Поле зрения

Сейчас этому богу нужно куда-нибудь пальнуть.

Он перекатился обратно к винтовке и обвился вокруг нее. Правой рукой сжал теплый полимер, левый кулак сомкнул под цевьем и поймал в тонкое перекрестье прицела парк-рейнджера из Монтаны. Получив по касательной в череп тяжелую пулю, этот тип все еще был на ногах, наполовину в сознании и выписывал пьяные восьмерки в нескольких метрах от двух машин. Ходячее привидение.

Несколько лет назад Тэпп всадил в приезжего из Портленда пулю в оболочке малоимпульсного натовского патрона калибра 5.56. В водительском удостоверении бродяги было сказано: «Малтон Чанго» или какой-то похожий бред. Как правило, чем заковыристее фамилия жертвы, тем экзотичнее его предсмертная агония. И черт его побери, если тот выстрел не произвел должного эффекта. В общем, парень умер мгновенно, однако его нервная система взрывным образом активизировалась. Он пробежал несколько шагов назад и дважды перекувыркнулся прежде, чем в туче пыли прерии грохнуться в куст, где еще, как ненормальный, бился целых пятнадцать минут. Танец маленьких утят в исполнении трупа. Тэпп смеялся до спазма в горле – в итоге, не в состоянии хохотать, как девчонка, по-поросячьи визжал. Но по прошествии времени тот случай стал волновать его. Он не понимал почему – словно перешел какую-то черту, о которой не имел представления.

Этот недобитый парк-рейнджер тоже его смущал. С какой стати? Тэпп понятия не имел. Порой выстрел может оказаться каким-то примитивным – это был, видимо, тот самый случай. Ведь человеческое тело – бесконечный источник анекдотов, в которых его разрывают, давят, взрывают и выворачивают наизнанку. Далеко не все они удачные.

Слышали о парне, которому оторвало всю правую часть?

С ним все в порядке, вовсю ходит налево.

Тэпп положил указательный палец на изгиб спускового крючка – движение, которое за свои пятьдесят шесть лет он проделывал, наверное, сто миллионов раз. Управление спуском, плавный нажим – основа искусства меткой стрельбы. Спросите кого угодно. Надо нажимать и ни в коем случае не тянуть. И нажимать с такой постепенностью, чтобы выстрел удивил самого стрелка. В противном случае тело в ожидании отдачи бессознательно дернется, и в те решающие мгновения, когда пуля с бешеной скоростью несется в канале ствола, даже легкая дрожь руки погубит выстрел. Снайпер понимает: хороший выстрел, как гром среди ясного неба, должен стать неожиданным не только для цели, но и для стрелка.

Я делаю это ради стрельбы, а не ради их боли.

Их боль мне не доставляет удовольствия.

Их боль только требуется для моей стрельбы.

Тэпп замер в состоянии покоя тихой запруды и, нажимая на спусковой крючок и вспоминая свои рассуждения о прошлой жестокости, понял, что выстрел в мистера Флойда, наверное, самый искренний жест доброй воли по отношению к человеку. Ему стало приятно.

Механизм сработал чисто. И от этого ему сделалось еще приятнее.

Эль услышала сырой шлепок, будто в стену запустили оковалком мяса; куртка Глена Флойда колыхнулась чуть повыше поясницы, и он, переломившись, осел на землю, будто невидимые ножницы перерезали его спинной мозг. Ни крови, ни боли, почти беззвучное милосердное избавление от кошмарного бдения. Проблемы Флойда наконец остались позади, и Эль ему немного позавидовала. Она сидела, положив под себя руки, спиной к задней панели «тойоты», держа ноги в спасительной тени машины. Хотелось пить. Контактные линзы пересохли от набившегося под веки песка, и при каждом моргании саднило глаза. От горячего воздуха жгло в горле, словно она, наклонившись над печной топкой, с силой вдыхала жар. Желудок так и не успокоился, и в неподвижном воздухе тянуло рвотными массами. Запах был похож на соленую китайскую еду.

Вздохнул Глен. По-детски, разочарованно. Звук напомнил ей реакцию Джеймса, когда тот проигрывал в споре. Схожесть услышанного на мгновение успокоила ее, но Эль тут же поняла, что это из умирающих легких Глена вышел воздух.

Один-один-тысяча.

Сама не зная почему, она начала считать.

Два-один-тысяча.

Затем до нее дошло: она считала потому, что ее больше здесь не было. На этом богом забытом лоскутке выжженной земли, пригвожденной к камню и металлу невидимым взглядом. Не было в Мохаве. Не было даже в этом дерьмовом году.

А находилась она под горячим ночным небом на крыше оштукатуренного многоквартирного дома «Капризная свинка» – первого жилища, где они с Джеймсом поселились вместе. Ночные электрические буйства в южном Кали были яркими, но без дождей, и они с Джеймсом поднимались на красную черепичную крышу по треснувшей водосточной трубе рядом с их кухонным окном и, прикрытые лишь одеялом, смотрели, как раскалывается небо.

Три-один-тысяча.

Каждая молния запускала отсчет секунд. Одни вспыхивали на мгновение, другие длились дольше, скользя потрескивающей проволокой от одного края горизонта к другому. Некоторые, подобно рождественской иллюминации, рисовали на небе узоры. Если молния вспыхивала близко, Эль вздрагивала в объятиях Джеймса.

– Я занимался этим мальчишкой, – рассказывал он. – После вспышки надо считать до тех пор, пока не услышишь гром.

– Давай.

Джеймс шевельнулся и коснулся ногой ее бедра, что Эль по-прежнему смущало. Случайно задел локтем ее сладкое «сучье варево»; бутылочка скользнула по водостоку и разбилась на теннисном корте тремя этажами ниже.

– Ничего страшного, – хихикнула Эль, – там не ведьмино зелье, а обыкновенный арбуз.

Четыре-один-тысяча.

– Когда услышишь гром, раздели общее количество секунд на пять. – Очередная молния окрасила небо в пурпурный цвет, и Джеймс сцепил свои пальцы с ее. – Свет молнии достигает глаз мгновенно, а звуку грома требуется пять секунд, чтобы преодолеть милю. Таким образом, полученное число и будет расстоянием до того места, где ударила молния.

– Получается триста ярдов в секунду, – подсчитала Эль.

– Приблизительно.

– Серьезно? Три футбольных поля.

– Да.

– Трудно поверить, что звук распространяется так медленно.

– Сначала пукнешь, потом услышишь.

Эль в шутку шлепнула его по щеке.

Пять-один-тысяча.

И вот в Мохаве, в этот проклятый день, Эль Эверсман услышала гром. Глухой, неестественный, он прокатился по впадине, как волна, натыкаясь на скалы, рассыпался на камнях, в кустарнике и на капоте «тойоты», а затем отхлынул обратно. Может, это пассажирский лайнер утюжил облака на большой высоте, сорвался валун или в дальних отрогах прошумел ветер. Больше никто не различил слабого, искаженного звука выстрела.

Пять секунд.

Одна миля.

– Он в миле от нас?

– Да.

– Ты уверена?

Джеймс держал самый большой треугольный осколок бокового зеркальца «тойоты» три дюйма в поперечнике, изящно зажав его между большим и указательным пальцами. Затем медленно, как крадется лед вниз по склону горы, выставил маленький фрагмент над капотом «тойоты» и, опустив голову на уровень верхнего края шины, регулировал до тех пор, пока в пальцах не оказался зазубренный край кратера.

Импровизированный перископ готов.

– Я слышала выстрел, – произнесла Эль. – Через пять секунд он убил Глена.

– Глен убит?

Она показала на склон, где в двадцати ярдах на дороге лицом вниз лежал мертвый. Джеймс смахнул с глаз песок и ждал, когда на него накатят эмоции – страх, потрясение, ярость, сожаление, однако ничего не происходило. Ничто не менялось, он абсолютно ничего не чувствовал. Глен умер, они пока живы – вот и весь расклад. Джеймс попытался вспомнить водительское удостоверение покойного, цвет его глаз, странный рассказ о шофере с зачесом на лысину – что-нибудь весомое, за что зацепиться, но так и не сумел. И встревожился, обнаружив, что смерть человека его почти не тронула.

Эль стиснула зубы.

– Покойся с миром, Глен.

Джеймс кивнул.

– Чем быстрее мы обнаружим, где находится стрелок, тем скорее сообразим, как нам действовать. – Он зафиксировал в зеркальце северную часть хребта. – Если убийца собирается поменять позицию и стрелять в нас под другими углом, надо, изучив местность, попытаться понять, в какую сторону он направится.

Противоположную часть дьявольской долины придется осматривать трехмерными участками. Джеймс медленно поворачивал в пальцах блестящий осколок, складывая панораму с востока на запад. Каждая точка потребует нескольких секунд, потому что где-то там среди отбеленных камней и вспученной земли, среди груд осыпей и эрозийных овражков, в этом бесформенном сейсмическом буйстве за оптикой прицела прячется глаз и следит за ним. И оттуда в него нацелено супермощное оружие.

– Миля, – произнесла Эль.

– Я понял.

– Это шестнадцать футбольных полей.

– Может, ты неправильно разделила на пять?

За глазами синусоидой пульсировала боль. От слепящего света голова раскалывалась, словно с похмелья. Джеймс принуждал себя рассматривать детали, изучать каждое скопление теней, любой клочок ползучих кустарников, но мозг не слушался. Он даже едва различал испещрившие видимый горизонт темные кляксы, но знал, что это бродячие духи пустыни – пальмы юкка. В Мосби Джеймс заметил, что эти искривленные гиганты вдвое выше человеческого роста, но почти не мог распознать их среди смазанных красок земли. Кто способен увидеть за милю человека ростом шесть футов даже в идеальных условиях?

Джеймс понимал: то, чем он занимается, – потеря времени. Убийца не будет стоять. Он сядет или ляжет на живот.

Дистанция в милю. Это:

1. 760 ярдов.

5. 280 футов.

И очень много дюймов.

Все равно что играть в «Где Уолли?» Только Уолли в их случае – винтовка.

Глаза отказывались фокусироваться. Не за горами приступ стенокардии – избалованный кондиционером в машине, Джеймс с утра ничего не пил. И даже тогда – диетическую коку из торгового автомата эпохи Рейгана в Музее смерти. Искусственный заменитель сахара с содой.

– Как у нас с водой? – спросил он, чувствуя, как прилипает к нёбу язык.

– Сейчас проверю.

Эль зашевелилась и подползла к багажнику «тойоты», где они держали купленную в сети «Костко» упаковку из сорока восьми бутылок. Оставалось надеяться, что до нее можно добраться под другими контейнерами. Джеймс не помнил, куда он ее поставил. Они загружали багажник в субботу вечером, когда в небе собирались пушистые багровые облака, но теперь казалось, будто с тех пор миновали недели.

Под коленями жены посыпались камешки, и он вздрогнул.

– Пригибайся! Не поднимайся выше уровня окон, иначе он тебя увидит.

– Знаю.

– И не высовывайся из-за кузова. Он под углом к дороге примерно в тридцать градусов.

– Рытвины.

– Что?

– Мы думали, что гремит по ухабам подвеска. – Эль открыла дверцу багажника, и она привычно два раза скрипнула. – Я о тех стуках, которые мы слышали, когда ехали к Глену. Это были выстрелы снайпера в наш мотор.

– Вероятно, ты права.

А лучше бы ошибалась, подумал Джеймс и, повернув зеркальце на миллиметр влево, заметил на краю скалы рукотворное строение. Белого цвета. По размерам – домик в одну комнату, но не мог различить ни окон, ни дверей. Джеймс прищурился, превращая мир в картину маслом, однако ничего больше не рассмотрел.

– Вижу дом. – Зеркальце чуть не выскользнуло из его потных пальцев. – Или навес. Не исключено, что убийца стреляет именно оттуда.

– Точно?

– У меня осколок зеркальца, а не телескоп «Хаббл». – Джеймс слышал стуки и возню в задней части «тойоты»; Эль осматривала запасы воды. – Ради бога, не поднимай голову! – Сдвинулась книжная полка, он ощутил плечом, как машина слегка качнулась на амортизаторах. Его раздражал этот беспечный шум.

– Могу предложить кое-что получше, – заявила жена.

– Например?

Она молчала.

– Что у тебя такого, что лучше зеркальца?

– Упаковка пуста. – Эль пошелестела пластиковой оберткой.

Джеймс вздохнул. Он помнил, что три бутылки минералки стояли в консоли в салоне. Минус одна, которую они отдали Глену.

– Значит, у нас две бутылки на четверых… нет, на пятерых.

– Сколько времени нам тут торчать?

Что-то звонко влепилось в кузов машины. Звук был такой, словно растянулся до предела трос висячего моста и, не выдержав напряжения, лопнул. Щелчок был отрывистым, как выстрел, но глухим, будто удар бамбуковой палкой. От внезапности и абсурдности происходящего у Джеймса застыла кровь. Жена вскрикнула.

– Эль!

Осколки пластика хрустко засыпали салон. Водительское стекло вылетело из рамы, и на голову и плечи Джеймса обрушился целый дождь. Он дернулся вперед, руки вминали в землю кусочки триплекса. И тут он увидел Эль. Жена ползла со стороны багажника. Глаза расширены, рот широко раскрыт, волосы спутаны, но невредимая. Упала на спину и, придвинувшись к нему, спросила:

– Что это было?

Джеймс заметил повисший на его воротнике кусочек голубого полимера и узнал материал.

Проклятие!

– Что с тобой?

– Это от навигатора.

– Он расстрелял наш навигатор?

– Да.

Эль провела рукой по волосам:

– Зачем?

– Потому что… – Мир качнулся от того невыносимо огромного, что пришло ему в голову. Прижавшись головой к горячей дверце, он посмотрел в небо. Из волос посыпались стекла.

– Зачем, Джеймс?

Он разломил пополам зеркальце, которое держал между пальцами.

– Система глобальной спутниковой навигации включает функцию подачи сигнала SOS. Мы все время могли это сделать.

Глава 6

Вскоре двадцатидвухлетняя Сара потеряла сознание и умерла.

Не думай о ней!

Ее уход не был драматичным, зрелищным или эффектным. Она в очередной раз незаметно вздохнула и больше не дышала. Какие бы жуткие вещи Сара ни наговорила матери, ее слова бесследно канули в Лету. Вот так-то.

Теперь ты не можешь ничем ей помочь.

По прикидкам Джеймса, Сара словила пулю час назад. Его язык прилип к нёбу, словно на застежке-липучке. Лицо и шея на ощупь были огненно-горячими, и болезненное воображение рисовало, как кожа от солнца постепенно трескается и покрывается волдырями. Слезает, как старая краска с дома. А на более рациональном уровне Джеймс сознавал, что упавшие с обнаженных частей тела капли пота назад не вернуть. Через несколько часов солнце зайдет, но потом вернется. Снайпер же, надо полагать, устроился на куче еды, питья и патронов, снабженный всем необходимым, чтобы их пересидеть. Через день-другой в пустыне пуля покажется им самым легким выходом.

Это ответ на его вопрос: убийца не будет менять позицию, поскольку в этом нет необходимости. Через несколько заходов и восходов они медленно умрут от обезвоживания или, доведенные до отчаяния, покинут укрытие и совершат тщетную попытку добежать до северной стены кратера. Им придется преодолеть сотни и сотни ярдов, и мерзавец получит удовольствие, расстреливая их одного за другим.

Джеймс не знал, какая смерть лучше. Хотя в их случае не могло быть «лучше» или «хуже», а только «дерьмово» и еще «дерьмовее». Пока он об этом размышлял, Эль пошевелилась, прижалась, обняла мужа за плечи, уткнулась лицом в его грязную белую рубашку. Снова шмыгнула носом. Джеймс понимал: ей нельзя здесь находиться. У Эль тяжелая жизнь: выкидыши, неудачная карьера, потеря двух горячо любимых домашних питомцев. Он должен любой ценой вытащить ее отсюда. Он взял себя в руки, стараясь свести непомерность кошмара к чему-то меньшему, более простому, поддающемуся восприятию, управляемому.

Считай происходящее головоломкой.

В детстве Джеймс любил головоломки. У него была их целая книга – небольших отдельных ситуационных загадок размером меньше одной-двух страниц. Определялось место, набор предметов, несколько базовых правил и предлагалось сконструировать решение. Во многих ставилась задача выбраться из помещения, откуда не было выхода, или раскрыть нераскрываемое убийство. Они нравились Джеймсу. Ни братьев, ни сестер у него не было, друзьями он не обзавелся, а вот головоломки всегда оставались с ним. Даже после смерти отца, хотя нет – особенно после его смерти.

«Ты скрючился за машиной, – мрачно думал он. – Снайпер в миле на противоположной стороне долины следит за тобой в оптический прицел. Ты устал, хочется пить. Жара ужасная, а у вас всего две бутылки воды на четверых. Мобильник не принимает сигнал сети. Вокруг на сотни ярдов открытая прерия, где не за что спрятаться. Забытая Богом земля. Любая ошибка, нечаянное появление из-за укрытия означает смерть».

Джеймс вздохнул. «И еще этот негодяй расстрелял мой навигатор».

Его тянуло сделать то, что он никогда себе не позволял, – залезть в конец книги и прочитать ответ. Знать, что решение существует, пусть неубедительное и шитое белыми нитками, обнадеживает, но сейчас он был лишен даже этой поддержки. Не исключено, что выпутаться из данной ситуации не в человеческих силах. И что тогда?

– Вы сказали, что что-то придумаете, – раздался голос сестры Сары – высокой сухопарой девушки с крашеными голубыми волосами. Кажется, Эш? Джеймс не разглядел ее, когда она сидела в машине. По ее хрипотце он сообразил, что она плакала, глядя, как истекает кровью сестра.

– Мне очень жаль.

Она шмыгнула носом и, в слезах, произнесла что-то неразборчивое.

Джеймс понимал, что его слова пустые, не подобающие моменту. Неожиданно на него накатила всесокрушающая волна вины. Почему он ничего не придумал? Не отвлек внимания? Ничего не сумел? Да, вмешался, но, похоже, сделал только хуже. Сам не спас Сару и Роя отговорил. Пусть бы тот попробовал вытащить невесту из-под пуль, если готов был рискнуть. Но ведь Джеймс не сомневался, что снайпер убьет Роя. Разве нет?

Так спас я человеческую жизнь или по моей вине ее отняли?

Сам он ради Эль, не раздумывая, пошел бы на риск. Уволок бы умирающую за машину. Не колебался бы ни секунды. И она бы поступила так же.

А Рою сказал, чтобы тот оставался в укрытии.

Джеймс почувствовал дурноту; живот подводило, содержимое желудка просилось наружу. Рядом с его плечом стучала зубами Эль. Она снова хлюпнула носом – сдерживалась, чтобы не расплакаться. Жена не любила, чтобы другие видели, как она плачет.

– Мерзавец ты, Джеймс! – крикнул Рой. Его голос дрожал от ярости. – Обещал, что что-то придумаешь. Я поверил, ждал, и вот она умерла.

– Прости.

Эль прижалась губами к уху мужа:

– Не слушай его.

– Нечего трепаться, если ни на что не способен. – Рой сплюнул на землю. – Сейчас помогу, сейчас помогу… Чертов оптимист. Ее смерть на тебе.

– Ты сделал все, что в твоих силах, – прошептала жена.

Джеймс, не обращая внимания на ругань Роя, закрыл глаза. Его жена валяется на земле, сам он ничего не соображает. Но это даже неплохо. Нужен новый план. Надо чем-то занять себя, чтобы зашевелились мозги. Нельзя расслабляться, пережевывать допущенные ошибки и смерть бедной девушки, которую он не сумел спасти, потому что, если вступить в этот зыбучий песок, ему уже не выбраться.

– Не кори себя, – посоветовала Эль. – Думай.

По его руке побежали мурашки. Порой жена способна читать его мысли.

Прежде всего вода, решил Джеймс. Чтобы выжить, нужно пить. Он перевернулся и взял в каждую руку по раздувшейся от нагретой минералки бутылке. Одна им с Эль, другая Рою с Эш.

– Она была совсем рядом, – хрипел Рой. – В десяти футах…

Джеймс изогнул спину. Два позвонка щелкнули, словно выстрелы. Он дополз на коленях до багажника «тойоты» и, чтобы рассмотреть Роя, высунулся из-за заднего фонаря. Тот стоял на коленях у решетки радиатора «акуры» и держал за плечи Эш. Автомобиль заметно осел, внутри что-то капало, и им, чтобы оставаться вне поля зрения снайпера, приходилось ниже пригибаться. Жуткая картина: великан скрючился за капотом спорткара, плечи опущены, воля сломлена. Джеймс не видел лица Эш, только колеблющийся на ветру каскад голубых волос.

– Вода! – хрипло окликнул он.

Ни один не поднял головы. Джеймс бросил бутылку и с ужасом смотрел, как она перелетела через мертвые ноги Сары, прежде чем Рой или Эш успели перехватить ее. Но, слава богу, угодила под переднее колесо машины и, подняв облако пыли, застряла в нескольких дюймах от сандалии на ноге Эш. И, жарко поблескивая на солнце, осталась лежать.

– Это все, что у нас есть.

Ни Рой, ни Эш к воде не потянулись. Разумно.

Джеймс отвинтил крышку со своей бутылки, сделал полглотка и, пропуская воду сквозь зубы, старался насладиться вкусом. Однако наслаждаться было нечем. Вода напоминала вареный пластик и обожгла нёбо. Он нехотя проглотил. В бутыли «Аквафины» двенадцать жидких унций. А сколько в глотке? Четверть унции? Джеймс работал в рекламном бизнесе и привык оперировать долями и процентами, поэтому его мозг тут же подсчитал, что жалкий глоток стоит двух процентов их запасов.

Он протянул бутылку Эль, и она глотнула, не скупясь. Десять процентов. Джеймс не хотел спорить. Какой смысл?

Попал в ловушку – атакуй врага.

Эту военную премудрость он слышал от отца, когда на коричневом ковре в гостиной смотрел старые фильмы с Оди Мерфи. Тогда ему было семь лет, и он не понимал, справедливо ли это и имеет ли какое-нибудь отношение к тактике. Отец разговаривал с ним лишь для того, чтобы заполнить тишину. В следующем году отец упал с выбитым глазом около посудомоечной машины, убитый «мелкашкой» с прикладом орехового дерева.

Мысль была такая: если вы в укрытии, то именно там, куда намеревался загнать вас противник. Вам навязали условия, и если останетесь на месте и начнете сражаться на условиях врага, то непременно умрете.

Отец иногда повторялся, но Джеймс все равно внимательно слушал его, потому что тот, безусловно, производил впечатление. В середине фразы по-волчьи вращал челюстью, будто хотел зевнуть, однако движение так и не заканчивал. Энергично жестикулировал руками, выразительно рубил ладонью клубы дыма. Трогал бороду – не теребил, не поправлял, а именно трогал, словно проверял, на месте ли она. Приходили его друзья – грубые, длинноволосые и громкоголосые мужчины. В камуфляжных брюках, с короткой стрижкой спереди и по бокам и «хвостами» сзади, с грязными ногтями. Они называли себя «антисиноптиками»[4], с гордостью или с сарказмом, а может, с тем и другим. Мать прятала Джеймса в спальне. Дом сотрясался от голосов и наполнялся запахом марихуаны. Джеймс засыпал, глядя на свет в щели вокруг двери и слушая обрывки речи. Иногда это были рассуждения о грядущей войне. Великой войне. Перевороте, как они говорили.

Итак, ты сам нападаешь на противника. Подбираешься вплотную, застаешь врасплох и, самое главное, покидаешь простреливаемую зону. Если повезет, твои шансы пятьдесят на пятьдесят.

Атакуй своего противника.

Когда произойдет переворот, Джеймс, ты это вспомнишь.

В голову пришла нелепая мысль: если удастся снять «тойоту» со скорости и устроиться на сиденьях так, чтобы не высовываться, они с Эль съедут по склону и застрянут в темном русле высохшей реки, в середине впадины, в полумиле отсюда. Куда угодно, только бы прочь от этого места. Наверное, русло послужит укрытием от прицела снайпера. Но лишь в том случае, если они переживут удар. Джеймс понимал: лезть на вооруженного врага можно от отчаяния. Ситуация была хуже некуда. Затем он вспомнил, что их «тойоту» без ключей не снять со скорости. Ключи звякали в его руке, когда пуля угодила в Сару. Но куда он их уронил? А комплект Эль пропал во время пожара в доме.

Жена закрутила пробку на бутылке, зажала ее между колен и внимательно посмотрела на мужа. От слез тени поплыли, и вокруг глаз образовались синяки.

– Хочешь что-нибудь сказать? – спросил он.

– Я тебе солгала.

– Когда?

– Солгала, будто продала фотоаппараты на «Крэйглист». – Эль смущенно смахнула с глаз непослушную челку. – Не смогла. Оба сейчас под корзиной в черном чемодане.

– Неужели?

– Да.

– Я же тебе говорил, не продавай. – Джеймс поцеловал жену в обжигающе горячий лоб.

– Поступила так, потому что хотела себе доказать: если вернусь к фотографии, это будет многое для меня значить. – Эль понизила голос, словно хотела поделиться тайной. – В «Никоне» стоит трансфокатор.

– С каким приближением?

– С хорошим.

– Достаточным, чтобы его рассмотреть?

– Думаю, что…

Раздался глухой удар. Из-под «акуры» Роя взвился столб песка и разметался по прерии. Шорох осыпающихся песчинок скоро стих, шлепнулись комья земли. Джеймс прижался спиной к водительской дверце и крикнул в сторону соседней машины:

– Что это было?

Ему не ответили.

– Рой, Эш, вы живы?

– Проклятие! – Это был голос Роя.

– Что произошло?

– Негодяй расстрелял бутылку с водой.

Тэпп клацнул затвором, и выброшенная медная гильза упала справа на известняк, звякнув, как маленький колокольчик. Он не слышал жертв, но ему нравилось воображать их реакцию на его могущество.

О боже!

Не могу поверить!

Как ему удается?

Невероятный выстрел! Маленькая вспухшая от нагревшейся воды бутылка лежала в стороне на гравии в 1545 метрах от него. На местности перед ней гулял порывистый боковой ветер. В супертелескопическом прицеле бутылка казалась едва заметной точкой. Она могла быть песчинкой на стекле оптики или непрозрачной клеточкой в глазу самого Тэппа. Маленькое чудо, что руководимая интуицией и точным расчетом рука направляла снаряд туда, куда хотел стрелок. Ни один из ныне живущих снайперов – военных или спортсменов – не поразил бы с какой-либо степенью уверенности цель подобного размера на таком расстоянии. Простые же люди посчитали бы успех Тэппа сверхъестественным. И одного человека он мог представить.