Провозвестники гусситского движения

– Что же, – ответил Иероним, – вы думаете, я боюсь смерти? Ведь вы уже продержали меня в кандалах целый год в ужасной тюрьме, которая страшнее самой смерти, вы обращались со мною хуже, чем с турком, евреем, язычником. Живое тело сгнило на костях моих. Но я не жалуюсь, впрочем, потому что недостойно человека с сердцем жаловаться[41].

Снова раздались яростные крики, направленные против дерзкого. Иероним дал им утихнуть и продолжал свою речь: «Голос его, – говорит Поджио, – был ясен, звучен и проникал до глубины души; жесты его были проникнуты благородством и достоинством. С бледным лицом, но мужественным сердцем, стоял он один среди толпы врагов своих, презирая смерть и прямо идя ей на встречу, так что его можно было назвать вторым Катоном. Когда возражения становились слишком страстными, он просил собрание принять во внимание, что говорит человек, которому в последний раз в жизни дано высказаться.

Признаюсь, – говорит далее Поджио, – что никогда еще не видел я и не знавал человека, который так сильно приблизился бы в красноречию древних ораторов, которых мы так прославляем. И это. тем удивительнее, что дело шло о жизни или смерти. По истине поразительно было, как изящно и красноречиво, как удачно и убедительно, с каким радостным лицом и ясным голосом, и как мужественно и смело отвечал Иероним врагам своим»[42].

«Он сам себе подписал приговор!» – говорили члены собора один другому. Иеронима отвели обратно в темницу, где сковали еще тяжелее прежнего: ноги, руки, шея, локти были заключены в железо[43].

Четыре дня было дано ему на размышление. В течение этого времени к нему в темницу приходили епископы и кардиналы, увещевая его отречься. «Разве вы враг самому себе?» – говорили они узнику. – «А вы думаете, – гневно отвечал он им, – что жизнь до того мне дорога, что ради неё я пожертвую истиной? Разве вы не епископы, не кардиналы? Забыли вы, что ли, что Христос сказал: „кто не отрекается от себя ради Меня, тот Меня недостоин“?… Прочь, искусители!»[44].

Последним в сподвижнику Гусса пришел с увещаниями кардинал из Флоренции. «Иероним, – сказал он ему, – вы человек ученый, которого Бог щедро одарил способностями: не употребляйте их на погибель себе, употребите их на пользу церкви. Собор чувствует к вам жалость из-за необыкновенных талантов ваших и хотел бы вас отвратить от казни. Вы имеете право на очень почетное положение и оказали бы могущественные услуги церкви, еслибы хотели обратиться на путь истины, подобно св. Петру или Павлу. Церковь не настолько жестока, чтоб отказать вам в прощении, если вы будете достойны его, и я обещаю вам всевозможные милости, если будет доказано, что в вас нет более упорства и заблуждения. Поразмыслите хорошенько, пока еще есть время, пощадите свою жизнь»[45].

Но все это ни к чему не привело. Подобно Гуссу, Иероним не считал себя еретиком и говорил, что пока его Св. Писанием не убедят в ложности его идей, он считает постыдным отрекаться. Приведенный в последнее (для него) заседание собора, он заявил: «Ты, Боже всемогущий, и вы, меня слушающие, будьте свидетелями: клянусь, что я верю во все догматы католической веры в том виде, как их сохраняет и признает церковь, но я отказываюсь признать справедливым осуждение праведных и святых проповедников, которых вы несправедливо осудили за то, что они обнаружили безобразие вашего образа жизни. Во имя этого я готов умереть».

Вслед за тем он опять с таким огромным знанием и таким пламенным красноречием стал развивать свои мысли, что множество прелатов подошли к нему и предложили более мягкую форму отречения. Но и это ни к чему не привело, – Иероним был тверд[46]. Когда после обвинительной речи епископа города Лоди ему предоставлено было последнее слово, он снова горячо доказывал, что он – искренний католик – но он повторяет, что с отвращением вспоминает подписанное им одобрение приговора над Гуссом. «Я дал это одобрение только под страхом огня, пламя которого так ужасно. Я беру обратно свое преступное согласие».

Теперь уже все было кончено. Собор видел, что имеет дело с «упорным еретиком». «Он возвратился к своему прежнему учению, как пес на свою блевотину, – гласит приговор, – поэтому св. собор постановляет, чтобы он, подобно бесплодной и сгнившей ветви, был вырван из вертограда»[47].

Как и Гуссу, Иерониму был надет колпак, разрисованный фигурами пляшущих чертей, причем он, как и Гусс, проговорил: «Господь наш Иисус Христос, умерший за меня бедного, был за меня увенчан терновым венцом. Не следует ли, значит, и мне радостно носить во имя Его эту корону»[48]. Вслед за тем он был предан в руки палачей, которые повели его к месту казни. «Радостно и охотно шел он на казнь, – говорит Поджио, – не страшась огня и не боясь мук огненной смерти. Никто из стоиков не встретил своего конца с таким твердым духом и спокойным сердцем»[49].

Пришедши на место казни, он пал, на колени, помолился и затем сам разделся. Нижнюю часть тела его закутали в белый платок, затем мокрыми веревками и цепью привязали к столбу и почти до самого горла обложили дровами и соломою. Из сострадания палач хотел зажечь костер сзади, так чтоб Иероним не видел, но тот крикнул: «Вперед ступай, пред моими глазами зажги! Если б я боялся смерти, я бы вовсе не явился в Констанц, куда меня никто не звал». Когда костер загорелся, он громко воскликнул по-латыни: «Тебе, о Господи, поручаю я дух свой», а затем, когда огненные языки достигли его лица, по-чешски: «Помилуй мя, Боже, и прости прегрешения мои, ибо Ты знаешь, что я искренно любил правду». Больше ничего нельзя было разобрать, хотя губы ересиарха продолжали еще шевелиться.

«Таким-то образом этот превосходный человек (если только отбросить его религиозные идеи) окончил свою жизнь. Я присутствовал при его смерти, я точно наблюдал все подробности. Если он даже действовал под влиянием заблуждения иди из упорства, то во всяком случае умер он как мудрец. Не так стойко допустил Муций сгореть своей руке, как этот всему телу своему. Не так покорно выпил Сократ кубок с адом, как этот дал огню спалить себя»[50].

Смерть Иеронима поразила современников больше смерти Гусса. Самые ревностные католики были огорчены. «О гибели его плакали многие ученые люди, – говорит Ульрих фон-Рихенталь в своей „Хронике“, – ибо он был еще ученее Гусса»[51]. В рисунках, иллюстрирующих один из списков Рихентальской «Хроники», фигура Иеронима представлена гораздо величественнее фигуры Гусса[52]. Спокойное величие последнего, лишенное внешнего блеска, производило на конкретные умы католиков меньшее впечатление, чем бурное самоотвержение Иеронима, увлекавшее просто силой своей страстности.

Но зачем, впрочем, проводить параллели: и Гусс, и Иероним принадлежат к грандиознейшим личностям человечества. И только близорукая нравственная тупость католического духовенства могла предполагать, что смерть Гусса, которая, по совершенно верному замечанию г. Пыпина, может быть названа «одним из бесчестнейших действий во всемирной истории и одним из высочайших свидетельств силы убеждения и человеческого достоинства»[53], – что последовавшая за ней геройская смерть Иеронима, даже на врагов его произведшая неотразимое впечатление, – только полное игнорирование нравственных стимулов человеческой природы, говорим мы, могло предполагать, что эти мученические смерти устрашат, остановят чешское реформационное движение. 6 июля 1415 года был приведен в исполнение приговор Констанцского собора над Гуссом, 30 кая 1416 года над Иеронимом, а уже пять лет спустя пылали по Чехии католические монастыри и народ далеко шагнул за скромные требования своих первоучителей.

Сноски

1

Отрывок из этюда о гусситах и таборитах (Русская Мысль 1881 г… кн. XII).

2

Iordan: «Die Vorläufer des Hussitenthums in Böhmen», стр. 15.

3

Ibid., стр. 16.

4

Palazsky. «Geschichte von Böhmen», Band. III, Abth. I, примечание 166.

5

Denis: «Hues et les guerres hussites», стр. 20.

6

Iordan, стр. 34.

7

Ibid., стр. 23.

8

Гильфердинг: «Гусс». Заря 1870 г., № 10, стр. 4.

9

«Fontes rerum Austriacarum», Band. I, Abth. VI, стр. 319.

10

Русская Мысль, 1881 года, кн. XII: «Причины гусситско-таборитского движения», стр. 188.

11

Petri de Moadenovec: «Historia de fatis et actis M. Johannis Hase». Constanciae, стр. 117.

12

Ibid., стр. 119.

13

Ibid., стр. 127.

14

Ibid., стр. 137.

15

Ibid., стр. 323.

16

Бильбасов В. А.: «Чех Яс Гусс, из Гусеница». С.-Пб. 1869 г.

17

Новиков: «Гусс и Лютер», т. I, стр. 5.

18

Denis, стр. 102.

19

Bonnechose: «Les réformateurs avant la Réforme. Jean et le Concile de Constance», т. I, стр. 131.

20

Petri de Mladenovec, стр. 122.

21

Приводим это письмо в переводе Новикова. У Петра Младеновица, стр. 123–125.

22

«Documenta mag. Joannis Huss» edidit Palazhy. Praga. 1869.

23

Ulrich von Richenthal, стр. 403.

24

«Relatio coaevi!», стр. 308.

25

Новиков, т. I, стр. 168.

26

«Relatio coaevi», стр. 307.

27

Ibidem.

28

Petri de Mladenovec, стр. 281.

29

Ibid, стр. 285-86. Приводим это место в переводе г. Новикова, т. I, стр. 173.

30

Petri de Mladenovec, стр. 289.

31

Denis, стр. 157.

32

Aeneasse Sllwia: «О Zalożeni Zemê Czeské», стр. 132.

33

«Хроника Рихенталя», стр. 401.

34

Bonnechose, т. I, стр. 267.

35

Ibidem.

36

L. Krummei: «Geschichte der Böhmischen Reformation im XV Jahrhundert». Gotta. 1866, стр. 507.

37

Ibidem.

38

Подробности заимствованы у католического писателя Теобальда («Bellum Hussitarum»).

39

Мы пользовались чешским переводом письма Поджио, приложенного к вышецитированному чешскому переводу Энея Сильвия, стр. 15.

40

Ibid., стр. 145.

41

Bonnechose, т. II, стр. 145.

42

Podgio.

43

Ibid, стр. 146.

44

Bonnechose, т. II, стр. 149.

45

Ibidem.

46

Ibid., стр. 52.

47

Bonnechose, т. II, стр. 158.

48

Krummel, стр. 568.

49

Podgio, стр. 335.

50

Ibid.

51

Ulr. v. Richenthal, стр. 405.

52

Констанцский собор 1414–1418. Издание Импер. Рус. Археолог. Общества. Спб. 1874 г. Ср. табл. 21, 22 и 23.;

53

Пыпин, изд. 2, т. II, стр. 845.