Под кровью грязь

Лязгнул засов, и обитая железом входная дверь открылась. Зимин. Агеев шагнул в дверь, оттесняя караульного.

– Как жизнь? – спросил с порога и сам удивился, как легко это у него получилось.

– Нормально, – ответил Зимин, – а где там остальные?

– Шустов заляпал Иванова. Тот его ебукает, а мне надоело мокнуть…

– Ага, – кивнул Зимин, – скажи чтобы быстрее – спать пора.

– Да уже идут, не переживай.

– Только не натаптывай сильно, мыть придется, – Зимин неопределенно махнул рукой и пошел по коридору.

Направо, подумал Агеев, в сральник. Хрен с ним, главное сейчас разобраться с прапором, у него пистолет. Остальное оружие в пирамиде у него в комнате.

Агеев осторожно закрыл за собой входную дверь, стараясь не греметь, задвинул тугой засов. Снял автомат с плеча.

В караулке все выглядит по-другому. Там, на посту были лишь силуэты. Темные, насквозь промокшие силуэты. Здесь ярко светили лампы, было тепло и сухо. Агеева бросило в жар. Стрелять придется в упор, комнаты небольшие. Отступать поздно.

Он должен это сделать. Должен и все. Ему не оставили выбора. Либо он сделает все до конца, как потребовал тот … мужик, либо…

Сердце екнуло, и желудок судорожно сжался. А если он обманул, если все это он делает напрасно? Потом, об этом потом. Он уже зашел слишком далеко, чтобы останавливаться.

Агеев двинулся по коридору налево, мимо комнаты отдыхающей смены и столовой. На пороге комнаты бодрствующей смены остановился. Жильников сидел спиной к двери и что-то писал. Наверное, одной из своих блядей. Жильников переписывался почти с двумя десятками телок и часто читал вслух письма от них гогочущей казарме с комментариями.

Поплачут девки, механически подумал Агеев, наревутся. А ему какое дело? Что он, девок плачущих не видел? Еще как! Если бы не это, он бы, может, и не целился сейчас в спину земляка. А ведь вместе призывались, шевельнулось воспоминание. Как будто сто лет назад.

Не отводя глаз от спины Жильникова, Агеев подошел к двери в комнату начальника караула, толкнул дверь и вошел.

Здравствуйте, здравствуйте. Начальник караула изволили дремать, сидя на спине. Сука, ведь спит же в неположенное время, а попробуй подремать в бодрствующей смене. Агеев навел ствол автомата, палец лег на спуск, и в этот момент прапорщик открыл глаза.

Агеев дал ему три секунды на то, чтобы прапорщик понял, что это не сон. Удивление сползло с лица начальника караула, уступая место гримасе страха. Прапорщик попытался встать, рот открылся, но больше ничего прапорщик сделать не успел.

Очередь получилась длинная, две или три пули прошили грудь и лицо начальника караула, ствол автомата повело вверх, и остальные пули ударили в батарею парового отопления за топчаном. Комната почти сразу наполнилась паром, вода хлынула на еще вздрагивающее тело начальника караула, мгновенно окрашиваясь в красный цвет.

Агеев метнулся назад, успел рассмотреть недоумение на лице обернувшегося Жильникова и снова нажал на спуск. Пули прошли навылет, звякнул, разлетаясь осколками, графин с водой, полетела штукатурка со стены.

Агеев почти оглох от грохота, он не разобрал, вылетел ли хоть один звук из открытого рта Жильникова, не понял, отчего звенело в голове – от выстрелов, или от крови, которую гнало взбесившееся сердце. Потом, это потом. Найти Зимина, пока этот засранец не побежал к двери.

В три прыжка преодолев коридор, Агеев вышиб ногой дверь туалета. Зимин шарахнулся от двери. Все-таки успел штаны надеть, подумал Агеев отстраненно, только ремень еще не нацепил.

– Что? – спросил Зимин.

– Дембель у меня, – сказал Агеев, – досрочный.

Зимин попятился к окну, закрытому ставнями:

– Не…

– Вот такие дела, – сказал Агеев и выстрелил.

Пуля попала в плечо, Зимин крутанулся на месте, на стену полетели брызги крови. Агеев выстрелил снова, и очередь прошла по ногам. Зимин рухнул на пол и закричал. Он даже не пытался ползти или сопротивляться. Он просто кричал, надрывно и тоскливо.

Агеев медлил, словно зачарованный он смотрел на искаженное болью и страхом лицо Зимина. Непонятное чувство заполняла всего Агеева, радость? наслаждение?

Почти как в увольнительных, только в его власти были не малолетки. Агеев наклонился к Зимину, чтобы заглянуть в глаза. Что он сейчас чувствует? Просто боль? Или еще что-то? Страх? Чего он боится, смерти или его, Андрея Агеева?

Время словно остановилось для Агеева. Он ткнул стволом автомата в лицо лежащего, ствол скользнул по груди, к животу. Здоровой рукой Зимин неожиданно схватился за ствол, от толчка палец Агеева потянул спуск. Очередь распорола живот Зимина. В лицо Агеева плеснуло теплым, он шарахнулся назад, ударился спиной в стену.

– Сволочь! – Крикнул он.

Палец словно судорогой свело на спуске, пули кромсали лежащее тело, отбрасывая в сторону ошметки плоти.

Потом наступила тишина. Агеев с трудом разогнул пальцы. Все. Вот теперь действительно все.

Он отсоединил пустой магазин и бросил его на пол. Вытащил из подсумка запасной, пристегнул, дослал патрон в патронник. Не торопясь, прошел по коридору. Вода из батареи парового отопления залила все в комнате начкара и растекалась дальше. Агеев, хлюпая сапогами, подошел к телу прапорщика, потянул его за ногу. Тяжело. Потом тело сползло с топчана, голова тяжело ударилась об пол.

Агеев расстегнул кобуру у прапорщика и потянул пистолет. Вытащил запасную обойму. Выпрямился, и руку что-то дернуло. Он забыл отстегнуть ремешок от пистолета. Агеев дернул сильнее, но ремешок не поддавался, тело прапорщика выгнулось.

Агеев нащупал на рукояти пистолета карабин и с трудом отстегнул его. Нормально. Теперь можно идти.

Мельком глянул на тело Жильникова, сунул пистолет в карман шинели, автомат взял в руки.

Подошел к двери, отодвинул засов и оглянулся. На светло-сером линолеуме коридора чернели жирные комья грязи. Натоптал, подумал Агеев, ничего – помоют.

Наблюдатель

Земное притяжение вело себя просто подло. Голову клонило вниз, веки опускались стремительно, а вот подниматься не хотели вовсе. Гаврилин встал со стула и двинулся широкими шагами вокруг пульта.

И даже словом перекинуться не с кем. Это политика руководства, чем меньше общаются, тем меньше треплются. Хотя, это логично. Тот, кто никогда не выболтает свою тайну, легко может трепануться о тайне чужой.

Гаврилин знал твердо, что пока единственная тайна, которой он владеет – вообще существование Палача на свете. Правда, этой тайной он владел не единолично, было еще человек десять, но Гаврилин был один из немногих, кто представлял себе весь объем функций и возможностей Палача.

Гаврилин остановился, сделал четкий поворот кругом и двинулся вокруг пульта в противоположную сторону. Чтобы голова не закружилась. От избытка информированности. Грустно, конечно, признаваться даже самому себе, но именно слово «представлял» наиболее полно характеризовало уровень информированности Гаврилина. Представлял. Его все еще продолжали держать на голодном пайке.

Это злило, и злость даже отогнала немного сонливость. Какого черта, в самом деле! Гора все время рождает мышь. Несколько лет подготовки, тренировки, инструктажи, тесты – и все это только для того, чтобы выполнять чисто диспетчерскую работу. Поезд «Москва – Воркутю» прибывает на пятую путю. Шутю.

При первом знакомстве с работой, Гаврилину показалось, что теперь в его руках нечто важное и опасное. Наша служба и опасна и трудна. И не видна не только на первый взгляд, но и на второй, и на третий, и даже на ощупь не определяется.

Совсем, абсолютно. Даже если возникнет экстремальная ситуация, выяснится, что Палач вот в настоящую секунду прокололся, что надо действовать стремительно и однозначно, задачей Гаврилина будет вначале стремительно сообщать информацию координатору, а потом однозначно дожидаться дальнейших указаний.

Вы стали мелким чиновником, господин Гаврилин. Вы пропитываетесь пылью и запахом чернил. Брюки ваши лоснятся на заднице, а пиджаки – на локтях.

Скоро вы начнете полнеть, лысеть, терять форму. Хотя вот это грозит вряд ли. Гаврилин вспомнил свою попытку уклониться от одной из регулярных тренировок, и на душе потеплело. Нет, о его физическом здоровье начальство беспокоится, надеется, наверное, что в здоровом теле откуда-нибудь возьмется здоровый дух.

Может и возьмется. А пока внутри даже не дух, так, душок.

В динамике на пульте щелкнуло и голос, почти не искаженный помехами сказал:

– Папа, ты меня слышишь?

Гаврилин рухнул на стул и торопливо нажал на клавишу:

– Слышу, сынку, слышу.

– Мы уже расходимся по домам, я решил немного покататься на машине с ребятами.

– Только там осторожнее на дороге.

– Не волнуйся, папа, и передай привет маме.

Наружка развлекается. Благо, в Конторе не особенно следят за формой передачи информации. Все понятно и все в порядке. На настоящий момент. Ясно сказано – поехали кататься, значит, все прошло более – менее спокойно.

Можно смело информировать начальство. Гаврилин нажал кнопку на пульте. Загорелся огонек. Зеленый. Через десять секунд напротив него замигал красный. Можно спокойно отключать пульт и решать, как провести остаток ночи.

Гаврилина с самого начала умилял пульт связи. Как в старых шпионских романах. Даже с начальством нет прямой телефонной связи. Кому нужно – звонят, наблюдатель поднимает трубку. Все остальное путем нажатия кнопочек. Они тут предусмотрены на все случаи жизни, если можно жизнью назвать подобные ночные бдения.

Гаврилин задумчиво постучал пальцами по крышке пульта. Согласно инструкции, после получения сигнала (красный индикатор номер три) следует обесточить пульт путем нажатия кнопки «Стоп». После чего пульт с места оператора включен быть не может.

Доверяют в Конторе сотрудникам. Ой, как доверяют. Просто изо всех сил. Просто как старый академик Павлов своим собакам. Лампочка загорелась – началось обильное слюноотделение. Звоночек звякнул – собачка прячется в угол, успев обильно справить естественную нужду.

Гаврилин кулаком стукнул по грибовидной шляпке красной кнопки. Динамики заглохли, индикаторы вкупе с лампочками – погасли. Гаврилин размял затекшую шею.

Люблю я свою работу. Как проклятый. И начальство свое, тоже, люблю. Жаль, в лицо не знаю. Скромное начальство в Конторе, напрямую с мелкой наблюдающей сошкой не общается. А те господа, что из себя начальство изображают, это Гаврилин понял почти сразу же, его только изображают. Талантливо, но изображают.

Гаврилин встал из-за пульта, стал в драматическую позу и процитировал единственную известную ему фразу великого российского режиссера Станиславского: «Не верю!». Громко и выразительно.

Все-таки начальство хорошее, подумал Гаврилин, диван распорядилось поставить. Теперь можно его использовать по прямому назначению.

Гаврилин сел на диван, стащил с себя ботинки, аккуратно поставил их ближе к ногам и лег. Успел еще лениво подумать о том, что свет стоило бы выключить, но тут же уснул.

Грязь

Дождь усилился, и с неба лилось одним сплошным водопадом. Заливало глаза, плащ, шинель и все остальное промокли насквозь, но Агеев холода не ощущал. Ему было жарко. Все, он сделал это, и теперь все будет нормально.

Все просто должно быть хорошо. Тот странный мужик, который разговаривал с Агеевым, твердо обещал, что вытащит его из этой истории. Должен вытащить.

Тяжело выдирая сапоги из грязи и стараясь при этом удержать на плечах пять автоматов, Агеев напрямую, через голую лесопосадку выбрался к дороге. Никого и ничего не видно, только фонарь тупо освещает проносящиеся мимо него струи дождя. Прежде чем ступить в круг света, Агеев огляделся. Вроде бы машина стоит неподалеку. Разобрать трудно. Сейчас все выяснится само собой, нужно просто постоять под фонарем. Агеев потоптался возле границы между светом и тенью. Стремно.

Агееву очень не хотелось покидать спасительную темноту. Увидит вдруг кто. А если не станет на свет – никто не подберет. Нужно либо делать все, либо не начинать этого вообще.

Всего один шаг. Агеев глубоко вздохнул и чуть не закашлялся. Этим дождем свободно можно захлебнуться. Все. Агеев решительно шагнул вперед.

Ничего, естественно, не изменилось, просто исчезло все вокруг. Был желтый свет сверху, блестящая мишура дождя и он, Андрей Агеев, выставленный словно экспонат.

Или мишень, подумал Агеев через минуту. Глупо, конечно, но он не мог избавиться от мысли, что кто-то сейчас целится в него из темноты. Кому это нужно?

Наконец холод его настиг. Мышцы начали деревенеть. От холода или от страха? Все будет нормально. Кому это может быть нужно – подставлять его? А кому может быть нужно его вытаскивать?

Агеев почувствовал, как судорога свела скулы. Губы начали дрожать. Не может быть. С ним не могли поступить так. Как? Он ведь смог сделать это с людьми в караулке, смог же он сделать это с теми малолетками? Смог? Чем он лучше их?

Бросить все и бежать. Караула хватятся, в самом худшем случае, часов в семь. Крайний срок – в девять, когда привезут завтрак. У него еще есть от двух до четырех часов, чтобы попытаться скрыться.

Агеев вспомнил приказы, которые доводились несколько раз до личного состава. Сбежал, расстреляв караул, был обнаружен. И либо задержан, либо убит в перестрелке.

Нужно стоять и ждать. Его заберут, все будет нормально. Агеев всхлипнул неожиданно для самого себя. Губы кривились, и Агеев ничего не мог с собой поделать.

Рыдания начали сотрясать тело, Агеев присел на корточки и закрыл лицо руками. Несправедливо, несправедливо.

Его расстреляют. Перед глазами всплыло удивленное лицо Жильникова, искаженное ужасом и болью лицо Зимина. Шум дождя превратился в шум горячей воды, льющейся из разбитой батареи на изуродованное лицо начальника караула.

Агеев не сразу услышал звук мотора. А когда понял, что рядом с ним остановилась машина, резко выпрямился. Автоматы слетели с плеча, и он с трудом удержал их за ремни рукой. Больно ударило по колену.

– Долго собираешься так стоять? – спросил голос из темноты.

– Я… нет, то есть… это.

– Сюда иди.

– Я, да… – Агеев еще не веря, шагнул в темноту и увидел жигули шестой модели. Окно водителя было опущено и Агеев рассмотрел за ним темный силуэт.

– Железяки свои положи в багажник и прикрой брезентом.

– Да, я сейчас. – Агеев почти бегом бросился к багажнику, нашарил замок. Дрожащие пальцы скользнули несколько раз, потом крышка багажника поднялась.

Агеев подхватил автоматы в охапку, как доски, сунул их между запаской и канистрой, стащил с себя ремень с подсумком и штык – ножом, бросил на автоматы. Негнущимися пальцами зацепил край брезента, лежавшего там же. Прикрыл оружие. Захлопнул багажник.

Что дальше? Сердце остановилось. Агеев представил себе, как машина рывком набирает скорость и исчезает в дожде. Агеев шагнул было к водителю, но со щелчком открылась дверца с другой стороны.

Можно садиться. Агеев на негнущихся ногах подошел к открытой дверце и остановился.

– Какого черта? – недовольно спросил водитель, – Я потом салон не прогрею, залазь быстрее.

– Спасибо, – пробормотал Агеев и сел на переднее сидение.

Машина сразу же тронулась.

– Спасибо, – повторил Агеев, – я уж думал…

– Не надо.

– Что?

– Не надо думать, от этого морщины появляются. И на меня так пялиться тоже не надо. Мозоль натрешь.

Агеев сглотнул и отвел взгляд.

Фары машины пробивались сквозь дождь всего на несколько метров. Меня не обманули, подумал Агеев, не обманули, все нормально.

– Куришь? – не отрывая взгляда от дороги спросил водитель и, не дожидаясь ответа, сунул Агееву пачку сигарет и зажигалку.

– Спасибо, – Агеев и сам не понял, почему решил закурить. Никогда даже не было соблазна, ни в школе, ни в армии. Он бы сейчас сделал все, что приказал бы водитель. Агеев затянулся и захлебнулся дымом, закашлялся.

– Курить – здоровью вредить, тем более что Минздрав предупреждает, – сказал водитель.

Агеев откашлялся и теперь сидел с зажженной сигаретой в руках, не зная, что с ней делать.

Машина остановилась.

– Выходи.

– Что?

– Выходи, сказал, – водитель переклонился через ноги Агеева и открыл дверцу.

– Как?

– Молча.

– Я… – Агеев с ужасом посмотрел на сигарету, – я докурю.

– Козел, выброси ты этот бычок сраный куда хочешь.

– А что?

– Ты так и собираешься в форме ехать? Тут же скоро посты ГАИ.

– Понял – понял, – пробормотал Агеев и вылез под дождь.

– Стань перед машиной, чтобы я видел, – скомандовал водитель.

Агеев послушно встал перед капотом машины, в свет фар. Оглянулся вокруг – лес. Кажется лес. Свет фар вырвал из мокрой темноты черные сучья и скользко отсвечивающие стволы.

Под ноги Агеева упала большая полиэтиленовая сумка.

– Все свое добро сними и сложи в сумку.

Агеев расстегнул плащ, с трудом стащил его и, скомкав, сунул в сумку. Потом отодрал крючки шинели и отправил промокшее сукно вслед за плащом. И уже расстегивая хебешку, спохватился и вытащил из кармана шинели пистолет и обойму.

– Куда это?

– Давай сюда, – водитель протянул руку не вылезая из машины.

– Тут вот документы у меня…

– Оставь в карманах и раздевайся быстрее, мне некогда.

Агеев стащил сапоги. У него, как и полагалось на втором году службы, вместо портянок были носки. Агеев с сомнением посмотрел на заляпанные грязью сапоги.

– В сумку, в сумку… – поторопил водитель, – и белье тоже снимай, все, вместе с кальсонами и носками.

Агеев выполнил команду и теперь стоял в свете фар совершенно голый. Как под душем. Под пронизывающим ледяным душем. Тело покрылось пупырышками, его колотила дрожь.

– Сумку тоже засунь в багажник.

– Хорошо, – холодная жижа податливо расплескивалась под босыми ногами, какая-то ветка сломалась под ногой и Агеев чуть не вскрикнул от боли.

На этот раз багажник удалось захлопнуть только с третьей попытки.

Агеев подошел к водителю.

– Холодно? – осведомился тот.

– Ага… х-холодно.

– Терпи.

– А?..

– Постоишь тут немного, за тобой приедут.

– Одежда…

– Потерпишь. Это быстро.

Агеев не сразу поверил. Это просто не укладывалось в мозгу. Он тупо посмотрел вслед уезжавшим жигулям и только после этого снова почувствовал, как дождь безжалостно стегает обнаженное тело, а ноги начинает сводить судорога.

– Нет, нет! – закричал Агеев, – нет!

Он и сам не понимал, отчего кричит, кому возражает. Себе, жизни, темноте, сдавившей его ледяными щупальцами.

Он сразу потерял ориентацию, он даже не мог себе представить, как далеко от караулки завезла его машина. И куда идти. И зачем идти. И…

Фары полыхнули в упор. Агеев закрыл глаза руками.

– В машину, – голос, раздавшийся из темноты, был знаком Агееву, это тот самый мужик, пообещавший спасти его.

Агеев бросился к машине, не обращая внимание на грязь и сучки под ногами.

– Спасибо, спасибо, – Агеев с трудом нашарил замок на дверце, попытался открыть.

– Садись на заднее сидение, там полотенце и одежда. Вытирайся и оденься.

– Хорошо.

– А вот это – посмотрим, насколько хорошо.

Палач

Палач слушал, как солдатик возился на заднем сидении машины, натягивая сухую одежду. Вот несколько раз шмыгнул носом. Немного простудился, бедняга.

Палача передернуло от одной мысли, что меньше чем в полуметре за его спиной копошится такая дрянь. Рассматривая в свете фар голое скорченное тело, Палач с трудом подавил в себе желание убить мерзавца.

Если он здесь, значит семь человек мертвы. Девятнадцатилетний мальчик убил только что семь человек и спокойно возится с одеждой. И плевать, что сделал он это по приказу Палача. Как и сам Палач убивал по приказу.

Это совершенно разные вещи. Палач убивал потому, что был оружием, потому что считал необходимым очищать мир от смрадной плесени под названием люди. А этот щенок убивал только ради того, чтобы выжить, чтобы сохранить свою ничтожную жизнь, чтобы уйти от ответственности за свои преступления.

Где-то в глубине сознания Палача мелькнула мысль, что это не логично, что в его рассуждениях есть какой-то изъян. Мелкий, почти незаметный, но придающий странный оттенок всему происходящему.

Действительно, почему, если он сам приказал убить этих людей, такая ненависть подкатывает к горлу. Палач вспомнил их разговор.

Вначале Палач просто хотел, чтобы на Агееве была кровь. Не та кровь, которая оказалась на нем после приключений в увольнительных, а нечто совсем другое. Убийство не под действием минутного настроения или стечения обстоятельств.

Холодное, рассчитанное убийство.

– Ты убьешь часового и уйдешь, – Палач хорошо помнил свои слова и его, – сколько у тебя будет времени?

– Не больше двадцати минут. Если не позвоню в караулку – начкар позвонит на пост. Если не отвечу – пошлет разводящего и свяжется с комендатурой. Двадцать минут, – всего пол часа назад мальчишка чуть ли не бился в истерике, а теперь говорил спокойно и обдумано.

– Что ты предлагаешь? – спросил тогда Палач и солдат промолчал. Сам с собой играет в прятки, подумал Палач. Он уже все решил, только хочет чтобы ему приказали убрать всех.

– Ты сможешь убить всех?

– Мне не помогут?

– Ты сможешь один убить всех? – уточнил свой вопрос Палач.

– Ну…

– Тебе придется это сделать, мне нужны будут автоматы, – Палачу тогда пришла в голову интересная мысль, вернее, только намек на нее, но потом, обдумав ее, Палач понял, что интуитивно нашел правильный вариант.

Это можно будет потом использовать. Когда настанет время. Те, кто отдает приказание, вначале будут шокированы, а потом … Потом им на некоторое время это даже понравится. На некоторое время.

Палач сбавил скорость и оглянулся назад. Что-то солдат совсем притих.

– Все в порядке?

– Да, спасибо, все подошло.

Расслабился, быстро забывает обо всем, очень быстро приспосабливается. Наплевать на то, что произошло. Главное – чувствовать себя комфортно.

– В карауле все получилось?

– Да.

Какой лаконичный, как ему хочется просто отделаться одним коротким словом. Палач поморщился:

– Коротко расскажи, что и как.

Вначале Агеев говорил сбивчиво, потом разговорился, и речь его стала уверенной. С подробностями излагает.

Каков экземпляр! Просто можно выставлять в музее – типичный представитель рода людского.

Нет, ну как быстро приходит в себя! Это могло бы даже удивить Палача, если бы он не просчитал всего заранее. У подонка все написано на лице. Весь мир для него делится на две части: он и все остальное.

Он великолепно сможет исполнить свою роль. Над ним нужно будет поработать. Палач посмотрел в зеркало заднего вида. Мальчик даже пытался жестикулировать.

Все получается так, что лучше и не придумаешь. Он, оружие, сделает своим орудием людей, причем не своими руками, а руками опять таки людей.

Начнет Наташка. И не так чтобы только руками.

Глава 2

Разговоры

– Получили сообщение – все прошло благополучно.

– Как и следовало ожидать.

– Как и следовало, но…

– Но?

– Хотелось бы знать, зачем.

– Потому что так решил Палач.

– Это как раз понятно, хотелось бы понять, каким боком все произошедшее относится к выполнению основного задания. Не слишком ли много брызг?

– Вы пытаетесь понять, как этот солдат может помочь Палачу в выполнении основного задания?

– И это тоже.

– Могу предложить вам универсальное средство решения этой загадки. Или сами угадаете?

– Завидую вашему хорошему настроению в столь позднее время. У меня в голову отчего-то ничего правдоподобного не лезет.

– Самый простой и эффективный способ все понять – подождать дальнейшего развития событий.

– Вы не боитесь, что будет поздно?

– Что за пессимизм в столь позднее время? Палача можно обвинить в чем угодно, кроме неэффективности. Если он решил действовать так, а не иначе – это его право. Во всяком случае, это было заложено в операции изначально.

– Но я бы был куда как спокойней, если бы можно было подключить группу аналитиков.

– Каким образом?

– Самым непосредственным. Только не надо махать на меня руками, я сам великолепно помню, что решено ограничить круг информированных.

– Вот именно. Поэтому нам остается только ждать.

– И надеяться.

– Не совсем все-таки вас понимаю. Сегодня мы получили завершение первого этапа операции. Палач закончил, судя по всему, комплектование группы. И отбирал, между прочим, из наших вариантов. Почему такое волнение? Что вас беспокоит? Только конкретно.

– Наблюдатель.

– А я все время ждал, когда вы к этому перейдете. Естественно, было бы лучше иметь сейчас на этом месте более опытного человека.