Шахматово. Семейная хроника

Блок очень любил это место. Перед отъездом в деревню из города, после гимназических экзаменов, он приходил в радужное и особенно шаловливое настроение. Да ведь и то сказать – сколько радостей давало ему пребывание в Шахматове: воля, поля, леса, походы за грибами, верховая езда, катание в тележке и, наконец, собаки, из которых самая любимая была Дианка. Один из ее щенков, черно-бурый Арапка, родившийся осенью, когда все еще были в сборе, составлял предмет бесконечных радостей и забав Блока и его двоюродных братьев. Впоследствии из него вышел огромный мохнатый пес. В Шахматове происходили и бесконечные игры с братьями Кублицкими – игры и мирные, и воинственные, хотя и без драк, начиная с игры в поезда и кончая подражаниями эпизодам из романа Майн Рида, Купера и др. в том же роде. Пробегая из сада во флигель, где жили братья, мимо окна, где бабушка Бекетова сидела за переводом или за шитьем, Блок останавливался на миг и спрашивал: «Бабушка, можешь ты сшить американский флаг?» – «Конечно, могу», – отвечала бабушка, и вынув из синего сундука, стоявшего в передней за дверью ее комнаты, синий, белый и кумачный кусок материи, в какие-нибудь полчаса сооружала по всем правилам искусства американский семизвездный флаг, который и подавала в окно своему внуку, окончательно убегавшему обратно с этой принадлежностью какой-то новой игры. Само собой разумеется, что Саша Блок был зачинщиком и изобретателем всех игр и шалостей младших братьев. Тут же между играми, вероятно, в дождливую погоду, писались стихи и проза для «Вестника» и сооружались летние номера журнала. До какой степени Блок любил Шахматово, видно, между прочим, из его анкеты, заполненной в июле 1897 года в Наугейме. Это был лист так называемых «Признаний» с печатными вопросами. Против вопроса: «Где бы вы хотели жить?» – Блок написал: «В Шахматове».

В отроческие годы Блок был превеселый мальчик. Веселился он и зимой, несмотря на гимназические уроки, которые его порою удручали, хотя прилежание его было довольно сомнительное. В конце года он обыкновенно совсем разленивался, особенно в последних классах, но все же неизменно получал хорошие баллы из классических языков, так как был страстный классик. Особенно любил он латинский язык. Его ранние переводы из «Энеиды» и «Одиссеи» настолько хороши, что один очень компетентный переводчик, которому я их показала несколько лет тому назад, нашел, что блоковские гекзаметры лучше брюсовских, а это что-нибудь да значит, особенно в 15–16 лет. Греческий язык Блок полюбил не сразу, сначала он даже возненавидел его, как видно из письма его матери в Шахматово, отрывок из которого я намерена привести. Письмо написано из Петербурга 16 мая 1895 года. Блоку было, значит, 14½ лет. Мать сообщает сначала, что «Сашура» перешел в 6-ой класс без экзамена, так как у него хорошие баллы по всем главным предметам, и через три дня можно ехать в Шахматово. «Можете себе представить, – пишет Ал. Андр., – как радуется и гордится „Блёк“[61] тому, что его перевели без экзамена! – Известие о том, что Забияка[62] пропал, несколько омрачило Сашуру, но в то же мгновение он узнал, что есть Диана и обрадовался вдвое». «Скажи цветку – прости, жалею // И на лилею нам укажи», – цитирует она раннего Пушкина и продолжает: «Тотчас он объявил, что он ее (Диану) будет звать Артемидкой, но тут вспомнил, что ненавидит греческий, и прокричал, что ничто в мире не заставит его изменить латыни ради греков. Крик, отчаянный гвалт, перекувыркивание и бессвязное лепетание – вот главные занятия этого мальчика в настоящее время. Таковым он, очевидно, и к вам явится. И вместе с тем похудел, побледнел и весь покрылся веснушками…»

Прибавлю от себя, что и в этот, и другие разы, когда Ал<ександра> Ан<дреевна> жаловалась, что «Сашура» имеет весной плохой вид, он всегда поправлялся на шахматовском воздухе, молоке и нашем обильном и очень вкусном столе.

Влияние на Блока бекетовской семьи было очень сильно. Разлученный силою обстоятельств с отцом, Блок с ним редко виделся и почти не знал этого странного человека, исполненного противоречий, весь облик которого носил столь ярко выраженные черты демонизма. Конечно, отец не мог влиять на сына иначе, как кровно. В «Возмездии» строки, касающиеся их отношений, рисуют их с полной точностью…

Итак, Блок рос без отца в семье Бекетовых, где был только один мужчина – дед. И потому верно сказано в «Возмездии» (гл. 2):

Он был заботой женщин нежнойОт грубой жизни огражден.

Мать, дедушка, бабушка, тетки, вся бекетовская семья с ее литературностью, идеализмом, наивным отношением к жизни, замкнутостью тогда еще крепкого семейного начала, с налетом романтизма – все это влияло на Блока с раннего детства, все это он воспринял полностью в детские, отроческие и юношеские годы. Летом собиралась в Шахматове вся семья, составляя некую сгущенную атмосферу, особенно сильно влиявшую на Блока.

К духу семьи подходили и наиболее частые посетители Шахматова – родные бабушки Блока, Бекетовой. Из них очень важное значение для Блока имели Соловьевы, о которых я пишу выше, из остальных упомяну о знаменитой в семье «тете Соне». Это была старшая сестра бабушки Блока – С<офья> Гр<игорьевна> Карелина, которой было за 70 лет, когда ему было 18. Эта милая старушка отличалась необычайной бодростью, добротой и неувядаемым интересом к жизни. Она любила молодежь, которая платила ей тем же, а каждое лето приезжала к нам из своего Трубицына, находившегося в 60-ти верстах от Шахматова. Узнав Блока еще ребенком, она продолжала любить его и юношей, интересовалась его стихами, некоторые из которых ей нравились, а впоследствии полюбила его жену. Молодые Блоки с удовольствием слушали ее милую болтовню и рассказы о старине и друзьях ее Тютчевых и Боратынских, близких родных и потомках обоих поэтов.

Возвращаюсь к отроческим годам Блока.

В сезон 1894-95 года Блок впервые увидел игру драматических артистов. С этого времени родилась его страсть к театру, и у него явилось желание играть самому. Летом 1895 года в Шахматове была разыграна с двоюродными братьями Кублицкими сцена Кузьмы Пруткова «Спор греческих философов об изящном». В 16 лет мечты об актерской карьере овладели Блоком уже всерьез. Началось с декламации и пристрастия к Шекспиру. Летом 1897 года, после возвращения из Наугейма, где произошел роман с К. М. С<адовской>, Блок особенно тщательно изучал «Ромео и Юлию» и то и дело декламировал монолог Ромео в склепе: «О, недра смерти…» Насколько неотступно Блок думал о сцене, показывают его ответы в анкете, заполненной в Наугейме:

Мое любимое занятие? – Театр.

Чем я хотел бы быть? – Артистом императ<орских> театров.

Каким образом я желал бы умереть? – На сцене от разрыва сердца.

В следующее лето (1898 года) Блок задумал поставить в шахматовском саду при лунном свете сцену перед балконом. Эта затея, кончившаяся неудачей, подробно описана в моей книге «Ал. Блок и его мать». Для не читавших ее скажу вкратце, что сцена была вполне подготовлена, Ромео – Блок и Джульетта, не раз упоминавшаяся мною «тетя Липа», совершенно не подходившая к своей роли, оба в костюмах, заняли свои места: она на импровизированном балконе, он внизу, на лужайке, осененной деревьями; началась и самая сцена, но всему помешало появление на месте действия собаки Арапки, случайно зашедшей в сад. Настроение Ромео было нарушено, декламация прервана и раздосадованный артист бросил игру, уйдя из сада. На этом кончились шахматовские спектакли, но Шахматово было, так сказать, прологом к тем спектаклям, которые происходили в менделеевском Боблове: после знакомства Блока с Люб<овью> Дм<итриевной> в пору ее девического расцвета. Эти спектакли происходили летом 1898 и 99-го года, и Блок разучивал в Шахматове все свои роли. В романе Блока с Люб<овью> Дм<итриевной>, начавшемся в 1898 году и завершившемся браком 17(30) августа 1903-го года, Шахматове тоже сыграло немаловажную роль. Подробному разбору этого романа в связи со стихами я посвящу другую статью, а теперь намечу лишь, главные его моменты, начав с того, что случайный визит Блока в соседнее Боблово, куда пригласила его весной при встрече на выставке мать Люб<ови> Дм<итриевны>, послужил началом романа, а спектакли в имении Менделеевых с частыми поездками Блока верхом на репетиции как нельзя более благоприятствовали развитию этого романа. Если бы встреча с Люб<овью> Дмитриевной произошла в городе, в обычной будничной обстановке и свидания с ней были бы редки, все сложилось бы иначе. Здесь же влияла и природа, и романтика шекспировской пьесы, и тот прекрасный образ, который создала Люб<овь> Дм<итриевна> в роли Офелии. Дело, конечно, не в игре, которая не могла быть сильна в такие юные годы, а в облике, который удивительно подходил к самому нежному и женственному из всех созданий Шекспира, и самый голос Люб<ови> Дм<итриевны>, в те юные годы «серебристо-утомленный», как назвал его позднее поэт, был как бы создан для роли Офелии, и трогательный вид ее в сцене безумия, и бесконечная женственность всего ее образа, – все это вместе производило неотразимое впечатление. Удивительно ли, что романтично настроенный и пылкий мальчик, каким был в то время поэт, до безумия влюбился в свою Офелию. О силе его впечатлений свидетельствуют многочисленные стихи, написанные прямо или косвенно то к самой Люб<ови> Дм<итриевне> в этой роли, то в виде песен Офелии. Можно себе представить, каким грезам предавался поэт, возвращаясь верхом при звездах из Боблова в Шахматово на своем белом коне. Первые стихи, обращенные к Люб<ови> Дм<итриевне>, появились в это же лето 1898 года:

Она молода и прекрасна былаИ чистой мадонной осталась.(«Алконост», I том)

Припевом каждого куплета этих стихов служит отчаянная строка:

Как сердце мое разрывалось!

Поэт не подозревал, что Офелия втайне тоже мечтает о своем Гамлете, и мучительно ревновал ее к вихрастому студенту Суму, репетитору ее братьев. (См. II-ой том «Дневника»).

Зачем дитя Офелия моя? —

вздыхает он в другом стихотворении, написанном в то же лето («Мусагет», 1911 г.).

Возвращаюсь к началу романа Блока с Люб<овью> Дм<итриевной>. Эта суровость, приводившая его в отчаяние, только разжигала его безнадежную страсть. Суровость была, разумеется, только щитом, скрывавшим истинные чувства Люб<ови> Дм<итриевны>, которая была застенчива, дика и горда. А кроме того, как могла она выказать свои чувства, когда ее ни на минуту не оставляли вдвоем с поэтом? Кажущуюся холодность Люб<ови> Дм<итриевны> Блок принимал за чистую монету, временами он думал, что знакомство его с Менделеевыми прекратилось, и даже переставал к ним ходить. Какая-нибудь случайная встреча в театре или на вечере служила поводом к возобновлению знакомства. Опять начинались муки безнадежных стремлений и ревности – неизвестно к кому. Так шли годы. Летом Блок писал лирические стихи. В числе их было много чисто антологических, где неизменно фигурировала шахматовская природа. Некоторые из городских стихов тоже написаны под влиянием воспоминаний о Шахматове.

До 1900-го года включительно Блок не прерывал связи с К. М. С<адовской>. Они встречались в Петербурге после встречи в Наугейме. Подробности и фазы этого романа можно проследить по многим стихам, напечатанным в собрании стихотворений Блока и в томиках неизданных и не вошедших в собрание. Они по большей части обозначены инициалами К. М. С. Из них видно, как образ Люб<ови> Дм<итриевны> все сильнее и сильнее овладевал всем существом поэта и мало-помалу вытеснил из его сердца образ любовницы. След этого романа остался на всю жизнь, как мы знаем из цикла стихов «Через двенадцать лет», посвященного К. М. С, но чувство поэта угасло.

Тем временем Блок прошел два курса юридического факультета, перешел на филологический и увлекся классической древностью и философией Платона, но любовные дела его не подвинулись ни на шаг. «Суровость» Люб<ови> Дм<итриевны> продолжалась. И вот под влиянием безнадежной любви и отвлеченной философии развивается мистика. Блок впадает в экстаз, почти в транс, создает культ Прекрасной Дамы и, придавая неземные черты любимой девушке, отождествляет ее с Душой Мира (см. II-ой том «Дневника»).

Прежде чем идти дальше, выскажу свои соображения относительно «суровости» Люб<ови> Дм<итриевны>. Некоторый еле заметный сдвиг в их отношениях можно заметить только через три года после их встречи. Но в течение этих трех лет – представьте себе положение молодой девушки, которая сама увлечена своим интересным и обаятельным поклонником, но не слышит от него ни слова любви и не видит, чтобы он искал случая увидеться с ней наедине. Кроме отвлеченных разговоров да выразительных взглядов он ничего не дает ей. Летом в Шахматове под влиянием уединения, отсутствия развлечений и университетских занятий чувство Блока развивалось еще сильнее. Все внимание семьи было сосредоточено на больном деде, который требовал постоянного присутствия дочерей. Бабушка, болезнь которой быстро шла к роковому концу, не теряла бодрости, но все реже и реже появлялась в семейном кругу. В 1900-м году братья Кублицкие с родителями уехали в Сибирь, где провели два года. Юный Блок был совершенно предоставлен себе. Дома он изучал «Сократические диалоги» Платона, но большую часть времени проводил в уединенных прогулках верхом. В некоторых набросках «Возмездия» есть описание этих прогулок сначала в стихах, потом в прозе.

«…Высокий белый конь, почуяПрикосновение хлыста,Уже волнуясь и танцуя,Его выносит в ворота. <…>

Пропадая на целые дни – до заката, он очерчивает все большие и большие круги вокруг родной усадьбы. Все новые долины, болота и рощи, за болотами опять холмы, и со всех холмов, то в большем, то в меньшем удалении – высокая ель на гумне и шатер серебристого тополя над домом» и т. д.…

Но вот наступает 1901 г., которому Блок придавал особенно важное значение. В «Стихах о Прекрасной Даме», датированных этим годом, он разделил его на три отдела по месту действия и временам года. В посмертном издании «Алконоста» этот год обозначен так: «Стихи о Прекрасной Даме», I. С.-Петербург. Весна 1901 г. II. С. Шахматово. Лето и осень 1901 г. III. С.-Петербург. Осень и зима 1901 г. Этим отделам соответствуют в издании «Мусагета» 1916 г. следующие названия: I. Видения. II. Ворожба. III. Колдовство. «Стихи о Прекрасной Даме», как указано во всех изданиях, кроме самого первого («Гриф»), начинаются только с 1901-го г. Года 1898, 1899 и 1900 носят название «Ante Lucem». В них еще не вполне определилось то настроение, скажу больше – мировоззрение, которое выяснилось окончательно в «Стихах о Прекрасной Даме», где всецело царит Люб<овь> Дм<итриевна> в ее новом, только наполовину земном облике и аналогичная с ее обликом Она – существо неземное, но, по словам поэта (см. Дневник), ничем не дисгармонирующее с предметом его любви.

Возвращаюсь к 1901-му году. Говоря языком, свойственным символистам того времени, чаяния и откровения начались уже в 1900-м г., на что указывают стихи «В полночь глухую рожденная» (25 дек. 1900. «Алконост») и в особенности «Ищу спасенья», которые кончаются строками:

Там сходишь Ты с далеких светлых гор.Я ждал Тебя. Я дух к Тебе простер.В Тебе – спасенье!

Что касается весны 1901-го г., то надо заметить, что Блок начинал чувствовать весну уже в январе, так что нечего удивляться, что первые стихи о Прек<расной> Даме помечены январем и февралем. Во II-ом томе Дневника Блок объясняет, что когда в конце января и в начале февраля он гулял к вечеру по Монетной «в совершенно особом состоянии», ему «явно явилась Она».

Лето 1901-го года Блок называет «мистическим». С конца мая до начала сентября он написал 34 стихотворения. II отдел (Ворожба) характеризуется чувством глубокой связи поэта с природой, во всех явлениях которой он видит тайные знаки, как бы покровительствующие его любви. Показательно стихотворение 30 мая: «Они звучат, они ликуют», которое кончается строками:

Звенит и буйствует природа,Я – соучастник ей во всем!

Поэт прислушивается к отдаленным песням и звукам. В стихах «Не жди последнего ответа» есть строки:

Он приклонил с вниманьем ухо,Он жадно внемлет, чутко ждет,И донеслось уже до слуха:Цветет, блаженствует, растет…

В стихотворении «Я жду призыва, ищу ответа» читаем:

Из отголосков далекой речи,С ночного неба, с полей дремотных,Все мнятся тайны грядущей встречи,Свиданий ясных, но мимолетных.

В это лето поэт уже чувствует, что между ним и любимой есть какая-то тайная связь.

За туманом, за лесамиЗагорится – пропадет,Еду влажными полями —Снова издали мелькнет.Так блудящими огнямиПоздней ночью, за рекой,Над печальными лугамиМы встречаемся с Тобойи т. д.

Поэт как бы притягивает любимую девушку магической силой своей упорной мысли о ней, эту игру и называет он ворожбой, и ему кажется, что и любимая ему отвечает.

Она представляется ему и как женщина, и как звезда.

Ты горишь над высокой горою,Недоступна в Своем терему.Я примчуся вечерней порою,С упоеньем мечту обниму.Ты, заслышав меня издалека,Свой костер разведешь ввечеру.Стану, верный велениям Рока,Постигать огневую игру.

Несмотря на многие стихи этого лета, рисующие любимую девушку непорочной, святой, недоступной:

Она росла за дальними горами.Пустынный дол – ей родина была.Никто из вас горящими глазамиЕе не зрел – она одна росла.и т. д.Ты далека, как прежде, так и ныне…

и дальше:

Суровый хлад – твоя святая сила:Безбожный жар нейдет святым местам, —

несмотря на все это, все же чувствуется, что поэт не безнадежно смотрит вперед, и его мечты смелее. В стихотворении «Стою на царственном пути» он говорит:

Ступлю вперед – навстречу мрак.Ступлю назад – слепая мгла.А там – одна черта светла,И на черте – условный знак…Звезда – условный знак в пути,Но смутно теплятся огни,А за чертой – иные дни,И к утру, к утру – все найти!

Настроение Блока в это лето было отнюдь не мрачное и не безнадежное. В письме к тетке С. А. Кублицкой в Барнаул он пишет: «Лето прошло прекрасно для меня, я им ужасно доволен (в общем), да и погода была какая-то исключительно лучезарная… Последнее время я далеко ездил верхом по окрестностям, даже в некоторые места мало знакомые…» В предыдущем письме он отвечает тетке на ее письмо с приглашением приехать погостить в Барнаул. Он объясняет, почему именно он не может приехать, и благодарит за приглашение. Во II-ом томе Дневника мы находим еще одно объяснение его отказа от этой поездки. На стр. 129-ой читаем: «Люб<овь> Дм<итриевна> проявляла иногда род внимания ко мне… Она дала мне понять, что мне не надо ездить в Барнаул, куда меня звали погостить уезжавшие туда Кублицкие».

В это лето Блок виделся с Люб<овью> Дм<итриевной>. На стр. 130-й Дневника читаем: «Были блуждания на лошади вокруг Боблова (с исканием места свершений) – Ивлево, Церковный лес». На стр. 129-й Блок говорит: «Началось то, что „влюбленность“ стала меньше призвания более высокого, но объектом того и другого было одно и то же лицо».

Чтобы хоть несколько уяснить двойственное отношение Блока к Люб<ови> Дм<итриевне>, укажу на его собственное объяснение этого странного явления во II-ом т. Дневника. Та, которая «явно явилась» ему во время весенних прогулок в городе, Она, – была существом неземным, высшим, чем-то вроде звезды, «в полночь глухую рожденная», а «живая оказывается Душой Мира, разлученной, плененной и тоскующей», которая стремится соединиться с высшим началом и в конце концов должна исчезнуть и улететь, оставив его одного на земле. Соединение с ней на рубеже жизни и смерти и есть его высокое стремление, как видно из его стихов, написанных весной и летом 1901-го года. Еще в Петербурге написано стихотворение «Все бытие и сущее согласно», которое кончается словами:

Я только жду условного виденья,Чтоб отлететь в иную пустоту.

В шахматовском стихотворении:

Не жди последнего ответа,Его в сей жизни не найти… —

читаем:

Все ближе – чаянье сильнее,Но, ах! – волненья не снести…И вещий падает, немея,Заслышав близкий гул в пути.

Конец 1901-го года, т. е. III-й отдел, Блок назвал «Колдовством», а IV-й – зима 1901-2-го и весна 1902-го до первых чисел ноября – «Свершения». Я не буду долго останавливаться на этих отделах. Скажу только, что последующая за осенью 1901-го года зима и весна сильно сблизили влюбленных. Люб<овь> Дм<итриевна> поступила на драматические курсы Читау, и это было предлогом для частых и уединенных встреч Блока с Люб<овью> Дм<итриевной> на улице, проводов и разговоров. Встречались они и в церкви, как видно из многих стихов этого времени. И все же Блок не был уверен в том, что Люб<овь> Дм<итриевна> его любит и, обманутый ее сдержанностью, часто впадал в отчаяние.

Летом 1902-го года Блок написал в Шахматове 17 стихотворений, настроения которых разнообразны и часто мрачны. Таково первое шахматовское стихотворение:

Брожу в стенах монастыряБезрадостный и темный инок…

В это лето были в Шахматове вернувшиеся из Сибири двоюродные братья Блока с матерью. Но это не внесло ни радости, ни оживления. Не говоря уже о том, что мистически и мечтательно настроенный Блок не находил точек соприкосновения с братьями, – в Шахматове была тяжелая атмосфера. Дед и бабушка Блока доживали последние месяцы своей жизни. Дед постепенно слабел и наконец незаметно угас в ночь на 1-е июля. На одну из первых панихид в Шахматово приехала Люб<овь> Дм<итриевна> с матерью. Вероятно, под влиянием этой встречи написано стихотворение:

Я, отрок, зажигаю свечи,Огонь кадильный берегу…

которое кончается строфой:

Падет туманная завеса.Жених сойдет из алтаря,И от вершин зубчатых лесаЗабрезжит брачная заря.

Зубчатый лес, не раз упоминаемый Блоком в стихах, есть обозначение той горы, увенчанной лесом, в стороне Боблова, что видна была с самого высокого места дороги за шахматовской усадьбой, которое мы называли «горкой». Существует карандашный рисунок Блока, изображающий эту лесистую гору с едва намеченной окрестностью. Рисунок сделан в 1899-ом году и помечен датой 4-е июня. Сбоку подпись Блока «Боблово с горки?». Вопросительный знак, очевидно, выражает сомнение в том, действительно ли это бобловская гора, которую различал за другими холмами и лесами только его напряженный и зоркий глаз.

Пока тело деда было еще в Шахматове, откуда увозили его потом в Петербург, религиозно настроенный Блок был торжественно серьезен во время служения панихиды, но мысль о Люб<ови> Дм<итриевне> не покидала его в эти дни. 1-го июля, кроме стихов «На смерть деда», написано еще стихотворение «Пробивалась певучим потоком», а 5-го июля – в стихах «Не бойся умереть в пути» читаем:

Она и ты – один закон,Одно веленье Высшей Воли,Ты не навеки обреченОтчаянной и смертной боли.

Единственное стихотворение этого лета, имеющее антологический характер, помечено датой 27-го авг. Это стихи:

Золотистою долинойТы уходишь, нем и дик.

В это лето и бабушка Блока была близка к смерти. Она много дней проводила в постели, и даже ее веселость и оживление стали слабеть и меркнуть. Она умерла уже в городе 1(14) октября 1902-го года.

В январе 1903-го Блок сделался женихом Люб<ови> Дм<итриевны>. Первую половину лета этого года он провел с больной матерью в Наугейме, в Шахматове написал он только четыре стихотворения. Ему было не до стихов. Хлопоты о нужных для брака бумагах, о которых он с раздражением пишет отцу в письме из Шахматова от 25-го июля, а также пререкания с приходским попом, который делал всяческие затруднения и, что называется, «ломался», – портили настроение Блока и отвлекали его от обычных дум. Длинное стихотворение «Двойник» («Вот моя песня тебе, Коломбина») далеко не из веселых. Минуя описание свадьбы, о которой подробно говорится в биографии Блока, написанной мною, я прибавлю несколько слов о Сергее Соловьеве. Об его родителях и их значении в жизни Блока я уже говорила. Желающих более основательно ознакомиться с этими замечательными людьми отсылаю к только что вышедшим воспоминаниям Андрея Белого под названием «На рубеже двух столетий». Сергей Соловьев был первый раз в Шахматове девятилетним ребенком. Это был прелестный мальчик с удивительными глазами, мечтательно и серьезно смотревшими на его смуглом личике, обрамленном длинными кудрями. Блоку было тогда 14 лет. Сергей приезжал на короткое время с отцом. Не по годам развитой, он был, однако, совершенный ребенок. Большую часть времени провел он с «Сашурой». Между прочим, они играли в обедню. Впоследствии Сергей Соловьев много раз приезжал в Шахматово. Будучи очень дружен с Андреем Белым, он показывал ему стихи Блока, которые Александра Андреевна посылала его матери. То впечатление, которое они произвели на самого Соловьева, на его родителей и на Андрея Белого, и было началом их распространения в Москве. Отсюда же стали они известны Брюсову, напечатавшему их в «Северных цветах», и издателю Сергею Кречетову («Гриф»), который издал первый сборник – «Стихи о Прекрасной Даме».

Во II-ом томе Дневника Блок упоминает об отношении к нему Сергея Соловьева. К мальчишескому обожанию к «Дон Жуану, видавшему виды» (выражение Блока), присоединился восторг перед стихами Блока. Помню, как в Шахматове во время чтения стихов самим автором Сергей вскакивал с места, выкрикивая особенно понравившиеся ему места, и, сверкая глазами, говорил: «Хочется что-то сделать!» Его живость, литературность и блестящий юмористический талант делали его посещения особенно приятными. Приехав в Шахматово за несколько дней до свадьбы Блока в качестве шафера, он вел себя серьезнее обыкновенного, так как был преисполнен сознания важности происходившего с Блоком. Люб<овь> Дм<итриевна> произвела на него очень сильное впечатление. В церкви и на обеде в Боблове после венчания он был в торжественном и вместе возбужденном состоянии и вскоре написал стихотворение, в котором Блок сравнивается с Орлом, а Люб<овь> Дм<итриевна> с голубицей[63]. Раннею весной 1904-го г., когда молодые Блоки приехали в Шахматово и поселились одни во флигеле, Сергей Соловьев приезжал к ним несколько раз из Москвы в промежутках между гимназическими экзаменами и, проведя в разговорах и чтении стихов очень веселый, но безалаберный день, уезжал обратно. Летом 1904-го года впервые посетил Шахматово Андрей Белый. Он познакомился с Блоком еще предыдущей зимой в Москве, но в Шахматове они подружились и сблизились. Описание обеих встреч можно прочесть в воспоминаниях А. Белого о Блоке, т. е. в его докладах, читанных после смерти поэта, и в нескольких нумерах берлинского журнала «Эпопея». О самом Андрее Белом я говорить не буду, так как это слишком большая тема для настоящей статьи.