Современная идиллия

– Да?

– Все этот шут гороховый, Куницын. Вообрази… Да ну, отгадай для смеха, с чем он прислал меня к тебе? Ни за что не угадаешь.

– Вероятно, с вызовом?

– Как это ты догадался? И ведь что всего милее – меня прочит себе в секунданты! А? Что ж ты не помираешь со смеху?

– Я этого ожидал: он сильно влюблен и вспыльчивого темперамента. Передай ему, что я принимаю его вызов.

– Лев Ильич, поэт, что с тобой? Не для новой ли уж элегии? Дуэль уже сама по себе нелепость, а тут и причины порядочной нет.

– Причины-то нет, но есть цель: пустить себе кровь. По крайней мере, я не нахожусь в необходимости обращаться за этим к цирюльнику: тот, пожалуй, пустил бы не слишком много; здесь количество ее в моих руках.

– Другими словами, ты хочешь дать себя ранить?

– Именно. Кровь все в голову кидается, как раз еще удар приключится. Да хочется и некоторую боль ощутить – хоть этим способом наказать себя.

– Это в подражание средневековым монахам, истязавшим свое тело? Что ж, вольному воля. Ты дерешься, конечно, на холодном оружии?

– Конечно. Из-за одного поцелуя жертвовать собою не приходится! – прибавил он с печальной улыбкой.

– Ну, и из-за нескольких бы не стоило. А если правовед будет настаивать на пистолетах?

– Он не имеет на это права: я вызванный и имею потому выбор оружия. Притом заметь: я дерусь не на рапирах, а на эспадронах – оно безопаснее.

– Ну, за это хвалю. В секунданты себе ты, вероятно, возьмешь Бронна?

– Да, а то кого же? Сейчас отыщем его.

Удалый корпорант, которого друзья нашли в пивной за кружкой пенистого мюнхенского, был, видимо, тронут сделанным ему предложением.

– За что спасибо, так спасибо! Позвольте угостить вас за то пивцом. Kellner, noch ein Paar Schoppen[84]! Пускаясь в дальние странствия, я с баснословным сокрушением сердца оставлял родные поля брани, плохо надеясь на свою счастливую звезду; но Провидение, видно, сжалилось, послав мне вас. С кем же, господин Ластов, у вас дело?

– С Куницыным.

– С фертиком-то этим? Браво! Надеюсь, вы поддержите нашего брата-студента. Я на него, признаться зол: он как-то назвал мою корпоративную шапку арлекинским колпаком – я потребовал объяснения; он извинился незнанием моего студентского звания, ибо никогда, говорит, не видал еще таких баснословно пестрых шапок; но говорил он это с такой улыбочкой, что не могло быть сомнения, что он подтрунивает. Я махнул рукой: что связываться со всякою швалью! Но теперь я полагаюсь на вас, господин Ластов: вы отомстите за меня?

– Извольте.

– Благодарю вас. А секундант фертика кто?

– Вот – Змеин.

– Чудесно. Своя, значит, компания. Он отвел поэта в сторону.

– Вы, конечно, на пистолетах?

– Нет, на эспадронах.

– Что вы! Ну, хоть на рапирах?

– Нет, я на эспадронах дерусь лучше и потому выбрал их.

– Ничего с вами не поделаешь. Извинения просить вы, разумеется, не намерены?

– Нет.

– А во сколько ударов вы полагаете назначить стычку? Конечно, не менее как в семь?

– Мне все равно. Я уполномочиваю вас в этом отношении устроить дело по благоусмотренью.

– Уж положитесь на меня: выторгую наибольшее число. Теперь оставьте нас одних с секундантом вашего противника: надо сговориться с ним насчет места и времени поединка.

– Да разве мне нельзя быть при том?

– Положительно нельзя. Как это вы, пробыв четыре года в университете, не знаете даже этого? Можете, впрочем, допить свою кружку.

Ластов воспользовался последним советом и затем вышел.

– Итак; – начал Брони, садясь против Змеина, – первым делом позвольте предложить вам вопрос: не раздумал ли ваш дуэлянт драться?

Александр улыбнулся.

– Если он раздумал, я так бы и объявил Ластову и вас вовсе не потребовалось бы. Поэтому вопрос ваш, по крайнему моему разумению, совершенно лишний.

– Все своим чередом, сударь мой, все своим чередом; без формальностей нельзя.

– Почему же нельзя?

– Потому, что они – основной букет дуэли.

– Для меня это слишком высоко. Ну, да все равно, давайте по пунктам. Вопрос теперь, вероятно, за мной?

Корпорант сделал движение нетерпения.

– Хотел бы я знать, чему вас учат в петербургском университете? Вы должны спросить меня: не решился ли мой дуэлянт просить извинения у вашего?

– Хорошо-с: не решился ли мой дуэлянт просить извинения у вашего?

– Да не то! С какой стати вашему дуэлянту, обиженному, просить извинения у обидчика?

– А! Значит, наоборот: не решился ли ваш дуэлянт просить извинения у моего? Но опять-таки, к чему этот вопрос! Я и без того знаю, что Ластов не намерен просить извинения. Да и если б хотел – вы думаете, Куницын удовлетворился бы? «Извини, мол, что поцеловал красотку, до которой ни тебе, ни мне равно дела нет; никогда не буду».

– А! Так вот причина их ссоры. В этом случае Ластову, конечно, не приходится просить извинения. Теперь новая статья: Ластов, как вызванный, имеет выбор оружия, и выбор его пал на эспадроны. Надеюсь, что дуэлянт ваш не может иметь ничего против этого?

– Если Ластову предоставлен выбор, то что же может иметь против его выбора противник? По-моему, опять лишний вопрос.

Брони, несколько задетый насмешливым тоном собеседника, насупил брови, однако воздержался от прямых знаков неудовольствия.

– Теперь о числе ударов, – сказал он. – Я думаю, как искони принято, положить штук семь.

– К чему такую кучу? Одного более чем достаточно.

– Помилуйте! Видано, слыхано ли, чтобы люди дрались на один удар? Эдак нас всякий осмеет.

– Осмеет-то осмеет, в этом нет сомнения, но осмеет не за малое число ударов, а за самые удары, то есть за дуэль. Ну, да чтобы живее покончить, накинем еще один: пусть будет два и дело с концом.

– И я сбавлю маленько, – сказал корпорант, – хоть семь ударов и самое законное число, но так как вы человек такой несговорчивый, то надо уступить: порешим нанести – по три на брата.

– По одному, я думаю, совершенно достаточно.

– А если один из них будет побит оба раза?

– Тем хуже для него: значит, дерется слабее противника, неужели и в третий раз подставлять спину?

– Нет, как хотите, – перебил Брони, – а два удара – скандал; совестно и секундантом быть. Куда ни шло – пять.

– Мы как торговки на рынке, – сказал Змеин. – Разве уж еще прибавить? Бог любит троицу.

– Ну, да еще один? Четыре? Тогда уступка будет одинакова с каждой стороны.

Змеин махнул рукой.

– Будь по-вашему!

– Насилу-то поладили! – вздохнул из глубины души удалый корпорант и сделал глубоки глоток из стоявшей перед ним кружки. – Теперь о месте стычки.

– Проще всего, – предложил Змеин, – устроить дело на дому, в нашей комнате: недалече по крайней мере ходить.

– Нет, против этого я положительно протестую. Во-первых, в комнате тесно и низко, а потом – что за дуэль в четырех стенах? Поединок должен происходить где-нибудь в баснословной просеке, тенистой, душистой, хоть бы за Ругеном.

– Можно и за Ругеном. Только бы нас не накрыли? Ведь и здесь подобные шалости запрещены.

– Насчет этого будьте покойны, отыщу такое место, куда никто не заглянет. А в котором часу быть делу?

– Да этак после кофею…

– Не поздно ли будет? Тогда уже много гуляющих.

– По мне, хоть в четыре, в пять.

– Вот это так; возьмем же среднее: в половине пятого. Еще один пункт: сколько взять с собою пива?

– Это для отпразднования примиренья?

– Нет, настоящее примиренье совершится уже дома, со всем комфортом. Но надо же подкрепляться и в антрактах?

– Справедливо. Возьмите по паре бутылок на брата, всего, значит, восемь.

– Десять, хотите вы сказать?

– Как десять?

– А посредника вы и забыли?

– Да к чему же нам посредник?

– Как к чему? Я, положим, буду уверять, что ваш дуэлянт ранен; вы будете настаивать, что не ранен; вот тут-то и нужен посредник.

– Да ранен или нет – я всегда буду согласен, что ранен.

– Э, так вы вот как! Теперь я настоятельно требую, чтобы был посредник.

– А где вы возьмете его?

– И точно, где его взять?..

Брони погрузился в размышления над этим первостатейным вопросом.

– Блестящая мысль, – сказал Змеин. – Отчего бы не пригласить нашего же брата-студента?

– Кого это?

– Да старшую Липецкую.

Насмешливая улыбка появилась на губах корпор-ната.

– Я и забыл, что у вас есть студентки. Да сильна ли она по части пива?

– А разве это так необходимо? К тому же она лечится сыворотками, а таким больным воспрещаются всякие спиртуозные напитки.

– Ради этого, пожалуй, можно сделать исключение. Не возьмете ли вы на себя труда переговорить с нею? Остальные хлопоты я в таком случае возьму на себя.

– Bene. Но теперь и я со своей стороны намерен возбудить вопрос: не взять ли с собою доктора?

– Бог с вами! К чему без надобности замешивать посторонних? В случае чего я сам сумею перевязать: не впервой.

– А экипаж?

– Ну, тот, пожалуй, еще можно взять. Кстати, туда уложить пиво.

– А я запасусь квадратною саженью английского пластыря и наличным количеством носовых платков. Но где вы возьмете эспадроны?

– Где-нибудь да выкопаю. Пойду сейчас отыскивать, – прибавил он, вставая и бросая на стол должные за пиво деньги. – До свиданья.

– Смотрите, чтоб были потупее.

– Напротив, чем будут они острее, тем легче потечет кровь.

– И то правда. Кланяйтесь же и благодарите.

Змеин пошел отыскивать экс-студентку. Нечего, конечно, прибавлять, что та приняла его предложение – быть посредницей – как нечто подобающее, вполне естественное.

XVII. И грянул бой!

На следующее утро, ясное, солнечное, еще до половины пятого, все прикосновенные к предстоящему поединку собрались уже в столовой пансиона. На вопрос прислуживавшей им служанки: куда господа поднялись так рано? был согласный ответ:

– Ins Grime.

Перед окнами дожидались четырехместные дрожки. Брони вынес и уложил в них с осторожностью какую-то длинную вещь, завернутую в плед; затем не менее заботливо поместил на дне экипажа объемистую корзину, из которой лукаво выглядывала группа бутылочных горлышек.

Укрепившись на скорую руку кофе, поднялись в путь. В экипаж сел один Брони, для охранения уложенных в нем сокровищ. Остальные следовали пешком. Куницын не выспался и потому был мрачен и молчалив; впрочем, не с кем было и говорить ему. Лиза и натуралисты болтали как ни в чем не бывало, так что никто из встречавшихся им экскурсантов не мог в них заподозрить траурную процессию к лобному месту.

За малым Ругеном, на краю опушки, дрожки остановились. Выскочив из них, Брони велел кучеру обождать, передал Змеину плед с завернутыми в него таинственными вещами, сам завладел заветною корзиною и, став во главе процессии, углубился в чащу. Вскоре открылась перед ними небольшая лужайка, замкнутая кругом высокими деревьями. Солнце обливало свежую мураву своим полным светом и играло там и сям в невысохших брызгах утренней росы. Из чащи веяло прохладой и сыростью.

Секунданты развернули пледы, и обнаружились четыре блестящих лезвия.

– Сюртуки долой! – скомандовал Брони.

– В их-то присутствии? – указал Куницын на Лизу.

– Пожалуйста, не стесняйтесь, – заметила та, – я не так мелочна, чтобы показывать наивный вид, будто не знаю, что мужчины являются на свет не в платьях, и боюсь, что, скинув их, они сдерут с себя живьем кожу.

– А в таком случае я с моим удовольствием, – сказал правовед, следуя примеру противника, который же сбросил с себя верхнее платье. – Я забыл, что вы материалистка.

Секунданты вымеривали между тем длину оружия.

– Приблизительно одного калибра, – сказал корпорант. – Выбирайте, господа.

Противники взяли по эспадрону, секунданты также.

– Брр, какой мороз; заметил Ластов, становясь в позицию. – Хорошо еще, что я в одних рукавах, а то можно было бы подумать, что трушу.

Презрительная улыбка пробежала по лицу Куницына; но, воздерживаясь от всякого замечания, он поправил только в глазу стеклышко.

– Что же, господа, – спросила Лиза, – так в шляпах вы и деретесь?

– Оно практичнее, – отвечал поэт, – солнце не мешает, да и тумаки по голове не будут так ощутительны. Одно условие, милый мой, – обратился он к противнику. – Тебе, конечно, также не особенно желательно быть обезображенным; так я предлагаю, не бить в лицо. Хочешь?

Правовед опять усмехнулся:

– Жаль вам своей смазливой рожицы? Пожалуй, так и быть, не трону.

– Я вовсе не нуждаюсь в твоем великодушии, – отвечал Ластов. – Кому из нас двоих, тебе или мне, дороже его смазливая рожа, – подлежит еще сомнению. Разница между нами только та, что я откровеннее тебя и высказал обоюдную задушевную мысль. Впрочем, если хочешь, я отсеку тебе нос; что я дерусь недурно, подтвердит тебе Змеин.

– Да ведь я же говорю вам, что не имею ничего против вашего предложения. Вы хотите только выиграть время.

– Нимало. Я к твоим услугам.

Оружия врагов скрестились. Секунданты стали каждый за своим дуэлянтом, готовые предупредить вооруженною рукою всякий «незаконный» удар противной стороны. Посредница в ожидании предстоящего зрелища, расположилась на ближнем древесном пне.

– Los[85]! – скомандовал корпорант. Куницын быстро отделил эспадрон от неприятельского лезвия и ударил приму. Ластов спокойно и ловко отвел удар. Правовед замахнулся квартой – и та была отбита. Посыпался еще ряд метких ударов, отпарированных с тем же искусством. Куницын заносится опять квартой; Ластов парирует намеренно слабо, вражеское лезвие соскальзывает к нему на грудь – и на белоснежной рубашке его, ровно по середине груди, выступает явственная красная полоска. Раненый отскакивает два шага назад и опускает оружие:

– Es sitzt[86]!

– Это вы, как секундант победителя, должны были закричать: «Es sitzt»! – наставительно замечает Змеину корпорант.

– На следующий раз не премину. Но теперь не до того: где у нас пластырь?

Правовед, подобно другим, хлопотал около своего побежденного противника.

– Я надеюсь, что ты не опасно ранен? – спрашивал он заботливо, с великодушием победителя.

– По крайней мере, не смертельно, – отвечал с улыбкою побежденный, пожимая ему с теплотою руку. – Однако, черт побери, кусается! – прибавил он, расстегивая запонку рубашки и распахивая грудь.

Лиза даже ахнула: поперек груди зияла довольно широкая рана длиною вершка в два; кровь ручьем бежала из нее. Брони выхватил сверток пластыря и ножницы из рук Змеина и начал вымеривать рану.

– Отойдите, господа, дело мастера боится. Вот если б вы, сударыня, достали водицы, чтоб обмыть рану; там, в корзине, между пивными бутылками, припасена одна и с водой.

Девушка поспешила исполнить поручение. Змеин между тем отвел своего дуэлянта в сторону.

– Не покончить ли на этом? Забава, как оказывается, не совсем безопасная. Кровожадность ваша утолена, цель достигнута – was willist du, mein Liebchen, noch mehr[87]?

Правовед прищурился.

– Вы это от себя или по поручению господина Ластова?

– Нет, от себя. К чему лишнюю кровь проливать? Еще пригодится. Ведь может же на беду случиться, то на следующий раз будете ранены вы?

Куницын призадумался.

– Так и быть!

Он направился к перевязочному пункту. Там молодой оператор, наклеивая пластырь на рану поэта, задавал последнему серьезную распеканцию.

– Экая рана, подумаешь! Баснословно! Признайтесь-ка откровенно, что последняя ваша парада была скандалезна, из рук вон плоха?

– Чистосердечно каюсь! – весело отвечал пациент. – Лизавета Николаевна, сделайте одолжение, налейте-ка мне vom edlen Gerstensaft[88], потеря крови ослабила меня.

– Вы действительно бледнее обыкновенного, – сказала посредница, наклоняясь к заветной корзине, чтобы исполнить желание раненого.

– Что вы? Не давайте! – остановил ее Брони. – Недостоин. Вы, государь мой, кажется, забываете, что обещались посвятить одну стычку и мне.

– Вот следующую дерусь за вас. Только сами посудите, как же драться хорошенько, когда вы отказываете даже в крепительном напитке Гамбринуса?

– Ну, Господь с вами. Сударыня, налейте ему Шопена. Так смотрите ж, не ударьте в грязь лицом.

– Если тебе уже очень не по душе, – небрежно обратился к поэту подошедший в это время Куницын, – то, пожалуй, перестанем; я не настаиваю непременно на продолжении rencontre'a[89].

Ластов взглянул на своего секунданта и покачал отрицательно головой.

– Нет, не могу. Долг платежом красен.

– Что я вам говорил? – отнесся к правоведу Змеин. – Еще рьянее вас. Но я все-таки не понимаю тебя, Ластов? Сам же говорил вчера…

– То вчера, теперь я связан кружкою баварского. Повремените, господа: расклеился, так не сейчас и склеить. Wird's bald, Herr Leib und Magenflicker[90]?

– I's ist schon[91], – отвечал хирург, окончательно нажимая платком края пластыря.

Лиза подала обоим по шопену пенистого пива.

– Александр Александрович, желаете?

– Позвольте.

Куницын отказался. Трое университетских чокнулись кружками и потом опорожнили их разом.

– А! Силы возвращаются, – сказал Ластов. – Aux armes, citoyens[92]!

Враги и сподвижники их стали опять в позицию. Стиснув с решительностью зубы, Куницын, не дождавшись условного «Los!», выпал убийственною секундой. Ластов предвидел удар и, отпарировав его с силой, ответил в свою очередь легкой квартой. Правовед дрался недурно и отбил ее по всем правилам фехтовальной школы. Упало с той и с другой стороны еще несколько ударов. Но в то время как правовед приходил все в больший азарт, и каждый удар его имел явною целью чувствительно поразить противника, этот последний отбивался играючи, словно тросточкой от стаи мух, и если сам наносил иногда удар, то так легко, что Куницын, при всей своей горячности, мог отпарировать его. Около пяти минут уже длилась битва – ни с той, ни с другой стороны не было ни царапины.

– Что же вы наконец? – шепнул за спиною Ластова нетерпеливый голос. – Вы забываете, что деретесь за меня.

– Смотрите же, – отвечал тот. – Это за моего секунданта!

И, привскочив на аршин от земли, он ударил сильнейшую приму через голову и затылок противника. Шляпа упала с головы правоведа, и гибкое неприятельское лезвие со свистом проехалось по его спине.

– Ай! – невольно вскрикнул он, поднося к губам левую руку. Он держал ее, в продолжение всего боя, как следует, за спиною, и эспадрон Ластова, хлыстнув его по спине, избороздил и ладонь этой руки его.

– Das sitzt! – поспешил возгласить Змеин, чтобы загладить прежнюю оплошность.

– Опять невпопад! – укорил дерптец. – Теперь ваш же дуэлянт ранен, а вы, вместо того, чтобы отстаивать его, говорить, что это пустяки, что нет никакой раны, первые же кричите: «Es sitzt!».

Закусив от боли и негодования губу, правовед обвертывал платком пораженную руку.

– Да покажите же баснословный вы господин, – сказал Брони, – может быть, лучше, наложить кусочек пластырю.

Правовед распутал повязку и показал ладонь. Поперек ее, от одного конца до другого, тянулся легкий шрам, из которого в нескольких местах выступали крупные капли крови.

– Вишь, тоже красная, – заметил иронически корпорант. – Я всегда слышал, что у аристократов синяя. Господин Змеин, потрудитесь залепить эту безделицу. Вы секундант, а не заботитесь о благосостоянии своего дуэлянта.

– Не забочусь? – отвечал с важностью Змеин. – Вы думаете, это у него единственная рана? Herr von-Kunizin, Advocat aus St.-Petersburg, – извольте показать спину. – Он повернул правоведа вокруг оси. – Нет, что-то не видать; должно быть, один синяк, рубашка цела. А я так и думал, что распадетесь пополам – так звонко свистнуло.

– Пожалуйста, приберегите ваши остроты для других, – отвечал с раздражением Куницын.

– Ну, батенька, удружили! – говорил корпорант, ударяя по плечу поэта. – Никогда, ей-ей, ничего подобного не видывал. Это ведь вы за меня? Ха-ха! Молодчина! Теперь выпивайте хоть весь запас пива – не осерчаю. Знаете, мне хотелось бы выпить с вами брудершафт? Давайте, а?

– С удовольствием. Лизавета Николавна, позвольтека нам еще по шопену.

Лиза подала им по бутылке.

– Можете и так. Не думала я, что низойду на степень маркитантки!

Продев руки, как должно, одну под другую, молодые люди выпили каждый свою бутылку и поцеловались потом три раза.

– Важно! – причмокнул Брони. – Теперь, значит, на ты? Как-то баснословно-отрадно, знаешь: есть около тебя братская душа.

– До свадьбы заживет, – говорил Змеин, окончив операцию бинтования руки правоведа. – Теперь, я надеюсь, вы удовлетворены? Можно, наконец, домой.

– Менее, чем когда-либо… – отвечал мрачно и отрывисто Куницын, которого, видимо, подмывала мысль о понесенном им унизительном поражении.

– Не перестать ли нам? – предложил и подошедший в это время Ластов. – Я, со своей стороны, не имею уже большой охоты драться.

– А! Струсили. Теперь поздно. Была честь предложена – отказались. Узнайте же, что значит шутить со мной! Назначено четыре coups, было всего два, следовательно, я имею полное право требовать от вас продолжения дуэли. Берите шпагу и не тратьте лишних слов.

– Как знаете, – отвечал Ластов, поднимая с земли эспадрон.

И бой возобновился. Но эта стычка прекратилась еще скорее предыдущих.

– Вам жаль своей физиономии, так вот же вам! – вскричал разгоряченный правовед и, замахнувшись квартой, тут же переменил направление оружия в секунду, чтобы, обманув таким образом противника, нанести ему полный удар в щеку. Поэт вспылил и отбил злонамеренный удар со всей энергией. Но парада его была так сильна, что эспадрон Куницына отлетел далеко в сторону, а лезвие вражеского оружия, неудержимого в своем стремлении, вонзилось в его распростертую руку, несколько выше кисти. Кровь бойким фонтаном забила из свежей раны.

– Das sitzt! – решил Брони и бросился за водой и пластырем.

Все столпились вокруг пораженного, и Лиза поспешила обвернуть ему руку собственной косынкой.

– Кажется, артерию захватило, – заметила она с видом знатока.

– Извини, голубчик Куницын, пожалуйста, не сердись, – умолял перепуганный Ластов, – право, невзначай.

Раненый хотел что-то ответить, но вдруг закрыл глаза, опустил голову и пошатнулся: с ним сделалось дурно. Его схватили под руки. Возвратившийся с необходимыми врачебными средствами корпорант вылил ему на голову полбутылки воды, и когда больной очнулся, то принялся за необходимые омовения и заклеивания, перевязал ему руку несколькими платками и, накинув ему на плечи плед (по случаю забинтованных рук нельзя было надеть на него верхнее платье), решил:

– Домой.

Никто уже не возражал. Ластов хотел было повести своего врага-инвалида под руку, но тот высвободился и отвернулся.

– Оставьте… Мы с вами еще разделаемся…

– Оставь его на мое попечение, друг Leo Leonis, – сказал Брони, – лучше пособил бы господину Змеину подобрать воинские принадлежности. Вот если г-жа студентка не откажется отвести его со мною к рожкам…

– Ах, нет, зачем же, я и сам… – проговорил правовед, оправляясь, но тут же опять пошатнулся, так что спутники должны были его поддержать. Он с горечью улыбнулся. – Нет, что-то не того… нейдет… Я чувствую, что дело плохо… У меня, Лизавета Николаевна, есть к вам последняя просьба: если б я не пережил своей раны, то скажите вашей сестрице, чтобы принесла цветов на мою могилу.

Лиза расхохоталась:

– Ну, вы еще не совсем безнадежны; потеря крови настроила вас элегично.

– Напрасно вы его утешаете, – вздохнул Брони, – дела уже не поправить: дома ждет нас баснословный завтрак в честь примирения, а господину Куницыну в настоящем его положении едва ли можно выпить основательно. Нет, сударь, я от души соболезную о вас.

Пока Ластов одевался, Змеин завернул в плед эспадроны и подобрал пустые бутылки и кружки, разбросанные по полю битвы; Ластов перекинул через плечо платья Куницына, и они отправились за другими.

– Ты напоминаешь мне лошадь в басне, – заметил Змеин. – Гордый, статный конь потешался над уродом ослом. Когда же с осла содрали шкуру, то надменного же коня накрыли ею.

Ластов, занятый серьезными мыслями, не отвечал.

– Что если я его ранил опасно? – проговорил он.

– Едва ли. Обморок сделался с ним по слабой натуре. Но я очень доволен, что он наказан: не рой другим ямы; зачем не удовольствовался первым дебютом.

XVIII. Судьба улыбается Моничке

Случай с Куницыным не произвел в пансионе R. никакого шума. Лица, участвовавшие в вышеописанной маленькой драме, понятным образом, об ней умолчали; по отрывочным же данным, никто не хотел, да и не думал доискиваться до истины.

Когда около восьмого часу пансионеры, сидевшие в столовой за утренним кофе, завидели в окошко медленно подъезжающие дрожки и с трудом вылезающего оттуда, завернутого в плед правоведа, кто-то из них обратился к входящему в это время Змеину с вопросом: