Звезды, которые мы гасим. Эхо любви

Броня резко отстранилась и, проглотив его взглядом, не то то сказала, не то спросила:

– Ты хороший.

– О, да, это правда, хотел сострить он, но сказал:

– Ты лучше. Кто ты:

– Не надо ни о чем спрашивать. Главное, что мне сейчас хорошо с тобой.

Ей-богу, ему тоже было не плохо. Ее голова лежала на его груди, а лицом он зарылся в ее волосах.

Так они едва не просидели отведенное расписанием время. Он неохотно поднялся. Броня тоже встала. Она была, как слепая.

– Какой у тебя номер комнаты? – спросил он.

– Двенадцать. Придешь? – обрадовалась она.

Он чмокнул ее в щеку и резво зашагал по безлюдной улице. По сторонам темнели частные дома. Собаки, обрадованные поводом полаять, свирепо лаяли. Он дошел до поворота налево. Дальше нужно было идти до трансформаторной будки и еще раз повернуть налево, как он и сделал. И уперся в высокие ворота. Вернувшись быстро к будке, он огляделся. Дорога, ведущая к Броне, дорога к воротам. Чуть поодаль виднелся еще один переулок. Недолго думая, он побежал к нему. До электрички оставалось семь минут. Переулок был явно незнакомый, но он все бежал по нему. Вдруг он стал спускаться вниз и уткнулся в пруд. Ни вправо ни влево дороги не было. Вот это фокус. Совсем рядом за прудом прошла электричка. Отчетливо было слышно, как она остановилась и, дав сигнальный гудок, тронулась.

Он постоял в раздумье и побрел в направлении гудка. И тут увидел беседку. Броня по-прежнему сидела в ней.

– Ты зачем вернулся? Зачем? – испугалась и обрадовалась она.

6. О том, чтобы он влюбился, не могло быть и речи. После Вильки он решил, что с него хватит.

Но несколько вечеров, проведенных с Броней, он мало чем отличался от влюбленного и не скупился на ласку. А о Броне и говорить было нечего. Такой нежности, такого шквала страсти он еще не встречал, хотя дальше поцелуев у них не заходило, потому что местом свиданий была все та же беседка. Броня была не Вилька, которая могла, где угодно.

Как-то они возвращались поздно вечером из театра. Едва электричка тронулась, Андрей сразу почувствовал, что с Броней творится что-то неладное. Она притихла, как-то сжалась, отвечала односложно. Наконец он увидел, что сидевший напротив них парень в упор смотрит на нее. Он был старше Андрея, с большим горбатым носом, его волосы были уложены ровными грядками. Андрея поразила резкая перемена в выражении его лица, когда он перевел на него выпуклые глаза. Они презрительно сощурились, и на вышколенном лице появилась брезгливая улыбка. Андрей почти прочитал его мысли: «И с этим дерьмом ты связалась».

Броня резко поднялась и, взяв Андрея за руку, проговорила:

– Перейдем в другой вагон.

Чувствуя серьезность положения, он послушно пошел за ней, хотя вовсе не хотел этого. Уж очень ему хотелось еще раз помериться взглядом с этим наглецом. И все же он обернулся. Горбоносый сидел, низко опустив голову.

Обычная история, почти весело подумал он. Бросила козла, вот он и мечет икру.

– Это мой муж, – сказала Броня, когда они перешли в другой вагон. Он был почти пуст.

Он поежился, словно похолодало, и поднял воротник пальто. Стало тихо-тихо, как если бы электричка остановилась тли заложило уши, только слышался тихий плач. Плакала Броня. Он понимал, что нужно успокоить ее, сказав что-нибудь, потому что нехорошо, когда рядом плачут, но продолжал сидеть молча.

А кто пожалеет меня, думал он. Когда же я, наконец, встречу нормальную? То бляди попадаются с ангельскими глазами, то чужие жены. Встречаются же кому-то еще не успевшие поднатореть в любви с другими. Но только не ему.

Не переставая всхлипывать, Броня заговорила:

– Когда отец разбился, он был летчиком… мать отвезла меня к ба, мне было три года… а сама с отчимом уехала в Польшу и за четырнадцать лет прислала лишь два письма… Первый раз я увидела ее в позапрошлом году, они приехали и увезли меня с собой… Там я увидела своего родного брата… мы подружились… только я скучала по ба. Может, я бы осталась там, но отчим стал приставать ко мне, мать возненавидела меня и выгнала из дому… как собаку…

Он достал платок и подал Броне. Она взяла его, высморкалась.

– Он, Марк, увидел меня сразу, как только я вернулась, и стал уговаривать меня выйти за него замуж… Я не любила его, он приезжал с отцом и матерью… правда, его матери не нравилось, что я не еврейка, а бабушке не нравился Марк… Но отец уговорил их обеих, и ба даже стала настаивать… Говорила, что отец у Марка известный юрист, сам он заканчивает институт, тоже будет юристом… говорила, что мне будет легко с ним, у меня все будет… все, что я захочу, и я поступлю в институт, в какой захочу при таком отце. Я все равно не соглашалась. Марк привозил своих друзей, девчонок, у него своя машина, и однажды они уговорили меня… увезли к кому-то на день рождения, напоили какой-то гадостью… Уже потом я узнала, что никакого дня рождения не было… Я убежала оттуда, хотела броситься под поезд, долго болела.

Она громко всхлипнула и вся затряслась. Он прижал ее голову к своей груди и гладил, гладил, пока она не притихла, а вскоре успокоилась вовсе. Зато ему стало невыносимо скверно. Он-то тут причем?

– Потом мы поженились, – уже совсем ни к чему продолжала рассказывать Броня. – Мне тогда едва исполнилось семнадцать, но его отец все устроил. А через месяц я убежала от него ночью в одном платье… не смогла больше терпеть его садистских выходок… прямо, как зверь, набрасывался… и каждый раз бил. А еще от него чем-то пахло. Дуся сказала, евреем. – Броня брезгливо сморщилась и вздрогнула. – Я переночевала у Галки, а потом устроилась на первый попавшийся завод, где было это общежитие. Ба приезжала ко мне, сначала ругала, а потом просила прощения. Я, конечно, простила, потому что, кроме нее, у меня никого нет.

Они вышли в тамбур.

– Вот и все, – сказала Броня. – Я знала, что тебе нужна другая и, узнав, ты больше не приедешь. И правильно сделаешь. Я не буду тебя осуждать.

Двери зашипели и раскрылись. Броня задержала на мне взгляд, глаза ее опять налились слезами, она измученно улыбнулась и шагнула к двери.

Он спрыгнул на платформу первым и помог ей сойти.

Они шли молча. Она сказала все, что могла, а ему говорить было нечего. Рассказать ей о Рите, которую даже ни разу не поцеловал, было бы смешно. Особенно сейчас. Словно в отместку. Сказка о Красной шапочке и быль о злодее муже. Он вспомнил его презрительную ухмылку и его всего передернуло от отвращения. Лучше бы он никогда его не видел. Теперь все время будет представлять, встречая Броню, как эта мразь ею обладала.

Они подошли к общежитию.

– Спасибо, что проводил, – сказала Броня. – Я очень благодарна тебе за эти дни. Ты не представляешь, как они помогли мне. Ты вселил в меня надежду, что я еще смогу любить и, возможно, быть любимой. Это ничего, что мне будет трудно. Это уже другая трудность, приятная.

Она как-то особенно хорошо улыбнулась, кивнула на прощанье и скрылась в подъезде.

Он долго стоял, плохо соображая, потом закурил и медленно побрел к платформе. За заборами захлебывались собаки. Одна из них, огромная, как медведь, прямо хрипела от желания разорвать его на куски. Он отломил от мерзлого куста ветку толщиной с палец и, подойдя вплотную к забору, – он был невысокий и редкий – начал хлестать собаку по раскрытой пасти. Она сражалась геройски и наверняка легла бы трупом, не отступив. Ему стало легче, и отшвырнув ветку в сторону, он быстро зашагал прочь.

На какое-то мгновенье ему показалось, что он отхлестал по выхоленной морде Брониного мужа.

7. Он решил, что с него хватит. Как говорится, сыт по горло. На эти вещи надо смотреть проще. Как Борис.

Его рассказ Бориса обрадовал.

– Наконец тебе повезло, – сказал он. – То, что тебе сейчас надо, чтобы окончательно выбросить из головы ту стерву.

– Чем же повезло?

– Возни меньше – раз и обучит этому ремеслу. Романтика: бабушка, внучка, муж нелюбимый и принц благородный – два. А главное, первое с блеском покрывается вторым. Только не пытайся убеждать, что не поедешь к ней.

– Не поеду.

– Ну и дурак. Опять играешь в рыцаря? Зачем кружить девке голову, если я на ней не женюсь? А ей, может, твоя женитьбы сейчас нужна, как козе радиола, понял? А вот, кто ей наверняка после того еврея нужен, так это мужик, который бы ей нравился.

– Ну, теоретик, усмехнулся про себя Андрей и, чтобы кончить этот разговор, спросил:

– Физику пересдал?

– Полный порядок, Ларик, – слегка споткнувшись, ответил Борис. – С понедельника иду на стройку лабораторного корпуса. Все по плану.

– Какому? – опешил Андрей.

– В этом году должен был получить мастера? Получил? Получил. Нужна моим полушариям разрядка? Нужна.

– Не знал, что самбо основную нагрузку дает на мозг. Тебе опять дали академический отпуск?

– Куда они от меня денутся? Такие, как я на дороге не валяются. Декан попытался что-то изобразить, но его быстро вернули в чувство, сказав, что отличников много, а я один. Правда, условия выставили более жесткие, чем в те разы: к декабрю должен пересдать физику и английский и принести в деканат положительную характеристику с работы на стройке.

– Как говориться, осталось начать и кончить.

– Кстати, анекдот насчет начать и кончить.

У Андрея в запасе тоже кое-что было. Но пересказывать сейчас анекдоты прошлых лет – все равно, что напяливать на себя модное платье образца семнадцатого века.

8. Дня через три он уже знал, что поедет к Броне. Все эти дни он дума о ней.

Увидев его у двери своей комнаты, она по-детски обрадовалась, но на улице встала перед ним и спросила с дрожью в голосе:

– Умоляю, скажи, ты приехал не из жалости?

– Я хотел видеть тебя.

А под новый год она повезла его к бабушке.

Бабушка оказалась совсем не такой, какой он представлял по Брониным рассказам. Он собирался увидеть еще крепкую со следами былой красоты старуху, похожую на показываемых в кино старых графинь или островских купчих. Увидел же он жалкую совсем дряхлую согнутую старушонку во всем темном, заставившую его вспомнить нищенку Аришу. Да и дом, правда, большой, состоявший из четырех или почти полупустых комнат, скрипел на разные голоса и грозил вот-вот развалиться.

Бабушка встретила Броню радостно, а его настороженно.

– Это Андрей, – сказала Броня, целуя старуху, он хороший, и я его люблю. Увидишь, ба, и ты его полюбишь.

На старуху слова Брони не подействовали, и она продолжала коситься на Андрея. Он вышел на крыльцо покурить. В окно было видно, как сначала говорила старуха, сердито глядя на Бронины ноги. Один раз она выпрямилась, держась за бока, но встретив злой взгляд внучки, опять согнулась. Потом заговорила Броня. Ее голос он хорошо слышал.

– Нет, ба, на этот раз я поступлю так, как сочту нужным. И ты лучше не вмешивайся. Я молода и хочу жить. Я не хочу больше сидеть, как монашка. Хватит, целый год сидела. Но еще сидела бы, не знаю, сколько, если бы не встретила его. Я люблю его, ба, слышишь, люблю! И мне хорошо с ним, я счастлива, слышишь? И ты будешь к нему хорошо относиться или я сюда никогда не приеду.

Он спохватился, что подслушивает, спустился с крыльца и сел на лавочку у ворот. Старуха ему явно не нравилась, точнее, не она сама, в ее присутствие. Он понимал ее беспокойство, но помочь ничем не мог, потому что не знал сам, кто же он для ее внучки: добрый принц или злодей- искуситель. Он хотел быть первым, но чувствовал, что одного хотения мало. А разбираться во всем этом сейчас ему хотелось меньше всего.

– Ты здесь не замерз? – подошла Броня.

– Не ласковая встреча. Может быть, мне не нужно было приезжать?

– Она хорошая, только боится за меня. Но ей нечего бояться, правда, милый? Я сказала ей, что ты хороший, и она успокоилась.

Они вошли в дом. В прихожей бабушки не было. Броня стала накрывать на стол. Он открыл бутылку «Шампанского».

– Ба у нас непьющая, и нам больше достанется. Но, если ты хочешь, я приведу ее.

Он не очень хотел, и они остались вдвоем. Он разлил вино в большой и маленький стаканы – они были желтые, хотя Броня их долго мыла.

Броня светилась. Ежеминутно она вставала и прижималась к нему.

– А утром ба уйдет в церковь, и мы будем совсем одни в доме. Нам будет еще лучше, вот увидишь, милый. Я постараюсь, чтобы тебе было очень хорошо. Ты не пожалеешь, что поехал со мной. А для меня этот день будет самым лучшим в моей жизни. Тебе ведь хорошо? Скажи, хорошо?

– Хорошо, – согласился он. – Бабушка одна здесь живет?

– Одна. Поэтому я и приезжаю к ней каждую субботу.

– Не хотел бы я дожить до такой старости.

– Зато в молодости она пожила, как хотела. У деда на Арбате был свой магазин и двухэтажный дом. Он и сейчас еще стоит, ба мне показывала. После революции дед еще лет десять продержался, потом его все-таки сослали в Сибирь, но он успел купить ба этот дом. И денег, наверное, оставил, но сейчас у ба ничего нет, и она живет на мою зарплату. Поэтому я работаю на бетонном заводе, вожу песок, ужас, как тяжело, зато платят хорошо. Но не надо сейчас говорить об этом. Давай выпьем всю бутылку. Я хочу сегодня напиться. Ты не возражаешь, милый? За то, чтобы в новом году сбылись все наши желания.

Они быстро разделались с вином и опьянели. Он начал ремонтировать репродуктор, молчавший, по словам Брони, с тех пор, как она себя помнит. Она стала помогать, вернее, мешать. Неожиданно, к их восторгу, приемник заговорил. От него Андрей хотел перейти на утюг, но Броня отняла его, и они стали целоваться. Она сразу притихла, а у нег застучало в висках и закружилась голова.

– Милый, потерпи. Ты, наверное, забыл, что мы не в беседке, а дома.

В открытую дверь он видел, как она стелила постель.

Сквозь занавеску пробивалась луна, и он, уже лежа, видел, как Броня раздевалась. Он не знал, что это высшее искусство.

Потом ему каждый раз хотелось отдышаться, но Броня была неистощима, неистово целовала всего и каждый раз добивалась своего опять.

– Правда я умею делать это? – спрашивала она, склонившись над ним и разглядывая его лицо. – Уж чего-чего я не могу, а это умею, правда? Я даже не знала об этом. Недаром во мне течет польская кровь. Ты доволен мной, милый?

При лунном свете он видел ее блестевшие, как ртуть, глаза, которые бегали по его лицу, словно впитывали его в себя.

– Вот так бы и смотрела на тебя всю жизнь. И больше ничего-ничего мне не надо. Раньше я думала, что тот, которого я полюблю, будет обязательно самый-самый красивый, а ты оказался совсем обыкновенный, и я знаю об этом а люблю еще больше, чем предполагала. Я бы все равно выбрала тебя одного среди тысячи красавцев. А ты меня любишь, милый?

Он молча протягивал ей губы.

– У тебя это было с кем-нибудь? Ты, конечно, можешь не отвечать, но я хочу, чтобы была у тебя первой. Хочу, слышишь? – Она вдруг отстранилась, задумалась. – А впрочем, какое это имеет значение?

– Какое это имеет значение, – повторил он, но вспомнив Марка и его ухмылку, подумал, какое большое значение это имеет.

Они заснули под утро одновременно, как умерли.

9. Он проснулся внезапно, словно от прикосновения, и чуть не закричал от страха: над ним висело мертвенно бледное лицо с ввалившимся ртом и впадинами вместо глаз. Было темно. Он зажмурился и почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Тотчас раздались шаркающие шаги и скрипнула дверь. Он догадался, что это была Бронина бабушка, и вытер холодный пот со лба.

Окна были закрыты ставнями, и сквозь щели пробивался слабый свет. Долго глядел он в незнакомый потолок, думая с жалостью о старухе и нежностью о Броне. Она, словно почувствовав это, заворочалась и прижалась к нему. Во сне лицо ее выглядело совсем юным и с закрытыми глазами оно напоминало живописную горную долину с яркими красками: губами со следами вчерашней помады, зернами зубов в полуоткрытом рту, носом с точками ноздрей, пятнами румянца на щеках, дрожавшими, словно на ветру, ресницами, дугами бровей, рассыпанными по подушке волосами, – но без глаз на всем этом лежала печать безмолвия и холода.

Внезапно его пронзила мысль, от которой он привстал и потянулся к сигаретам: лежавшая рядом с ним девушка – чужая ему. Он не любил ее и не мог полюбить, как бы ни хотел этого и как бы она его не любила.

Он поискал глазами, куда стряхнуть пепел, и опять задержал взгляд на Броне. А может, все это бред, плод его фантазии: и черные волосы, и карие глаза, и идеал и его воплощение – Рита? Разве не также прекрасны эти пшеничные волосы и скрытые под ресницами кобальтовые глаза?

Он поднес ко рту потухшую сигарету. Пепел упал на одеяло. Он осторожно стряхнул его на пол. Броня открыла глаза – выглянуло солнце, и долина тотчас ожила, засверкала – и улыбнулась.