Мудрость Салли

Мама и папа собирались переделать эту комнату для своего внука. Но прежде чем из кладовой успели принести стремянку и сколотить стол для поклейки обоев, их планы стали неактуальны. Я не стала спрашивать, куда они дели обои с кроликом Питером и подходящее к ним постельное белье.

На лестничной площадке – небольшой застекленный шкафчик с коллекцией маленьких статуэток животных, папа дарил их маме, когда за ней ухаживал. Собаки всегда были моими любимцами, и, когда мне было шесть или семь, мне иногда разрешали доставать их, чтобы поиграть. Аккуратно. Я воспроизводила сюжет «Ста одного далматинца» – ну, или его весьма вольную интерпретацию, с парой мопсов, таксой, большим догом и одним невнятным экземпляром, моим любимым товарищем по играм, который напоминал помесь овцы и ласки. Он по-прежнему стоит в шкафу, хотя и потерял в одном из наших приключений ногу. Он десантировался на пол на парашюте из дождевика, чтобы спасти одного из мопсов из цепкой хватки беспощадной долгоножки, и не рассчитал приземление, ударившись о край журнального столика во время спуска. Я приклеила его лапу обратно маленьким кусочком жвачки. Мама, наверное, до сих пор не знает.

На кухне задняя стена кладовой по-прежнему хранит обрывки обоев из моих самых ранних воспоминаний – жуткий коричнево-кремово-оранжевый цветочный узор, – некогда они покрывали все стены и являлись элементом высокой домашней моды, когда я еще сидела в высоком стуле. А еще где-то в недрах кладовой, возможно, спрятанный за пыльным пакетом кукурузной муки или убранный в пустую жестянку из-под какао, лежит белый фарфоровый слоник – фигурка для выпускания пара из пирога. Он еще бабушкин, и мама использовала его каждый раз, когда готовила яблочный или черничный пирог. В детстве я очень его любила. И мой малыш тоже любил. И именно поэтому теперь его убрали подальше, опасаясь, что он может вызвать болезненные воспоминания. Он, я знаю, он все еще здесь, где-то здесь. Они бы не смогли с ним расстаться, но видеть его тоже невыносимо.

Хайзум врывается через заднюю дверь, неистово размахивая хвостом, и направляется на поиски мамы, которая весьма слабохарактерна, если дело касается содержимого холодильника. Прежде чем я успеваю вытереть ноги о коврик, она спешит вслед за ним на кухню.

– О, мой большой мальчик! – приветствует она пса, обхватив его голову руками. – Наверное, голодный, да?

Она открывает холодильник и скармливает ему полдюжины коктейльных сосисок – Хайзум заглатывает их, не прожевывая.

– Чашечку чая, милая? – осторожно спрашивает она у меня.

– Спасибо, мам. Только быстренько. У меня куча дел. Я зашла сообщить папе имя старшего констебля.

Я всегда так делаю. Прокладываю путь к отступлению, едва ступив на порог. До возвращения на работу у меня есть как минимум час, но я не могу здесь находиться без проторенной дорожки к двери. Мне нужно видеть горящую в темноте табличку «ВЫХОД», просто на случай, если придется убегать от воспоминаний, которые постоянно здесь резонируют. Заходить было вовсе не обязательно. Я могла позвонить, но я люблю с ними видеться. И знаю, какую радость доставляют им встречи с Хайзумом. Но. Я прохожу в гостиную, оставив Хайзума в кухне выпрашивать у мамы сосиски. Эта комната кажется самой близкой к настоящему, но все равно будто застряла в том ужасном моменте, который навсегда переменил наши жизни. Гостиная выходит на две стороны, на переднюю и заднюю части сада, и сейчас купается в рыжеватом свете солнечного зимнего полдня. Я, как обычно, сижу на диване лицом к окну, которое выходит на тщательно подстриженную лужайку и живую изгородь из бирючины, где нашла убежище стайка болтливых воробьев.

Раньше фотографии занимали почетное место на каминной полке, но сейчас они стоят на письменном столе в темном углу комнаты, возле окна, выходящего на задний двор. Всего три. На одной из них ему всего десять недель. Он у меня на руках, всматривается в лицо, а маленькие пальчики левой руки сжимают мой большой палец. Когда я смотрю на снимок, руки вспоминают его теплую живую тяжесть и как крепко он держался за палец, словно никогда не отпустит. Но я не смотрю. На другом фото он в саду, на заднем дворе этого дома, сидит на покрывале, раскинув ноги, и играет в мяч. Третья была сделана всего за неделю до смерти. Это студийное фото гордых бабушки и дедушки с драгоценным внуком. Счастливые улыбки перед большим несчастьем. Мы никогда это не обсуждали – переезд фотографий. Мы вообще теперь многое не обсуждаем.

Заходит крайне довольный собой Хайзум, а за ним несет две чашки чая мама.

– Я уже дважды звонила твоему отцу, но он возится с чем-то в гараже, так что, если его чай остынет, сам виноват.

Она дает мне кружку и пододвигает подставку под горячее, лежащую на приставном столике рядом с диваном. Стоит маме опуститься в кресло, как Хайзум роняет ей на колени свою голову, не сводя обожающего взгляда.

– Как поживает мой красивый мальчик? – спрашивает она, поглаживая его по ушам.

– Полон сосисок, судя по тому, сколько времени провел, засунув нос в твой холодильник, – поддразниваю я.

Хайзум довольно вздыхает, наслаждаясь всеобщим вниманием. А может, у него просто несварение. Я не удивлюсь.

– Он такой здоровяк, ему нужно поддерживать силы.

Хайзум поддерживает мамину точку зрения, положив ей на колено громадную лапу.

– Чай холодный! – врывается папа, все еще в кепке и комбинезоне, с покрасневшим от холода в гараже носом.

– Я звонила тебе дважды, но ты либо оглох, либо слишком громко слушал радио. В любом случае, в чайнике есть еще, можешь налить себе свежий.

Хайзум спешит за папой обратно на кухню, и я слышу, как опять открывается дверь холодильника.

– Он так разжиреет! – кричу я, но папа либо действительно оглох, либо – что более вероятно – предпочитает меня не слушать.

Мама подкладывает себе под спину подушку, берет со столика чашку и делает глоток.

– Твой отец не только оглох, он еще и умом тронулся, – ворчит она. – Чай еще вполне горячий. Ну, как там на работе? Много дел?

Мило, безопасно. Это мы обычно и обсуждаем – работа, Хайзум, погода. Забирают ли коммунальщики на этой неделе садовый мусор или отходы из оранжевого контейнера. Удобные темы. Другие разговоры готовы вырваться в любую секунду, но мы их тщательно душим.

– Довольно много. На этой неделе было два новых клиента, от них всегда много хлопот.

Равномерно тикают часы, отмечая чуть неловкие паузы в нашей беседе. Мама тихо считает секунды, но прекращает, поймав мой взгляд на своих тихо шепчущих губах.

– Пегги, соседка, пойдет на следующей неделе к врачу, лечить катаракту. Я пообещала приготовить ее Роланду куриную запеканку, чтобы помочь ему продержаться, пока она не привыкнет к повязке на глазу. Она боится, что не сможет готовить, потому что все будет валиться из рук.

– У нее будет повязка на глазу, а не гипс на руке. Ей просто охота заполучить твой домашний обед вместо месива из микроволновки, которое она обычно готовит.

Соседи – очень милая пара, но готовка никогда не была сильной стороной Пегги.

– Ты вообще своего барбоса кормишь? Он помирает с голоду, – возвращается папа, уже без кепки, но с чашкой чая. Хайзум идет за ним, тычась носом ему в карман.

– Он уж точно не голодает. Знаешь ли, волкодавы едят солидные порции. Просто он понял, что вы с мамой готовы баловать его до бесконечности.

Хайзум засовывает нос папе в карман, из-за чего тот проливает чай на брюки. Я хватаю пса за ошейник и говорю строгим голосом:

– С меня довольно, дружок. Или сиди спокойно, или будешь ждать на улице!

Попытка восстановить дисциплину провалена, потому что папа немедленно бросается на защиту собаки:

– Ой, оставь оболтуса в покое. Его просто привлек мятный леденец в моем кармане.

В качестве доказательства он достает подтаявшую конфету, и Хайзум тотчас же с надеждой подскакивает к нему.

– Исключено! – предупреждаю я. – Особенно если учесть, что ты никогда не даешь мне чистить свои зубы, – добавляю я опечаленному Хайзуму.

Я допиваю чай, встаю и протягиваю папе листок бумаги.

– Вот координаты старшего констебля. Только не делай глупостей…

По очереди целую родителей.

– Не провожайте. Пейте чай.

– Его остатки! – поправляет папа, потрепав Хайзума по голове.

Проходя через кухню, я останавливаюсь возле задней двери и заглядываю в кладовку. На несколько мгновений меня охватывает желание зайти и отыскать фигурку для пирогов. Взять ее в руку, почувствовать холодную гладкость фарфора. Но нет. Я оставляю нетронутым горько-сладкий мир оттенков сепии, в который превратился дом моих родителей.

10

Сегодня температура воды – 8,7. Иными словами, абсолютно ледяная. Я провела в бассейне от силы десять минут. Отчасти из-за холодной воды, отчасти из-за любопытной варвары в гидрокостюме. Я знаю, что большинству людей мое поведение в бассейне кажется немного странным, и прекрасно понимаю почему. Я уплываю на глубину, исчезаю под водой, остаюсь там долго, насколько могу, и возвращаюсь к выходу. Прекрасно понимаю, выглядит подозрительно, но я не делаю ничего плохого. Не писаю в воду и не пожираю глазами проплывающие надо мной достоинства в плавках. Я не ожидаю, что мне станут задавать вопросы. Мы в Англии. Но женщина в гидрокостюме была из Австралии.

– Обалдеть, что вы творите? Немного прохладно для игры в рыбку, разве нет?

Видимо, она зашла в воду сразу после меня, и из-за нее я теперь сижу в машине на парковке и делаю вид, что пою, пока Эдит Пиаф устраивает мне сцену. Эдит Пиаф – моя машина, бело-зеленый Citroen 2CV. Как и тезка, она – маленькая француженка с огромными глазами (фарами) и порой ведет себя как настоящая дива. В данный момент она возмущена холодом и отказывается заводиться, и поэтому мне приходится устраивать это нелепое представление, пока австралийка бесконечно долго возится с замком велосипеда на велопарковке.

– Я певица. И погружаюсь под воду, чтобы отрабатывать дыхательные техники.

В тот момент я была вполне довольна собственной ложью. Она застигла меня врасплох. Я сказала первое, что пришло в голову, и, мне показалось, прозвучало вполне достоверно. Но более длительную беседу я бы поддержать не смогла. Я ничего не знаю о «настоящем» пении. Так что теперь я тщательно создаю видимость на случай, если австралийка наблюдает, и мечтаю, чтобы Эдит поскорее соизволила завестись. Я даже решила изобразить, что пою «Вальсируя с Матильдой». Наконец Эдит издает сдавленный звук, вздрагивает и оживает. Мерси боку!

Доехав до дома, я паркую Матильду и отправляюсь в супермаркет на углу. Не уверена, что она завелась бы снова, если бы я остановилась у магазина. На полу сидит Элвис, тщательно изучая банки с томатным супом. Не мастер крутить бедрами из Грейсленда, Мемфис, штат Теннеси, а местная его реинкарнация. Нашему Элвису далеко за шестьдесят, у него прилизанные черные волосы и красные ковбойские сапоги. Сегодня на нем кожаная кепка, потертые бархатные брюки и несколько слоев косметики. А еще наш Элвис ездит на велосипеде. Но не на обычном велосипеде. Это великолепная машина с разноцветными кисточками, приделанными к ручкам, большой плетеной корзиной и массой зеркал на длинных ножках, которые напоминают странные футуристические цветы. Я отчетливо помню, что в детстве пределом моих мечтаний были две вещи, прежде чем отчаянная тоска по пони затмила все остальные желания. Я хотела купальник с маленькой юбочкой в оборках и разноцветные кисточки на ручках велосипеда. Но не получила ни того, ни другого. Каждый раз, когда я вижу велосипед Элвиса, то испытываю легкую зависть и аккуратно глажу кисточки, если он стоит возле входа. Однажды я даже задумала великую кражу велосипеда. Но мне с ним никак не скрыться. Всем известно, что это – машина мечты Элвиса.

Элвис – въедливый покупатель. Сегодня в его списке томатный суп, а значит, каждую банку нужно достать с полки, тщательно изучить и поставить на пол. Когда будут осмотрены все банки, примется решение, и выбранная банка отправится в корзину для покупок. Периодически кто-нибудь неодобрительно цокает языком: чтобы добраться через Элвиса и расставленные на полу продукты до кукурузных хлопьев, приходится совершать сложные маневры, но постоянные клиенты просто через него перешагивают. Буквально.

Магазин на углу – миниатюрный макет всего района. Корзины, наполненные продуктами, – маленькие окошки в жизни его клиентов. Консервированный чернослив и очиститель для протезов покупают обитатели жилья для пенсионеров. Конфеты, чипсы и газировку берут ученицы младших классов частной школы для девочек чуть дальше по улице: шумные, самоуверенные существа в гольфах и с повязками на голове, как у Алисы в Стране Чудес. Журналы со сплетнями о знаменитостях, бутылки воды со вкусовыми добавками и блеск для губ – для учениц средней школы, стройных девушек, менее громких и самоуверенных, но более высокомерных. Сигареты, дешевый сидр и разводную лапшу предпочитают резиденты льготных квартир, в основном молодые одинокие безработные мужчины. Дорого одетые тридцатилетние карьеристы, живущие на улицах по сторонам от главной дороги, в больших домах, до краев наполненных техническими новинками и дизайнерской мебелью, покупают лемонграсс, трюфельное масло и козий сыр для совместных ужинов с другими дорого одетыми тридцатилетними карьеристами, с именами вроде Хьюго или Оливия.

А может, я их недооцениваю.

Может, эта разодетая в «Тед Бейкер» дама, которая тщательно выбирает спелый авокадо, чтобы подложить его к сметане, фаршированным оливкам с перцем и органическому шоколаду, крутит бурный предпенсионный роман с инструктором по зумбе, у которого узкие бедра и влажные губы. Может, она идет домой, чтобы переодеться в нижнее белье от «Ажен Провокатор». Может, эта дама и ее любовник измажут друг друга органическим шоколадом, а потом будут слизывать его во время фрикций неистового и потного секса. Может быть. Но насчет людей из квартир для пенсионеров я точно права. Консервированный чернослив берут для пищеварения, а не для секса. Я зашла купить бутылку вина, кремовый пончик, собачье печенье, пачку мятных леденцов и бумажные платочки, и, вероятно, это означает, что я выпивающая одинокая собачница, которая утешается едой, имеет проблемы со свежестью дыхания и хронический насморк.

Элвис стоит за мной в очереди, тихо напевая себе под нос. Пожилая женщина на кассе пытается вытащить из кошелька монеты шишковатыми артритными пальцами, чтобы заплатить за пинту молока и упаковку сливочной помадки. Интересно, будет ли сливочная помадка в Хэппи Эндах? От этой мысли мне становится немного дурно. Монеты выпадают из неловких пальцев бедной женщины и разлетаются по полу. Элвис собирает их и осторожно опускает в ее покрытую венами и трещинами ладонь, игриво подмигивая. Она улыбается.

По дороге домой я снова вижу Элвиса, он пролетает мимо на своем прекрасном велосипеде. Улыбается всем, кого видит, и громко поет, а кисточки развеваются на ветру. Эти простые удовольствия делают его очень преуспевающим человеком, и я завидую богатству такого рода. Счастью. Я хочу снова стать счастливой.

Вино я купила для сегодняшнего вечера у Епифании. Но там, слава богу, нет ни малейшей опасности встретить какого-нибудь Хьюго или Оливию. Скорее уж я встречу там Элвиса – того, который умер в 1977.

11

Ужин – одна из самых важных форм досуга. Гораздо почетнее быть приглашенным на ужин, чем на обед или на вечеринку.

Леди Трубридж

– Знакомьтесь – Хьюго! – Софрония, младшая сестра Епифании, явно без ума от самодовольно улыбающегося спутника. – Он – любовь моей жизни!

Господи помилуй.

Софрония предпочитает сокращать свое имя до «более крутого» Рони, и она – полная противоположность Епифании во всех возможных смыслах. Высокая и фигуристая, с роскошной гривой иссиня-черных волос, большая часть которых принадлежала раньше девочкам-сироткам из Индии. Выдающиеся волосы дополняют глаза – сегодня они столь изумительно бирюзовые, что она явно носит контактные линзы либо сделала косметическую операцию по смене цвета (оказывается, это становится очень популярным – очередной ценный факт, почерпнутый из «Гугла»). Свой сногсшибательный образ Рони дополнила акриловыми ногтями, которые легко можно принять за холодное оружие. Она нанесла больше косметики, чем продается в супермаркетах по субботам, и залила все это лаком для волос и духами в таком объеме, что можно было бы задушить целую стаю шахтерских канареек. Именно таких, как она, моя бабушка, неодобрительно цокая языком, называла привлекательными в «очень очевидном» смысле. Платье Рони практически отсутствует – в буквальном смысле. Оно мало минимум на размер. Двенадцатилетней девочке. Рони работает в колл-центре, но, глядя на нее, я поражаюсь, как она вообще может что-то делать. Должно быть, по утрам она тратит несколько часов, чтобы накраситься, а потом у нее возникает непростая задача сохранить лицо в целости. Как от нее не отваливаются куски краски – для меня полная загадка.

У меня закрадывается тайное подозрение, что Хьюго – агент по недвижимости и – это лишь предположение – полный придурок. На нем ярко-розовая рубашка и дизайнерские джинсы, а его улыбка примерно такая же искренняя, как обещания политиков. Но может, он просто нервничает в незнакомой компании.

– Неплохое тут у тебя местечко, Фанни, – нарочито громко заявляет он Епифании. – Продал похожее на прошлой неделе за кругленькую сумму паре из Лондона. Разумеется, дизайн интерьера там сделан профессионалом, не то что у тебя, и нет всего этого старья (он обводит жестом драгоценное имущество Епифании), но, если немного поработать, добавить качественную сантехнику и мебель, твое будет стоить почти столько же. Если задумаешься о продаже, дай знать, я с удовольствием дам тебе пару наводок.

Выходит, я была права оба раза. Епифания с трудом сглатывает и отвечает с завидным самообладанием:

– Спасибо, буду иметь в виду. И кстати, предпочитаю, когда меня называют Епифания.

Хьюго слишком занят расчетом рыночной стоимости ее жилища, чтобы ответить.

Епифания в роскошном черном с золотой вышивкой кимоно тридцатых годов, как всегда, приветствует меня воздушными поцелуями и подает приветственный бокал «Совиньон Блан». Она закатывает глаза в сторону Хьюго, и я сочувственно улыбаюсь. Епифания очень любит сестру, но ей частенько приходится бороться с желанием ее придушить. Рони – милая девушка с прекрасными зубами, изумительной грудью и полным отсутствием здравого смысла, из-за чего она постоянно вляпывается в катастрофические отношения с довольно неприятными мужчинами, и ее вечно постигают разочарования в любовных делах. Список ее предыдущих парней привел к справедливой настороженности у Епифании и у меня перед знакомством с новыми возлюбленными, и Хьюго производит явно не лучшее первое впечатление.

Помимо меня, пришла наша общая подруга и моя коллега Хелен с мужем Альбертом, астрофизиком. У них есть восхитительная дочь, Джулия, уже в свои одиннадцать лет пугающе красивая и мудрая, и я имею честь быть ее крестной, феей или вроде того. Я очень радуюсь, увидев, что мой Эдвард с Лордом Байроном уже здесь, элегантно растянулись на кушетке. Мы с Эдвардом познакомились на учебном курсе много лет назад, когда я еще работала на местные власти. У джентльмена, который вел учебу, были досадные неприятности с личной гигиеной, которые можно легко было решить походом в душ и, возможно, чистой рубашкой, но вместо этого он пытался замаскировать их чем-то, что подозрительно напоминало по запаху хвойный дезинфектант, и отчаянно прижимал руки к бокам. Обучение проходило в крошечном помещении бывшей фабрики в особенно жаркий день лета. Не в силах выносить бесконечную монотонность голоса преподавателя вкупе со специфическим ароматом его тела и совершенно не вдохновленные премудростями обязательных конкурентных торгов, мы провели большую часть дня прогуливая занятия за мусорными баками с сигаретами Эдварда. Случайно сплоченные одинаково чувствительными носами и низким порогом скуки, с тех пор мы были неразлучны. Эдвард – библиотекарь в отделе антикварных книг, с особым интересом к редким и ценным историческим томам. Он – страстный коллекционер старинных детских книг, ненасытный читатель литературы начала двадцатого века и мой самый любимый мужчина во всем мире. Веселый, неглупый, остроумный, язвительный и питает глубокую страсть к канадскому певцу Майклу Бубле. Лорд Байрон – его маленький, но идеально ухоженный гладкошерстный фокс-терьер. У Лорда Байрона и кошек Епифании – полное взаимопонимание. Они совершенно друг друга игнорируют и, вероятно, страшно брюзжат на тему друг друга на следующий день. Я присоединяюсь к ним на кушетке и выпрашиваю у Эдварда сигарету – он курит их через янтарный мундштук с серебряным наконечником, сбрасывая пепел в горшок с аспидистрой.

– Я смотрю, Софрония пришла сегодня в наряде fille de joie. А в вопросах макияжа она явно не сторонница философского принципа «ars est celare artem».

– Ой, Эдвард, хватит, не порти удовольствия. Если уж говоришь гадости, то делай это на английском, чтобы я понимала, – к нам с заговорщическим видом наклоняется Хелен.

– Откуда ты знаешь, что я говорил гадости, если не понимаешь? – с деланым возмущением отвечает Эдвард.

– Потому что ты говорил.

– Я лишь сказал, что Рони одета как жрица любви и явно чужда принципу «чем меньше, тем лучше» в вопросах макияжа.

– Или декольте. Я очень надеюсь, что меня не посадят с ней рядом. Она так надушилась, что я боюсь задохнуться.

Закончив бросать профессиональные взгляды на квартиру Епифании, Хьюго с важным видом подходит к нам.

– Итак, Эдвард, какая у вас машина?

– Вообще-то, у меня нет машины.

Сомневаюсь, что Хьюго это интересно. Он просто хочет рассказать нам про свою.

– Только получил новенький «Бумер», темно-синий кабриолет, резвый, как метеор.

Я пытаюсь придумать какой-нибудь вежливый ответ и ради Епифании стараюсь изо всех сил. Что касается транспорта, я куда лучше разбираюсь в велосипедах с кисточками на руле, и мне удается выдавить лишь:

– Звучит очень практично.

Зря я беспокоилась. Вскоре становится ясно, что Хьюго нужна публика, а не беседа. За десять минут нам оглашается подробная опись ценного имущества Хьюго, включая детальную информацию о его полностью встроенной ультрасовременной домашней развлекательной системе, квартире на Ибице и подписанном экземпляре диска Кайли Миноуг «Шоугерл: Возвращение». Еще мы узнаем, что он прекрасно катается на лыжах, может перепить практически любого, лично знаком с вокалистом группы «Оазис» Лиамом Галлахером и может бесплатно достать билеты в местный кинотеатр – там работает управляющим его двоюродный брат. Хьюго, несомненно, принадлежит к сильным мира сего.

Из кухни появляется Стэнли и объявляет, что ужин готов. Я с облегчением узнаю, что сижу не рядом с Рони, а значит, можно не бояться моментального удушья или необходимости поддерживать беседу о достоинствах и проступках разных сериальных звезд. Она сидит между своим новым мужчиной и Епифанией. Но я все же расстроена своей позицией между Хьюго, который, боюсь, проведет весь вечер в рассказах о своих идиотских достижениях, и Эдвардом, который проведет весь вечер его подстрекая. Эта рассадка ставит меня в довольно затруднительное положение.

Много лет назад Епифания подарила мне на день рождения «Книгу этикета (полный справочник социальных норм)» известной светской львицы Леди Трубридж. И с тех пор я стала ее рьяной поклонницей. Ее книга – бесценное руководство по всем щекотливым вопросам, например: снимать ли перед обедом перчатки, когда следует или не следует делать поклон, как вести себя с прислугой и что надеть на Ривьере. Особенно большой и подробный раздел посвящен поведению за столом, в частности тому, как правильно есть определенные блюда – «не следует переворачивать птицу на тарелке или пытаться есть ее ноги» – и как обеспечить досуг всем гостям. Леди Т. советует: «Хозяйка должна постараться расположить мужчину, который любит слушать собственный голос, рядом со скучной или молчаливой женщиной». Что Хьюго наслаждается собственным голосом, сомнений уже не осталось, но ведь Епифания только с ним познакомилась, так что вряд ли меня сочли молчаливой или скучной. Но еще Леди Т. Пишет: «Гость, принимающий приглашение на ужин, должен осознавать свою ответственность перед хозяевами и взять на себя труд по развлечению своих соседей, даже если он предпочел бы другую компанию». Черт. Значит, я должна попытаться с ним поговорить.

Лорд Байрон сидит за столом с другой стороны от Эдварда, и у него есть персональная льняная салфетка, приделанная серебряной клипсой к ошейнику. Перед ним стоит маленькая серебряная мисочка, и он терпеливо ждет ужина, демонстрируя прекрасное воспитание. Я беру себя в руки, подключаю всю свою любезность (а ее, надо сказать, не слишком много даже в лучшие времена) и, сделав для храбрости несколько глотков вина, поворачиваюсь к Хьюго.