Как перевоспитать герцога

Хотя, если основательно потренироваться, например, с гувернанткой, которую только что принял на работу…

Нет. Ни в коем случае. Его вполне устраивали выпивка и азартные игры.

Воодушевленный принятым решением, Маркус направился к передвижному столику с запасами бренди. Бокалов не было. Он смутно помнил, что заходил сюда накануне ночью за бокалами для себя и своих друзей. Пожав плечами, он поднес бутылку к губам. И как раз в этот момент дверь распахнулась и в комнату решительно вошла его только что нанятая гувернантка. Она воплощала собой оскорбленную добродетель и смотрела на него с праведным осуждением.

Значит, она пришла не затем, чтобы помочь ему преуспеть в амурных делах. А жаль.

– Ваша светлость, я пришла, чтобы… – сказала целомудренная гувернантка, сжав соединенные перед грудью ладони в молитвенном жесте. И тут осуждение в ее глазах сменилось досадой. – Да ради бога, пейте уже!

Поскольку она застала Маркуса врасплох, бутылка все еще была запрокинута дном вверх, но губы его сомкнулись и зажали отверстие в горлышке, из-за чего жидкость не могла попасть ему в горло.

При словах «пейте уже» он открыл рот, и приятно обжигающая жидкость – в отличие от неприятно едкого тона его только что нанятой гувернантки – потекла вниз по пищеводу, плюхнулась на дно желудка и растеклась уютным теплом.

С некоторым запозданием Маркусу пришло в голову, что привычка пить бренди прямо из горлышка не характеризует его как респектабельного джентльмена и тем более как ответственного родителя. Однако с учетом непродолжительности знакомства как с той, так и с другой ролью, он не так уж плохо справлялся с обеими. Питье из горлышка не в счет.

После того как Маркус поставил допитую бутылку на приставной столик, у него появилась возможность лучше рассмотреть ту, что застала его за распитием бренди из горлышка.

Строгая прическа, нахмуренный лоб, изношенный наряд неудачного цвета. Стоит ли удивляться, что у нее такой кислый вид? Интересно, насколько сильно ее преобразит смех? Или, на худой конец, улыбка? И насколько трудно было бы ее рассмешить или хотя бы заставить улыбнуться? Ответственный родитель – а Маркус уже видел себя таковым – не допустит, чтобы его ребенок рос в обстановке угрюмой мрачности. Ребенку нужен свет, свежий воздух и хорошее настроение. Значит, та, которая будет воспитывать его дочь, должна уметь смеяться. И он научит ее это делать. Не научит, так заставит. Она будет смеяться по его приказу – приказу герцога Резерфорда. Или не будет?

Что-то подсказывало Маркусу, что эта гувернантка, если и знакома с правилами субординации, не считает зазорным их нарушать.

– Мисс… – Проклятье, он забыл, как ее зовут.

– Лили, – подсказала она. Лили, ну конечно. Две юные девы, два цветка, а он при них садовником. Хотя Маркус видел в Лили скорее женщину, чем деву. Этот цветок – его садовая лилия – уже вполне созрел. Мисс Лили явно перешагнула порог совершеннолетия и обладала весьма аппетитными женственными формами, которые невозможно скрыть ни под одним нарядом, даже под тем, что был на ней.

– Лили, – повторил он. – Чего вы хотите? – Он не желал прибегать к самым крайним мерам: тон его был лишь в меру уничижительным. Если начистоту, он выбрал этот высокомерный тон по привычке, поскольку именно этот тон оказался наиболее результативным. Из всех многочисленных интонационных вариаций Маркус широко пользовался только самыми эффективными. То есть теми, что приводили к получению желаемого результата с наименьшими усилиями и в кратчайшие сроки. Так было еще до того, как ему достался герцогский титул. А герцогу иные вариации тона вообще не нужны.

Или не были нужны до этой минуты.

– Я здесь, ваша светлость, – процедила мисс Лили, – чтобы поговорить с вами о ребенке. О Роуз, – добавила она уже благодушно. Когда она произносила имя девочки, изменился не один лишь тон ее голоса, но и выражение ее лица и даже цвет глаз. Черты ее словно сделались мягче, а в глазах появился особый мягкий золотистый свет. Маркус так увлекся наблюдением за происходящими с ней переменами, что забыл, зачем она здесь. Мисс Лили удивительно, волшебно похорошела. Она превращалась в настоящую красавицу, когда забывала уродовать свое лицо лимоннокислой миной. И фигура у нее чудная – точеная, с крутыми, но не слишком изгибами. Ее формы будили воображение – так манят морехода неизведанные берега. Маркуса так и тянуло поскорее пуститься в опасное плавание, чтобы, добравшись до вожделенной неизведанной земли, как можно подробнее изучить ее береговую линию и ландшафт.

Но, увы, какими бы заманчивыми ни казались очертания дальних берегов, Маркус не пал настолько низко, чтобы добиваться благосклонности гувернантки своей дочери.

– Что с Роуз? Вы должны сообщить мне о проблеме, если она касается моей… дочери. – Маркус запнулся и почувствовал теснение в груди. Он познакомился со своей дочерью совсем недавно, но не понаслышке знал, что такое чувствовать себя нежеланным, ненужным, и не хотел, чтобы дочь повторила его опыт, даже если ее появление на свет стало для Маркуса не слишком приятным сюрпризом.

Мисс Лили покачала головой и чуть заметно улыбнулась.

– Я не вижу никаких проблем с мисс Роуз. Она славная девочка. Я лишь хотела услышать ваши пожелания относительно наших с Роуз занятий и узнать, каким вам видится будущее Роуз. Тогда я могла бы предложить план занятий, который мы могли бы с вами обсудить. – Лили сделала паузу и с некоторой запинкой спросила: – Вы сказали, что она только что приехала, так?

Они оба продолжали стоять. Все признаки того, что разговор затянется дольше чем на две минуты, были налицо, а беседовать стоя Маркус не привык. Тем паче с прислугой.

Хотя причислить гувернантку к прислуге можно лишь с определенными оговорками. Наверняка двойственность статуса создает представительницам этой профессии немалые неудобства. Статус учителя и воспитателя не позволял быть запанибрата с горничными и лакеями, и при этом для членов семьи гувернантка отличалась от горничной разве что специализацией. И, разумеется, если панибратские отношения между хозяином дома и его камергером, а иногда, чего греха таить, и горничной хозяйки считались почти нормой, то быть на короткой ноге с гувернанткой запрещали приличия.

Пожалуй, если уж причислять гувернантку к прислуге, то статус ее сопоставим со статусом дворецкого, и это многое объясняет. В частности, сегодняшний особенно надутый вид Томпсона. Это просто защитная реакция, вызванная угрозой его статусу. Гувернантке следует знать, кто в доме хозяин. В фигуральном смысле. Маркус и не думал оспаривать право Томпсона считать себя истинным хозяином в доме, поскольку, в отличие от дворецкого, обеспечивающего бесперебойную и слаженную работу прислуги, новый герцог Резерфорд хозяйственными вопросами не интересовался вовсе.

Наверное, у Томпсона были причины обижаться на Маркуса за наплевательское отношение к плодам его труда. Но разве герцога должно волновать отношение к нему прислуги, даже если речь идет о самом дворецком?

Как бы там ни было, заняться обустройством дома по своему вкусу все же придется. Для детской психики пребывание в розовой гостиной может обернуться необратимым расстройством. И не только для детской.

– Прошу садиться, – сказал герцог, жестом указав на один из стульев. Сам он поднял тот стул, что лежал на боку, поставил его на ножки и сел на него верхом, положив локти на спинку. Он успел понять, что так сидеть было удобнее всего, поскольку стулья были неудобны в той же мере, в какой безобразны.

У гувернантки выбора не было, и потому ей ничего не оставалось, кроме как опуститься на тот стул, на который ей было указано, расправить юбки и, сложив ладони, опустить руки на колени. Наконец, проделав все вышеописанное, она соизволила поднять на него глаза.

Ее взгляд, прямой и цепкий, наводил на мысль о том, что она знает жизнь гораздо лучше, чем он. Что она знает о нем, Маркусе, что-то такое, чего он сам о себе не знает. От этого взгляда хотелось ежиться и ерзать, словно в колючем свитере на голое тело или на службе в церкви, когда священник говорит о расплате за грехи.

Маркус уже много лет не надевал колючих свитеров на голое тело и не ходил в церковь, но он все еще помнил, как это бывает.

Пауза затянулась. Герцог Резерфорд слишком поздно осознал, что говорить полагается ему. Даже если гувернантки и не принадлежали к «нижнему миру», в котором обитают судомойки и полотеры, к «верхнему миру» они тоже не принадлежали. Отсюда следовал однозначный вывод: она не откроет рот, пока герцог – существо из «верхнего мира» – лично не пригласит ее высказаться. В противном случае ей грозит свержение в ад. Или увольнение.

– Вы успели составить список всего того, что необходимо приобрести для мисс Роуз в первую очередь? – Резерфорд постарался придать своему голосу как можно больше уверенности, которой, что было для него крайне непривычно, он отнюдь не испытывал. Маркус не привык задавать вопросы, поскольку не видел в том нужды. Даже если, что случалось крайне редко, ему доводилось задавать вопрос, действие это имело чисто ритуальный характер, поскольку ответ был заранее ему известен. Так что данная ситуация была исключительной. Появление в его жизни ребенка, чей рост был меньше высоты витых ножек этого секретера, безвозвратно изменил его жизнь и его самого. Пока не ясно, в лучшую или в худшую сторону.

– Смею предположить, ваша светлость, что мисс Роуз – первый ребенок, которого вы поселили в этом доме. Это так? – спросила она, едва заметно нахмурившись, словно заподозрила у него вызывающую недоумение привычку подбирать бродячих детей. – Насколько мне известно, у девочки не было при себе никаких личных вещей. Это так? Если так, то вам предстоят значительные расходы. Вы хотите, чтобы я составила подробный список всего необходимого? – Она склонила голову набок и задумчиво прищурилась. – Помимо одежды, обуви и белья, ей понадобятся тетради, карандаши, мел и…

– Хорошо, хорошо, – перебил ее Маркус. – Все, что скажете, будет куплено. Просто распорядитесь, чтобы счет был выписан на мое имя.

– Вам, наверное, будет интересно узнавать о том, как продвигается учеба мисс Роуз. – Поскольку мисс Лили не потрудилась придать фразе вопросительную интонацию, Маркус почувствовал себя задетым. И тут же занял защитно-наступательную позицию. По правде говоря, он не задумывался о том, что ему придется отслеживать успехи своей подопечной. Более того, он вообще не думал о дальнейшем развитии событий. Герцог Резерфорд не мог вышвырнуть на улицу собственного ребенка и потому оставил девочку у себя. Он захотел, чтобы мисс Роуз, его дочь, пожила здесь, пока он не решит ее дальнейшую судьбу и свою тоже.

Здесь, в его доме, девочке, безусловно, будет лучше, чем на улице. Но Маркус понимал различие между безбедным существованием и благоденствием. К примеру, родители обеспечивали его всем необходимым, но была ли его жизнь в семье благополучной – большой вопрос.

Гувернантка продолжала смотреть на него в упор, и с некоторым запозданием до Маркуса дошло, что она ждет от него ответа.

Занятно. Она ждет ответа на вопрос, который не задавала.

– Еженедельный отчет меня устроит.

– Я буду отчитываться перед вами, а не перед вашей женой? – Это был вопрос. Вопрос, на который он, слава богу, мог ответить.

– Я не женат.

Ему показалось или она действительно вздохнула с облегчением? Может, она подумала, что он мог бы… Нет, конечно, нет. Герцоги не женятся на гувернантках, и гувернантки не выходят замуж за герцогов. И уж точно этого не случится с этой конкретной гувернанткой и этим конкретным герцогом.

Однако он был бы не прочь притвориться, что они женаты. На две минуты. А там как пойдет.

Впрочем, в ее взгляде не было и намека на то, что она тоже не прочь поиграть в эту игру. В нем не было даже намека на отношение, к которому Маркус за недолгую бытность герцогом Резерфордом уже успел привыкнуть, – будто он был представителем особо редкой породы: существом уродливым и странным, но вызывающим восхищение своей необычностью. Он понимал, почему на него так смотрят: в природе не так уж много герцогов, а те немногие, что все еще не вымерли, по большей части седовласые, женатые и страдающие подагрой.

Она же просто… пристально смотрела ему в глаза. И в этом была освежающая новизна, что, безусловно, было приятно. С другой стороны, этот ее взгляд, как все непривычное, вызывал недоумение и приводил в замешательство. Словно она ждала от него разъяснений, как такому мужчине удалось остаться холостяком. Ему хотелось рассказать ей, какие чувства им овладели, когда он неожиданно увидел Роуз в своем доме. Как он увидел в ней себя. Как он узнал, что такое чувствовать себя нежеланным ребенком.

Но она работала на него, даже если он нанял ее только сегодня. Огромная разница в статусе и ничтожно малое время знакомства не позволяли делиться с ней сокровенными переживаниями. Между ними не может быть иных отношений, кроме служебных: она на него работает, а он ей платит. При условии, что качество ее работы его удовлетворяет.

– Раз уж вы не соизволили захватить с собой рекомендательные письма, мисс Лили, извольте рассказать мне о своей последней работе, – бесцеремонно распорядился Маркус, и его передернуло от собственной беспардонности. Он отдавал себе отчет в том, что перегибает палку, но страх не совладать с собой толкал его на странные поступки.

Выходит, ему не показалось, что, узнав о том, что он холост, мисс Лили испытала облегчение. Потому что сейчас она вся натянулась, как взведенная пружина.

Маркус никогда не отличался особой наблюдательностью, но не заметить перемен в выражении ее лица, и не только в выражении лица, но и в том, как она держалась, не мог даже он. Можно было подумать, что она сейчас подпрыгнет до потолка.

Но мисс Лили не подпрыгнула. Она даже позы не переменила, лишь вздохнула и подняла на него глаза.

– Я работала в семье викария в Литлстоуне. – Ее взгляд устремился вдаль и сделался задумчиво-мечтательным. – Литлстоун – небольшая деревня, но жена викария мечтала о том, чтобы ее дочери, приехав в столицу, чувствовали себя как дома. Мне думается, жена викария – дальняя родственница барона, и потому родители девочек надеялись, что их дочерей представят ко двору и они смогут принять участие в лондонском сезоне и, как следствие, удачно выйти замуж.

И что ему делать с полученной информацией? Маркус никогда прежде не занимался наймом прислуги; более того, даже не знал, кто это делает за него. Но выбор гувернантки для своей дочери он, разумеется, решил взять на себя.

– Хм. – Такого рода реплика показалась Маркусу наиболее уместной.

– Я могу зайти за рекомендательным письмом в свой выходной.

Будто они оба знали, когда именно этот выходной наступит.

Может, существовали какие-то неписаные правила относительно выходных для прислуги, и она рассчитывала на то, что он с этими правилами знаком? Как ему все же удалось дожить до зрелых лет, так и не узнав, когда слуги отдыхают от работы на законных основаниях?

– Да, конечно. – В общении с этой женщиной он чувствовал себя все менее компетентным. Возможно, он поступал правильно, когда не вмешивался в процесс найма прислуги.

– Когда бы вам было удобно предоставить мне выходной? – спросила она после непродолжительной паузы.

Ага! Так значит, неписаных правил на сей счет не существует! Маркус почувствовал себя значительно лучше.

– Во вторник, – ответил он таким непререкаемым тоном, словно другие дни недели для выходных совершенно не годились. Лишь бы только в какой-нибудь неизвестной ему конвенции о правах домашней прислуги не говорилось, что вторник не может назначаться выходным днем.

– Спасибо.

Судя по всему, никакими запретами вторник не облагался. Маркусу хотелось признаться, что он ужасно горд тем, что не попал впросак, но признание своего невежества свело бы триумф на нет.

– И, прошу меня простить, ваша светлость, – сказала, покусывая губу, мисс Лили, – вы не напомните, что вы сказали насчет мисс Роуз?

– Что я сказал насчет нее? – Как ему помнилось, он почти ничего о ней не говорил. Разве что распорядился не вышвыривать ее на улицу. И еще велел Томпсону отвести ее в одну из комнат наверху. Неужели он все же попал впросак и гордиться ему решительно нечем?

– Насчет того, что она оказалась здесь. У вас. Так… Так неожиданно, – произнесла мисс Лили и многозначительно на него посмотрела.

Ах, вот оно что. Разговора о незаконнорожденном ребенке все же не избежать. Он надеялся, что она вот-вот уйдет, а она даже еще и не приступила к главной части.

– Она – моя дочь.

Мисс Лили закатила глаза и вздохнула. В точности как это делали его тетушки.

– Я это понимаю, ваша светлость, но что вы будете о ней говорить?

– Что она моя дочь. Что же еще? – Он не пытался усложнить для нее задачу, он просто не понимал, какое кому дело до того, что за ребенок живет у него в доме.

– Если позволите, я бы предложила вам говорить, что мисс Роуз – дочь одной из ваших кузин. Той самой, что умерла в Индии или еще где-нибудь в далеких краях. Тогда вашей… Тогда мисс Роуз не пришлось бы страдать.

– Вот как. – Сама мысль о необходимости такого рода «предосторожностей» бесила его, вызывала желание наорать на гувернантку, но ведь в том, что миром правит узколобое ханжество, нет ее вины. – Я понимаю.

– Хорошо. – Она задумчиво сдвинула брови. – Не то чтобы кому-то следует судить о том, что их никак не касается, но ведь людям рот не заткнешь. – Наблюдая за ее мимикой, Маркус невольно задался вопросом о том, что люди говорили о ней. Судя по напряженному выражению ее лица, ничего хорошего.

– Спасибо. – По крайней мере, она не отказалась от предложенной работы. И о намерении оставить работу тоже пока не сообщала. И у него создалось впечатление, что она сочувствует Роуз, чье положение в обществе завидным не назовешь. – Ну, тогда, – сказал Маркус, потирая руки – этот жест он подсмотрел у отца, который так давал понять собеседнику, что разговор окончен. Все лучше, чем сказать напрямую: выйди вон. Не то чтобы его отец, а после смерти отца – и брат Джозеф, испытывал неловкость, когда велел ему убираться открытым текстом, ему просто нравилось разнообразие. И ему, надо сказать, удавалось находить все новые формы выражения одной и той же предельно простой мысли: ты здесь лишний. Пошел вон.

– Вы позволите мне вернуться к мисс Роуз, ваша светлость? – спросила гувернантка, поднявшись со стула.

Вот один из способов заявить о своем желании избавиться от общества другого лица. Надо будет запомнить эту формулировку на случай, если ему вдруг еще раз захочется быть вежливым. Маркус кивнул. Им владело ощущение, что он перехватил у нее инициативу, словно главной целью общения с ней было именно это: оставить последнее слово за собой.

Она тоже кивнула и сделала неглубокий реверанс, после чего убрала свою кислую мину и себя заодно долой с его глаз.

Осмысливая итоги дня, Маркус уставился на потолок, расписанный пухлыми розовыми херувимами. Итак, слугам не возбраняется брать выходной во вторник; его новая гувернантка – женщина определенно привлекательная; вопрос, кого назначить лучшим другом, решен успешно.

Не говоря уже о том, что у него появился ребенок. Ребенок, которому он, по всей видимости, приходится отцом.

Выбирая из числа знакомых того, кто мог бы стать ему другом, герцог всегда должен спросить себя, существует ли вероятность того, что этот знакомый может каким-то образом угрожать общественному и иному статусу герцога (при этом герцог всегда должен думать о себе в третьем лице). Если ответ будет положительным, герцогу придется решать, стоит ли упомянутый знакомый риска. В большинстве случаев ответом будет: нет, не стоит.

«Энциклопедия этикета для герцога»

Глава 4

Герцог, насколько могла судить Лили, которая в этот момент поднималась по почти столь же импозантной, как и само фойе, лестнице, сам не понимал, что делает. Возможно, он жил, руководствуясь «Энциклопедией этикета для герцога», но родитель из него был никчемный. Что неудивительно, если принять во внимание тот факт, что он стал родителем всего несколько часов назад.

Поскольку она сама впервые стала гувернанткой около часа назад, у них с герцогом Резерфордом, похоже, было немало общего. Оценивать это общее можно по-разному, и далеко не всегда положительно, но с наличием этого общего спорить трудно.

Лили не собиралась делиться этой информацией со своим работодателем ни в ближайшем будущем, ни, если он по-прежнему останется ее работодателем, в будущем отдаленном.

Какая удача, что в поместье, принадлежащем ее отцу, жил викарий! И, к счастью, природа наделила ее хорошей памятью. Благодаря этим двум счастливым обстоятельствам она могла рассказывать о семье своего «предыдущего нанимателя», не прибегая ко лжи. Если бы только она могла раскрыть перед ним карты, чтобы он смог по достоинству оценить ее ум и сообразительность! Но, увы, такое поведение было бы контрпродуктивным. Пожалуй, еще более контрпродуктивным, чем приход на собеседование без рекомендательных писем.

Лили поймала себя на том, что улыбается, и тут же осознала, что продолжает идти по коридору. Как такое возможно? Столько мыслей, а она даже до места не добралась!

Может, герцогу стоило вместо гувернантки нанять штурмана? В такое далекое путешествие нельзя пускаться без запасов провизии. Право, надо срочно что-нибудь съесть, потому что от голода она делается несколько… раздражительной. Еще полчаса без еды, и она начнет рычать и бросаться на людей.

Рычащая гувернантка и герцог Сердцеед – славная парочка!

Лили с трудом сдерживала смех. Наконец она добралась до спальни Роуз. Но стоило ей распахнуть дверь, как смеяться ей расхотелось. Роуз лежала на полу и горько плакала.

– Ваша светлость, один из господ, что были с вами утром, вернулся с визитом. Велите сказать, что вы дома? – с брезгливой миной доложил Томпсон и для пущего эффекта презрительно хмыкнул в конце.

Маркус не без оснований подозревал, что дворецкий не одобряет выбранную новым герцогом линию поведения. Томпсон придерживался распространенного мнения, что высокий титул требует соответствующего к себе отношения от того, кто его носит. Маркус и сам понимал, что ведет себя не совсем так, вернее, совсем не так, как, по мнению большинства, следует себя вести герцогу. Однако неодобрение (или одобрение) прислуги никак не должно волновать титулованного хозяина. И потому Маркусу было все равно, что думает о нем Томпсон. Или почти все равно.

– Зовите его ко мне, – небрежно взмахнув рукой, распорядился Маркус. Любопытно, который из двух его собутыльников решил его навестить?

Ответа долго ждать не пришлось.

– Похоже, ваш дворецкий меня недолюбливает, – с ухмылкой сообщил Смитфилд. – А я думал, мы с ним поладили. Я дал ему монету, когда он принес новую непочатую бутылку бренди. – Смитфилду был свойствен легкий сарказм, и в этом они с Маркусом были похожи. Даже интонации порой совпадали.

Следует признать, что, остановив свой выбор на Смитфилде, Маркус поступил правильно. Один верный поступок – это уже что-то. Хотя…

– Сегодня у меня нет времени на выпивку. И потом, разве вы не устали? Лично я устал, хотя и поспал пару часов. Как раз когда я собирался прилечь, прибыла девочка.

Смитфилд проигнорировал далеко не тонкий намек Маркуса и уселся на стул, который совсем недавно освободила гувернантка. Только, в отличие от нее, он не присел на краешек, а вальяжно развалился, широко расставив ноги, и, откинувшись на спинку, принялся качаться на двух хлипких ножках.

«Хм. Надо бы попробовать эту позицию. Вполне возможно, она окажется удобнее, чем та, которую я облюбовал».

– Она все еще здесь? – В голосе Смитфилда слышалось неподдельное удивление.

– Да. – Маркус ненадолго задумался, вспоминая, что советовала ему гувернантка. – Девочка только что приехала в столицу. Она дочь моей дальней родственницы, которая умерла в Индии. – Они со Смитфилдом оба знали, что это ложь, но Маркусу надо было начинать практиковаться. – Я оставил свою дальнюю родственницу у себя. Что еще я мог сделать?

Смитфилд вместо ответа многозначительно промолчал, пристально глядя на Маркуса. И этот взгляд сказал все, что было на уме у обоих: аристократы, как правило, не селят у себя бастардов. Больше того, они их почти никогда не признают своими отпрысками и без всяких угрызений совести вышвыривают на улицу. Как бы там ни было, Маркус поступил на редкость ответственно и гуманно, притом что ответственность и гуманность были ему совсем не свойственны. Он никогда ни о ком не заботился, разве что изредка о самом себе, потому что по большей части о нем заботились другие. И то, что его беззаботная жизнь протекала бок о бок с беззаботной жизнью его слуг, было чистой воды совпадением. Хотя, возможно, жизнь прислуги лишь казалась ему беззаботной.