Король Генрих IV

                          Я постараюсь,О, трижды благосклонный государь,Быть более самим собой отныне.

Король Генрих.

Таким, как ты теперь в глазах людей,Ричард был в дни, как на пути обратномИз Франции я прибыл в Равенспург.Каким я был тогда, теперь стал Перси.Клянусь своим я скиптром и душой,Он больше прав имеет на корону,Чем ты, лишь тень наследника престола.Не приобрев намека на права,Уж он войска без счета вывел в поле,Вооруженной пасти льва на встречу.И, будучи пред возрастом в долгуНе более чем ты, он старых лордов,Епископов почтенных за собоюВедет в кровавый бой на звон мечей.Какую славу вечную стяжал онПобедой над Дугласом знаменитым,Кто бурными набегами своимиИ доблестью бойца себе снискалСредь всех солдат в державах христианскихПервейший сан и воинский почет.Три раза Готспур, этот Марс в пеленках,Дитя-герой, усилья все разбилВеликого Дугласа, самого жеВзял в плен, освободил, обрел в нем друга,Чтобы наполнить бездну старой розниИ потрясти наш трон и наш покой.Что ж вы об этом скажете нам? Перси,Нортомберлэнд, архиепископ Иоркский,Дуглас и Мортимер соединилисьИ против нас восстали. Но зачемТебе я сообщаю эти вести?Зачем я о врагах своих толкуюС тобой, врагом и злейшим, и ближайшим?С тобой, кто вдруг, из рабского-ли страха,В постыдном увлеченьи, иль со скукиСпособен, как наемник Перси, противМеня-ж сражаться, следуя за нимИ перед гневом Перси пресмыкаясь,Чтоб доказать, как выродился ты.

Принц Генрих.

Не думайте о том, чего не будет.И Бог пусть всех простит, кто от меняТак отклонил расположенье ваше.За это все своею головойЗаплатит Перси мне. Когда-нибудь,Под вечер дня, отмеченного славой,Я с гордостью скажу, что я ваш сын.В доспехах к вам приду окровавленных,Лицо под маской спрятавши кровавой,Но, смыв ее, позор свой вместе смою.То будет день, – пусть только он заблещет, –В который этот баловень молвы,Блестящий Готспур, многославный рыцарь,Сразится с вашим сыном позабытым.О, если-б разрослись до легионаТе доблести, что шлем его венчают,Позор же над моею головойСтал больше вдвое! Ибо будет время,Когда позор на славу обменяемМы с этим юным северным вождем.О, добрый государь, ведь этот Перси –Прикащик мой, кто для меня обязанКак можно больше славы накопить.Отчета я потребую так строго,Что до последней он вернет крупицыВсе почести, все доблести свои,Иль вырву тот отчет я вместе с сердцем.Я именем вам Бога в том клянусь.И если Бог мне даст исполнить клятву,Молю вас, государь, бальзам прощеньяПролейте на зияющие раныМоей беспутной жизни. Если-ж нет,То смерть все договоры разрешает.Но умереть сто тысяч раз мне слаще,Чем свой обет нарушить хоть в малейшем.

Король Генрих.

В нем смерть ста тысячам бунтовщиков.Ты получаешь главное начальство.

(Входит Блент).

Что, добрый Блент? В твоих глазах поспешность.

Блент.

Не терпит отлагательств мой доклад.Лорд Мортимер шотландский извещает{47},Что в Шрюсбери, в одиннадцатый деньТеперешнего месяца, сошлисьМятежники английские с Дугласом.Коль все взаимно сдержат обещанья,Сберется рать столь грозная, какаяЕще не угрожала королевству.

Король Генрих.

Пять дней назад узнал я вашу новость.Граф Вестморлэнд уж выступил сегодня,А с ним лорд Джон Ланкастерский, мой сын.Ты, Гарри, едешь в среду, мы – в четверг.Пусть местом нашей встречи будет Бриджнорт;На Глостершир отправишься туда.На мой расчет, – через двенадцать днейВсе наши силы в Бриджнорте сойдутся.Не станем медлить. Жизнь готовит нам труды.Покуда ждем, растут мятежников ряды.

(Уходят).

Сцена III

Истчип. Комната в таверне «Кабанья Голова».

Входят Фальстаф и Бардольф.

Фальстаф. Бардольф, неправда-ли, я возмутительно опустился со времени последнего нашего дела? Я худею, сохну. Кожа висит на мне, как распущенное платье на старой женщине. Я сморщился, как печеное яблоко. Надо мне покаяться, и как можно скорее, пока я еще хоть на что-нибудь похож. А то я скоро совсем ослабею, и у меня не хватит силы на покаяние. Пусть я буду перечным зерном, или лошадью на пивоваренном заводе, если я не позабыл, какой вид имеет церковь внутри. Общество, дурное общество погубило меня.

Бардольф. Да, сэр Джон, вы так расстроены – вам недолго жить.

Фальстаф. В том-то и дело. Спой же мне поскорее разгульную песню, развесели меня. Я был настолько порядочен, насколько подобает дворянину, т. е. в меру порядочен: мало бранился, не играл в кости более семи раз в неделю, ходил в публичные дома не более чем один раз в четверть часа; платил долги – три или четыре раза; жил хорошо, в границах, а теперь я живу беспорядочно, и вне всяких границ.

Бардольф. Да ведь вы так разжирели, сэр Джон, что, конечно, вышли из всяких границ, из всяких мыслимых границ.

Фальстаф. А ты исправь свою рожу, тогда я, пожалуй, исправлю свою жизнь. Ты наш адмиральский корабль с фонарем на носу, вместо кормы. Ты рыцарь горящей лампы.

Бардольф. Мой нос вам вреда не причинил, сэр Джон.

Фальстаф. Клянусь, он мне полезен, и я пользуюсь им, как другие черепом или memento mori. Каждый раз, когда я гляжу на твое лицо, я думаю о пламени в аду, о том богаче, который при жизни всегда одевался в пурпур. Вот он тут сидит в своем платье, и горит, горит. Если бы в тебе было хоть немножко добродетели, я бы клялся твоим лицом и говорил: «клянусь этим огнем, который и есть ангел небесный». Но ты человек совсем погибший, и если бы не светоч у тебя на лице, ты был бы совсем сыном мрака. Когда ты ночью бегал по Гэдсгилю и ловил мою лошадь, клянусь деньгами, ты казался блуждающим огнем или огненным шаром. Да, ты постоянное факельное шествие, вечный фейерверк. Ты спас мне тысячу марок на свечи и факелы, когда мы ходили с тобой ночью из таверны в таверну. Но ты выпил столько хереса на мой счет, что за эти деньги можно бы купить свечей в самой дорогой лавке в Европе. Вот уже тридцать два года, как я питаю огнем эту саламандру – да вознаградит меня за это Бог.

Бардольф. Черт побери! я бы хотел, чтобы мой нос очутился у вас в животе.

Фальстаф. Сохрани Боже, я бы умер от изжоги. (Входит хозяйка). Ну-с, милейшая курочка, разыскала-ли ты того, кто шарил в моих карманах?

Хозяйка. Да что это вы, сэр Джон, что вы выдумали? Неужели вы полагаете, что у меня в доме воры? И я, и мой муж искали, допрашивали всех по одиночке, каждого мальчика, каждого слугу. В моем доме до сих пор десятой доли волоска не пропадало.

Фальстаф. Вранье! Бардольф здесь брился, да и кроме того много волос потерял, и я клянусь, что у меня обчистили карманы. Так уж ты молчи, баба.

Хозяйка. Кто, я? Нет, я не позволю тебе ругаться. Меня никто так не называл до сих пор в моем доме.

Фальстаф. Оставь, я тебя отлично знаю.

Хозяйка. Нет, сэр Джон, вы меня не знаете, сэр Джон, а я вас знаю. Вы задолжали мне, сэр Джон, и теперь нарочно затеяли ссору, чтобы не заплатить. Я купила для вас дюжину рубашек.

Фальстаф. Из негодной гнилой холстины. Я их отдал булочницам на сита.

Хозяйка. Клянусь честью, это было голландское полотно, по восьми шиллингов за локоть. Вы еще мне должны, кроме того, сэр Джон, за еду и питье во всякое время, да и кроме того деньгами вы взяли у меня двадцать четыре фунта.

Фальстаф (указывая на Бардольфа). Он тоже всем этим пользовался, пусть заплатит.

Хозяйка. Он? Да ведь он беден, у него ничего нет.

Фальстаф. Как беден? Взгляни на его лицо. Кто-ж тогда богат? Пусть вычеканят деньги из его носа, из его щек. Я не заплачу ни гроша. Ты, кажется, считаешь меня молокососом? Как, мне уже в своей харчевне и заснуть нельзя без того, чтоб не обобрали карманы? У меня украли дедовский перстень, которому цена сорок марок.

Хозяйка. Ах, Господи Иисусе! Сколько раз я сама слышала от принца, что перстень медный.

Фальстаф. Принц твой шут гороховый и дармоед. Черт побери, будь он здесь, я бы его отколотил, как собаку, за такие слова.

Входят принц Генрих и Пойнс, маршируя. Фальстаф идет навстречу принцу, играющему на своем командирском жезле, как на флейте).

Фальстаф. Ну что, голубчик? Значит вот откуда ветер подул? Неужели нам всем придется маршировать?

Бардольф. Да, попарно, как колодники в Ньюгетской тюрьме.

Хозяйка. Милорд, ради Бога, выслушайте меня!

Принц Генрих. Что тебе нужно, мистрисс Квикли? Как поживает твой муж? Мне он нравится, он честный человек.

Хозяйка. Добрый принц, выслушайте меня.

Фальстаф. Плюнь на нее, пожалуйста, и выслушай меня.

Принц Генрих. Что скажешь, Джэк?

Фальстаф. Вчера вечером я заснул здесь за занавеской, и у меня очистили карманы: эта харчевня стала непотребным домом, здесь грабят людей.

Принц Генрих. Что же у тебя пропало, Джэк?

Фальстаф. Поверишь-ли, Галь, три или четыре билета в сорок фунтов, и дедовский перстень с печатью.

Принц Генрих. Ну, это пустяковина, вся-то цена ему пенсов восемь.

Хозяйка. Так и я ему говорила, милорд, и сказала, что слышала это от вашей милости. А он, милорд, сквернослов этакий, стал бранить вас и даже похвалился, что отколотит вас.

Принц Генрих. Не может быть!

Хозяйка. Не будь я честной женщиной, если это не правда.

Фальстаф. На тебя так же можно положиться, как на вываренный чернослив; правдивости в тебе не больше, чем в травленной лисице, а что касается женской чести, то в сравнении с тобой плясунья Марианна – честная жена околодочного надзирателя{48}. Убирайся, тварь!

Хозяйка. Как тварь? Какая такая тварь?

Фальстаф. Ну да, тварь, такая, что не дай Бог.

Хозяйка. Вовсе я не такая тварь, что не дай Бог, заметь себе это. Я жена честного человека. А ты, несмотря на свое рыцарство, подлец, если меня так честишь.

Фальстаф. А ты, несмотря на то, что женщина – животное, и больше ничего.

Хозяйка. Скажи-ка, подлец, какое я животное?

Фальстаф. Какое? Выдра.

Принц Генрих. Выдра? Почему же выдра, сэр Джон?

Фальстаф. Почему? Потому, что она ни рыба, ни мясо, – неизвестно, как за нее взяться.

Хозяйка. Лжешь, ты и всякий другой отлично знаете, как взяться, подлец!

Принц Генрих. Ты права, хозяйка. Он грубо на тебя клевещет.

Хозяйка. И на вас также, милорд. Он сказал, что вы должны ему тысячу фунтов.

Принц Генрих. Вот как! это я тебе должен тысячу фунтов?

Фальстаф. Какое тысячу, Галь – миллион! твоя любовь стоит миллиона, a ты мне должен свою любовь.

Хозяйка. Он еще назвал вас шутом гороховым, и сказал, что отколотит вас.

Фальстаф. Разве я это сказал, Бардольф?

Бардольф. Да, сэр Джон, вы сказали.

Фальстаф. Ну да, если он станет утверждать, что мое кольцо медное.

Принц Генрих. Я и говорю, что оно медное. Что-ж, ты теперь посмеешь выполнить свою угрозу?

Фальстаф. Поскольку ты только человек, Галь, я посмею, но ты принц – и я тебя боюсь, как боюсь рычащего львенка.

Принц Генрих. А почему же не как льва?

Фальстаф. Как льва, нужно бояться самого короля. Неужели ты полагаешь, что я боюсь тебя, как твоего отца? Пусть мой пояс лопнет, если это так.

Принц Генрих. О, если бы он лопнул, твое брюхо упало-бы до колен! В утробе твоей, негодяй, нет места для верности и честности – все в ней набито кишками и потрохами. Обвинять честную женщину в обирании твоих карманов! Ах, ты ублюдок, бесстыдный, вздутый мерзавец. Будь я подлец, если в твоем кармане было что-нибудь, кроме трактирных счетов, адресов публичных домов и жалкого грошового леденца против одышки – ничего, кроме этой дряни, там не было. А ты все-таки стоишь на своем и не хочешь сознаться. Не стыдно тебе?

Фальстаф. Послушай, Галь, ты знаешь, что наш праотец Адам пал во дни невинности; как же бедному Джэку Фальстафу не пасть в наши дни скверны? Ты видишь, на мне больше плоти, чем на других, поэтому и слабости во мне больше. (К хозяйке). Так ты, значит, сознаешься, что обобрала мои карманы?

Принц Генрих. Так оно оказывается, по ходу дела.

Фальстаф. Хозяйка, я прощаю тебя. Пойди, приготовь завтрак, люби своего мужа, смотри за слугами, угождай гостям. Ты видишь, я сдаюсь на разумные доводы – я умиротворен. Как, опять? нет уж, пожалуйста, уходи (хозяйка уходит). А теперь, Галь, скажи, что слышно при дворе? А наш грабеж – как ты это уладил?

Принц Генрих. О, мой милый бифштекс, мне опять пришлось быть твоим ангелом-хранителем. Деньги возвращены.

Фальстаф. Не люблю я, когда возвращают деньги – только двойная работа.

Принц Генрих. Я помирился с отцом, и могу теперь делать, что хочу.

Фальстаф. Так прежде всего с места в карьер ограбь казну.

Бардольф. Пожалуйста, милорд, сделайте это.

Принц Генрих. Я достал тебе место, Джэк, в пехоте.

Фальстаф. Я предпочел бы служить в коннице. Где мне найти умелого вора – славного воришку лет около двадцати двух? У меня ни гроша за душой. Ну, а все-таки, нужно благодарить Бога за этих бунтовщиков. Они нападают только на честных людей: я хвалю их, превозношу их.

Принц Генрих. Бардольф?

Бардольф. Милорд?

Принц Генрих.

Одно письмо доставьте лорду ДжонуЛанкастерскому, брату моему,А это вот милорду Вестморлэнду.(Бардольф уходит).Пойнс, на коней! Скорее на коней!Нам тридцать миль осталось до обеда.(Пойнс уходит).Джэк, завтра к двум часам будь в Темпль-Голле.Там о своем узнаешь назначеньи,Получишь деньги и устав вербовки.Страна в огне. Грозит мне Перси свысока.Моя или его, – чья-либо смерть близка.

(Уходит).

Фальстаф.

Прекрасно сказано. Но завтракать хочу я.Ах, если-б в кабачке гулять, солдат вербуя.

(Уходит).

Действие четвертое

Сцена I

Лагерь мятежников под Шрюсбери.

Входят Готспур, Ворчестер и Дуглас.

Готспур.

Вы правы, благородный мой шотландец.Когда-бы правды не сочли за лестьВ наш хитрый век, Дуглас похвал дождался-б,Как ни один известный нам солдат,Чья слава по всему гуляет свету.Я льстить, клянусь в том Богом, не умею,Ласкательства гнушаюсь, но скажу:Никто моей любви так не был близок.Лови-ж меня на слове, испытай.

Дуглас.

В поступках чести ты король. Нет в миреТого бойца, кому не брошу вызов.

Готспур.

Так поступай и будет хорошо.

(Входит гонец с письмами).

Ты от кого? Благодарить могу лишь.

Гонец.

То письма к вам от вашего отца.

Готспур.

Как, письма от него? Что-ж сам не прибыл?

Гонец.

Не в силах он, милорд. Он тяжко болен.

Готспур.

Проклятье! Как в горячее столь времяБолеть он удосужился? Кто-ж войскоЕго ведет? Под чьим идут начальством?

Гонец.

Не мне, милорд, он письмам вверил мысли.

Ворчестер.

Скажи, прошу, лежит-ли он в постели?

Гонец.

Он слег, милорд, до моего отъездаДня за четыре, а в последний деньСвоих врачей он сильно беспокоил.

Ворчестер.

Пусть времени он выздороветь дал-бы,Пред тем как самому вдруг заболеть.Его здоровье никогда донынеНам не было нужнее, чем теперь.

Готспур.

Теперь болеть! Теперь томиться праздно!Его болезни яд вдруг заразилЗатеи нашей жизненные соки,Проникнув и сюда, к нам в этот лагерь.Он пишет мне о внутренней болезни,О том, что чрез посла не мог так скороСозвать друзей. К тому же он считает,Что в деле столь опасном и заветномНи на кого нельзя и положиться,Как только на себя. Но тем не менеСоветует при наших малых силах                   бесстрашно продолжать, чтобы изведать,Насколько благосклонна к нам судьба.Нельзя, он пишет, медлить нам теперь,Когда король узнал все наши планы.Как быть?

Ворчестер.

      Его болезнь для нас увечье.

Готспур.

Опаснейший удар, отнятье члена.А впрочем, нет. Не так, быть может, дурно,Что он теперь отсутствует. УжелиРазумно было-б на один ударПоставить участь наших всех имуществ?И прихоти обманчивого часаДоверить столь большую ставку? Нет.Мы обнажили-б этим глубинуИ душу всех надежд своих, границыИ крайние пределы наших средств.

Дуглас.

Да, так оно и было-б. А теперьНам остается добрая подмога.Мы смело можем тратить все, надеясьНа будущую помощь и предвидяВозможность отступленья.

Готспур.

  Нам готовыУбежище и сборный пункт, коль дьяволИли судьба неласково посмотрятНа девственный почин затеи нашей.

Ворчестер.

А я-б хотел, чтоб ваш отец был здесь.Природа наших замыслов не терпитДробленья сил. И многие, не знаяПричин его отсутствия, решат,Что верность королю, благоразумье,А то неодобренье наших плановДержали графа дома. И подумай,Как мысль такая может пошатнутьРешимость наших робких партизанов,Сомнительным все сделав предприятье.Вы знаете: готовясь к наступленью,Нам должно избежать пытливой мысли,Законопатить все отверстья, щели,Чтоб взор рассудка нас не подглядел.Отсутствие же вашего отца,Как занавес подъятый, открываетНепосвященным страхи, о которыхИм и не снилось.

Готспур.

                Вы зашли далеко.Я-ж так его отсутствие толкую:Оно придаст и блеск, и обаянье,И больший вид отваги предприятью,Чем если-б граф был с нами. Люди скажут,Что если мы без помощи егоПошли тягаться с целым королевством,То вместе с ним поставим все вверх дном.Итак, все к лучшему, все скрепы целы.

Дуглас.

Как только сердце может пожелать.В Шотландии нет даже слова: страх.

(Входит сэр Ричард Вернон).

Готспур.

Добро пожаловать, кузен Вернон.

Вернон.

Просите Бога, лорд, чтобы приветаДостойны были новости мои.Граф Вестморлэнд идет сюда; с ним войскоВ семь тысяч человек; при нем принц Джон.

Готспур.

Беды в том мало. Дальше что?

Вернон.

            А дальшеУзнал я, что король своей особойС могучим войском выступил в походИ быстро направляется сюда же.

Готспур.

Добро пожаловать скажу еще раз.Где-ж сын его беспутный, быстроногий?С компанией своей где принц Уэльский,Кто оттолкнул прочь от себя весь мирИ дал ему идти своей дорогой?

Вернон.

В доспехах все; все перьями покрыты,Как страусы, которых гонит ветер;Крылами гордо машут, как орлы,Что только-что купались; золотымиКольчугами сверкают, как иконы;Все полны свежих сил, как месяц май,Как солнце среди лета, лучезарны;Резвы, как козы; буйны, как бычки.Я видел Гарри молодого, в шлеме,В набедренниках, в панцыре блестящем:Он от земли Меркурием крылатымВ седло с такою легкостью вскочил,Как будто с тучи ангел устремился,Чтоб огненного закружить Пегаса,И мир пленить ездою благородной.

Готспур.

Довольно. Могут вызвать лихорадкуХвалы такие, хуже солнца в марте.Пускай придут, разряжены, как жертвы.Покрытых кровью, в жертву принесемИх огнеокой деве дымных битв,Чтоб меднобронный Марс на алтареВесь по-уши в крови сидел. При мысли,Что столь близка богатая добычаИ все-ж не наша, – весь в огне горю я.Лишь только-б на коня мне сесть, и в битвуПомчусь на нем стрелою громовоюИ принца в грудь ударю. Гарри с ГарриДолжны сойтись конь-о-конь и не раньше                   расстаться, чем один не рухнет наземь. –Глендовера я жду.

Вернон.

                Еще есть вести.Дорогой через Ворчестер узнал я,Что он войска сберет чрез две недели.

Дуглас.

Из всех вестей считаю худшей эту.

Ворчестер.

От этих слов, клянусь, морозом веет.

Готспур.

А сколько будет войск у короля?

Вернон.

Да тысяч с тридцать.

Готспур.

                          Пусть бы даже сорок.Хоть нет отца, ни Глендовера с ним,В великий день врагов мы отразим.Устроим смотр войскам. День судный близко.Так встретим смерть, смеясь. Бояться низко.

Дуглас.

Что смерть? Еще полгода – в том клянусь –Ни смерти, ни напастей не боюсь.

(Уходят).

Сцена II

Дорога близ Ковентри.

Входят Фальстаф и Бардольф.

Фальстаф. Бардольф, отправься вперед в Ковентри и добудь мне бутылку хереса. Наш отряд пройдет, не останавливаясь, чтобы поспеть к ночи в Сотон-Колфиль.

Бардольф. Вы мне дадите денег, капитан?

Фальстаф. Выложи пока свои.

Бардольф. Одна эта бутылка составит ангел{49}.

Фальстаф. Ну, так и бери себе его за труды, а если она составит не один, а двадцать ангелов, возьми их себе всех – я отвечаю за чеканку. Вели моему лейтенанту Пето ждать меня у городских ворот.

Бардольф. Слушаю, капитан (уходит).

Фальстаф. Будь я маринованая селедка, если я сам не стыжусь за своих солдат. Я возмутительно злоупотребил королевским приказом о вербовке. Вместо ста пятидесяти солдат, я набрал более трехсот фунтов. Я вербовал только зажиточных людей, сыновей фермеров, выбирал преимущественно обрученных холостяков, уже два раза оглашенных в церкви, или таких изнеженных трусов, для которых барабанный бой ужаснее черта, которым ружейный выстрел страшнее, чем резанной курице или подстреленной дикой утке. Я выбирал маменькиных сынков, у которых храбрости в душе с булавочную головку, и все они откупились от службы. Так что теперь все мои прапорщики, капралы, лейтенанты и рядовые – оборванцы вроде Лазаря на картине, где псы лижут его раны. Все это люди, которые никогда не были солдатами: прогнанные за воровство лакеи, младшие сыновья младших братьев, бежавшие трактирные слуги и разорившиеся кабатчики – словом, ржавчина долгого мирного времени; они в десять раз обтрепаннее старого знамени. Их я навербовал, чтобы заместить откупившихся от службы. Глядя на них, можно подумать, что я набрал сто пятьдесят одетых в лохмотья блудных сыновей, которые недавно пасли свиней и питались помоями и шелухой. Какой то дурак по дороге сказал мне, что я опустошил все виселицы и навербовал повешенных. Таких пугал свет не видал. Я не могу пройти с ними через Ковентри – это ясно. И эти подлецы маршируют к тому же, широко расставив ноги, как будто у них кандалы на ногах; потому что в самом деле большинство я набрал из тюрем. Во всем моем отряде едва-ли наберется полторы рубашки, да и то половина рубашек сшита из двух салфеток и наброшена на плечи, как безрукавная епанча герольдов. А цельная рубашка, говоря по правде, украдена у трактирщика в Сент-Альбане, или у толстоносого кабатчика в Дэнтри. Ну, да это не беда. Они добудут сколько угодно белья на любом заборе.

Входят принц Генрих и Вестморлэнд.

Принц Генрих. Ну, что, вздутый Джэк, как поживаешь, перина?

Фальстаф. Как, это ты, Галь? Что слышно, сумасброд? Кой черт занес тебя в Варвикшайр? Милорд Вестморлэнд, прошу прощения: я думал, что ваша милость уже в Шрюсбери.

Вестморлэнд. Да, сэр Джон, мне давно пора туда, да и вам тоже. Но мои войска уже там. Король, могу вас уверить, ждет нас всех. Придется нам маршировать всю ночь.

Фальстаф. Обо мне-то не беспокойтесь. Я бдителен, как кот, собирающийся стащить сливки.

Принц Генрих. Именно стащить сливки. Ты столько раз таскал их, что превратился в масло. Но скажи, Джэк, что это за молодцы тащатся там позади?

Фальстаф. Это мои солдаты, Галь.

Принц Генрих. Я никогда не видел такой жалкой сволочи.

Фальстаф. Ничего, для копий они годятся. Снедь для пороху, снедь для пороху! Яму они заполнят не хуже других. Смертные люди, брат, смертные люди.