнес:

– Месье Даррас, я согласился принять вас потому, что вы настаивали. Но должен сообщить, что ваше беспокойство кажется преждевременным. Ваша жена пропала не далее как сегодня днем, а сейчас только половина шестого. Она может быть где угодно.

– Вот именно. Где угодно! – подхватил Даррас. – Не будь дело срочным, я не стал бы вас беспокоить. Она может быть где угодно – голодная, раненая, замерзшая. На протяжении более сорока лет мы всегда обедали вместе. Только один раз не получилось, двадцатого марта восемьдесят третьего года, – в тот день у меня была назначена деловая встреча в Париже. И она ни разу, ни единым словом не упоминала мне о своих планах на сегодня. Ни разу.

По массивным предплечьям Полика пробежали мурашки.

– И больницы вы уже обзвонили, офицер Фламан сказал мне.

Полик не мог припомнить, когда в последний раз обедал со своей женой Элен: оба они были слишком заняты на работе. «Хорошо живется богатым старикам во Франции», – мысленно отметил он.

– Да. Вообще-то больницы я проверил в первую очередь.

Комиссар Полик удивился:

– Видите ли, в последнее время моя жена… сама не своя. Она стала забывчивой и плаксивой. Взгляд у нее часто отсутствующий, словно она не слушает, что ей говорят. Мне кажется, все это может означать начало болезни Альцгеймера, но от обследований она отказывается.

– Вот как! Значит, ваша жена не признает факты, месье Даррас?

Полик взял себе на заметку, что мадам Даррас успешно дается отрицание – мобильников, медицинских обследований, болезней.

– Да, пожалуй, не признает. Но ей и без того приходится нелегко. На последнем общем обследовании наш семейный врач заметил уплотнение у нее на шее и направил ее в больницу на анализ, подозревая рак щитовидной железы… на пункцию – кажется, так это называется… но результаты оказались неопределенными. Поэтому на прошлой неделе мы побывали у специалиста, и тот объяснил: поскольку с помощью пункции не удалось определить, злокачественная опухоль или нет, необходимо провести операцию. Эта новость сильно взволновала Полин. Она терпеть не может больницы. И никогда не доверяла врачам.

«Значит, и больницы терпеть не может», – мысленно отметил Полик.

– Объявлять ее в розыск еще слишком рано, но если к завтрашнему утру она не вернется домой, я сделаю это – обещаю. Вы принесли недавнюю фотографию своей жены?

Месье Даррас вынул из дипломата большой плотный конверт. Полик был впечатлен: в панике и стрессе большинство людей напрочь забывали про фотографии близких, о пропаже которых сообщали в полицию. Он внимательно рассмотрел снимок: мадам Даррас не улыбалась, но выглядела весьма достойно. Неужели любовник? Спору нет, она видная женщина – разумеется, в возрасте, но сохранилась прекрасно. И пропала всего день – точнее, несколько часов назад. Полик почти не сомневался, что жена в ближайшее время позвонит месье Даррасу или же пришлет прощальное письмо.

Он вложил фотографию в папку и встал, давая понять, что разговор закончен. Месье Даррас с удрученным видом тяжело поднялся. Полик обошел вокруг стола и, положив руку на плечо старику, спросил:

– Вы позвоните нам сразу же, как только узнаете что-нибудь насчет жены?

– Разумеется, – шепотом отозвался месье Даррас.

– Офицер Фламан проводит вас. – Полик перевел взгляд на Фламана, работавшего неподалеку, сделал знак глазами и коротко кивнул в сторону месье Дарраса. Фламан вскочил и поспешно подошел к старику. Взяв его под руку, он мягко повел посетителя в сторону выхода.

Комиссар Полик направился в противоположную сторону – в глубину большого помещения, где находилась тесная приемная мадам Жирар.

– У себя? – спросил он у нее, кивнув на закрытую черную дверь.

– Да. Я передала ему, что вы хотите зайти поговорить, – отозвалась мадам Жирар. Полик вдруг понял, что она выглядит более молодой версией мадам Даррас: тщательно уложенные волосы, неброский макияж и костюм известного бренда с короткой юбкой. – Заходите, – добавила она, указывая на дверь карандашом.

– Благодарю.

Полик постучал и открыл дверь. Судья сидел за столом и читал, но при виде комиссара снял очки для чтения и поднялся. Они обменялись рукопожатием: несмотря на год с лишним совместной работы, от la bise[11] оба воздержались. Краткий поцелуй в обе щеки уместен в качестве приветствия либо очень близких друзей, либо родственников-мужчин.

– Как дела? – спросил судья Верлак. – Я видел у вас старика. Кажется, я его знаю, но не могу понять откуда.

– Да он живет на этой же улице, я тоже смутно припоминаю его. Забавный в этом отношении город Экс, да? Он пришел заявить о пропаже родственника. С самого утра нигде не может найти жену.

– Сегодняшнего утра? – удивился Верлак. – Она может быть где угодно. Скорее всего – в «Монопри». Или в парикмахерской.

– Знаю, но месье был безутешен. Он опасается, что у нее Альцгеймер. Да, она вполне могла уйти к подруге или любовнику, но вместе с тем могла и забрести куда-нибудь и не найти дорогу домой. С моим двоюродным дедом Жаном такое случалось.

– Пустая трата времени, – пробурчал Верлак. – Вы по этому поводу хотели со мной встретиться?

Только после того, как эти слова слетели с языка судьи, он сообразил, что проявил черствость и неуважение по отношению к деду Жану, о котором только что шла речь.

Полик кашлянул.

– Нет… – Он помялся, прежде чем продолжить: – Вы наверняка решите, что и это пустая трата времени, но перед приходом месье Дарраса мне позвонила Элен, и она была в истерике, а это ей несвойственно.

– Ваша жена? С ней все в порядке? А с вашей дочерью?

Верлак восхищался Элен Полик, виноделом одного из шато к северу от Экса. Десятилетняя дочь Полика, Лия, училась пению в музыкальной школе Экса и, по всеобщему мнению, была настоящим вундеркиндом.

– Да-да, с ними все хорошо, спасибо. Речь о поместье Боклер, где работает Элен. Его ограбили. Я помню, что эта кража не подпадает под нашу юрисдикцию, но мне необходимо поразмыслить вслух.

– Само собой. Что пропало? Деньги?

– Хуже. Вина. Но старые, вплоть до двадцать девятого года.

Верлак присвистнул, откинулся на спинку кресла и машинально потер живот.

– Вот досада. А им известно, сколько всего вина украли?

Полик покачал головой.

– Как раз сейчас они проводят ревизию – Элен и ее босс, Оливье Боннар. Элен едва могла говорить, так она взволнована, но, по ее словам, Оливье, кажется, подозревает своего сына-подростка. По-видимому, парень связался с детишками местных богачей… Ну что же, логично, ведь и Боннары богаты… Словом, эта компания увлекается вечеринками со всякими излишествами – наркотиками, шампанским… la jeunesse dorée[12]. Есть ночной клуб, где эти золотые детки платят по сорок евро с носа за один только вход.

– «Ля Фантази», – подсказал Верлак.

– Да, точно. Словом, хозяин-бедняга изводится, думая, что, может быть, его сын продал вина из семейной коллекции только для того, чтобы было чем платить на таких вечеринках.

– Скажите Боннару, чтобы не спешил с выводами. Ни для кого не секрет, что его поместье – самая известная винодельня в Эксе. Есть воры, специализирующиеся на краже вин. Вообще-то… – Верлак умолк, снова надевая очки для чтения и глядя в свой «блэкберри». -Есть один бывший винный вор, который решил начать с чистого листа и теперь служит в парижской полиции. Вряд ли воровская шайка здесь, в Эксе, знает об этом человеке. Он работает также с «Кристис» и «Сотбис». Как я понимаю, своеобразный человек. – Он взглянул на экран телефона, пролистал страницу и наконец нашел то, что искал. – Вот фамилия судебного следователя из Сен-Жермена. Позвоните ему – возможно, он поможет Оливье Боннару и подскажет, как связаться с тем самым экспертом по краже вин. – Верлак записал фамилию и номер телефона и вручил листок Полику.

– Спасибо, – отозвался Полик. – Прямо сейчас и позвоню ему – надеюсь, он еще на службе.

– Кстати, завтра я еду в Париж по семейным делам, – вспомнил Верлак. – Дайте мне имя и адрес эксперта по винам, и я попробую заглянуть к нему. Этим человеком я уже давно заинтригован.

– Обязательно, – пообещал Полик. – Тысячу раз спасибо!

Верлак снял очки и посмотрел на Полика:

– Так какого вы мнения об этой мадам Даррас?

– Судя по ее фотографии, я бы сказал, что она вполне могла задержаться в парикмахерской. Элен однажды вздумалось покрасить волосы, так для этого понадобилось аж четыре часа. Как она злилась! Возможно, мадам Даррас до сих пор сидит под этой штукой вроде огромного колпака, – добавил Полик, жестами изображая полукруг над головой.

– Очень на это надеюсь, – отозвался Верлак. И подавил невольную улыбку, потому что его дюжий, каким и полагалось быть регбисту, комиссар, плавно разводящий руками над головой, вдруг приобрел некоторое сходство с балериной.

Глава 4

Исповедь винного вора

К своему району Верлак питал смешанные чувства. Он вырос в первом аррондисмане, в доме номер шесть на площади Пети-Пер, и любил его: отсюда в пешей доступности оказывался весь Париж или, по крайней мере, те его кварталы, которые он желал видеть. Однако этот район был отнюдь не спальным, зато заманчивым для туристов, любителей архитектурных красот и памятников. Хороших мясных и прочих продуктовых магазинов среди них попадалось немного, все располагались на значительном расстоянии друг от друга. Местные жители обычно ели вне дома или, как родители Верлака, отправляли прислугу за покупками в другие районы. Он остановился на вымощенной плиткой Вандомской площади, посмотрел в сторону «Ритца» и улыбнулся, вспоминая еще одного поклонника сигар, папу Хемингуэя, который освобождал бар этого отеля в 1944 году.

Верлак шагал дальше по Рю де ла Пэ, пересек границу второго аррондисмана и позвонил в дверь дома номер пятнадцать. Спустя некоторое время из домофона раздалось резкое «Да?», и он назвал свое имя. В домофоне послышался сигнал, дверь открылась, Верлак вошел в вестибюль, украшенный фресками. Поднимаясь по широкой каменной лестнице, судья останавливался на каждой площадке и читал медные таблички возле резных двустворчатых дверей. На третьем этаже он нашел то, что искал: табличку с надписью «Ипполит Тебо, эксперт по винам». Он негромко постучал, дверь сразу же открылась. Верлаку предстало зрелище, лишившее его на время дара речи. Эксперт по винам посторонился, пропуская гостя. Ипполит Тебо оказался отнюдь не человеком средних лет, каким Верлак представлял себе вора и по совместительству эксперта по винам. Татуировок у него не было, как и прочих признаков того, что он отсидел в тюрьме. Тебо, которому с виду судья дал бы немногим больше тридцати, был безупречно одет в синий бархатный пиджак, белые льняные брюки и ярко-синие кожаные туфли. Рубашка и галстук на нем были в синюю и белую полоску: широкие полосы на галстуке располагались горизонтально, узкие полосы на рубашке – вертикально. Волнистые светлые волосы он искусно укладывал на макушке, нос у него был длинным и тонким, губы полными. Словом, рослый и стройный, с мускулистыми плечами человека, регулярно посещающего тренажерный зал, Ипполит Тебо был красив.

Хозяин и гость обменялись рукопожатием, Тебо провел Верлака в гостиную и предложил кофе. Дождавшись, когда Верлак кивнет и даст сбивчивый утвердительный ответ, Тебо сделал почти балетный пируэт и грациозной походкой покинул комнату. Верлак услышал, как льется вода, потом включилась и зашумела кофемашина. По пути в гостиную Верлак лишь мельком заметил буйство ярких красок, но теперь, оставшись один, получил возможность осмотреться. Предметы, составляющие обстановку этой просторной комнаты, явно были куплены в разное время и в совершенно разных местах, но подобраны так, что общее впечатление получилось гармоничным. Очень длинный диван с резьбой был обит ярко-красным шелком – Верлак предположил, что венецианским. Рядом стояла зеленая бархатная кушетка без спинки, тоже с резными подлокотниками и ножками, а с другой стороны от нее – большое удобное синее кресло, круглая рама которого состояла из тонких параллельных стержней из нержавеющей стали, придающих основанию кресла сходство с птичьей клеткой. Это кресло, несомненно, из шестидесятых годов двадцатого века и скорее всего американское, гордо красовалось бок о бок с европейскими диванами на добрых два столетия старше его. Столики были преимущественно со стеклянными столешницами и все с разными основаниями; ножки некоторых, как ни странно, походили на бронзовые кости. На всех имеющихся поверхностях были расставлены небольшие скульптуры и статуэтки, в том числе прикрытые стеклянными колпаками – для пущей сохранности или чтобы привлечь к ним внимание. Ковры и настенные панно тоже пестрели яркой расцветкой, и только льняные шторы были белыми, отделанными по краю узкой черной каймой. Верлак отметил, что именно такой спокойный штрих необходим колоритному интерьеру этой гостиной.

Ипполит Тебо подал Верлаку кофейную чашечку и сел, элегантно скрестив длинные ноги. Верлак поблагодарил за кофе и продолжил:

– Спасибо, что согласились принять меня, хотя я и не предупредил о визите заранее. Как я уже сказал в телефонном разговоре, в поместье Боклер произошла кража, а вы – самый известный во Франции эксперт по кражам вин. – Верлак предположил, что этот комплимент польстит его молодому собеседнику.

– Просто эксперт по винам, – поправил Тебо.

Верлак с нескрываемым сомнением поднял брови.

– Не слишком ли вы молоды для звания эксперта?

– Я быстро учусь, – с улыбкой возразил Тебо.

Верлак тоже улыбнулся и кивнул:

– Да, я читал в вашем досье, что впервые вы были арестованы в возрасте девятнадцати лет. За кражу вина из трехзвездочного ресторана, где вы работали официантом.

– Мне только-только исполнилось девятнадцать. Сначала я крал вина, чтобы перепродать, увидев, что люди готовы выложить за них сумасшедшие деньги. Я был наивен и понятия не имел, какую радость способно доставить хорошее вино. Что ощущение, когда пробуешь «романе-конти», несравнимо ни с каким другим, – дегустируешь историю, географию и геологию в одной бутылке! Что меловые почвы имеют такое же отношение к вкусу этого вина, как и рука винодела, и его мозги. Что несчастный винодел сделает «закрытое» вино, букет которого трудно прочувствовать, а винодел, счастливый в любви, – «открытое» вино, которое раскрывается, перекатываясь во рту, и становится еще лучше, проскальзывая в горло.

Месье Тебо выпрямил длинные стройные ноги и положил левую руку на подлокотник дивана в знак того, что его монолог закончен.

Верлак был настолько впечатлен, что почти утратил дар речи. Переведя дыхание, он спросил:

– Откуда у вас это умение ценить вина?

Он чуть было не сказал «поэзию вина», но уже понял, что его молодой собеседник в лишних похвалах не нуждается.

– А вот это самое интересное! Всему этому я научился, ни разу не попробовав лучшие вина. В тюрьме.

Верлак вскинул бровь.

– В тюремной библиотеке?

Он был уверен, что дегустации вин не входят в программы реабилитации – в отличие от писательского мастерства и уроков тенниса.

Тебо кивнул.

– Я читал, читал безостановочно. Перечитав всю нашу библиотеку, стал спрашивать книги на английском и благодаря винам учился языку. Я знал все о венгерских токайских и итальянских тосканских винах, не успев ни разу попробовать их: знал, как их делают, кто делает, каким должен быть вкус. Эти познания вытащили меня из тюрьмы до окончания срока и дали силы, чтобы жить дальше, несмотря на ту грязь, в которую я там окунулся. – Месье Тебо скривился и слегка встряхнул головой, словно отгоняя тюремные воспоминания.

– И теперь вы живете честно. – В утверждении Верлака слышался оттенок вопроса.

Эксперт по винам рассмеялся.

– О да! Больше незачем красть вина – мне по карману покупать их. К моменту выхода из тюрьмы я знал о винах столько, что мог покупать и продавать их законно и выгодно. Благодаря хорошему английскому я давал советы иностранным покупателям, и поскольку о винах я узнал раньше, чем попробовал их сам, то располагал уникальным опытом и мог предложить то, чего больше не может ни один эксперт.

Верлак склонил голову набок.

– То есть у вас не было пристрастий?

– Вот именно, дорогой мой судья. Вы один из немногих, кто понял это. Я не отдавал предпочтения какому-либо региону. Для меня происходящее было манипуляцией числами, и я знал в ней толк. Естественно, с тех пор я изменился, и теперь у меня появились пристрастия. Но раньше они отсутствовали.

– Удивительно, – совершенно искренне произнес Верлак. Ему нравились истории, в которых герой, несмотря ни на что, ухитряется преуспеть, однако он считал историю эксперта весьма нетипичной для Франции, помня о том, как французы ценят тщательный выбор учебного заведения, правильный акцент, хорошую семью. Ипполит Тебо был экспертом по винам, который вырос отнюдь не в семье виноделов в Бордо, он не учился в престижной школе и, само собой, не располагал связями, если начал карьеру официантом.

– Вам бы мемуары писать, – добавил Верлак.

– Уже написал! – усмехнулся Тебо. – Как раз сейчас подыскиваю достойное заглавие.

Ответ Верлака прозвучал мгновенно:

– «Исповедь винного вора».

Тебо просиял.

– Замечательно! Вот почему, как только вы вошли, я сразу понял, что должен рассказать вам свою историю. – Он согнул вытянутые ноги в коленях.

Верлак помедлил, не зная, как реагировать на чересчур лестный комплимент. Тебо – прежде всего коммерсант и уже во вторую очередь – эксперт по винам и консультант в полиции. Решив не отзываться на похвалу, Верлак перешел прямо к краже вина у Оливье Боннара. Он посвятил Тебо в подробности случившегося и закончил рассказ словами:

– Мы считаем, что вор – тот, кто хорошо знает и семью хозяев, и винодельню.

Тебо откинулся на спинку дивана и заложил руки за голову.

– Почему?

– Потому что замок не взломан, а ключ находился на обычном месте – возле кухонной двери.

– Классика! – воскликнул Ипполит Тебо. – Виноделы – такие изобретательные люди! Но ключи от своих погребов они прячут в самых нелепых местах – будь то в Аргентине, Анжу или Аделаиде. Любой дурак мог проскользнуть на кухню и сделать копию ключа. Я сам так делал, явившись якобы для проверки электросчетчика. Продолжайте!

– Сейчас. Вор брал не все «премьер крю»[13] подряд, а выбирал разные вина то там, то сям, независимо от их выдержки и качества.

Тебо вскинул руки вверх.

– У меня крадут мои методы! Я сам так делал пару раз, чтобы кража выглядела так, словно ее совершил кто-то из домашних. Во второй раз я вернулся за остатками как раз в то время, когда полиция Бордо вела в доме допрос членов семьи и работников винодельни. Ха!

На его лице отразилось такое блаженство, что у Верлака невольно мелькнула мысль: а не начнет ли этот юный красавец снова красть? Заметив, что судья переменился в лице, Тебо снова заговорил:

– Не беспокойтесь. Я сказал правду: больше мне красть незачем.

– Так какого же вы мнения об этом случае? – спросил Верлак.

– Вор вернется за остальными бутылками, – ответил Тебо. – Хотите еще кофе?

Вопреки своему обыкновению Верлак решил добраться до вокзала на метро, зная, что в обеденное время свободные такси на улицах попадаются редко. Несколько минут он посидел на скамейке в Тюильри, любуясь крепкогрудыми полнотелыми женщинами работы Майоля, затем направился к первой линии метро. На следующей станции, «Музей Лувр», поезд простоял четыре минуты, прежде чем двери наконец закрылись и состав рывком тронулся с места. Верлак облегченно вздохнул, взглянул на часы и понял, что ошибся в расчетах и не учел, сколько времени понадобится поезду метро, чтобы пройти извилистым маршрутом по парижскому центру параллельно Сене. На следующей станции поезд задержался более чем на семь минут, и лишь потом по внутренней связи объявили, что с каким-то пассажиром дальше по линии произошел «несчастный случай», в результате чего отправление поезда задерживается. Некоторое время пассажиры переговаривались вполголоса, упоминая о самоубийстве, а потом один за другим потянулись прочь из вагона. Верлак вышел вслед за толпой, покинул станцию, поднялся на улицу Риволи и вступил в битву за такси, которые, само собой, все уже были заняты. Обеденный час в Париже… Верлак тихо чертыхнулся. Быстро, как только мог, он прошел до соседней улицы Сент-Оноре, машины по которой двигались в сторону Лионского вокзала, и все это время оглядывался через плечо, высматривая свободное такси. Но попадались лишь занятые. К тому времени, как Верлак достиг входа на следующую станцию метро, вечно многолюдную Шатле, он, бросив взгляд на часы, увидел, что поезд до Экса в двенадцать сорок девять уже пропустил. Можно было рискнуть и перейти с Шатле на четырнадцатую, автоматическую линию, или идти пешком дальше. Он выбрал второе и продолжал шагать, пытаясь любоваться Парижем и философски относиться к опозданию на поезд. День прошел не зря. Вместе с родителями он привел в порядок семейные финансовые дела, чем исправно занимался дважды в год, и вдобавок получил ценные сведения от Ипполита Тебо. Тебо оказался до мозга костей денди – за неимением во французском языке точного аналога этого слова французы обходились без перевода. Верлак с нетерпением ждал возможности рассказать Марин о винном воре.