Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Дебора Макдональд, Джереми Дронфилд

Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Deborah McDonald

Jeremy Dronfield

A Very Dangerous Woman. The Lives, Loves and Lies of Russia’s Most Seductive Spy

© Deborah McDonald and Jeremy Dronfield, 2015

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2016

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2016

* * *

Потомки Игнатия Закревского

Предисловие

Мура Будберг была загадкой для каждого, кто ее знал. Даже ближайшие друзья и дети так и не разгадали ее до конца.

Лондон в 1950-х годах не испытывал недостатка в замечательных личностях, но немногие мужчины или женщины обладали тем притягательным очарованием или ореолом опасности и тайны, который окружал баронессу Будберг. Проводя званые вечера в мрачноватой, немного обшарпанной квартире в Кенсингтоне, она умудрялась привлекать цвет литературного и политического общества. Грэм Грин, Лоуренс Оливье, Том Дриберг, Гай Берджесс, Бертран Рассел, Гамиш Гамильтон, Дэвид Лин, Э. М. Форстер, леди Диана Купер, Энид Бэгнольд, Питер Устинов – все они в разное время приходили в салон Муры, чтобы выпить джину с водкой и испытать восхищение.

Официально Мура жила на то, что зарабатывала переводами книг и пьес, в качестве консультанта-сценариста и редактора у Александра Корды, а время от времени – на деньги, собранные богатыми друзьями, поддавшимися ее чарам. Известно, что Мура была возлюбленной Максима Горького и Герберта Уэллса, которые теряли от нее рассудок, и любовницей многих других мужчин. Физически в то время она была малоприятной женщиной – стареющая, с избыточным весом, глубокими морщинами, большим носом, сломанным в детстве, и здоровьем, подорванным чревоугодием, неумеренным употреблением водки и курением сигар. Баронесса Будберг была ходячая развалина – искалеченная оболочка человеческого существа, когда-то обладавшего красотой, гибкостью и редкостной притягательностью.

Однако ее харизма все еще привлекала внимание и пробуждала любовь к этой женщине, пребывающей даже в столь дряхлом состоянии. Герберт Уэллс, брачные предложения которого она неоднократно отвергала, сказал о ней: «Я редко видел ее в какой-нибудь комнате с другими женщинами, среди которых она была бы не только для меня, но и для многих других не самой привлекательной и интересной»[1].

О ней всегда ходили слухи. Она была шпионкой, предательницей, двойным или даже тройным агентом на службе МИ-6, МИ-5, КГБ… Никто не мог сказать наверняка, но у каждого было свое мнение на этот счет. Она была знакома со всеми, кто что-либо собой представлял, и любила давать понять, что все про них знает. Людей, попадавших в раскинутую человеческую сеть, которую баронесса сплела вокруг себя, более давние ее знакомые предупреждали быть осмотрительными и придерживать язык – Мура знала все, видела все и имела влиятельных друзей и опасные связи. Но едва ли кто-либо, угодивший в ее медвежьи объятия и оказавшийся под властью ее обаяния, мог ей сопротивляться.

Баронесса Будберг – или та личность, которую она являла миру, – была отчасти создана из легенд и небылиц. Некоторые из них (и необязательно самые лестные) были ее собственными выдумками, сочиненными или украденными из жизни других людей и добавленными к существующим мифам о Муре Будберг. Она шпионила на немцев в годы Первой мировой войны, работала в пользу и против англичан и русских, была агентом страшной тайной полиции большевиков во время красного революционного террора, любовницей британского шпиона, который строил заговор, чтобы убрать Ленина, была разведчицей, которой доверял Сталин; и, возможно, даже совершала убийства.

Если в закоулках мифов о ней и были разбросаны какие-то зерна или обрывки правды, никто не старался отгадать, что это может быть, или отделить их ото лжи. Каждому мужчине или женщине, которые знали баронессу, – члены семьи, друзья, знакомые или враги – нравилось думать, что он или она знает движущую силу ее поступков или скрываемую правду о ней. На самом деле немногие из них знали о ней чуть больше, чем почти ничего.

Что им хотелось знать больше всего, так это правду о ее самых первых авантюрах – романе с британским дипломатом и тайным агентом Робертом Брюсом Локартом в революционной России и участии в его заговоре с целью свержения большевистского правительства.

Почти все ее друзья хотели, чтобы она написала мемуары. Писатель и борец за мир Питер Ричи Колдер испытывал «к ней глубокую симпатию и всегда думал, какую чудесную книгу о ней можно было бы написать»[2]. И он был не единственный. Издатели Альфред А. Кнопф и Гамиш Гамильтон пытались договориться с Мурой Будберг о написании ее биографии, и, хотя она получила и потратила аванс, не написала ни слова. Она начала писать воспоминания десятилетиями раньше, но никто никогда не видел их, и они были сожжены вместе с большинством других бумаг незадолго до ее смерти в 1974 г.

После смерти Будберг были предприняты несколько попыток написать ее биографию, но большинство из них не удались ввиду нехватки источников материала.

В 1979 г., через пять лет после того, как баронесса сошла в могилу, биограф Эндрю Бойл попытался описать ее жизнь. Его книга «Климат предательства», в которой Энтони Блант разоблачался как советский шпион, возглавила списки бестселлеров, и он обратил внимание на женщину, которая по стечению обстоятельств пыталась предупредить МИ-5 относительно Бланта за десятки лет до этого скандала. Он увидел в ней гораздо большую тайну, чем в любом из кембриджских шпионов, причем почти так же хорошо защищаемую тесным кругом ее близких друзей. Обмен письмами между Бойлом и людьми из окружения Муры показывает, как быстро вокруг нее опустился занавес, едва только ее семья поняла, каковы его намерения.

Бойл продвинулся настолько, что набросал общий план, в котором отметил, что «следует делать добродетель из объяснения материала, не вполне определенного характера»[3], относящегося к ранним годам ее жизни. Но эта биография так и не была написана – писатель, который проник в тайну последнего кембриджского шпиона, не смог достаточно крепко «ухватить» Муру Будберг, чтобы «оживить» ее.

Одному биографу удалось добиться успеха там, где потерпел поражение Бойл. Нина Берберова, русская романистка, обладала бесценным преимуществом: она знала Муру в ее первые годы пребывания в ссылке, приблизительно с 1921 по 1933 г. В остальном же жизнь Муры была почти такой же загадочной для Берберовой, как и для любого другого человека. Будучи весьма предприимчивым беллетристом, Берберова не отступила, и там, где ей не хватало первоисточников, она, не колеблясь, придумывала – и не только детали, но и важные факты.

С тех пор в свет вышли многие другие материалы. Помимо большого архива писем Горькому, Уэллсу и Локарту, не так давно было опубликовано досье, заведенное на Будберг в МИ-5 и охватывавшее период с 1920 по 1951 г. Прибавив его к фактам, обнаруженным Эндрю Бойлом, и связав его с новыми изысканиями в области истории «заговора Локарта», мы получили возможность собрать по кусочкам всю историю ее жизни и открыть некоторые удивительные и совершенно потрясающие факты.

Трудно отличить то, что Мура действительно делала в своей жизни, что она, как считалось, сделала и что она сделала, если верить ее собственным утверждениям. Иногда это совершенно невозможно различить. Есть искушение цинично смотреть на ложные утверждения Муры – считать, что она возвеличивала себя или просто не могла отделить факт от выдумки. Но одно неопровержимо: она создавала для себя художественную правду. Ей это было свойственно всю жизнь, но лишь в близких отношениях с Максимом Горьким, глубоко проникнув в мышление литературного творца, она сама начала понимать то, что делает. Пытаясь суммировать творческие действия Горького по превращению своего жизненного опыта в художественное произведение, она отмечала, что «художественная правда более убедительна, чем эмпирический бренд, правда сухого факта»[4].

Мура инкапсулировала свою жизнь и побудительные мотивы. Она не была сорокой, ворующей чужой жизненный опыт из-за его привлекательного блеска, и не приукрашивала свой собственный жизненный опыт, чтобы казаться более интересной. Там, где Горький создавал литературное произведение из человеческих жизней, Мура пыталась создавать из них художественно «правдивую» жизнь для себя, даже когда жила ею.

И ее кражи и выдумки не были постоянными – лишь небольшие штрихи там и тут. Ее жизнь – по чистой случайности – оказалась очень яркой и драматичной, что обычно бывает только в романах. Она знала об этом и позаботилась о том, чтобы в ее письмах и высказываниях того времени, а впоследствии в ее воспоминаниях появлялись правильные слова и при соответствующих драматических стечениях обстоятельств была занята правильная позиция. Будь то мужественное прощание в ночном сумраке железнодорожного вокзала, клятва любить до самой смерти или возвышенная прощальная речь на горном утесе, она в полной мере играла свою роль. То, что действие было приукрашено и специально заряжено драматически, не делало происходящее менее реальным ни для нее, ни для людей, которые играли роли в пьесе ее жизни.

Вклады, которые были сделаны в написание этой истории жизни, слишком многочисленны, чтобы было можно полностью перечислить всех, кто их внес. Если бы не работа покойного Эндрю Бойла, собравшего рассказы ее друзей, пока они были еще живы, эта книга не смогла бы появиться на свет. Это было бы невозможно и без воспоминаний «Эстонское детство», написанных дочерью Муры Таней.

Среди других людей, которые способствовали созданию этой книги и заслужили нашу благодарность, хотелось бы назвать работников архивов, которые предоставили копии документов и писем, имевших отношение к жизни Муры Будберг: Аркадию Фальконе из Центра Гарри Ренсома, Техасский университет; Дэвида К. Фразье из Библиотеки Лилли, Индианский университет; Кэрол Леденхэм, Шона Макинтайра и Николаса Сикирски из архива Гуверовского института, Стэнфордский университет; Денниса Дж. Сирса из Библиотеки редких книг и рукописей, Иллинойсский университет; сотрудников архива палаты лордов, Вестминстер.

Энно Маст – директор Музея Янеда, и Георгий Сареканно – его смотритель любезно уделили Деборе час своего времени, чтобы показать ей особняк поместья, в котором Мура жила в Эстонии и где в настоящее время находится музейная экспозиция, посвященная ей и семье Бенкендорф.

Хотелось бы поблагодарить биографов и историков, которые поделились своими оценками и информацией: Андрею Линн за ее помощь и информацию о жизни Муры и ее отношениях с Гербертом Уэллсом; Джона Пакетта за бесценный перевод доклада Якова Петерса по делу Локарта; профессора Барри П. Шерра из Дартмутского колледжа, Чикагский университет, за предоставление записей о переписке Горького и Будберг, хранящейся в российских архивах, и информации об их взаимоотношениях; Каролину Шмитц за перевод с немецкого переписки Пола Шеффера и Муры; Миранду Картер и Найджела Уэста за информацию и советы.

Сердечная благодарность тем друзьям и знакомым Муры Будберг, которые поделились своими воспоминаниями и мыслями о ней в беседе с Деборой: лорду Вейденфельду; Майклу Корде; Натали Брук (урожденной Бенкендорф) и Джейми Брюсу Локарту, который дал разрешение использовать письма из архивных документов Роберта Брюса Локарта. Также благодарим Саймона Колдера и его семью за разрешение использовать эпиграф, написанный его умершим дедушкой Питером Ричи Колдером.

Наконец, глубочайшая благодарность нашему агенту Эндрю Лоуни, который первым увидел перспективность этой истории и объединил нас для ее написания; Фионе Слейтер, Розалинде Портер и всем в «Уануорлд» за то, что поверили в эту книгу и дали ей возможность увидеть свет.

Дебора Макдональд

Джереми Дронфилд

Январь 2015 г.

Пролог

Лондон, 1970 г.

Баронесса Мура Будберг, двигаясь настолько тихо и грациозно, насколько ей позволяли ее возраст и артрит, вошла в русскую православную церковь в Кенсингтоне. Проходя между красными мраморными колоннами (звук ее шагов был не слышен из-за пения хора), она остановилась перед иконой Иисуса Христа и зажгла свечку, чтобы он простил ей ее грехи.

Их у нее было много – больше чем на одну жизнь, грехи всех мастей от тяжелейших проступков до самого отъявленного распутства.

Муре было уже далеко за семьдесят, и все же славянские скулы и кошачьи глаза все еще напоминали о прелестях, которые кружили головы мужчинам в ее молодые годы. Аристократы и дипломаты, тайные агенты и интеллектуалы, премьер-министры и принцы – все они подпадали под чары манипуляторши. И все же, несмотря на все ее грехи, один из них, за который она по-настоящему пострадала, вообще не был грехом – она влюбилась. Единственный мужчина, которого она по-настоящему любила всем сердцем, ускользнул от нее. Теперь, когда прошли десятки лет после страсти их молодости – безудержного и опасного романа, разгоревшегося в пламени революции, она пришла сюда, в эту церковь изгнанников, чтобы оплакать его смерть.

Всю свою жизнь Мура безжалостно лгала: выживание – вот что имело значение, выживание любой ценой. Она использовала свои женские чары и изощренный ум, чтобы манипулировать мужчинами, шпионила и предавала и, в свою очередь, страдала. Она вполне могла сказать, что у нее была яркая жизнь, несмотря на то что не провела ее с мужчиной, которого любила.

Хор выводил проникновенную русскую мелодию, и ладан заполнял воздух. Блеск золота на иконах и искусно выписанных фресках, белые своды и позолоченный купол над алтарем – все это разительно контрастировало с самой Мурой: ее платье, как и настроение, было черным и глухим. Она чувствовала, что ей нужно подкрепить силы несколькими глотками джина и сигарой, прежде чем прийти сюда. Помимо священника и хористов, она была единственным человеком в церкви: это была ее собственная, личная поминальная служба. Она пришла сюда, чтобы поблагодарить Иисуса Христа за то, что дал жизнь Роберту Брюсу Локарту – шпиону, писателю и искателю приключений; ее утраченному возлюбленному. Теперь, после смерти, он принадлежал только Муре.

Насколько иной могла бы быть жизнь, если бы он не предал и не бросил ее – дорогой Локи, ее Малыш. Они могли бы провести вместе всю жизнь, и сейчас она не испытывала бы такого горького отчаяния, оплакивая его. Мура вспомнила ночь, когда они были схвачены ЧК: оглушительно громкий стук в дверь, страшная поездка на Лубянку. Он, заговорщик, тайный террорист, ожидал казни. Звуки выстрелов расстрельной команды эхом отзывались во всем здании, когда красный террор начал расползаться по улицам Москвы. Находясь в одиночной камере, час за часом он ожидал, что придут за ним. Одна Мура знала всю правду о том, почему его пощадили: благодаря унизительной жертве, которую она принесла в обмен на его жизнь.

И сейчас она вспомнила свою жизнь до появления в ней Локарта – такой веселой и легкой она казалась теперь, простой прелюдией к революции, когда каждое лето было ленивой идиллией, а каждая зима – заснеженной страной чудес…

Часть первая. Нарушая все условности. 1916–1918 гг.

Русская из русских, она горделиво пренебрегала всей ничтожностью жизни и обладала мужеством, которое было ей защитой от малодушия… В мою жизнь вошло нечто, что было сильнее любых других уз, сильнее, чем сама жизнь. С того момента она навсегда должна была остаться в ней… пока нас не разлучила вооруженная сила большевиков.

Роберт Брюс Локарт. Воспоминания английского агента

Глава 1. Канун революции. Декабрь 1916 г.

За неделю до Рождества, Йендель, Эстония

Сани летели по прямой как стрела подъездной аллее к усадьбе Йендель; бубенцы звенели; слежавшийся снег заглушал стук копыт лошадей. Сани промелькнули в тенях, отбрасываемых голыми ветвями буков, окаймлявших аллею, пронеслись мимо замерзшего озера и сверкающего луга с отдельно стоящими деревьями, направляясь к дому.

Укутанные в меха, в санях сидели две женщины и трое маленьких детей, которые были похожи на хрупкие свертки. Более молодая женщина вглядывалась в ледяной мир, простирающийся вокруг, с невозмутимым удовлетворением в кошачьих глазах. Другая женщина – статная, средних лет, – сосредоточила свое внимание на детях, боясь, что они выпадут из открытых саней на скорости. Поездка от деревенской железнодорожной станции была короткой, дорога – прямой, но Маргарет Уилсон была не той женщиной, которая готова без нужды рисковать своими подопечными. Их мать, сидевшая рядом с ней, была совсем другой. Мадам Мура любила своих детей, но была рада предоставить няне нести бремя забот о них. И, обладая смелостью, близкой к безрассудству, не думала об опасности. Жизнь еще преподаст ей уроки защиты и выживания. (Ее несчастный отец так и не усвоил этих уроков; он поставил свои принципы выше самосохранения и пострадал за это.)

Показался дом. Сани теперь двигались не так споро, и резкий свист, который издавали при скольжении их полозья, стал стихать. Этот дом нельзя было не заметить, особенно в это время года. Особняк поместья Йендель в здешних сельских краях был известен как Красный дом. Его красноватая кирпичная коробка квадратной формы со сказочными башенками по краям казалась синевато-багровой на фоне заснеженного ландшафта в окружении покрытых инеем кустарников и серебряных берез, похожих на иглы, на берегу озера.

Мысли Муры занимали яркие события нескольких прошедших дней и грядущие рождественские удовольствия. Будут званые обеды и пение у камина, веселая компания и катания на санях… и многое другое. Мура предвкушала период развлечений. Ее муж, находившийся на войне, возможно, будет отсутствовать большую часть праздников, но Мура могла легко это пережить. Если бы и его мать тоже не приезжала, было бы идеально. Но это был их дом – одно из многих владений знатной семьи Бенкендорф, в которую довольно поспешно попала Мура, выйдя замуж в юном возрасте.

Сани остановились в облаке пара, который валил от дыхания лошадей. Двери дома распахнулись, вышли слуги, чтобы забрать багаж. Мура выбралась из-под меховой полости, взяла на руки самую младшую из детей – малютку Таню – и ступила на снег.

На земле лежал снег и в тот день, когда родилась Мура почти двадцать пять лет назад за много сотен миль отсюда. Она появилась на свет в марте 1892 г.[5] – четвертое и самое дорогое дитя Игнатия Платоновича Закревского, землевладельца и высокопоставленного юриста на службе у царя.

Родилась Мура в имении семьи Закревских Березовая Рудка под Полтавой на Украине. Это был красивый дом – величественное здание, построенное в стиле классической усадьбы, с колоннами, арками и портиком, но со славянским колоритом: маленькими куполами-луковками и стенами, снаружи оштукатуренными и покрашенными в царском стиле (лососево-розовые с белой отделкой)[6]. Изысканное место для рождения, но не слишком хорошее место для взросления мятежного духа.

У Игнатия Закревского и его жены уже было трое детей – мальчик по имени Платон (близкие звали его Бобик) и девочки-близнецы Александра (Алла) и Анна (известная как Ася). Новорожденную окрестили Марией Игнатьевной Закревской[7]. Имя Мария дала ей мать, но вскоре девочку все стали называть Мурой. Она быстро стала любимицей семьи. Отец души в ней не чаял, она была «любимой игрушкой его средних лет, и он бессовестно баловал ее»[8]. Когда к нему приходили гости, он имел обыкновение ставить ее на стул, чтобы она читала стихи. Девочка наслаждалась вниманием и аплодисментами. На самом деле она требовала их и могла разгневаться в тех редких случаях, когда не получала желаемого[9]. Харизма и ум помогали ей удерживать внимание всех, кто встречался ей на пути.

За исключением изящного дома и парка, Березовая Рудка была унылым сельским местечком для такого ребенка. Поместье Закревских охватывало тысячи акров леса и пахотной земли, большая часть которой была отдана под сахарную свеклу, которая перерабатывалась на собственном сахарном заводике. И хотя земля давала ему его богатства, Игнатий Закревский не был фермером. Свою энергию он отдавал юстиции – уголовному судопроизводству, занимая видное место в судебной системе, и социальной юстиции, участвуя в различных кампаниях и благотворительных акциях. В основном он работал в Санкт-Петербурге, и Мура была больше всего счастлива, когда семья жила там в своих апартаментах.

У отца и дочери было столкновение темпераментов – оба по образу мыслей были либералами, и оба склонны к импульсивности и безрассудству. Игнатий Закревский служил обер-прокурором Правительствующего сената – высшей судебной инстанции в России. Но его радикальные политические взгляды, включая деятельность по введению в судебную систему судов присяжных, шли вразрез с консерватизмом царя Николая II, и Закревский в конечном счете потерял свою должность. Последней его ошибкой была активная поддержка Эмиля Золя в деле Дрейфуса. В 1899 г. он был вынужден покинуть Сенат, уйдя в отставку.

Это было время, когда радикальные и консервативные тенденции все больше и больше вступали в конфликт. Крестьяне и рабочие терпели колоссальные лишения. В год рождения Муры почти полмиллиона человек в Полтавской губернии умерли от холеры и тифа, ослабев от недоедания. Несколько жестоких холодных зим вызвали неурожай, а те немногие запасы продуктов питания, которые имелись, государство предназначило на экспорт. В то же время царь взимал земельные налоги с обедневших хозяйств. Крестьяне были в таком отчаянном положении, что ели «голодный хлеб», выпеченный из ржаной шелухи, смешанной с лебедой, мхом и древесной корой или всем, что под руку попадалось[10]. Игнатий Закревский убеждал правительство не быть самоуверенным и предупреждал, что пренебрежение проведением общественной и судебной реформ рано или поздно приведет к бунту.

Он был прав, но не дожил до того, чтобы увидеть его своими глазами. В начале 1905 г. во время поездки в Египет со своими дочерями-близнецами Аллой и Асей у Игнатия Закревского случился сердечный приступ, и он умер. Его вдова, оставшаяся с детьми, которых надо было растить, и поместьем, которое требовалось содержать, получила после его смерти наследство, которое оказалось гораздо меньше, чем ожидалось: совершив свой последний эксцентричный поступок, Игнатий оставил часть своего состояния масонам.

Жить в Санкт-Петербурге было слишком дорого, и Закревская увезла двенадцатилетнюю Муру, чья бьющая через край индивидуальность как раз начала расцветать, на постоянное жительство в Березовую Рудку. Так начался безрадостный период в жизни Муры: она потеряла любимого отца и теперь была обречена несколько лет вести унылую жизнь в деревне. Это пагубно повлияло на нее и привело к принятию заслуживающего сожаления решения.

Плотный снег заскрипел под каблуками Муры, когда она вышла из саней. Пока слуги забирали багаж, она улучила минутку, чтобы оглядеться и взглянуть на дом.

Красный дом в Йенделе был темнее и менее изящный, чем ее родной дом в Березовой Рудке и больше походил на разросшийся охотничий домик, нежели на господский особняк, но Мура была здесь счастлива так, как ей редко удавалось быть счастливой в доме своего детства. Самое большое значение для Муры имели образ жизни, люди и веселье, а не место. В Йенделе она была хозяйкой дома и могла окружать себя компанией по своему выбору. Эстония также была ближе к Петрограду (так теперь называлась столица). Всего лишь ночь в поезде и короткая поездка в санях по сравнению с долгими, изматывающими странствиями в дальнюю даль – такими она помнила свои путешествия на Украину в детстве.

Петроград в 1916 г. не был спокойным местом для жизни, так что продолжительные каникулы в Йенделе были вдвойне приятны. Простые люди были неспокойны. Их жизнь не изменилась за последнюю четверть века – разве что к худшему. Следствия нищеты и угнетения были видны везде, а война[11] против немецкой и Австро-Венгерской империй, длившаяся уже третий год, истощала людские и материальные ресурсы России. Военные госпитали были заполнены, а булочные – пусты.

Политические трения достигали самой вершины пирамиды власти. Еще несколько лет назад, 16 декабря, Мура присутствовала на печально известном балу, который давал князь Феликс Юсупов во дворце на Мойке[12] и на котором сотни приглашенных из числа сливок петроградского общества ужинали и танцевали в бальном зале, в то время как в подвале убивали Распутина. Ввиду пагубного влияния на царя и царицу, которое, по мнению представителей знати, оказывал Распутин, его заманили во дворец в полночь, угостили отравленными пирожными и вином, а затем убийцы подвергли его жестокому насилию. В конечном счете дело было сделано. А тем временем на балу продолжали танцевать гости. Царская семья оплакивала потерю своего советчика, а разгневанная царица жаждала мести.