Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник)

Капитан не умер. Просто стало почему-то не хватать воздуха и уши заложила ватная тишина, как в самолете при взлете. На негнущихся ногах он подошел к лотку, одеревеневшими пальцами выдернул из кармана купюру, протянул продавщице… И сгреб газету, резанувшую по глазам убийственным заголовком на развороте: «ОХОТА НА ЛИКАНОВ?» – отошел, на ходу разворачивая и позабыв о сдаче.

Да-а-а… Нервы совсем ни к черту… Статья оказалась совершенно безобидной – ликанами придурок-журналист окрестил лиц кавказской национальности, якобы безбожно притесняемых московскими властями.

Холодок в груди медленно рассасывался…

Капитан скомкал бумажный шар, без труда попал с пяти шагов в урну. И пошел дальше. Чувствовал он себя старым, разбитым и уставшим, – впрочем, глядя со стороны на его пружинистую походку, никто бы так не подумал.

Звоночек, однако… Двойной звоночек. Во-первых, газетчики напомнили о своем существовании и о страсти раскапывать все на свете… Во-вторых, организм недвусмысленно высказал отношение к постоянным перегрузкам. Нельзя так долго гулять по лезвию ножа – или упадешь, или порежешься. Уехать бы куда, отдохнуть, выспаться, пройтись по лесу, по тихому и мирному лесу, спокойно пройтись, не сжимая пистолетную рукоять, не ожидая каждую секунду мгновенной и беспощадной атаки…

Он подумал, что день, так вот начавшийся, ничем хорошим продолжиться просто не может. Подумал с затаенной суеверной надеждой на то, что злодейка-судьба любит опровергать любые прогнозы. Но примета, похоже, относилась к прогнозам только положительным.

Первая неприятность уже ждала Капитана в Лаборатории, – лежала, раскинувшись на кафельном полу. Руслан, дежуривший минувшей ночью, терзал кнопки мобильника. Обнаружившая неприятность лаборантка с глупым лицом – хихикала, демонстрируя нетипичную форму истерики.

4

О собаках из сухих материалов, собранных в папках Генерала, можно было сделать весьма интересные выводы. И весьма эмоциональные. Говорят, точная и скучноватая наука статистика эмоциям не способствует. Еще как способствует! Смотря что эта статистика считает…

Самое настоящее нашествие бродячих собак случилось в приснопамятную зиму девяносто первого – девяносто второго годов. Голодная выдалась зима, прямо скажем: дорвавшиеся до вожделенной возможности порулить молодые реформаторы заложили первый крутой вираж, – в магазинах неожиданно появились позабытые продукты, но предназначенные для их покупки деньги так же неожиданно стали ненамного ценнее бумажных фантиков.

Большое экономическое чудо породило и множество локальных житейских чудес: бывалые опера дивились ворам- домушникам, первым делом вычищавшим во вскрытой квартире холодильник, а уж потом бравшимся за хрусталь и телевизоры; продавцы продуктовых отделов, еще вчера весьма уважаемые и респектабельные люди, нежданно-негаданно очутились в самом низу социальной лестницы… И упали цены на породистых собак, особенно на крупных, – более того, запасшись куском колбасы и погуляв день-другой по загородным пустырям, можно было легко стать владельцем вполне породистой овчарки или эрделя – вчера служившего гордостью семьи, а сегодня тайком, чтобы дети не увидели, вывезенного подальше и выброшенного – лишний рот.

Ну, породистые, положим, долго по улицам не разгуливали – мир не без обеспеченных людей. А Бобикам-Жучкам каково? На старушек-благодетельниц надежды никакой, старушки сами по помойкам рылись…

Но потом тот зимний залповый выброс собак как-то рассосался. Одних банально сожрали бомжи (их популяция резко выросла в тот же период); других, сами того не ведая, – любители дешевых колбас и шашлыков. Третьих переловили собачники на нужды науки.

Наиболее приспособленные (псы, не собачники) продолжили дикую жизнь – одни в городе, другие на природе. Последние и стали самыми опасными – питались исключительно охотой, истребляя все живое. И совершенно не боялись людей. Волки, те хоть человека уважают и заслуженно побаиваются. Псы же, прожив столько лет рядом, прекрасно знают, что это за неповоротливое и слабое существо. Нет худшего врага, чем бывший друг, – и к четвероногим друзьям такой тезис относится в полной мере.

А совсем недавно наметилась самая страшная тенденция: исход псов из города столкнулся со встречным движением волков, подбирающихся к городским окраинам. Часть младших братьев не помнящие родства волки просто употребили в пищу. Но – суку в течке даже голодные волки в пору своих свадеб не трогают.

Появились метисы, волкособаки – беспощадные и смертельно-опасные твари, более опасные, чем два породивших их вида, унаследовавшие собачий ум и волчью силу, прекрасно приспособленные к дикой жизни.

Их предки-волки, битые и ученные жизнью, стараются уйти от всего подозрительного – от шума мотора, от болтающейся на ветке и пахнущей человеком тряпки – волкособаки не боятся ничего, кроме самой непосредственной опасности.

Даже ворона крохотным своим мозгом способна отличить человека с палкой от человека с ружьем – и старается не подпустить последнего близко.

Волчьи метисы зашли дальше – боятся только нацеленного именно на них ружья, и то не слишком. И прекрасно понимают, как беззащитен пусть и вооруженный человек – глухой, слепой и лишенный обоняния в сравнении с ними, не способный обнаружить подкрадывающуюся смерть до самого последнего момента, до сомкнувшихся на горле клыков…

Пока их немного, новых ночных хозяев полей и перелесков. Разбившись на стаи в пять-шесть голов, лежат на дневках тихо в глухих местах: по заросшим густым кустарником оврагам, по пустошам, прилегающим к промзонам. А ночью выходят на охоту. Их мало, но становится все больше – Бобики, так до конца и не одичавшие, и несколько старомодные волки постепенно проигрывают борьбу за экологическую нишу.

Все еще впереди…

Вы спите спокойно? Ночной вой не долетает до центра горда? Под окнами не мелькают стремительные тени? Случайно увидев на загородной прогулке окровавленные кусочки шкуры, вы говорите малолетней дочке: «Не смотри сюда, здесь гадость!» – и тут же забываете? Ну что же, блаженны неведающие. Но, как писал классик, если жизнь и рассудок дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот и перелесков, окружающих Южную ТЭЦ.

Особенно ночью.

5

Прочитав материалы из двух синих папок, Капитан озадачился и испытал двоякие чувства.

Создавалось впечатление, что для решения проблемы диких собак и волчьих метисов не делается абсолютно ничего.

Нет, конечно, правила охоты разрешали и даже предписывали всем охотникам круглый год отстреливать бродячих собак, относя к таковым всех беспородных без ошейника и намордника, встреченных далее трехсот метров от жилья.

Но если учесть, что за шкуру метиса или собаки, в отличие от волчьей, никакой премии не полагалось, а основной ареал их обитания (полоса шириною в тридцать-пятьдесят километров от городской черты) входил в Пригородный заказник, где всякая охота запрещалась – этот пункт правил выглядел чистой воды профанацией.

Выступления немногих людей, оценивших масштаб и мрачные перспективы проблемы, звучали гласом вопиющего в пустыне. Но им все-таки удалось затеять дискуссию с радетелями всего живого (гораздо лучше организованными и подпитываемыми грантами западных «зеленых» фондов). Диспут на эту тему даже показали по одному из центральных каналов.

Странная получилась, надо сказать, дискуссия. Полное впечатление, что одну из сторон представляли люди, пораженные избирательной глухотой, слышащие только себя. Им демонстрировали тревожные, растущие цифры и говорили, что позже, когда опасность станет всем очевидной, когда польется кровь и станут гибнуть люди, тогда решать проблему станет гораздо сложней и дороже.

В ответ радетели рассуждали о необходимости прививать детям с самого раннего возраста любовь к животным – тогда и собак выгонять не будут, и ряды преступности не пополнят, и вообще… А коли ребенок узрит ненароком собачников за работой – пиши пропало, быть ему моральным уродом. Станет наемным убийцей, киллером. В лучшем случае каким-нибудь Шариковым из подотдела очистки. Гуманисты…

Их спрашивали просто и конкретно: затюканные вами собачники, отлавливающие шавок для ученых, в силах лишь замедлить темпы прироста опасной живности. Если и их прикрыть, то что делать с уже имеющимися в наличии животными? Оппоненты с энтузиазмом лепетали о недавно открывшемся благотворительном приюте для бродячих собак. Аж на семьдесят мест!

А одна вконец поехавшая крышей дамочка озвучила вовсе глобальную идею: контрацепция бездомных животных. Выдавать, значит, как минимум раз в месяц каждой бедной кошечке и собачке кусок колбасы с подмешанным противозачаточным порошком – и через несколько лет они вполне гуманно повымрут от старости, не оставив потомства.

Капитан не знал – смеяться или плакать, читая всю эту природолюбивую ахинею.

Власти, по своей милой манере, пребывали над схваткой, – и не делали ничего.

Но нет худа без добра, и теперь Капитан понял причины странного спокойствия Генерала, не спешившего звонить во все колокола и объявлять глобальную тревогу. На таком фоне художества объекта и в самом деле могли долго не привлечь ничьего пристального внимания.

Проблемы это не снимало, но давало достаточный запас времени для поисков решения. Конечно, жертв не избежать – растерзанные и изуродованные трупы будут находить время от времени в глухих уголках. Но Капитан давно научился не считать потери. Если ведь вдуматься, то под колесами автомобилей народу гибнет гораздо больше – но автоконструкторы муками совести по этому поводу не страдают. А сотрудники их службы безопасности – тем более.

К тому же, думал Капитан, у ночи теперь появился новый страшный хозяин – есть сильное подозрение, что скоро количество волкособак и просто собак в округе резко уменьшится.

С такой успокаивающей мыслью он вошел в неприметную со стороны, деревянную и неказистую дверь Лаборатории (бутафорская дверца только маскировала дверь настоящую, из брони четвертьметровой толщины, способную противостоять кумулятивным зарядам).

Вошел – и спокойствие как ветром сдуло.

Глава шестая

1

Две достаточно толстые ольхи, ближайшие к воронке, послужившей местом упокоения Магдалене, – эти два дерева все-таки росли от нее далековато, шагах в двадцати пяти. Старик предпочел бы двадцать, а лучше – пятнадцать. Но выбирать не из чего – ближе зеленели только кустарники и молодая, тонкая поросль, никак для сооружения лабаза не подходящая.

В принципе, специалисты ночной охоты сладят себе лабаз и в любом мелколесье – на опорах-сохирях. Старик был знаком с подобными конструкциями, у которых каждый угол подпирают две-три толстых жердины с боковым откосным сучком, – и получается достаточно надежное сооружение.

Но сам похожих никогда не устраивал, да и видел-то последний раз полвека назад, – и сразу от такой идеи отказался. Не хватало сверзиться в самый ответственный момент. От Магдалены после первой кровавой трапезы осталось не так уж и много, а тут на радость голодным псам рухнет сверху нежданная добавка.

Лучше стрелять издалека, но сидеть надежно. Ночи сейчас светлые, попадет уж как-нибудь.

Возился он долго, почти три часа. Но сделал все надежно: прочный настил из жердей покрыт толстым войлоком – на жестком долго не посидишь в неподвижности; к стволу одной ольшины прибиты ступеньки-поперечины, здесь же свисает толстая веревка с узлами – эх, да лет двадцать назад взмахнул бы по стволу без всяких перил-ступенек… ушли, ушли те годы. До земли – три метра. Идеальная высота, что для стрельбы, что для безопасности.

Прикинул все так и этак, поводил туда-сюда топорищем, словно ружейным стволом. Срубил две мешающих ветви. Все готово. Все в порядке. Все должно получиться. Не в первый раз охотится на опасных зверюшек. Но как-то тревожно сегодня… Что-то не так вокруг, что-то такое в воздухе…

Он никак не мог понять и определить – что именно не в порядке, да оно, наверное, вокруг-то все в порядке, а дело в нем. Отработали свое не мышцы, мышцы для его лет хоть куда – нервы поистрепались, поизносились за долгие годы…

Старик неосознанно кокетничал сам с собой, нервам его позавидовали бы и молодые… У него срабатывало полузабытое, уснувшее, казалось, чутье на опасность. А еще он просто устал.

Грудь давило. Собрал все ненужное: топор, оставшиеся веревки и гвозди, оттащил в сторону срубленные ветви. И пошел домой – отсыпаться перед ночной засадой. Вообще-то на такой охоте полагается дать лабазу постоять дня три, чтобы осторожные звери успели присмотреться к изменившемуся виду местности.

Но старик подозревал, что через три дня от коровы останутся лишь голые косточки, и надеялся, что объекты его охоты излишней осторожностью не страдают, – не испугаются лабаза и даже человека. Он был прав.

И даже не догадывался, насколько он был прав…

2

Генерал сразу понял, что у них опять что-то стряслось.

Что-то серьезное, – судя по тону Руслана, попросившего срочно приехать. И не объяснившего причин. С Русланом Генерал работал шесть лет – знал, зря тревогу тот не поднимет.

Так и есть: кучка шушукающихся белых халатов, мгновенно рассосавшаяся при его появлении; лаборантка с искаженным лицом; Капитан мрачнее тучи. Когда у Капитана такой вид – дело плохо.

И Генерал сознательно, чтоб хоть немного разрядить обстановку, заговорил в манере старого и сварливого дедушки, брюзжащего на домочадцев:

– Ну что за пожар, что за набат? С полпути меня заворотили, ну прямо как дети малые… На день оставить одних нельзя… Ничего сами решить не могут. Прямо беда с вами…

Продолжая ворчать, прошел в свой кабинет, сделал приглашающий жест Капитану. За дверью ворчание как ножом обрезало. Глянул вопросительно и жестко.

– Доктор застрелился! – без предисловий выпалил Капитан.

Генерал оказался потрясен. Капитан редко видел его потрясенным, а посторонний человек мог даже сказать, что Генерал остался абсолютно равнодушным – на лице ничего не дрогнуло. Понять всю меру потрясения Капитану позволил лишь вопрос:

– Как застрелился?!

Таких бессодержательных вопросов шеф не задавал. Никогда. И Капитан сорвался. Впервые за все годы их знакомства сорвался в общении с Генералом:

– Из пистолета! Пулей!! В голову!!! – прокричал он. И рухнул на стул – без приглашения.

– Откуда у него пистолет? – короткой истерики подчиненного хватило Генералу, чтобы мгновенно взять себя в руки. Это прозвучал уже отнюдь не риторический вопрос, это – началась работа.

– Не знаю… – убито ответил Капитан. – Немецкий. Маузер 6.35 сорокового года. Крохотный, игрушка… У него отец воевал… Надо думать, трофейный…

– Когда?

– Ночью. Прямо за рабочим столом.

– Кто обнаружил?

– Лаборантка утром.

Они перебрасывались неважными, в общем, фразами, не желая признаться ни сами себе, ни друг другу, что ждали чего-то подобного. Оказались сейчас искренне потрясены, но – ждали.

Где-то очень глубоко и неосознанно знали, внимательно наблюдая последние недели за Доктором – вроде и не впадавшим в запой или в черную депрессию, лихорадочно, сутки напролет, работавшим, и столь же лихорадочно, словно в последний раз, любившим очередных лаборанток.

Ждали, хотя и не могли объяснить причины ни себе, ни другим. Просто люди, перешагнувшие через столько трупов, приобретают чутье особого рода, интуитивно чувствуя легкий аромат приближающейся смерти…

Генерал молчал. Потом, после паузы:

– Что-нибудь оставил? Письмо, записку?

Капитан молча вынул и положил на стол четвертушку бумаги. Генерал недоуменно изучал ровные строчки.

– Стихи? – Генерал слабо разбирался в поэзии. – Свои? Переписанные?

Капитан пожал плечами. В его работе литературные познания тоже не требовались.

– Чушь какая-то… – протянул Генерал. – Никакого отношения… На первый взгляд. Что такое: «болота дней непониманье…» Ахинея, хоть бы запятые ставил…

– Код? – предположил Капитан не слишком уверенно.

Генерал покачал головой. Сказал задумчиво:

– Но что-то же он хотел сказать… Или кому-то намекнуть, не обязательно нам. Так… Вот что: ты со своей девушкой, с Мариной, под какой легендой встречаешься?

– Командированный, из Новосибирска… Военный завод. В любой момент могут отозвать обратно.

Мало, конечно, приятного, когда твоя личная жизнь под таким микроскопом. Но служба есть служба, он и сам изучает внеслужебные контакты сотрудников. Точнее, изучал. Пока на такие штудии оставалось время.

– Хм, удобная легенда… – Тон Генерала не позволял понять, одобряет он или осуждает. – Тогда так: перепиши, дай ей посмотреть. Дама образованная, университет заканчивала – может, распознает, откуда списано. А то в книжке перед этими виршами или сразу после них может какой-нибудь отрывок идти… с намеком.

Генерал помолчал. Он занимал голову идиотскими стихами по одной-единственной причине – не допустить туда крамольный вопрос: как они справятся без Доктора? Эскулап, конечно, талантище, но в некоторых областях не силен; остаются спецы, ломающие головы над отдельными кусочками проблемы в нескольких разбросанных по городу точках… И есть среди них молодые, хваткие, не бессребреники шестидесятых – но вполне современные реалисты, жаждущие подороже продать свои умные головы…

Но они не знают всего, уж тем более о самом главном: об источнике исследуемых тканей и сывороток, – и вводить их в курс дела надо осторожно и долго, чтобы втянулись, чтобы не вышло, как…

Генерал оборвал свою мысль: Эскулап справится, большая часть дороги пройдена, Эскулап, конечно, справится… Успокаивал сам себя – получалось плохо. Сказал совсем не в тему, просто чтобы отогнать мрачные мысли:

– Кстати, о Марине… Ты жениться, часом, не собираешься? Возможно, тебе, командированный ты наш, придется из Новосибирска сюда переехать. Не пойми меня неправильно, но из конторы тебе надо уйти. По крайней мере на время охоты. Пока не закончится вся нынешняя свистопляска. Я же сам вижу, как ты разрываешься, – и обязанности в Лаборатории придется передать другому человеку, кандидатуру подберем вместе. Получишь свободу рук и действий. Ну а деньги, сам понимаешь, останутся те же, даже побольше, – с учетом надбавки за полевые условия. Нужно какое-то прикрытие, а тут легенда готовая, обкатанная, с нами никак не связанная… А закончим дело – разведешься и якобы снова уедешь в Новосибирск. Если захочешь. Потому что, сдается мне, работы за этими стенами нам надолго хватит. Как перспектива?

Перспектива Капитана не порадовала. Тут ему не просто руки развязывают, его и от Лаборатории дистанцируют… И если он, зачищая концы, крупно ошибется – спишут в расход легко и просто, без ущерба для репутации. Мы, дескать, такого не знаем. Маньяк-одиночка.

– Не грусти, – словно прочитал его мысли Генерал. – Это пока так, только наметки. Пошли лучше на Эльдаровича глянем. В последний раз. Может, заметим что необычное.

Ничего необычного они не увидели. Труп как труп. Вчера живой, а сегодня мертвый. Ничего особенного, заурядная смерть. Проблема не в наличии трупа, а в отсутствии в Лаборатории живого Доктора. А мертвых тел они навидались. Не о чем тут говорить и раздумывать. Капитан подумал только о том, что уж если приспичит стреляться – так только из калибра 6.35 и только в рот, как Доктор. Из соображений эстетики. Крохотная пулька остается в голове, не пробив изнутри череп. Мозги не загаживают половину комнаты, и божедомам работы меньше, дабы привести в достойный вид для похорон…

Словом, эстет был покойный, самый настоящий эстет…

3

На лабаз старик взобрался за час до заката. Впрочем, в июне под Ленинградом (он называл город только так – по старинке) закаты понятие относительное. Темнеет неохотно, словно кто-то медленно, капля за каплей, капает черную тушь в ведро с водой…

Он сидел неподвижно, положив рядом ружье со взведенными курками – старая двустволка-горизонталка, еще курковая – подарок от командования к двадцатипятилетию службы. На самом деле ружье могло считаться одноствольным – левый ствол из четырех выстрелов давал три осечки. Что-то случилось с механизмом, что-то износилось за долгие годы, а разбирать и чинить сейчас времени не было. Патроны, снаряженные волчьей картечью, он вложил в оба ствола – вдруг и левый выстрелит. Сидел, ждал. Темнело.

Дневные звуки смолкали – их не замечаешь, пока они есть, но стоит им исчезнуть – тишина давит, обманчивая ночная тишина, состоящая из тысяч звуков-фантомов, звуков-призраков…

…Затихало чоканье дроздов, мелкие пичуги испускали последние трели, – и замолкали до утра. С тоненьким цвиканьем протянул низко над мелколесьем вальдшнеп – летали еще последние. Зря, брат, стараешься, подумал старик о нем сочувственно, не найдешь уже себе самку, все на гнездах, яйца насиживают. Над головой, высоко в ветвях ольхи, захлопало, заворочалось – устраивались на ночлег вороны.

Все шло как обычно, как в ожидании многих ночных охот в его жизни… И все совсем по-другому.

Впервые он охотился в шестьдесят восемь лет. Впервые сердце при этом стучало так – отнюдь не бойким перестуком, в радостном возбуждении скорой схватки и, даст бог, победы… Нет, сердце билось тяжело и неровно, словно после трех-четырех ударов задумываясь на мгновение: продолжать или бросить занятие, смертельно надоевшее за долгие десятилетия. Он привык к такому в последний год, даже не задумывался сходить к врачу, сделать кардиограмму, – сколько отмерено, столько и отмерено, лучше дожить и умереть в своем доме, а не на казенной больничной койке.

Стрелки командирских часов крохотными светляками ползли к полуночи. Рваным зигзагом прочертила темноту летучая мышь – он вздрогнул, оторвавшись на мгновение от напряженного высматривания. У воронки – ни звука, ни шевеления. Но он чувствовал – если гости и придут, то скоро, в течение ближайшего часа. Под утро на таких охотах дичь появляется редко. Но бывает всяко.

Издали прокатился разнокалиберный перелай собак. Старик насторожился, прислушался: лают в поселке, – кого-то или что-то учуяли. Со стороны Редкого Кузьмина, из-за ограды одной из вилл, откликнулся мощный, басовитый голос, – гавкнул раза три и замолк, не желая участвовать в плебейской сваре.

Ноги затекли, он их почти не чувствовал, но не менял положение, ежесекундно готовый к выстрелу. Он не испытывал ненависти к тем, кого сейчас будет убивать. Ни малейшей. Даже после вчерашней истории с коровой. Нельзя ненавидеть того, в кого стреляешь, – рука дрогнет, обязательно промахнешься.

Опять же, что волки, что собаки – Божьи твари, тоже есть хотят. Что поделать, если природа у них хищная. И если они выбрали не ту корову. Не надо их ненавидеть. Их надо просто убить – выполнить неприятную и нелегкую работу.

Старик ждал.

Глава седьмая

1

Поминки оказались совсем простые: на столе стояла банка «эликсира жизни» на основе медицинского спирта, за столом сидели Эскулап с Капитаном. Эскулап разлил по второй и провозгласил незамысловатый тост:

– Ну, чтоб земля ему была пухом! Точнее, чтоб кремационная печь была… была… блин, чем бы она ему была бы, а? Короче, гори спокойно, дорогой товарищ….

Они выпили из лабораторных мензурок, не чокаясь.

Удобная, подумал Капитан, тара с делениями: пьешь и видишь, как приближаешься к своей норме. Однако, как ни странно, использование мензурок перебрать норму ничуть не мешает…

Он глотнул осторожно – чистого алкоголя в зелье процентов семьдесят, а то и больше, остальное – сахар и всевозможные добавки, призванные приглушить и замаскировать убойную крепость.

Эскулап, который не признавал слабых напитков (а к таковым он относил все, не дотягивающее до шестидесяти градусов), – и чья глотка давно загрубела от подобных собственноручно приготовляемых коктейлей, – Эскулап пил медленно, с видимым удовольствием и не торопился тянуться к закуске. Он погладил банку, конспирации ради украшенную узкой красной наклейкой «ОСТОРОЖНО: ЯД!», и сказал то, что на поминках говорить вроде и не полагалось:

– Хороший был парень Витя. Но – слабак! И дурак, если по большому счету…

– Потому что застрелился? – осторожно спросил Капитан и налил еще по одной.

Похоже, сейчас Эскулапа потянет на умные разговоры. Интересно будет послушать. Последнее время народ в Лаборатории зажат и молчалив. Те, кто знает – потому что знают; кто не знает – поддавшись обшей атмосфере тревожного и подозрительного ожидания. Записи прослушки совершенно неинтересные, короткие деловые фразы, ничего лишнего, ничего личного, никакой возможной зацепочки…

Но Эскулапу на все плевать, он прет по жизни, как носорог по джунглям, ни на кого и ни на что не оглядываясь, уверенный в себе, в своих силах, в своей необходимости и незаменимости.

– Да нет, при чем тут это… Где, когда и как уйти из жизни – сугубо личное дело каждого. Одним нравится цепляться до конца, до прогнивших насквозь внутренностей, до вставных челюстей, до капельницы в вене и подкладной утки в кровати… Другие предпочитают добровольно избавиться от таких прелестей. Но мы жалеем или осуждаем почему-то только вторых…