В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

30

Мне до сих пор неизвестно, так ли именно умер "варвар" Разгильдеев, но рассказ о том, что он сгнил заживо и перед смертью был разжалован, весьма распространен в Восточной Сибири. Жаль, что никто не написал биографии Разгильдеева, не собрал всех существующих о нем легенд, песен и пр. Пройдет еще десяток-другой лет, перемрут живые еще свидетели того ужасного времени, последние старики – "богодулы", – и сделать это будет уже гораздо труднее. (Прим. автора.)

31

Туесом называется в Сибири бурак, берестяное ведерко, в котором держат молоко. (Прим. автора.)

32

Сясть, сял — сибирское произношение вместо "сесть", "сел", (Прим. автора.)

33

Кольцовская песня, сильно переиначенная.{50} (Прим. автора.)

34

Инструкции горного ведомства строго предписывают в тех случаях, когда патрон почему-либо не взорвет, "обуривать" его, то есть делать рядом другой шпур; этот способ считается самым надежным. Нельзя, однако, не сознаться, что он довольно-таки страшен, и арестанты очень часто наотрез отказываются от обуривания. Тогда употребляют другое средство: по возможности выколупывают (если нельзя совсем вынуть) сфальшививший патрон ив ту же дырку вставляют новый. Впрочем, нередки в рудниках и трагические случаи гибели арестантов и нарядчиков. (Прим. автора.)

35

Намек на один гнусный противоестественный порок (Прим. автора)

36

Так выговаривают арестанты слово "форшахта", то есть передняя часть шахты, занятая лестницами, (Прим. автора.)

37

Телесное наказание женщин отменено окончательно весною 1893 года. (Прим. автора.)

38

Спешу, впрочем, оговориться, что учебная практика заставила вспоследствии и меня пойти на некоторые уступки старине. Все буквы носили у моих учеников-арестантов имена хорошо знакомых предметов (б называлось бродней, в – волком, т – туесом), и обстоятельство много помогало успешности занятий, (Прим. автора.)

39

есор – мусор. (Прим. автора.)

40

Впрочем, нужно заметить, что только в Западной Сибири общеупотребительно слово "челдон" в приложении к крестьянину (так же как "варнак" – к каторжному); в Забайкалье же каждый крестьянин страшно обидится, если его так назовут, и сам обзывает челдонами арестантов. Но последние, понятно, не признают за собой этой клички. (Прим. автора.)

41

Химик на арестантском жаргоне. – тихоня, лицемер, подлипало (Прим. автора.)

42

В настоящих очерках несоразмерно часто фигурируют уроженцы Сибири и Пермской губернии, и обстоятельство это может быть истолковано читателем не к выгоде этих последних. Сибиряки, или по крайней мере осужденные сибирским судом, действительно составляют огромный процент среди обитателей Нерчинской каторги, но объясняется это, я думаю, главным образом тем, что большая часть здоровых каторжан из российских губерний идет кругоморским трактом на Сахалин, в Сибирь же приходят почти исключительно слабосильные и малосрочные, причем последние очень скоро выпускаются в вольную команду. Нужно, впрочем, оставить кое-что и на долю безгласного сибирского суда. (Прим. автора.)

43

Поторжной зовется артельная работа, в которой нет личных уроков. (Прим, автора.)

44

Что касается способностей арестантов к усвоению грамоты, то читатели не должны думать на основании приведенных в настоящих очерках чисто случайных примеров, что в большинстве случаев она дается им туго. В моем личном опыте способные ученики относились к тупым, вероятно, как половина к половине. Принимая в рас чет возраст арестантов, несомненно отличающийся и меньшей восприимчивостью и более слабой памятью, чем школьный, детский возраст, я даже думаю, что арестанты скорее должны поражать нас своими способностями. Не говорю уже о прямо изумительных в подобной среде и в такие годы охоте к ученью и прилежании (Прим. автора.)

45

Качество – на арестантском языке преступление. (Прим. автора.)

46

Находя возможным выпустить того или другого арестанта в вольную команду, смотрителя тюрем обязаны сделать предварительное донесение об этом ("представку" – на арестантском языке) в управление Нерчинской каторги. Оттуда приходит отказ или разрешение. (Прим. автора.)

47

Первого дела Малахова, за которое он попал в Сибирь на поселение, я не помню в подробностях. Знаю только, что он обвинялся в изнасиловании какой-то женщины-соседки; но Парамон клялся и божился (и рассказ его внушал мне доверие), что был оклевана тогда невинно, по злобе за то, что не уступал мужу этой женщины спорного клочка земли, который по осуждении его, Парамона, перешел в их руки. Зная его самолюбивый нрав и страсть восстановлять попранную правду, я допускаю, что легко могли найтись против него лжесвидетели. С большой любовью вспоминал Малахов о своей первой жене, которую, несмотря на готовность идти в Сибирь, он будто бы не взял с собой из жалости. Переписки с ней он не вел и не знал даже, жива она или нет, но нередко, помню, проснувшись в мрачном настроении, рассказывал, что видал жену ночью во сне, и с большой грустью начинал вспоминать о былой жизни в России. (Прим. автора.)

48

Писано летом 1893 г, (Прим. автора.)

49

Жебрей — сорная колючая трава, пристающая к одежде прохожих

50

Попрошайничать на арестантском жаргоне, (Прим. автора.)

51

Объясняется это, по всей вероятности, дальностью расстояния почтовых станций от места жительства родни, живущей где-нибудь в глуши, в деревне, а еще больше – незнанием ею русского языка. Иногда, получив даже письмо от сына или брата с каторги, узбек или сарт не найдет никого, кто бы мог не только написать ответ, но и прочесть самое письмо, написанное обыкновенно варварски безграмотно и неразборчиво. А писать из тюрьмы или получать по-русски писанные письма арестантам запрещается, (Прим. автора.)

52

Ургуй – забайкальский подснежник, красивый, довольно крупный цветок: пять лиловых лепестков с желтым глазком посредине (Прим. автора.)

53

В отношении кандалов тюремное начальство вообще не обнаруживало большой последовательности и руководилось больше своим настроением. Вот почему и в моих записках (как в первом, так и во втором томе) арестанты фигурируют то в кандалах, то без кандалов; одно время вечные носили даже наручни… (Прим. автора.)

54

Буквально: со щепоткой соли (лат.). Здесь в смысле: принять На веру с оговоркой, с осторожностью

55

Резюме моих взглядов на этот предмет читатели могут найти в послесловии к настоящей книге (см. т. II наст, издания) – "От автора" (post scriptum) (Прим. автора.)

56

"Вечная" каторга фактически длится двадцать лет, но сложные сроки арестантов, судившихся за побеги и другие преступления, совершенные уже в каторге, бывают несравненно длиннее (двадцать пять, тридцать и даже пятьдесят лет). (Прим. автора.)

57

Действие происходит в Пермской губернии, (Прим. автора.)

58

Рецидивистам испытуемые сроки (всегда сравнительно длинные) назначаются самим судом. (Прим. автора.)

59

За исключением каменной ограды, здание Шелаевской тюрьмы было сплошь деревянное и построенное, надо сказать правду, на живую руку, несмотря на огромные затраченные деньги. Одно посетившее нас сановное лицо, наступив ногой на шатавшуюся половицу, сказало, укоризненно качая головой: "А ведь каждая доска обошлась здесь в сотню рублей!.." (Прим. автора.)

60

Весною 1893 года решением государственного совета окончательно отменено в России телесное наказание женщин, (Прим. автора.)

61

В арестантском жаргоне встречаются слова, несомненно, французского происхождения. Так, "бумо" (сплетни, вымышленный слух, острота) есть, конечно, исковерканное "bon mot"; "мотя" (доля, часть) – "moitie" и т, п, (Прим. автора.)

62

В действительности я арестован был еще в 1884 году, то есть за девять лет до описываемого момента (из них три года провел под следствием, три – на Каре и столько же в Акатуе), (Прим. автора.)

Комментарии

1

Эпиграф из стихотворения Н. А. Некрасова "Благодарение господу богу…". В стихотворении изображена знаменитая Владимирская дорога, по которой гнали арестантов в Сибирь.

2

Глава первоначально называлась: "Дорога". П. Ф. Якубович, приговоренный к каторжным работам, был отправлен этапом в Карийскую каторжную тюрьму (Читинской области). Начало "арестантской жизни", этапный путь и все, что ему предшествовало, описаны в первой главе.

Этой главе в журнальном тексте предпослано рассчитанное на цензуру вступление "Вместо предисловия", в котором читателю представляется "доктор Мельшин", якобы издающий записки убийцы Д. Отвечая украинскому поэту П. А. Грабовскому на его недоумения по поводу "необходимости переодевания", Якубович писал: "Вы сами можете понять, что не от воли автора зависело обойтись без него… Что сделано оно, быть может, неудачно – это другой вопрос, но автор и не заботился сделать переодевание удачнее: напротив, он хотел употребить явный и избитый шаблон" ("Из переписки П. Ф. Якубовича". – Журнал "Русское богатство", 1912, № 5, стр. 50, 56). В отдельных изданиях это вступление сначала подверглось авторскому сокращению, а затем и совершенно им отброшено. Приводим текст "Вместо предисловия" полностью:

"Прежде всего спешу предупредить читателя, что предлагаемые его вниманию записки отнюдь не принадлежат нижеподписавшемуся, который является не больше как издателем их. Они попали мне в руки совершенно случайно. Находясь в постоянных разъездах по делам службы, сам я редко бываю дома – в том небольшом городке Забайкалья, который служит местом жительства моей семьи; по этой причине я очень туго сближаюсь и с своими соседями. Да мало, признаться, и интересуюсь ими. В редкие выпадающие мне досуги я предпочитаю заглянуть в газету или в новую книжку журнала, чем сидеть за винтом и неизбежно сопровождающим его в Сибири графином очищенной. Такое поведение не совсем, правда, благоприятно отзывается на – моей репутации среди обывателей, прозвавших меня медведем и гордецом; но я не претендую на это и ничуть не был удивлен или огорчен, когда приехавший в одну из моих отлучек новый обыватель, поселившийся совсем рядом с моей квартирой, странностью своего поведения заткнул даже и меня за пояс. Это был господин средних лет, довольно красивый, с сильной проседью в голове и бороде, поселенец из дворян с небезызвестной фамилией. Стоустая молва в весьма трогательных чертах передавала историю совершенного им из ревности убийства и находила его невинно пострадавшим. Хорошее, по-видимому, состояние, благовоспитанные манеры, тихий нрав, представительная наружность – все невольно располагало к Д.; но сам он с первого же шага на новом месте показал, что не только сближаться, но и знакомиться ни с кем не намерен. Незадолго до прибытия в наш город он получил право разъезда по Сибири, но желания куда-нибудь уехать не обнаруживал. Посетовали, посудачили, почесали обыватели язычки насчет образа жизни новоприбывшего – и махнули рукой. Я тоже заинтересовался было тем фактом, что Д. выписал на новый год массу газет и журналов, не только русских, но и иностранных (до тех пор не было у меня в этом отношении соперников); но любопытство мое было чисто пассивного характера: ни малейшего шага к сближению я не сделал, и, живя в нескольких всего саженях друг от друга, мы так и остались один для другого прекрасными незнакомцами. Одно еще знал я о жизни Д.: что он очень много пишет, что целые груды рукописей хранятся у него в корзинке и в ящиках стола. Сведения эти исходили от его квартирной хозяйки, и потому, само собой понятно, содержание рукописей оставалось для меня terra incognita.(Неизвестным (лат.).)

19 мая нынешнего года, вернувшись домой после двухнедельного отсутствия, я, к удивлению своему, узнал, что Д. уже нет в живых: на другой день после моего отъезда его нашли мертвым, с пером в руке, склонившимся над письменным столом. Смерть произошла моментально, от разрыва сердца. Имущество покойного было описано, запечатано, и дальнейшая судьба его мне неизвестна; корзина с писанными бумагами была предварительно вынесена хозяйкой в ее собственную комнату. Эта добрая женщина отличалась непомерным любопытством, свойственным почти всем сибирячкам, и желание допытаться, о чем таком вечно пишет ее жилец, уже давно ее подмывало. Через несколько дней после похорон Д. она притащила эти бумаги к моей жене, с которой вела большую дружбу, и обе с нетерпением дожидались моего приезда. Я сам с большим интересом приступил к разбору этих рукописей и с первых же страниц должен был признаться, что они могут занять и не одно праздное любопытство. Это было подробное описание всей каторжной жизни покойного… После "Записок из Мертвого Дома" Достоевского других подобных попыток в нашей литературе я не встречал. Существует, правда, множество рассказов о бродягах, о каторжных и поселенцах, этапные и тюремные описания, но связного, крупного произведения, посвященного этому "миру отверженных" и написанного человеком, который сам бы в течение нескольких лет жил в нем, был его сочленом, – существования в новой русской литературе другого такого сочинения я по крайней мере не знаю. Сам автор во многих местах записок проводит сравнение (чисто внешнее, конечно: он весьма скромен) между собой как писателем и Достоевским. Вполне справедливо, мне кажется, указывает он на несколько десятков лет, отделяющих его мемуары от "Записок из Мертвого Дома", на то, что за этот период времени, внесший такие крупные изменения во весь строй русской действительности, не могли остаться совершенно теми же, что были при Достоевском, ни внешний, ни внутренний облик Мертвого Дома.

Эти замечания дают мне повод думать, что автор придавал некоторую ценность своему труду и, очевидно, готовил его к печати. В бумагах его есть даже черновое письмо в редакцию одного из толстых журналов, по-видимому, впрочем, не отосланное за преждевременной смертью.

Вот соображения, побудившие меня предать эти записки опубликованию. Печатаю пока только первую часть, которую мне удалось разобрать и проредактировать. В редактировании моем она нуждалась в том смысле, что писана была, очевидно, начерно: слог отличался местами шероховатостью; встречались также скучные повторения; пришлось кое-где сократить и поставить в известные рамки лирические излияния. Но еще раз подчеркиваю: никаких существенных изменений не внесено мною в эти записки, и читатель должен глядеть на меня только как на редактора-издателя их. На мой личный взгляд, они отличаются искренностью и правдивостью; но брать на себя ответственность за излагаемые факты я, однако, не желаю. Не знаю даже, буквально ли это скопированная действительность или же факты, прошедшие сквозь призму художественного анализа и обобщения…

Пускай судят обо всем этом критики и лица, более меня компетентные в знании арестантского мира и его нравов.

Д-р Л. Мельшин

Июнь 1894 г."

3

Условия этапного пути, и, в частности, его наиболее тяжелого участка – от Красноярска до Иркутска, описанные автором, относятся к 1887 году. Сибирская железная дорога начала строиться в 1892 году, а участок ее от Красноярска до Иркутска был открыт только в 1899 году.

4

Якубович пробыл в одиночном заключении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости два года (1884–1886), и в Доме предварительного заключения еще полгода.

5

Аналогичная мысль была высказана Ф. М. Достоевским в "Записках из мертвого дома": "Кандалы – одно шельмование, стыд и тягость, физическая и нравственная… Бежать же они никогда никому помешать не могут" (часть вторая, глава 1. Гошпиталь).

6

Автобиографический эпизод – Якубович не видел пришедшей прощаться с ним матери.

7

Переживания Якубовича, ошибочно принятого за уголовного, рассказаны им в очерке "Вместо Шлиссельбурга" (СПб., 1906, стр. 2–3):

"В феврале 1888 года я приближался к цели своего долгого этапного путешествия, к Карийской государственной тюрьме… придя с партией в Усть-Кару, я встречен был инспектором каторги Коморским как обыкновенный уголовный арестант, грубо, вызывающе дерзко… На мой протест против грубого обращения и заявление о том, что я – политический, Коморский закричал:

– Молчать! Много у меня таких молодцов на Сахалине! Я их телесному наказанию подвергаю!

Однако через несколько минут, как будто смягчившись, он подошел ко мне с моим "статейным списком" в руках:

– Вот, я вижу отсюда, что вы образованный человек, но здесь ни слова не сказано о том, что вы – политический. Нам об этом ничего не известно…

Я взял из его рук свой статейный список и бегло просмотрел его: "Кандидат С.-Петербургского университета…" "За принадлежность к центральному кружку партии "Народной воли"…" Все прописано было полностью, но магического слова "политический" глаза мои действительно нигде не могли отыскать, хотя в подобных же "статейных списках" товарищей мне оно отлично помнилось…

…Трое или четверо суток, проведенных мною в этом ужасном узилище (уголовная каторжная тюрьма. – И. Я.) я вспоминаю до сих пор как тяжелый кошмар. Заключенных было так много, что они лежали на нарах, тесно прижавшись один к другому; как черви, копошились они и внизу, под нарами, в сырой и затхлой темноте. Атмосфера в камере была убийственная, особенно ночью, когда из коридора приносилась зловонная параша, содержимое которой к утру переливалось через край… Умалчиваю уже о том, что злая кабацкая ругань непрерывно висела целый день в воздухе. Казенная пища напоминала отвратительные помои, какие даются только свиньям, и арестанты, имевшие деньги, не притрагивались к ней…

…Однако физические лишения были ничто по сравнению с тяжелым нравственным состоянием, в котором я находился эти три-четыре дня. То было состояние какого-то оглушения… Я не в силах был переварить того, что со мной произошло. Мысль, что отныне я – "уголовный", отверженец, лишенный всех человеческих прав, что администрация тюрьмы может в любую минуту ради малейшего каприза оскорбить и унизить меня, а при случае подвергнуть и телесному наказанию, которое всегда казалось мне неизмеримо страшнее смерти, – мысль эта наполняла душу холодом ужаса…"

8

Бродни – название сибирской обуви. Бродни-левиафаны – здесь: огромная по величине обувь.

9

Л. В. Фрейфельд (1863 – ум. после 1934) – народоволец, отбывавший каторгу в Акатуе с Якубовичем, – писал: "Все товарищи, которым приходилось встречаться с Якубовичем, знали, что это был человек кристально чистый, целомудренный, приходивший в отчаяние от тех грубых выражений, которые не сходили с уст окружавших его соседей, от обнаженного цинизма и жестокости, которой бравировали многие арестанты" (Л. В. Фрейфельд. Из прошлого. – Журнал "Каторга и ссылка", 1928, № 5, стр. 92).

10

Бирюса – река в Иркутской области. Через деревню Бирюсинскую проходил большой Сибирский тракт.

11

По пути следования, на одном из этапов в Иркутске, в начале декабря 1887 года (после трехлетней разлуки) Якубович случайно встретился со своей невестой Р. Ф. Франк (1861–1922), тоже политической ссыльной, следовавшей в Якутскую область. Товарищ П. Ф. Якубовича народоволец А. В. Прибылев вспоминает: "…хлопоты о разрешении венчаться… уже приходили к концу, когда оба они должны были двинуться в дальнейший путь по разным дорогам и тем отложить на долгое время закрепление своего союза…" ("От Петербурга до Кары в 80-х годах". М., "Колос", 1923, стр. 75–76).

12

В письме к Н. К. Михайловскому Якубович выражает свои опасения за судьбу этой сцены: "Если уж в "Дороге" цензор счел нужным выбросить невинную сравнительно сцену с казаками-конвоирами, то тем более оснований бояться, что он захочет удалить все, касающееся более высокопоставленных лиц… Таков предел русской литературы, его же не перейдешь…" (Письмо Н. К. Михайловскому от 12 октября 1895 г. – Институт русской литературы Академии наук СССР. – в дальнейшем: ИРЛИ).

13

Вечный жид – образ библейской мифологии: человек, осужденный на вечное скитание.

14

Под именем Шелаевского рудника Якубович изобразил Акатуйский рудник, в котором работали еще декабристы. На Акатуйском деревенском кладбище, по свидетельству Якубовича, находился памятник над могилой декабриста М. С. Лунина. В брошюре Л. Мельшина- П. Якубовича "Вместо Шлиссельбурга" описывается история создания этой "образцовой" каторжной тюрьмы: "…в конце 80-х годов прошлого столетия, когда правительство Александра III решило вернуться в отношении политических каторжан к режиму жесткой николаевской эпохи и поставить их в одинаковые с уголовными условия жизни, – оно вспомнило опять об Акатуе и… начало строить там "образцовую" тюрьму, размером на 150 человек, где политические должны были жить и работать вместе с уголовными" (Л. Мельшин. Вместо Шлиссельбурга. СПб., 1906, стр. 14, 15).

15

Этот эпиграф запрещался цензурой во всех изданиях "Мира отверженных" до 1907 года. Как отдельное стихотворение "Шелаевский рудник" опубликован в сборнике стихотворений П. Я. (П. Ф. Якубовича) в издании 1898 года. Вызванному в цензурный комитет В. Г. Короленко удалось отстоять это стихотворение при условии пропуска стиха "Вы ли, святые страдальцы свободы…", посвященного декабристам, отбывавшим каторгу в Акатуе.

16

Прототипом штабс-капитана Лучезарова был капитан Иван Михайлович Архангельский. Изображением Архангельского – Лучезарова Якубович очень дорожил и опасался, что образ его подвергнется цензурным искажениям. "Особенно боюсь, что пострадает фигура Лучезарова – этой, можно сказать, души "Отверженных", – писал Якубович Н. К. Михайловскому, издававшему "В мире отверженных" (письмо от 12 октября 1895 г., ИРЛИ).

17

Строфа из стихотворения Т. Г. Шевченко "Кавказ".

18

П. Ф. Якубович писал: "Разгильдеев – знаменитый в истории каторги горный инженер, управлявший в 50-х годах Карийскими золотыми промыслами и варварски обращавшийся с арестантами и заводскими крестьянами" (Л. Мельшин. Любимцы каторги. Харьков, 1901, стр. 4).

19

Автор песни – поэт 1840-х годов Г. Малышев.

20

Весь диалог о нецелесообразности затрат на Шелаевский рудник, ввиду его малой рентабельности, в журнальном тексте был выпущен цензурой. Истинная цель возобновления работ на руднике достаточно раскрывается частыми заявлениями Архангельского (являющегося прототипом Лучезарова): "Мне не нужен ваш труд – нужно ваше изнурение…" (В. Александров. Каторга и ссылка (Из воспоминаний). – Журнал "Современник", 1912, № 2, стр. 201).

21

Песенный народный вариант стихотворения Ф. Глинки "Узник".

22

Песенный народный вариант стихотворения М. Ю. Лермонтова "Свиданье".

23

Якубович писал П. А. Грабовскому: "Я перепробовал уже всевозможные профессии, но с нынешней осени исключительно запрягся в буренье. М. В. Стояновский (с которым было передано это письмо. – И. Я.) подробно расскажет Вам, что это за штука такая. Мне она чрезвычайно нравится. Какое-то мучительское страшное наслаждение доставляет долбить железным буром гранитную стену без устали в течение нескольких часов в сыром полумраке шахты…" ("Из переписки П. Ф. Якубовича". – Журнал "Русское богатство", 1912, № 5, стр. 44).

24

К этому эпизоду, отсутствовавшему в журнальном тексте, на экземпляре П. Ф. Якубовича имеется следующее замечание: "Случай с Брагинским и со мной". Как сообщил в 1932 году М. А.Брагинский (политический товарищ Якубовича по Акатую), он точно так же был спасен в шахте Якубовичем от упавшего каната (Записки Д. П. Якубовича. Архив семьи Якубовича)