Под кровью грязь

Он ненавидел людей, ненавидел их за желание спрятаться за чужие спины, за попытку переложить собственные проблемы на оружие, за то наслаждение, которое они испытывают, уничтожая себе подобных.

Он никогда не задумывался, почему люди ведут себя именно так, зачем им это нужно. Как ни странно, он очень мало общался с людьми.

Когда их убивал, это было его работой, сам он был оружием, и его не интересовало, о чем думают люди, за жизнью которых он пришел. Что они чувствуют.

Единственно, что он делал всегда, это не заставлял людей мучаться. Смерть от его руки всегда была быстрой. Почему он убивал тех, а не других, почему те, кто отдавал ему приказы, выбрали из всего человеческого стада на заклание именно этих баранов? Он не задавал вопросов.

У него никогда не было времени посмотреть на все со стороны. Никогда. Он действовал, и мир отступал вдаль, оставляя ему только то, что сейчас было важным: расстановка и количество целей, дистанция, сектора обстрела или источники возможной угрозы…

В такие моменты он переставал чувствовать свое тело, оно действовало помимо его воли, выполняя программу, заложенную им же самим. Выполнив задание, он и группа уходили, никогда не возвращаясь на место акции.

Да, он знал что делает, знал, что отнимает у людей жизни, но это оставалось всегда за спиной.

Сегодня… Сегодня он впервые был вынужден просто сидеть и смотреть, как нелепые фигурки играли пьесу, написанную им. Как странно все это выглядело, как нескладно двигался Бес, нелепо тыча автоматом в сторону падающих людей, как неуклюже ворочался он на мостовой, пытаясь поднять автомат, и как странно вели себя те трое, попав под его очередь.

Глупо, нелепо, а он сидел в машине и продолжал фотографировать все происходящее. Он даже не предполагал, что можно заметить летящие в сторону гильзы, он даже не думал о них почти никогда.

Если бы он делал все это сам, от его внимания ускользнули бы и такие ничего не значащие детали, как пятно грязи, появившееся на рукаве одного из убитых, после того, как он упал, и то, что голова упавшего от удара о камень нелепо подскакивает.

Он сам взвалил на себя эту ношу. Люди думают, что он действует так по их приказу. Чушь. Он сам все это придумал, но от этого ему не легче. Наоборот.

У него был соблазн. В проходном дворе, когда машина остановилась, и Жук вместе с Бесом бросились к нему, Палач вдруг захотел разрядить в их лица обойму пистолета. Желание было настолько сильным, что Палач был вынужден стиснуть баранку и сцепить зубы.

Только чудом он сдержался. Странно, но помогла ему удержаться шинель. Бес не бросил ее на землю, как было приказано, а полез на заднее сидение прямо в ней.

Это было нарушение плана операции, Палач отреагировал на него, и все вернулось в прежнее русло. У него хватило сил и на то, чтобы встретиться с Пустышкой, и на то, чтобы вывезти Стрелка и Блондина.

А вот теперь силы кончились. Он был словно высосан изнутри. Осталась только оболочка. Или, наоборот, его просто переполнило чувство ненависти ко всему миру, к людям, к себе самому. Просто та оболочка, в которую он запрятал себя очень давно, слишком износилась, начинала разлазиться и скоро лопнет окончательно.

Палач знал это. Знал, что это произойдет очень скоро, и также знал, что сам делает все для того, чтобы ускорить катастрофу.

Хочет ли он умереть? Действительно в нем исчез этот инстинкт сохранения жизни, или Палач только обманывает себя?

Он ведь может остаться в живых, он ведь может исчезнуть, и никто не сможет его найти. И этим приравнять себя к тем, кого он все эти годы презирал, кто был для него символом самого грязного и ненадежного. Он не человек. Он не из этого смрадного муравейника, пожирающего самого себя. Он знает, как следует выполнять приказы.

Знает. И знает, что этот приказ он сможет выполнить только ценой собственной жизни.

Палач не боялся этого. Пугало другое. Если он погибнет, выполняя последний приказ, он докажет себе, что остался оружием до конца. Но те, кто ему приказ отдал, они решат, что он был настолько глуп, что не понял, какую западню они подготовили для него.

Поначалу ему показалось, что он не сможет решить эту проблему. И это вызвало в нем ярость. Нет, он не проиграет людям, даже играя по их правилам, он прав, он всегда был прав и смерть подтвердит его правоту.

Он нашел решение и, найдя его, в первый раз понял, что уже смирился со смертью. И не испугался. Оружие не способно испытывать страх.

Он знал, что отдающие приказы никогда не скажут ему всего до конца. Но и им не удастся предусмотреть всего. А потом будет поздно. И они поймут, что он был прав.

Он это решил, и это будет так. Только очень уж тяжело было носить на себе шкуру человека. Смертельно тяжело.

Ветер швырнул в лобовое стекло машины мокрую газету, и Палач вздрогнул. Тело перестает ему подчиняться, оно начинает жить своей жизнью.

Пусть так. Со своим телом он разберется потом. А сейчас ему нужно заняться делом. Нужно работать с группой, времени осталось не так уж и много, и график работы ему дали весьма напряженный.

Палач вынул из кармана плаща пакет, полученный от Пустышки, вскрыл. И улыбнулся. Все как обычно. Убивать, убивать, убивать.

Они словно торопятся использовать его полностью, так иногда поступал и он, не экономно расстреливая патроны и зная, что после того, как обойма закончится, оружие он просто выбросит.

Ну что ж, он доставит им это удовольствие. Он безотказен, он не знает промаха. А потом…

Потом будет потом.

Палач, не торопясь, тронул машину с места. Как там у нашего солдата дела? Как ему гражданская жизнь? Как ему гостеприимство Наташки? Жизнь прекрасна, ублюдок?

Грязь

Он находился в самом центре безумного движения и не мог рассмотреть ничего. Глаза были бессильны против окружавшей его темноты, но он чувствовал это движение, это стремительное вращение, от которого кислый комок подступал к горлу.

Агеев знал, что спит, знал, что это только кошмар, но как ни пытался проснуться – это у него не выходило.

Круговерть темноты затаскивала его все глубже, Агеев тонул в ней, под аккомпанемент своего сердца.

Проснуться, проснуться, проснуться – билась в голове мысль, но и она только вплеталась в лихорадочный стук сердца. Движение становилось все стремительнее, и темнота все плотнее прижималась к его телу.

Он чувствовал, как волны накатывают на его тело, как гладят его тело, чувствовал, что тело поддается этим движениям, чувствовал, как возбуждение поднимается из глубины его тела или нисходит на него из темноты, но и это возбуждение не становилось между ним и ужасом.

Два противоположных чувства схлестнулись в нем, страх и наслаждение, слились в каком-то едином порыве и Агеев застонал.

Стон на мгновение подтолкнул Агеева к пробуждению, на секунду приостановил безумное вращение вокруг него, но потом темнота разом захлестнула горло, и следующий стон так и не вырвался наружу.

Он задыхается. Он задыхается и, если не сможет проснуться, погибнет. Не во сне, не в кошмаре, он погибнет на самом деле.

Агеев рванулся и почувствовал, как темная тяжесть подалась, отшатнулась, но горло не отпустила. Он может, он должен спасти себя, иначе…

Агеев ударил, ударил не примериваясь и не рассчитывая силу. Он просто взмахнул сжатой в кулак рукой и почувствовал, что темнота, душащая его материальна. Он ударил еще раз, чувствуя, что еще немного, и силы оставят его.

Темнота сменилась цветными пятнами, которые вспыхивали перед его закрытыми глазами бесшумными взрывами.

Ему нужно открыть глаза. Открыть глаза. Открыть…

И горячая безумная волна вдруг потрясла его тело, свела судорогой каждую клеточку, каждую жилку. И это безумие на самой грани жизни внезапно вытолкнуло Агеева из кошмара. Глаза его открылись.

Темно-карие глаза с расширившимися зрачками были перед самым его лицом. Близко – близко. Они заслонили собой все вокруг, Агеев почувствовал, что его затягивает, что безумная темнота его кошмара не исчезла, а просто затаилась в этих глазах.

И он ударил, на этот раз сознательно, зло. Рука скользнула по ее плечу, и хватка на горле немного ослабела. Агеев левой рукой схватил ее за волосы и с силой потянул от себя. И снова ударил, на этот раз по лицу. Ладонью, наотмашь, словно желая отбросить от себя это лицо.

Ему даже не пришло в голову попытаться разжать ее руки, он хотел оттолкнуть от себя кошмарный сон, который скрылся в зрачках этих глаз.

Он снова ударил. И еще раз, и еще.

Ее тело подалось назад, Агеев почувствовал, как воздух потек в пересохшее горло. Еще удар.

Он не смог отбросить ее прочь, они просто перевалились на бок, потом он оказался сверху и уже не она, а он сжимал ее тело.

Ее руки скользнули с его горла к плечам, оставляя на коже царапины. Агеев чуть не захлебнулся воздухом, всхлипнул и увидел, как темно-карие глаза снова приблизились к нему:

– Проснулся? Ну, давай, давай… Ведь ты хочешь еще? Я знаю, хочешь.

Ноги ее сжали его бедра, и Агеев почувствовал, как в нем просыпается желание, как с теми малолетками. Сопротивляться? Это только распаляло его, царапаться, но и боль только подстегивала его.

Он почувствовал вкус крови на ее лице. Это он, это его пощечины разбили ей губы. Агеев застонал.

Кровь стучала в висках, тело его двигалось рывками, все быстрее и быстрее, он словно пытался проникнуть в нее глубже, словно пытался ее проткнуть…

Вся его злость, все напряжение разом выплеснулись из него, он закричал, крик его пресекся, и руки подкосились. Агеев замер безвольно.

– Вставай.

– Что?

– Кончил – вставай.

– Я…

Удар с двух сторон по окончаниям ребер перервало его дыхание. Агеев захрипел.

– Не понял? – ее голос доходил до него словно издалека.

Агеев попытался встать, но руки подломились. Он мог думать только об одном – дышать. Он не сопротивлялся, когда ее руки оттолкнули его, перевалили на спину.

– А сила у тебя вся в корень ушла, – долетело до него, – зовут как?

– Ан – дрей. Агеев.

– Андрюша… А меня – Наташка.

– Наташа.

– Наташка. На-таш-ка. Понял?

– Наташка.

– Молодец. Как самочувствие? Лучше?

Агеев кивнул, не открывая глаз. Дыхание восстановилось, сердце успокаивалось. Он почувствовал, как Наташка села возле него на постели. Рука его потеребила его волосы, скользнула по груди, животу.

– Как тут у тебя дела? Совсем упал. – Спокойный тон, голос словно детский. – Ну, отдыхай.

Агеев почувствовал Наташкино дыхание на своем лице:

– Тебе нравится убивать?

– Ты о чем?

– Убивать тебе нравится? Ведь нравится. Я ведь это почувствовала. Тебе хотелось меня убить? Хотелось…

Наташка встала с кровати и подошла к зеркалу. Агеев лежал, не открывая глаз, и слышал, как она босыми ногами прошла по спальне.

– Теперь губа напухнет, – сказала Наташка недовольным тоном.

– Извини.

– Извинить? – Наташка вернулась к кровати и рывком оседлала Агеева. – Ничего. Извиняю. Отработаешь.

– Наташа…

– Наташка.

– Наташка, мне нужно встать.

– Вставай.

– Отпусти меня.

Наташка засмеялась:

– А силой меня скинуть не хочешь?

– Нет.

– Правильно. И знаешь, почему правильно? Потому, что ты теперь мой. И если ты не будешь меня слушать – знаешь, что я сделаю?..

– Что?

Наташка наклонилась к самому уху Агеева:

– Я тебя убью.

Наблюдатель

Погодка шепчет. Не то, чтобы Гаврилину вообще не нравилась осень. Осень ему очень даже нравилась, до тех пор, пока не шла на мокрое дело.

А наслаждаться лужами и грязью Гаврилин не умел. И не мог расценивать брызги грязи от проехавшей машины, как дружескую шутку. Чтоб тебе перевернуться, урод!

Стрелять таких надо! Гаврилин с ненавистью посмотрел на удалявшийся «форд» и с отчаянием на брюки.

Единственные приличные. Надо было уже давно обзавестись гардеробом поприличнее, но то желания не совпадали с возможностями, то возможности никак не сходились с желаниями.

Желание сразу же вернуться домой Гаврилин подавил. Половина пути до магазина уже пройдена, есть все равно будет нужно, а придет он к прилавку с сухими штанинами или с мокрыми – сие для истории ничего не значит.

Наоборот, это обстоятельство приблизит суперагента Гаврилина к простому народу, сроднит его с насквозь промокшими толпами на остановках и импровизированных рынках.

Кстати, о рынках. Нужно будет еще картошки купить и капусты всякой. Пора уже заботиться о своем желудке, который как не крути, в настоящий момент ближайший его родственник. И вообще, сколько тех удовольствий у него осталось? Поесть да поспать. И еще не встречаться с начальством. Хотя это, похоже, удовольствие для него сейчас недоступное.

И что-то подсказывало Гаврилину, что с начальством теперь придется встречаться почаще. Почаще, чем хотелось.

Как-то он все это представлял себе во время учебы немного иначе. Значительнее, благородней. Он был готов не спать, не есть, даже мокнуть под дождем он был готов для защиты высоких идеалов.

А еще ему очень нравилось слушать на занятиях о духе корпоративности и о готовности пожертвовать жизнью для спасения коллеги.

Жизнь за Палача? Смешно. Палач сам кого хочешь пожертвует. Можно поспорить, что он от своей работы получает удовольствие. С удовольствием брал бы работу на дом. Дорогая, со мной товарищ, я над ним должен поработать.

Хи-хи, в смысле – ха-ха! И семьи, кстати, у Палача нет. В этом они очень похожи, Гаврилин и Палач. Гаврилин знал и имя его, и фамилию, но в памяти его запечатлелась только кличка. И не ощущалась в ней претензионность. Просто констатация факта.

Гаврилин, не торопясь, прошел между рядами мокрых торговцев возле магазина. Покупателей было гораздо меньше, чем продавцов, и появление серьезно настроенного мужика произвело среди торговцев некоторый ажиотаж.

Потенциальный покупатель еще не приценился ни к чему, поэтому за ним с интересом наблюдали все. Он мог хотеть всего, от картошки до водки.

Куплю на обратном пути, решил Гаврилин. На обратном пути. Не хватало еще таскаться с картошкой и овощами по магазинам. И под ноги нужно смотреть. Если не хочешь гулять в хлюпающих ботинках.

Что он знает о Палаче, кроме того, что прочитал в его деле? О деле он совершенно точно знает, что это не полное досье. Наблюдателю было разрешено ознакомиться с выжимками. Почему?

А по качану! Зачем-то было нужно держать наблюдателя и информацию в разных ящиках стола. Ладненько, об этом он сегодня сможет сказать Артему Олеговичу, буде он начнет цепляться с разными дурацкими вопросами.

Группа Палача. Именно. Именно группа. Предыдущая состояла еще из двух, кроме Палача, человек, парня и девушки. Нонешняя его группа не то, что давешняя. Гаврилин знает о шести членах.

Гаврилин хмыкнул. О пяти членах и девушке. Пошляк. Не стройте из себя ханжу. То бишь, группа нынешняя значительно больше чем раньше. Вывод – либо акция будет масштабная, либо будет несколько акций одновременно.

Стоп, колбаса. Гаврилин посмотрел на витрину колбасного отдела. Выглядит, во всяком случае, обалденно. И пахнет. Буженина. Салями. Окорок.

Экспертиза установит, что причиной смерти явилось истечение слюной. А запах? Правильно он делал, что не ходил в магазины. Тут свободно можно сойти с ума от вида, запаха и цен.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.