Органический прогресс в его отношениях к историческому прогрессу

Дж. Ст. Милль следующим образом определяет справедливость: "На более точном языке философов-юристов, долг совершенно обязательный – это такая обязанность, в силу которой другая личность или личности имеют соответственное право; долг несовершенно обязательный – это такая нравственная обязанность, которая не порождает никакого нрава. Мне кажется, это различие совершенно совпадает с тем, которое существует между справедливостью и прочими обязанностями нравственными"[73]. Итак, справедливо – удовлетворять право каждого, несправедливо – нарушать чье-либо право. Здесь мы опять видим неизменный закон с текучим содержанием, которое выражается в изменении воззрений на право. Но опять-таки самое требование не нарушать права есть уже ограничение борьбы за существование; она допускается постольку, поскольку не наносит ущерба чьему-либо праву. Но понятие права в историческом прогрессе постоянно расширялось, пока не дошло до провозглашения принципа равноправности. Равноправность же есть, собственно говоря, отрицание всякой борьбы за существование, потому что признать всех равноправными значит признать за каждым право на все те блага, которыми пользуется каждый, и всякая помеха пользованию тем же явится неизбежно, с этой точки зрения, посягательством на его право. Таким образом, мы должны придти к тому заключению, что прогресс нравственности вообще, а справедливости в особенности, заключается в прогрессе ограничения борьбы за существование; согласить прогресс справедливости с борьбою за существование возможно не иначе, как только предположив такое общественное состояние, где гибель личности никогда и ни в каком случае не может быть полезна другой личности. Теперь мы опять попали в тот же cercle vicieux, как и в том случае, когда хотели указать на условия проявления естественного подбора в обществе, при которых он может вести к совершенствованию, а не к вырождению породы.

После всего сказанного очевидно, что нравственность антагонична борьбе за существование, что она постоянно и повсюду стремится ограничить поле ее деятельности и что борьбу эту она ведет не на жизнь, а на смерть, потому что конечною целью ее стремлений есть совершенное изгнание борьбы за существование из общества. Также очевидно, что и борьба за существование антагонична нравственности: она вызывает по необходимости деятельность, губящую других людей, развивает и вызывает чувства озлобления, ненависти, лукавство, обман, жестокость и, наконец, большинство явных и тайных преступлений и пороков. Там, где борьба за существование проявляется с большою силою, все эти признаки встречаются весьма яркими и постоянными, противоположные нравственные чувства слабеют и падают, а с ними падает общественная связь и патриотизм. Борьба за существование – фактор, завещанный истории органическим прогрессом; деятель докультурного и досоциального периода, он постоянно является врагом культурно-социального прогресса и врагом мощным, не раз уже уничтожавшим цивилизации. Антагонизм ее общественному прогрессу раскрывается лучше всего в антагонизме между ею и нравственностью. Нравственный прогресс есть прогресс приспособления жизни к условиям социального существования, и если борьба за существование противодействует этому прогрессу, если, с другой стороны, приспособление к общественной форме жизни выражается всегда и повсюду в ограничении и вытеснении борьбы за существование, то очевидно, что борьба за существование враждебна общественному быту, – и обратно, общественная форма жизни должна необходимо быть антагонистом борьбы за существование. Мы видели, что приспособление жизни к общественной форме тем полнее, т. е. нравственное состояние тем совершеннее, чем более ограничена борьба за существование; полное же приспособление жизни к общественной форме должно выразиться в совершенном изгнании борьбы за существование. Картина этой борьбы между деятелем органического прогресса и деятелями прогресса исторического раскрывается вам историей и антропологией; борьба эта ведется с переменным счастьем, в общем же перевес остается за социальными деятелями; но решится ли эта борьба когда-либо окончательно в пользу цивилизации или докультурный, антисоциальный деятель органического прогресса никогда не будет вытеснен из общества? Решение этого вопроса зависит, конечно, не только от торжества более возвышенных нравственных доктрин, борющихся против проявления борьбы за существование, но и от успеха в разрешении задачи уравновешения потребностей жизни и средств удовлетворения.

Глава XII

Борьба за существование и мальтусовы прогрессии

1. Прогрессия снабжения

Ничто, быть может, не показывает так наглядно разобщенность различных отраслей знания не далее, как в начале XIX в., и ничто, конечно, не доказывает с такой очевидностью всего вреда такой разобщенности, как судьба двух научных теорий, одновременно появившихся, возбудивших каждая в своей области громадный интерес и самые оживленные, даже ожесточенные споры и оставшихся в продолжение более полустолетия совершенно чуждыми друг другу, хотя в сущности они и имеют свое raison d'etre только во взаимной связи. Истолкование этой связи составило в наше время славу Дарвина. Эти две теории появились: одна – в социологии и принадлежала Мальтусу, другая – в биологии и была развита Ламарком в его "Philosophic Zoologique", вышедшей в свет почти одновременно с знаменитым "Опытом о законе народонаселения" Мальтуса. Научная полемика, возбужденная книгою Ламарка, велась с перерывами до появления исследований Дарвина; но разобщенность наук была такова, что до него никто из споривших не обратил внимания на громадное значение Мальтусова закона размножения жизни и средств существования для разъяснения спорного вопроса. Конец этой разобщенности положила теория Дарвина, обобщившая обе теории и нашедшая в этом обобщении ключ к объяснению происхождения и разнообразия живых форм на земле. В самом деле, главная заслуга Дарвина заключается в указании комбинации законов, прежде открытых, комбинации, которая не была констатирована единственно потому, что порождающие ее законы были установлены в двух различных науках, рассматривающих две различные области жизненных явлений. Борьба за существование была констатирована в социологии; изменчивость, наследственность, влияние среды были уже указаны и частью определены биологами; Дарвин, сопоставив эти законы, открыл естественный подбор родичей в борьбе за существование.

Почему борьба за существование, господствующая совершенно безапелляционно в органической коллективной жизни, не была констатирована биологами, и напротив того, она открыта социологами в то время, когда, как мы видели, само социальное развитие заключается в ее ограничении, это не так странно, как с первого взгляда кажется. В самом деле, борьба за существование есть фактор противунравственный и потому глубоко антисоциальный; если в органическом прогрессе он главный двигатель развития, то в социальной жизни он является самым могучим препятствием прогрессу и даже больше чем препятствием, производя постоянно регресс и деградацию. Очевидно, что для социолога борьба за существование – факт, не менее важный, чем для биолога. В XI-ой главе этой книги я, сколько позволяли рамки исследования, установил понятие антагонизма нравственности и борьбы за существование, указал на ограничение проявления последней, на изменение ее характера под влиянием прогресса нравственности. Но борьба против проявления известного факта, не сопровождаемая борьбою против его причин, всегда будет паллиативом, хотя относительно нашего случая я позволю себе заметить, что борьба против причины, не сопровождаемая борьбою против проявления этой причины, была бы, по всей вероятности, также бесплодна. Исторический прогресс, как уже отчасти было указано в IX главе, ведет одновременно борьбу против проявления борьбы за существование и против условий жизни, ее вызывающих. Последнее достигается созданием материальной и политической культуры, при которой лучше уравновешивается размножение потребностей возрастанием средств удовлетворения их. Совершенное вытеснение борьбы за существование было бы возможно единственно при полном равновесии между потребностями и средствами; возможно ли это равновесие – вот вопрос, подлежащий нашему рассмотрению теперь.

Мы видели, что даже первобытная культура дикого общества уже расширяет предел размножения. В докультурный, досоциальный период количество средств существования для данного вида в изолированной от иммиграции местности можно принять за величину в среднем выводе постоянную, так что, достигнув известной численности, вид должен был перестать размножаться и все излишне народившееся должно было гибнуть. Этот предел, как показал Герберт Спенсер, должен был периодически колебаться, то суживаясь, то расширяясь, но такое колебание, очевидно, не нарушает среднего числа. Нарушалось оно распространением новых видов (неприятелей, добычи, соревнователей), геологическими и климатическими переворотами и другими преобразованиями, независимыми от борьбы за существование рассматриваемого вида. Таковы были условия жизни в досоциальный период; возникновение общества и культуры произвело с самого начала крупное преобразование в положении вещей. Мы видели, что прогресс экономического развития в диких обществах заключается, во-первых, в том, что пища, прежде недоступная искусству человека, становится употребляемою, благодаря изобретению орудий и снарядов, а во-вторых, пища становится удобоваримее и питательнее вследствие развития кухонного искусства. Этими двумя сторонами первобытной культуры нарушается постоянный нормальный предел размножения; с каждым прогрессом в той или другой области расширяется этот предел. Но есть еще и третья сторона прогресса первобытного человечества, содействующая расширению предела, именно: введение сотрудничества как простого, так и особенно сложного и установление некоторой относительной безопасности при добывании пищи. Таким образом предел размножения в диких обществах расширяется, с одной стороны, успехами материальной культуры, с другой – прогрессом организации труда и вообще социально-политического быта. И здесь, как везде, мы видим в диком обществе зачатки всех тех элементов, которым предстоит и в цивилизованном обществе явиться главными антагонистами недостаточности средств, а следовательно, и борьбы за существование. Дальнейший прогресс развивает все эти элементы, и конечно, важнейшим моментом этого развития было введение производства пищи вместо добывания готовой. Усовершенствование способов производства предметов первой необходимости, лучшая утилизация питательности добытого материала при помощи кулинарного искусства, более совершенные системы организации труда, социально-политическое развитие – вот различные стороны прогресса, расширяющие предел размножения. Самое широкое развитие одного из этих элементов без соответствующего прогресса остальных трех не обеспечивает успеха в борьбе общественности против досоциального и антисоциального деятеля, борьбы за существование; наименьшее, быть может, имеет значение второй элемент, а господствующая роль принадлежит первому и третьему.

Что самая лучшая система организации труда не в состоянии доставить средства существования населению, материальная культура которого не обеспечивает необходимой производительности труда, – положение, не требующее доказательств. Но нетрудно убедиться, что без должной организации труда самая высокая культура не обеспечивает населению его существования. В самом деле, предположим общество, степень культуры которого так высока, что если бы половина его членов обратилась к производству предметов первой необходимости, то доставила бы всему обществу эти предметы в изобилии и вполне удовлетворительного качества, так что остальная половина граждан могла бы заняться производством предметов комфорта, разработкою искусств и наук, снабжением своими продуктами иностранных рынков; но представим себе, что в этой стране господствует рабство: 9/10 населения находятся в рабстве у 1/10, и эта десятая развила в себе наклонность к роскоши; не довольствуясь туземными продуктами, она потребляет произведения отдаленных стран и принуждена их оплачивать очень дорого. Располагая вполне трудом подчиненной массы, господствующая каста направит этот труд на производство предметов роскоши, а также продуктов для снабжения иностранных рынков в обмен за ввозимые и потребляемые кастою предметы. Вследствие такого положения вещей может оказаться, что производством предметов первой необходимости будет заниматься не половина всех граждан, а только 1/3 или даже и того меньше, и, таким образом, средств не будет хватать на все население. Здесь предел размножения недостаточно расширен не вследствие физической невозможности снабдить все население средствами, а вследствие рабской организации труда. То же произойдет и в таком случае, если, сохраняя условия предыдущего примера, но при отсутствии рабства, две трети всей покупательной силы страны будет сосредоточено в руках одной трети общества и эта треть разовьет в себе наклонности аристократии предыдущего примера. Влияя на рынок при помощи спроса, она направит производство на предметы роскоши, на снабжение иностранных рынков и пр., а производство предметов первой необходимости, спрашиваемое на рынке только в размере одной трети всего спроса или немного более того, соединит тоже всего около трети рабочей силы, тогда как для производства необходимого количества этих продуктов необходима половина всей рабочей силы страны. Последствием опять будет недостаток пищи, усиленная смертность, возрастание преступности и т. п., а причиною явится опять-таки не недостаток потенциальных средств страны и не недостаток рабочей силы и уменья эксплуатировать эти потенциальные средства, а распределение покупательной силы между потребителями. Можно бы было привести и другие примеры, но и этих довольно, чтобы показать всю важность в вопросах расширения предела размножения системы организации труда (в наших примерах – распределения труда между различными производствами) и социально-политических условий труда (института рабства, того или другого распределения покупательной силы между потребителями). Я не распространяюсь о значении чисто политической стороны культуры, напр., степени безопасности труда и сбережений и пр., потому что это слишком общеизвестная истина и на нее достаточно только указать. Таковы условия, расширяющие предел области, которая может быть наполнена размножением жизни; рядом с этими условиями, изменяющими среду жизни, идет и изменение самой жизни под влиянием прогресса среды, именно: изменение пищеварительной способности и вообще всего аппарата питания, а с другой стороны, изменение плодовитости. Первое явление есть результат приспособления к прогрессу кулинарного искусства; важнейшим моментом тут было превращение желудка из плодоядного во всеядный; важно также приспособление к употреблению меньшого количества пищи, развитие вкуса и некоторые другие факты, о которых подробнее я буду говорить несколько ниже. Изменение плодовитости объемлет собою два рода явлений: ограничения плодовитости фактами социальными и ограничения биологические, только вызванные и регулируемые общественным развитием. Результат тех и других – приближение к равновесию потребностей жизни и средств. Итак, будем помнить, что равновесие между потребностями населения и средствами существования достигается или, по крайней мере, преследуется совокупным действием следующих условий: 1) прогрессом производительности труда, успехами в умении эксплуатировать потенциальные средства страны; 2) прогрессом в утилизации продукта при посредстве кулинарного искусства; 3) развитием под влиянием этого искусства аппарата питания, приспособляющегося к новым условиям питания; 4) прогрессом организации трудам 5) прогрессом социально-политических условий труда, и 6) ограничением плодовитости; причем первые пять условий стремятся уравновесить потребности и средства, расширяя предел размножения, тогда как шестое условие стремится достичь этого, предупреждая быстроту размножения. Не надо забывать, что над всеми этими условиями господствует величина потенциальных средств страны, величина, которая не может быть изменена никакою культурою и потому представляет конечный предел размножения. Эти общие рассуждения выясняют теперь нашу задачу, указывают путь, которым мы можем разрешить предлежащий вопрос: может ли общественность изгнать борьбу за существование, установив равновесие между запросом жизни и снабжением среды?

Мы должны решить вопрос о конечном пределе размножения, т. е. о потенциальных средствах земного шара; затем мы должны рассмотреть силы, расширяющие предел размножения. Оба эти вопроса находятся во многих точках в самой тесной связи. После этого мы перейдем к силам, размножающим жизнь, рассмотрим отношение этого возрастания с возможным возрастанием средств и, наконец, займемся вопросом о возможности ограничения плодовитости условиями социальными и физиологическими. Таков путь нашего исследования, путь, проложенный многочисленными социологическими изысканиями.

Важность различия между ограничением размножения действительными средствами, доставляемыми при данных условиях культуры и цивилизации, и ограничением размножения количеством всех потенциальных средств территории и даже всего земного шара, – первостепенная важность этого различения при разборе вопроса народонаселения впервые с достаточною силою была указана Ш. Фурье. Основываясь на данных науки того времени (1808–1829), Фурье доказывал, что действительные средства, извлекаемые человеком из культуры даже наиболее цивилизованных стран, далеко ниже возможного размера производства; при этом указывал и причины, которые, по его мнению, держали производство на столь сравнительно низкой степени развития, но за всем тем он самым энергическим образом восставал против предположения о бесконечном возрастании производительности труда и даже утверждал, что за периодом такого возрастания необходимо должен наступить период регрессивного движения, который, произведенный истощением жизненной силы земли, должен закончиться совершенным упадком (caducite) и, наконец, вымиранием человечества. Так понимал Фурье влияние ограниченности размера потенциальной силы нашей планеты и постепенного расходования этой силы. В новейшее время наш экономист, г. Ю. Жуковский напечатал исследование по занимаемому нас вопросу, в котором, пользуясь новыми данными, добытыми современною наукою, попытался доказать вышеизложенные идеи Фурье. Эта сторона исследования г. Жуковского, несомненно, самая удачная; то, что у Фурье было скорее замечательным предвидением, чем научно доказанною истиною, у г. Жуковского является обставленным всеми атрибутами современной научности. Аналогии Фурье превратились под влиянием прогресса естествознания в строгие дедукции.

Закон сохранения силы, установленный научно Гельмгольцем, затем развитый многими естествоиспытателями, послужил фоном для дедукций г. Жуковского. Указав на различие силы в свободном и потенциальном состоянии и на то, что процесс, общий всей природе, есть процесс перехода силы из одного из этих состояний в другое, он подробнее останавливается на законе так называемой энтропии, указанном Клаузиусом, по которому сила, раз перешедшая из потенциального состояния в свободное, никогда не возвращается вся в состояние потенциальное, часть ее всегда уходит в космическое пространство. Благодаря этому закону, агент, обладающий ограниченным размером потенциальной силы, рано или поздно должен потерять всю силу, – всякий процесс должен рано или поздно прекратиться. Отсюда Клаузиус и его последователи выводят необходимую смертность нашей планеты, а следовательно, и всего человечества. На этом-то законе г. Жуковский, главным образом, основывает свою аргументацию. Работа человека заключается в постоянном высвобождении необходимых для человеческой жизни сил. Первоначально человек мог пользоваться только одними или почти одними самоосвобождающимися силами, но по мере того, как он научался сам высвобождать необходимые силы, производительность его труда и скорость его размножения должны были возрастать. К тому же не только работа в обыкновенном смысле слова, но и смерть, есть выражение траты потенциальной силы организма. "Организм, – говорит г. Жуковский[74], – добывая себе пищу трудом, тратит на свое содержание не только этот внешний труд, а нечто большее – тратит при каждом круговом процессе (траты и возобновления), выражаясь наглядно, часть своей жизни, а выражаясь точно, – часть потенциальной силы, в нем наросшей с детства путем питания, и эта трата, составляющая столь же неизбежный элемент его существования, выражается в его жизни смертностью". Вследствие этого стоимость необходимого высвобождения потенциальной силы для поддержания человеческой жизни есть величина сложная, слагающаяся из траты в виде труда и в виде смертности. Приняв во внимание оба элемента, мы не можем уже сомневаться в возрастании производительности труда, т. е. в уменьшении общего количества траты потенциальной силы организма на его поддержание. Кроме понижения смертности от установления общественного союза и порядка, важнейшими элементами, возвышавшими производительность, г. Жуковский считает разделение труда и успехи знания.

Оставляя пока в стороне вопрос о степени влияния двух последних факторов, которыми, как мы видели, далеко не исчерпывается все, расширяющее предел размножения, и которые притом обследованы г. Жуковским весьма слабо, мы можем ограничиться признанием общей точки зрения цитуемого автора. Смертность и труд устанавливают равновесие между средствами и потребностями; если бы запрос потребности был величиною постоянною или правильно изменяющеюся, то отношение между обоими факторами было бы выразимо математически. Во всяком случае, это отношение обратное; и как бы неправильно ни возрастали потребности, мы вправе заключить, что производительность труда возрастает, если смертность понижается. Понижение же смертности в цивилизованном состоянии, сравнительно с состоянием диким или даже варварским, – факт, который доныне еще никем не оспаривался. Если же так, то несомненно, что с развитием цивилизации производительность труда возрастает, несмотря на возрастание населения. Г. Жуковский видит, как кажется, в понижении смертности фактор, возвышающий производительность труда; но было бы правильнее смотреть на него просто как на мерило успехов производительности, как на результат прогресса, а не причину его. Как бы то ни было, но факт этот служит неопровержимым доказательством возрастания производительности труда. Фурье, как и многие другие, только указывал на основании соображений возможность значительно увеличить продукт, г. Жуковский указал на факт, доказывающий, что таково вообще направление развития в прошедшем. Фурье, на основании аналогий, предсказывал смерть нашей планеты, г. Жуковский привел аргументы Клаузиуса в пользу такого предсказания[75]. Таким образом, вывод тот, что производительность труда должна возрастать, пока не дойдет до пределов, указанных количеством потенциальных средств земного шара; в этом согласны и Фурье, и г. Жуковский. Во второй половине теории они, по-видимому, разногласят, потому что в то время, как Фурье предполагает период, когда производительность труда остается в апогее вследствие прекращения размножения, прекращения, вызванного развитием тех же условий, которые довели производительность труда до этого апогея, г. Жуковский, по-видимому, принимает, что понижение производительности должно немедленно начаться по достижении апогея, после перегиба, как он выражается, кривой размножения в абсциссе. Кто прав? В этом для нас, очевидно, существенный вопрос; если прав Фурье, то изгнание борьбы за существование из общественного прогресса рано или поздно осуществится; если же прав г. Жуковский, то такое изгнание хотя и нельзя считать социологическою нелепостью, но весьма сомнительно и, во всяком случае, весьма непрочно и непродолжительно. В первом случае борьба за существование будет вновь вызвана истощением жизненности земли, производительной силы ее почвы; во втором, если даже и осуществимо изгнание борьбы за существование, то восстановление ее не замедлит проявиться вследствие излишнего размножения. Для этой стороны вопроса г. Жуковский, можно сказать, решительно ничего не сделал в своем исследовании, а между тем несомненно здесь-то и находится вопрос в пределах социологии. В том виде, как вопрос этот поставлен у г. Жуковского, он есть параграф общей философии природы, подводящей и социологические явления под тип процесса, общий всему сущему. Общая философия в своей работе, натурально, заботится о сторонах процесса, общих и другим процессам, тогда как особенностями процесса пренебрегает; между тем эти-то особенности и важны для социологии.

Во всяком случае, будем помнить: 1) что размножение человечества имеет конечный предел в размере потенциальных средств земли, 2) что развитие цивилизации увеличивает производительность труда, но вышеуказанный предел размножения есть и предел этого роста, 3) что с достижением этого предела размножение должно остановиться, иначе производительность труда будет уменьшаться, 4) что реальный предел размножения в современных обществах не совпадает с пределом, определяемым размером потенциальных средств. Таким образом, факт ограниченности этого размера сам по себе доказывает только, что человечество, как и небесное тело, им населяемое, необходимо будет иметь свой период завершения развития; но будет ли предшествовать этому периоду эпоха полного приспособления жизни к социальному строю, эпоха изгнания борьбы за существование, равновесия между запросом потребностей и снабжением среды, эпоха торжества нравственности, этот вопрос еще не решается одним введением в исследование законов сохранения силы и энтропии, как это сделал г. Жуковский. Эти законы ничего не отвечают на вопросы: может ли возрастание земледельческого продукта поспевать за возрастанием населения, если его размножение не задерживается борьбою за существование и сопряженною с нею гибелью потерпевших поражение и позволительно ли ожидать когда-либо естественного прекращения размножения? Оба вопроса были первоначально поставлены в этой единственно социологической форме Мальтусом, а затем исследованы более или менее успешно Шарлем Фурье, Прудоном, известным русским комментатором "Оснований политической экономии" Милля и, наконец, Гербертом Спенсером[76]; я опускаю несамостоятельных исследователей и укажу еще только на статью г. Щапова в "Отечественных Записках" 1873 года.