Сокровища Перу

– Вы говорите, что я не люблю мальчика, – продолжал сенатор резким ледяным тоном, – и говорите это так, как будто это несправедливость или преступление с моей стороны, но насколько еще хватит в этом отношении моего долготерпения, я, право, не знаю. Вчера я встретил классного преподавателя Бенно…

– Ну что ж, он не мог тебе сказать о нем ничего, кроме хорошего!

– Ну, этого я еще не знаю. Он говорил, что Бенно учится шутя и что, хотя он первый в своем классе, но склонен к легкомыслию. Всякая шалость, всякая глупость его товарищей – его выдумка, всякая их проделка нравится ему и встречает его одобрение… Вы, думаю, знаете, насколько мне ненавистны подобные вещи, мамаша?..

– Да, ты совершенно другой человек, Иоханнес! Я признаю все твои достоинства, но, наряду с ними, не могу не порицать твоей нетерпимости. Нельзя же требовать, чтобы шестнадцатилетний мальчик думал и чувствовал, как ты, седовласый старик!

– По крайней мере, он должен приучаться к этому! – энергично воскликнул сенатор. – Я надеялся после сдачи выпускных экзаменов взять его учеником в нашу контору, но вижу, что теперь мне окончательно приходится отказаться от этой мысли. После того, что мне рассказал его учитель: нечто похожее на штучки его папеньки.

– Нет, нет, не говори ты так! Теодор никогда не делал ничего дурного, ничего такого, что бы могло служить обвинением для него перед Богом или передо мной, слышишь?

– Думайте, что хотите, но позвольте и мне делать то же. Вот что рассказал мне его учитель. Есть в классе Бенно один преподаватель, очень близорукий. Он очень строг, и мальчуганы его не любят. И вот они придумали повесить над его головой бумажную куклу, и всякий раз, когда близорукий учитель склонится над своей книгой, кукла эта, подвешенная на веревочке, спускается к нему на голову и щекочет его по лбу. Он, думая, что это муха, пытается ее согнать, но в этот момент кукла поднимается вверх. Едва только начинает он читать, повторяется та же шутка. И, как ты думаешь, кто ее изобрел? Кто держал ниточку, на которой спускалась эта кукла? Господин Бенно Цургейден! Тот учитель, который рассказал мне это, видел все своими глазами.

– Ну, и Бенно, конечно, был наказан!

– Нет, современное воспитание преследует какие-то особые цели: учитель преспокойно вошел в класс, все видел и затем сказал: «Цургейден, выйдите и позовите сюда классного служителя». А когда тот явился, он так же спокойно приказал ему. «Перережьте эту нитку и уберите то, что тут висит». Бенно стоял красный, точно вареный рак, но больше не было и речи об этой истории!.. Нет, такой пустой, такой легкомысленный человек непригоден мне в конторе. И знаете, чем этот учитель еще порадовал меня?

– Чем?

– Он сказал мне: «Ваш племянник – талант. Вы бы послушали, как он декламирует, у него артистическая натура и наклонности». Ха, ха!.. Как вам это нравится? Я уже подумываю отдать его в чужие, руки, поместив где-нибудь в чужом доме! Когда я не буду ежедневно видеть его, это будет для меня большим облегчением!

С уст старушки сорвался какой-то неясный, подавленный звук.

– Нет, нет, Иоханнес, этого не будет! Если только не хочешь вогнать в гроб твою мать, да, вогнать в гроб! Ах, Боже мой… я не могу… я…

– Полноте, мамаша, вам не следует так волноваться. Спокойной ночи, я сейчас же пришлю вам девушку! – и он дернул звонок.

Бенно тихонько добрался до своей комнатки наверху и запер за собой дверь на ключ.

Итак, дядя хотел отдать его в чужой дом, изгнать его отсюда из-за этой бумажной куклы! Конечно, уйти из этого дома ему было страшно, но еще оскорбительнее было сознавать, что это своего рода изгнание, опала. Для впечатлительного мальчика эта мысль была чрезвычайно обидной. И все события дня воскресали и сливались у него в одно горькое, обидное чувство.

Он сел к окну закрыв лицо руками и сидел неподвижно, подавленный, разбитый и усталый.

Теперь его товарищи, думалось ему, сидят все в кругу родной семьи и рассказывают о веселом событии, об удивительном подвиге его, Бенно, с дрессированным ослом, и собираются на следующий день отправиться в цирк. Что-то кольнуло в сердце бедного мальчика. Ему казалось, что он видит ласковые лица их матерей, веселые, смеющиеся глазенки сестер и младших братьев, слышит, как они говорят: «Бедный Бенно, как безрадостно проходят его молодые годы, – там, в этом мрачном неприветливом доме, он живет, как в тюрьме». Как часто приходилось ему слышать такие слова! Бенно глубоко вздохнул. К нему никогда не смел прийти ни один товарищ! Когда кто-либо хотел его видеть, то приходил под окно и свистом вызывал его на улицу. Вспоминались ему и последние слова товарищей, когда он расстался с ними сегодня на улице, их вопросы, удивление. Как тяжело было ему все это!

И мальчик горько плакал, закрыв лицо руками. Сливы в трубе его печки остались нетронутыми. Бенно бросился на постель и долго рыдал, пряча лицо в подушку, пока наконец усталость не взяла свое, и он только после полуночи заснул тяжелым мучительным сном.

На следующее утро в классе только и было разговоров, что о цирке и первом вечернем представлении. Все собирались побывать там. Сам Рамиро, директор цирка, успел уже побывать во всех домах богатых и знатных людей, умело и красноречиво предлагая почтить его представление своим присутствием и вручая тут же билеты для входа.

– Неужели твой дядя не возьмет билета? – спрашивали товарищи Бенно.

Мальчик, вздыхая, отрицательно качал головой.

– Такого человека, как цирковой наездник, он не пустит даже на порог своего дома!

– Ну, в таком случае ты отправишься с нами! – сказал Мориц. – Моя мама это сразу решила!

– Или же с нами, так как без тебя, Бенно, все веселье пропало! – воскликнул другой мальчик.

Бенно отрицательно качал головой!

– Нет, нет, господа, не мучайте меня! Для меня это невозможно!

Но сердце его болезненно сжималось, и страстное желание присутствовать на представлении все сильнее и сильнее овладевало им. Что за чудные лошади! А лошади – это главная страсть Бенно. Почему бы ему не пойти туда, за заставу, в предместье Сент-Паули? Ведь это ему никогда не воспрещалось! И, надев фуражку, юноша вышел на улицу. Уже издали до него стали доноситься звуки громкой музыки. Высоко над полотняной крышей балагана развевался в воздухе громадный флаг с изображением герба города Гамбурга. Вокруг дощатого балагана шел громадный забор, огораживающий просторный двор. Уличные мальчишки всех возрастов всячески старались взобраться на этот забор, чтобы заглянуть внутрь двора. Но внезапно над забором появилась чья-то рука в розовом трико с длинным хлыстом, и вся эта гурьба, словно зрелые яблоки с дерева, посыпалась на землю. Обладатель руки в розовом трико взглянул сквозь щель забора, и глаза его встретились с глазами Бенно. Оба они сразу узнали друг друга.

– Здесь рядом боковой ход, молодой человек, – вымолвил, любезно улыбаясь, сеньор Рамиро, – сделайте милость, войдите!

Сердце Бенно забилось сильнее. Он увидит теперь даже больше, чем его счастливые товарищи, взявшие лучшие билеты в кассе: он увидит не только представление, но и закулисную жизнь этих артистов, кочующих в повозках, с ящиками и дрессированными животными!

– Вы имеете что-нибудь сказать мне, господин директор? – спросил он, снимая фуражку и вежливо раскланиваясь, в свою очередь.

– Да, мне крайне необходимо поговорить с вами!

Калиточка отперлась изнутри, и Бенно проворно проскользнул в огороженное пространство.

Рамиро крепко пожал ему руку, проговорив:

– Добро пожаловать, молодой человек! Позвольте мне узнать ваше имя!

Бенно назвался и спросил:

– Что вы имели сообщить мне, господин директор?

– Нечто важное, но прежде всего пойдемте со мной: я представлю вас госпоже директорше и моей дочери!

Бенно внутренне улыбнулся, но последовал за Рамиро, по пути любезно раскланиваясь с самыми разными группами лиц в странных нарядах, занимавшихся своими делами здесь же, между нагроможденными ящиками и повозками. Все это было похоже на цыганский табор.

Вечер был тихий и теплый, а потому эта маленькая странствующая труппа занималась своими хозяйственными делами тут же, под открытым небом. Весь этот ложный блеск, вся эта мишура, яркие тряпки пестрых нарядов, бумажные короны и фальшивые камни производили на Бенно, который никогда еще не видел всего этого вблизи, какое-то странное впечатление. Девушка в кокетливом наряде испанки старательно чистила картофель, тогда как рослая красивая матрона в ярко-красном шелковом платье, стоя в величественной позе, мешала что-то в громадном котле, подвешенном над огнем. Тут же играли дети и уныло бродила ученая коза с вызолоченными рогами. Неподалеку стоял и Михаил, все такой же бледный, с большими мечтательными глазами, и резал репейник в ясли Риголло. Из-за забора доносился веселый говор и смех все прибывающей толпы, а здесь, в огороженном дворе, сыпались шутки и остроты этих пестро разряженных беспечных и беззаботных людей, умевших брать от жизни все, что она могла им дать, и делить между собой безропотно и горе, и нужду, и удачу, и достаток.

Бенно почувствовал, как у него все легче и легче становилось на душе среди этих взрослых людей, бесхитростных и простодушных. Когда же он вспомнил о том мрачном доме, где все как будто вымерло, где не только веселый смех или острая шутка считались преступлением, но даже бледная улыбка на молодом лице вызывала негодование и раздражение, сердце его невольно сжалось: да разве это жизнь? Нет! Просто какое-то жалкое, печальное существование, от которого невольно застывала кровь, черствело сердце и угасали чувства.

– У меня, господа, появилась блестящая мысль! – торжественно воскликнул Рамиро. – Выслушайте меня!

Великанша в ярко-красном платье, мешавшая ложкой в котле, зачерпнула своей стряпни и, попробовав ее, весело воскликнула: «Это за твое здоровье и преуспевание, Рамиро, и за твою блестящую мысль!»

– Благодарю, моя добрая Хуанита, – моя супруга! – добавил он вместо представления, указав Бенно грациозным жестом на великаншу, – благодарю тебя, хотя ты выпила за мой успех и не благородного вина, а простой похлебки, но тут всего важнее пожелание!.. Что с тобой, Михаил? – обратился он вдруг к бледному юноше, – что ты заслоняешь собой нашего Риголло, как будто ему грозит опасность?

– Он боится, сеньор, и весь дрожит!

Рамиро подошел к серому и, взяв за повод, вывел вперед. Животное упиралось, не хотело идти, очевидно, узнав Бенно.

– Прекрасно! – сказал директор цирка с довольной улыбкой, – это как раз то, что мне нужно! Теперь выслушайте мою мысль, – обратился он ко всем присутствующим. – Вы, конечно, знаете, друзья, что тому, кто трижды объедет арену на нашем Риголло и не будет сброшен им на землю, обещана тысяча талеров?

– Да, обещана! – комически вздохнула г-жа директорша.

Все рассмеялись. Рамиро продолжал.

– Конечно, найдутся желающие попытать счастье, и вот, после того, как многие мужчины и мальчики-подростки один за другим «закопают редьку», нырнув головой в песок, появитесь вы, молодой человек, через боковую дверку, как будто также из публики…

– Я?! Помилуйте, господин директор, как вам могла прийти подобная мысль?!

– Погодите, молодой человек! Вы появитесь в громадном белом чепце, под видом веселой, слегка нарумяненной старушки, в громадном кухонном фартуке с косынкой на груди, с большой ложкой вместо хлыста, и сделаете свое дело, как вчера. Ну, не блестящая ли это мысль, господа?

И мадам Хуанита, и артист в телесного цвета трико, и «человек-змея», и хорошенькая испанка, – все разом захлопали в ладоши:

– Да! да! Это должно произвести фурор!

Даже сам Бенно невольно рассмеялся.

– Я – в образе старушки!

– Ну, да, конечно, вы! Давайте сейчас попробуем!

– Нет, нет! Это совершенно невозможно!

– Помилуйте, эта маленькая проба ведь ни к чему не обязывает вас, почему же вы отказываетесь? Прошу вас, повернитесь немного в эту сторону, молодой человек, вот так! Прежде всего румяна!

И щеки Бенно мгновенно получили кирпично-красную окраску. Брови, подведенные углем и легкий слой пудры на лбу и подбородке до того изменили юношу, что даже сам он, взглянув в зеркало, которое держала перед ним испанка, не узнал себя.

– Ну, а теперь живей большой чепец и фартук!

Но молодая девушка подавала уже и то, и другое.

– А вот и платье, которое может одеть молодой господин, папа! – проговорила она.

Бенно сбросил куртку и переоделся. И как при этом весело смеялись все присутствующие!

– Попробуйте-ка проехаться! – сказал Рамиро, – вы еще успеете: касса откроется еще только через четверть часа!

– Где? Там, на арене?

– Да, конечно, здесь почва чересчур неровная!

Бенно рассмеялся. Рамиро взял под уздцы осла и вывел его на арену. Следом за ним двинулись туда и все присутствующие, в том числе и переодетый Бенно. Сердце его усиленно билось; какое-то непонятное чувство не то робости, не то смущения овладело им.

– Не робейте, молодой человек, у вас несомненный комический талант и наездник вы превосходный! Держитесь только немного жеманно, как будто вы смущены и все же не можете устоять против искушения попытаться добыть кругленькую сумму. Размахивайте юбкой в обе стороны, пусть публика смеется над вашими ужимками! Вот так!..

Бенно, прихватив с обеих сторон двумя пальцами свое платье, вышел на арену, помахивая юбкой и жеманно выступая, причем его громадный чепец как-то особенно забавно покачивался из стороны в сторону, так что все присутствующие не могли удержаться от смеха.

– Прекрасно! Превосходно! – ободрял его Рамиро. – Теперь попробуйте вскочить на осла!

Бенно с разбега мигом вскочил в седло, но едва только успел это сделать, как бедняга, подняв морду кверху, жалобно взвыл, затем, поджав хвост, мелкой рысцой побежал вокруг арены с низко опущенной головой и подавленным видом. Все неудержимо засмеялись, даже сам Бенно. Когда Рамиро поднимал свой хлыст кверху, Риголло делал слабую попытку взбрыкнуть, но затем снова продолжал трусить мелкой трусцой с самым покорным видом.

– Браво! Браво! Брависсимо! – звучало со всех сторон.

– О, эта затея сулит нам громадный успех! – воскликнул директор, – по этому случаю мы можем даже увеличить цены!

– Но ведь это же невозможно, – бормотал Бенно, – право, это совершенно немыслимо!

Тогда великанша подошла к нему и растроганным, умоляющим голосом проговорила:

– Ах, молодой человек, ведь вам это ничего не стоит. А я прошу вас, сделайте для нас это большое одолжение! Там, в фургоне, у нас лежит больное дитя. Быть может, бедный ребенок скоро умрет, у него чахотка. А мы не знаем, как обеспечить ему хоть какой-нибудь уход, как позвать врача, так как даже за место это еще не заплачено в городскую управу!

– Хуанита! – тревожно прервал ее директор. Но великанша повелительно взглянула на него, и он смолк.

– Почему же молодому господину и не знать этого, – сказала она, – в этом нет ничего дурного! И я прошу, очень прошу вас, молодой господин, вставьте в нашу сегодняшнюю программу этот номер. Этим вы сделаете настоящее доброе дело!

– Ну, хотя бы только сегодня! – прибавил со своей стороны директор.

– Пусть так! – решил Бенно, – только сегодня, не более, так как я веду тут слишком опасную игру: что, если кто-нибудь из моей семьи узнает, что я публично выступал на сцене?!

– Ну да, ну да, я отлично понимаю, что бывают такого рода обстоятельства – предрассудки, в силу которых некоторые люди гнушаются артистов, гнушаются таланта!.. Да, да, вы правы, я не смею настаивать…

– Так сегодня только!.. Не больше! – повторил Бенно.

Рамиро и великанша переглянулись. «Пусть только попробует, – подумал Рамиро, – сценический успех опьяняет и завлекает, как хорошее крепкое вино, пусть только попробует сегодня!»

– Пора, Педрильо! – сказал он, взглянув на свои часы и обращаясь к «человеку-змее», – пора, мой милый!

Тот на руках прошелся до стены, снял ногами с гвоздя старую медную трубу и затрубил в нее, словно он, подобно древнему пророку, собирался этими трубными звуками заставить пасть стены своего балагана.

II

Безумный. – Пантомима в цирке. – Дебют на осле Риголло. – Привратник. – Беспощадный дядюшка и верный слуга. – Тайна дома Цургейденов.

Толпа заволновалась и, точно бурный поток, прорвавший плотину, устремилась в деревянный балаган. Перед входом у маленького столика за кассой сидела испаночка и с самым беззаботным видом, но в тайне с сильно бьющимся и замирающим сердцем принимала плату за вход.

Бенно, притаившись за занавесом, видел, как вошли в зрительный зал и заняли целых две скамьи сплошь его одноклассники. Все они были здесь сегодня.

Вскоре весь цирк был полон до того, что некуда было яблоку упасть, Рамиро расцвел от удовольствия.

Началось представление. Первый номер исполнил Пьерро, затем ученые обезьянки стреляли из пистолетов, маршировали под барабан, причем одна из них была за барабанщика и проделывала множество забавных трюков. После них увеселяла зрителей ученая коза, балансировавшая на четырех тарелках, поставленных на горлышки четырех бутылок.

Бенно наслаждался всем этим из-за занавеса, как вдруг почувствовал, что кто-то коснулся его плеча. Это был Михаил.

– Что вы, милый Михаил?

– Почему вы не хотите мне довериться, добрый господин? Я чувствую, что вы знаетесь с тайными силами природы и черной магией.

– Да с чего вы это взяли, Михаил? Никакой черной магии и не существует!..

Бедняга даже испугался.

– Нет, нет, вы ошибаетесь, если бы не было колдовства, мы, люди, никогда не могли бы беседовать с русалками!

– Но чего же вы хотите от русалок, милый друг? – спросил его Бенно.

Глаза Михаила вдруг разгорелись особым огнем, и щеки вспыхнули румянцем.

– О, если бы вы могли мне устроить встречу с ними! – прошептал он дрожащими губами.

– Но это невозможно, мой бедный Михаил!

– Невозможно! Я этому не верю!.. Если я только буду терпеливо ждать до того времени, когда вы найдете это удобным, то я уверен, что мое желание исполнится. Почему бы вам в самом деле не доставить мне это счастье?

– Михаил! Михаил! Где ты там? – крикнула вполголоса великанша, – поди сюда!

Бедняга побежал на зов, а Бенно снова стал смотреть на то, что делалось там, на арене ярко освещенного цирка. А там как раз начиналась большая, очень забавная пантомима. После нее следовало представление ученого пуделя, затем очередь была за Бенно. Риголло вел себя прелестно. Сначала он казался кроток и смирен, как овечка, но когда на предложение директора цирка попытать счастье добыть тысячу гульденов искусством езды на этом осле, трижды объехав вокруг арены, не будучи выбитым из седла, вызвались сперва один из товарищей Бенно, затем другой, – оба они на первом же круге полетели через голову на песок.

Наконец выступил на сцену Бенно. При одном его виде осел задрожал от страха и жалобно взвыл, а когда тот вздумал вскочить на него, убежал в конюшню, высоко задирая ноги, что вызвало неудержимый смех в публике. Но Рамиро тотчас же снова вывел осла на арену и на этот раз дал Бенно вскочить на него. Далее все было проделано точно так же, как во время репетиции, и успех этой веселой шутки превзошел все ожидания.

И осла, и наездницу шумно вызывали, требовали повторения, предлагали за этот номер повторную плату. Многие из товарищей были уверены, что узнали в старухе Бенно.

– Ура! Ура! Бенно! – кричали многие голоса.

– Да, да! Ура, старуха с поварешкой!

– Повторить! Повторить! – слышалось со всех концов.

Между тем Бенно уже давно сорвал с себя чепец и фартук и старательно смывал румяна.

– Да, да! Неслыханный успех! – говорил Рамиро, седлая вороного, – нечто невероятное, моя дочь обходит с тарелкой, люди бросают в нее деньги, как будто это опавшие осенние листья. Да, вот оно, торжество искусства!

А мадам Хуанита, подойдя тем временем к Бенно, ласково опустила руку на его плечо и сказала голосом, в котором слышались слезы:

– Благодарю вас, молодой господин, благодарю за каждый шиллинг, который мы получили благодаря вам! Господь благословит вас за то, что вы сегодня сделали для нас.

– А завтра будет продолжение, не так ли? – засмеялся «человек-змея».

– Нет, это совершенно невозможно, – отвечал Бенно, – я заранее предупреждал, что это будет единственный раз. Имей я деньги, я с радостью отдал бы их вам, мадам, но вторично проделать это представление, право, не могу! – и, пожав всем присутствующим руки, Бенно направился в сопровождении Михаила к боковой калиточке, ведущей на площадь.

– Видите вы там эти таинственные видения? – робким шепотом спросил юноша, наклоняясь к самому уху Бенно.

– Это белое там, над городским рвом, просто туман, мой друг, и больше ничего!

– Нет, я уж знаю! Это – покровы, все застилающие собой! Давно, как-то раз, мне удалось проникнуть под эти покровы, и теперь я знаю… Не ходите вы туда, Бога ради, молодой господин, не подходите к ним близко! – молил бедняга.

– Нет, нет, Михаил, вы можете быть спокойны, я туда не пойду!

– Спокойной ночи! Меня зовут!..

– Спокойной ночи! – отозвался Бенно и вышел за калитку.

Под свежим впечатлением всего пережитого, а главное, одуряющего успеха и громких оваций, Бенно незаметно дошел до городских ворот; теперь ему хотелось как можно скорее вернуться.

Позади уже слышались голоса его товарищей. Очевидно, представление кончилось, и они тоже спешили теперь домой веселой гурьбой, как всегда, громко разговаривая и делясь впечатлениями вечера. Бенно решил дождаться их, чтобы идти вместе. Но вдруг, когда товарищи его уже поравнялись с ним и обступили его со всех сторон, за его спиной точно из-под земли выросла высокая фигура старика с палкой под мышкой, большими круглыми очками на носу, в опрятном, но довольно поношенном платье, который так и впился глазами в Бенно. Это был господин Мельман, правая рука главы торговой фирмы «Цургейден с сыновьями», чуть ли не целых пятьдесят лет прослуживший в конторе этой фирмы, такой же человеконенавистник, такой же скряга, такой же ярый противник всяких увеселений и развлечений, как и сам сенатор Цургейден.

– Ну-с, молодой человек, – вымолвил он, усиленно покачивая головой, – что это еще за новости, какими это вы судьбами в полночь попали сюда, за городскую заставу, в предместье Сент-Паули! А?

Подавленный смех мальчуганов был ответом.

– У меня только десять минут одиннадцатого, – сказал один из мальчиков, – не знаю, почему у вас уже полночь!

– Плюнь, Бенно, на это старое пугало, пойдем своей дорогой, – говорил другой.

Но старик загородил Бенно дорогу и, стоя напротив него, сердито постукивал своей палкой о плиты панели.

– Ну-с, сударь, спрашиваю вас, известно ли господину сенатору, что вы в такое время ночи находились еще за чертою города?

– Господин Мельман, – сказал Бенно насколько мог спокойно, – я действительно немного запоздал с моими товарищами, но в этом, полагаю, нет ничего особенно дурного. Что касается того, что я был за городом, это мне никогда не было запрещено!

– Во всяком случае, я сообщу об этом господину сенатору. Это моя священная обязанность, а я за всю свою жизнь не нарушал никогда своих обязанностей и честно служил своей фирме. Ну, а теперь – марш!

И он быстро зашагал вперед. Мальчики поотстали от него и дружной толпой провожали своего любимца, всячески выражая ему свое сочувствие и негодуя на старого соглядатая и доносчика.

На прощанье все они дружески пожимали ему руки и еще долго смотрели ему вслед даже тогда, когда он уже скрылся в длинном темном проходе цургейденского дома.

– Ай, ай, голубчик, поздненько ты сегодня задержался, ведь скоро одиннадцать часов! – полудосадливо, полушутливо сказал старый Гармс, запирая за ним двери.

– А что? Спрашивали меня?

– Кто тебя станет спрашивать, бедняга? Кто о тебе заботится или беспокоится? Бабушка не смеет, а дядюшка не хочет! Вот, на тебе свечу: на лестнице темно, да разуйся лучше здесь, чтобы не стучать сапогами, и ступай осторожней по полу, мой милый!

Закончив это наставление, старик случайно взглянул в лицо своему любимцу и даже испугался.

– Как ты бледен, родной мой! Уж не болен ли ты?

– Нет, нет, Гармс, это тебе только так кажется!

– Ну уж, не знаю, а только выпей рюмочку доброго винца, это тебе не повредит!

Бенно повиновался, затем осторожно стал пробираться в свою комнату. Плотно закутавшись в одеяло, бедный мальчик, несмотря на теплую летнюю ночь, дрожал, как в лихорадке. Что-то принесет ему наступающий день? – вопрос этот гвоздем засел у него в голове.

Долго-долго не мог заснуть бедняга, а на следующее утро проснулся со страшной головной болью, его знобило, и он был бледен, как полотно, но, несмотря на все это, пошел в гимназию: просидеть целый день одному в крошечной комнатке, не видя ни одной живой души, не имея возможности с кем-нибудь перемолвиться словом, было совершенно невыносимо.